Текст книги "Золотая корифена"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

глава IX

Девочка в красной юбке. – Тут Гана или Того!.. – Рыбацкая деревня. – Маленькая операция. – У во-мера человеческий профиль. – Парень крутит над головой сеть – Барракуды. – Смуглые девушки танцуют в воде, – Ночной костер. – Красный алля-гатор… – Встреча с «Марлином». – Вечер у намыленной елки. – Возвращение

Что-то защекотало в носу. Муха, наверно. Не открывая глаз, я махнул ладонью. Муха пробежалась по щеке, носу и опять полезла в правую ноздрю. Я чихнул и открыл глаза. Солнце уже взошло, ярко голубело небо, обещая жаркий день, а листья кокосовых пальм сухо шелестели над головой.

Потянувшись, я повернул голову: рядом со мной сидела смуглая девочка и держала в руках травинку. От неожиданности я отшатнулся, девочка тоже отпрянула в сторону, села на песок и, немного испуганно улыбнувшись, быстро-быстро захлопала большими карими глазами. Было ей лет двенадцать. Худощавая, тонкорукая, гибкая, в красной вылинявшей юбке и тонкими, белыми браслетами на кистях. В курчавые черные волосы был воткнут отточенный карандаш. Значит, школьница. Если она разговаривает по-английски, то мы в Гане. Если не поймет, значит, в соседней стране – в Того. Там разговаривают по-французски,

– Как твое имя? – спросил я. – Джейн…

– Джен?

– Ноу, мистер… Джейн… – ответила девочка и обнажила в улыбке белые зубы. Немного кокетливым, мягким движением рук она поправила тугие завитульки на своих висках и пододвинулась ближе.

– А вы кто?

– Русские…

– Рашен?

– Иес… рыбаки мы, гм… – я не помнил, как по-английски будет «кораблекрушение», и коряво пояснил: – Мы вышли из воды…

Брови Джейн удивленно поднялись вверх и несколько мгновений изображали собой две крутых дуги. Потом опустились, и девочка кивнула головой. Может быть, она догадалась, что с нами произошло, может, просто из вежливости сделала вид, что все поняла.

– А ты кто? – спросил я, растирая ладонями лицо.

– У меня отец рыбак. Он здесь, в деревне. А я учусь в Аккре.

– Это далеко? До Аккры?

– Сначала по дороге через джунгли. До шоссе, А потом надо ехать на автобусе. К вечеру будет Аккра. У нас каникулы, и я приехала к отцу.

– Ты проведешь нас в деревню?

– Иес…

Я встал, потянулся. Все мышцы болели. На ногах царапины. На груди тоже. Ребята еще спали. Вид их был ужасен. Перепачканные илом, исцарапанные, заросшие щетиной, с распухшими, в красноватых волдырях лицами, нечесаными волосами. М-да… потерпевшие кораблекрушение.

Валентин и Петр, крайне изумленные появлением девочки, сразу вскочили на ноги, а Корина было не добудиться. Он отмахивался своими кулачищами и прятал лицо под разодранную, пахнущую тиной рубашку. Потом встал и, вскрикнув, упал на песок: левая пятка распухла упругой подушкой.

– Ночью на что-то наступил. Остро так кольнуло, а сейчас… ой, черт… да не мни ты пятку! Петька, Тресну…

– Ее размассировать надо, – советовал Петр, рассматривая ногу Корина, – размассировать, и все пройдет.

– Ну-ка. – Я сел на корточки, осмотрел ногу: в центре пятки под кожей чернело. – На ежа, наверно, наступил, Стась… вырезать бы…

– Пошли вы все… «вырезать», «размассировать». Доскачу потихоньку до деревни… Петя, дай вон ту палку…

Чуть ступая на пальцы, он неуверенно встал и, морщась от боли, побрел за нами по песку. Девочка сначала семенила впереди нас, а потом что-то крикнула и побежала. Вскоре се юбка мелькнула в последний раз, и девочка скрылась за небольшим мысиком. Я подставил Корину плечо, и он, опираясь на свой костыль, запрыгал, прикусывая от боли губу… Вот и мысик, сейчас мы завернем за него и увидим деревню. Сейчас… еще десяток шагов, еще немного… терпи, Стась, терпи. Послышался шум, голоса… Из-за мыса выскочила толпа – человек десять мужчин и женщин. Среди них ярко сверкала красная юбка. Смуглые высокие парни в белых холщовых штанах и девушки в одних юбках подскочили к Корину, схватили его, подняли на руки и побежали. Несколько мгновений мы, онемев от изумления, смотрели вслед бегущей толпе, потом бросились за ними. Вот и мыс. Глазам нашим открылся пологий песчаный берег, вогнутой дугой вдающийся в сушу, ряды кокосовых пальм, несколько лодок и хижины с остроконечными крышами.

От толпы, несущей Корина, отделилась девочка в красной юбке.

– Деревня! – крикнула она и побежала рядом.

Нет, мы не могли так бежать, как бежала толпа. Задыхаясь, замедлили бег, потом пошли шагом. Девочка шла рядом. Она участливо глядела в наши побледневшие лица, отобрала у меня флягу.

Потом мы услышали отчаянный вопль, явно принадлежащий могучим легким Корина, и вновь рванулись по взрытому десятком пар ног песку.

– Эй, на помощь! – взвивался к голубому небу голос Корина, – На помощь!

На сердце у нас стало тревожно: что они там с ним делают?

Когда мы подошли, толпа расступилась, и мы увидели странную картину: вспотевшие от напряжения смуглые мужчины держали рвущегося из рук Корина, а совершенно высохший от старости седой старик что-то делал с его пяткой, прижавшись к ней ртом. Увидев нас, Стась немного успокоился и, как бы извиняясь, сказал:

– Боль адская, словно штопор в пятку ввинтили…

Старик оторвался от ноги и сплюнул в песок розовую жидкость. Я наклонился: ранка была рассосана, и в самом центре торчал черный кончик. Ну точно, иглы морского ежа. Слизь, которой они покрыты, очень опасна для человеческой крови, и поэтому пятку так разнесло. Кивнув мне головой, старик длинными коричневыми ногтями ухватился за кончик иглы и дернул. Стась еще раз вскрикнул и замолк. Операция окончилась.

Через полчаса, умывшись холодной пресной водой из ручья, сбегающего в океан невдалеке от деревни, мы сидели на низеньких скамеечках около жилища старосты, того самого седого, высушенного годами и солнцем старика, и за обе щеки уплетали из эмалированных мисок густую, наваристую уху. Потом нас кормили жаренными в масле бананами. Подавала нам еду девочка в красной юбке, внучка старосты. А жители деревни, их было совсем немного – человек сорок, сидели на земле полукругом и внимательно смотрели, как мы поглощаем пищу. Вскоре все выяснилось: да, мы в Гане. До Аккры километров сто двадцать, а до порта Тема – девяносто. Здесь, в деревушке, живут рыбаки. Большинство мужчин и женщин сейчас а Теме, На заработках. Там идет большая стройка. А с рыбной ловлей плохо: не сезон. Ловят мелкую рыбешку лишь сетками «накидками». Когда же рыба «пойдет», то мужчины вернутся из Темы и вся деревня будет ловить рыбу большими морскими неводами. Добываемую здесь маленькую плоскую рыбку солят и вялят. Раз в неделю за рыбой приезжает мистер Кран. Он покупает вяленую рыбу, а потом перепродает ее в Аккре. Когда он будет? Завтра. Вот с ним и можно уехать в Аккру. Или Тему.

В деревушке много свободных хижин, и нас ведут в одну из них. Хижина, искусно сплетенная из пальмовых листьев и накрытая конической, тоже из сухих пальмовых листьев крышей, просторна и чиста. Пол поднят над песком и сплетен из упруго пружинящих сучьев. Покрыт он мягкими душистыми циновками, сооруженными опять-таки из тех же пальмовых листьев.

– Вот и конец путешествию, – говорит Корин. После операции он повеселел. Боль в пятке успокоилась, утихла,

– Завтра доберемся до Темы, капитан порта свяжется с судном.

– А зачем нам капитан порта? Там «Полесск» стоит.

Точно. Там стоит теплоход-рефрижератор из нашего порта «Полесск». В Гане не хватает холодильников, и на «Полесске» морозят рыбу, которую наши рыбаки добывают для очень нуждающейся в продуктах республики. Конечно же, сразу на «Полесск». Радист отстукает ключом позывные «Марлина» и включит радиотелефон.

– Кто как, а я спать.

Стась вытягивается на циновке, рядом пристраивается Валентин, Петр. А я выхожу из жилища. Мне хочется посмотреть, чем здесь занимаются люди. Выспаться я успею на судне. Потом. Ведь я в Африке, в деревушке рыбаков. Такое случается не часто, и не следует сокращать необыкновенные часы, минуты сном.

Деревушка опустела. Только около хижины напротив нашей толчет деревянной ступой в большой деревянной бадье кукурузу молодая женщина в короткой синей юбке. Одна рука ее уперлась в крутое бедро, другая мерно и методично поднимает и опускает ступу. Открытая ее грудь упруго вздрагивает. Здесь, в ганских деревушках, не принято прикрывать грудь. Это в городе – в Аккре, Теме, Такоради, – там местные власти требуют, чтобы женщины и девушки одевали платья. Там даже штрафуют… Заметив мой взгляд, женщина улыбается и еще круче изгибает свой стан.

Я сбегаю с крутого берега из-под пальм на пляж. Здесь, на берегу, вероятно, собралась вся деревушка: ребятишки плещутся в воде, ползают на животах по песку, строят что-то из песка и ракушек. Женщины развешивают на веревках, натянутых между деревянными стойками, мелких плоских рыбок. Я подхожу ближе, рассматриваю: рыба, а, да это же рыба вомер! Она очень плоская, просто диву даешься: а где же у нее помещаются внутренности? Рыба имеет чуть заметный голубоватый отлив, она блестит, словно серебряная монета. Вот почему многие рыбаки называют рыбок «долларами». Казалось, будто однодолларовые монеты подвешены к веревкам над горячим песком. Перед тем как повесить рыбу сушить, женщины окунают ее в раствор, насыщенный солью, и затем ловко подцепляют на деревянные крючочки.

А вот и рыболовы. В воде по пояс стоит парень в кепке. Берег здесь более открыт для океанских волн. Лишь кое-где из белой пены торчат бурые скалы, и поэтому волны докатываются до самого пляжа. Парень стоит на камне, вода вокруг него пенится и кипит миллионами белых пузырьков. В руках у рыбака длинная черная сетка. Если ее расстелить на песке, то она примет форму правильного круга, по краю которого пришиты свинцовые грузила и продернута веревка. Раскрутив сетку над головой, парень бросает ее, она раскрывается большим зонтиком и погружается в воду. Выждав немного, рыбак дергает за веревку и подтягивает снасть к себе. Я вижу, как в ее ячеях бьется несколько серебряных рыбок. Освободив их, парень кидает рыбок на песок подальше от воды, а сам уже опять раскручивает сеть над головой. Бросок, eщe бросок… Руки у парня длинные, мускулистые, жилистые. Кожа шоколадно-оливкового цвета блестит от пота и водяной пыли. Бросок, еще бросок. И так целый день. Целый день свистит над головой сырая сетка, целый день печет, жжет тело солнце, а вода кипит и плещется вокруг его крепких, жилистых ног. Вон там еще один рыболов, и дальше на камнях мелькают над курчавыми головами мокрые сетки и, ослепительно вспыхнув надраенным боком, падают в песок серебряные рыбки вомеры. Но что это? Один из рыбаков что-то крикнул, и парни с сетками соскочили с камней, бросились к берегу. Ребятишки, плескавшиеся в воде, с воплями выскочили на горячий песок. Что случилось? Я подхожу к воде. Парень в кепке закуривает сигарету, вытащив пачку и спички из кепки, подает сигарету мне и чуть вздрагивающим голосом поясняет:

– Барракуда… ам!

Ах, барракуда! Беспощадная морская щука. В Мексиканском заливе ее называют морским тигром. Эта рыба не боится грохочущих накатных волн. Стайками по нескольку штук щуки, словно волки, шныряют в пенной, ревущей воде и пожирают оглушенных накатом рыб. А если им попадается человек, они набрасываются и рвут белыми, загнутыми внутрь зубами кожу, мышцы. В Африке нам доводилось видеть людей с уродливыми шрамами на ногах: это барракуды. Это их зубы впивались и рвали человеческие икры. Выкурив сигарету, парень натягивает кепку на лоб и входит а воду.

Потом я увидел девушек. Войдя в воду по пояс, они танцевали на одном месте. Затем то одна, то другая опускали руки и что-то извлекали из-под ног. Я подошел ближе и увидел, что к поясам девушек привязаны небольшие корзиночки, наполненные чем-то. Чем же? Кого они там ловят в воде? Заметив мое любопытство, одна из девушек сунула руку в корзинку и вынула горсть моллюсков, втянувшихся в небольшие, спиральные раковинки, очень похожие на раковинки наших садовых улиток. Оказывается, девушки не пляшут: ногами они мнут песок. Волны вымывают его из-под ступней, и девушки нащупывают моллюсков. Это к ужину. Каждой из «танцовщиц» надо набрать по три корзинки таких моллюсков. Чтобы хватило на всех.

Вот и прошел день. Наверно, последний наш день на этом живописном "золотом берегу". Ведь так когда-то называлась эта земля. Когда-то отсюда колонизаторы-англичане вывозили несметные богатства. "Золотой берег" – красивое название, но республика отказалась от него: уж очень много крови было пролито на этих землях. Крови и пота. Чтобы озолотить бледнолицых людей, пришедших сюда с оружием.

Солнце село, а в деревушке на маленькой ее площади под пальмами вспыхнул большой, яркий костер.

– Будет праздник, – говорит мне Джейн. Она переменила свою юбку. Теперь на ней была другая, совершенно невылинявшая ярко-красная юбка. И красная лента на лбу. А шею украсили бусы из мелких серебряных монеток и разноцветных раковинок.

В своей хижине мы приводим себя в порядок. Расчесываем волосы, одеваем постиранные и высушенные днем на горячем песке рубашки, а Петр поэлегантнее завязывает на бедрах синий платок.

Волнующе и тревожно зарокотал небольшой барабан. Самый настоящий тамтам, кусок кожи, натянутый на пузатую трубу, выдолбленную из розового блестящего дерева. Парень в кепке, чуть присев, держит ее, сжав коленями, и колотит по коже ладонями.

Мы сидим около костра рядом со старостой, который вышел к костру в черном сюртуке с ярко сверкающими медными пуговицами и в мягкой велюровой шляпе.

Мы едим густую уху, жареные бананы, вареных моллюсков, сушеную, солоноватую рыбу и пьем что-то кисловато-сладкое, хмельное. Это «что-то» принесли женщины в больших высушенных тыквах. Тыквы с напитком были выкопаны из глубоких песчаных ям. Это делается для того, чтобы жидкость была холодной и более крепкой. После первого стакана в голове у меня все мешается.

После второго стакана становится совсем хорошо. Сухой плавник – доски и обломки ящиков, выброшенных на берег, – пылает жарким бездымным пламенем. Огненные языки лижут, кажется, само небо. Черные листья пальм шелестят над нашими головами и свешиваются сверху лохматыми прядями. За спинами гулко, с пушечным грохотом наскакивает на берег прибой, и порой прохладный ветерок орошает нас мельчайшими капельками брызг.

А около костра рокочет и бьет стиснутый в крепких коленях тамтам, мелькают перед глазами глянцево блестящие тела, извиваются над курчавыми черными головами гибкие тонкие руки, легкие юбки порхают над матовыми бедрами, порхают, словно пытаются улететь от огня яркими бабочками. Белые зубы, обнажившиеся в застывших робких улыбках, огненные искорки в широко раскрытых, влажных, как у антилоп, глазах.

– Ты чего все хмуришься? – спрашивает меня Скачков в самое ухо.

– Понимаешь, не верю я этому. Ущипни…

– Пожалуйста, – говорит Петр и так закручивает мне кожу на боку, что я вскрикиваю: нет, это не сон. Это явь… И эта девушка, что, покачиваясь, подходит ко мне и протягивает руки для танца, тоже явь. Я встаю, беру в ладони ее крепкие пальцы и, улавливая такт, начинаю притопывать голыми пятками. Черные глаза смотрят мне прямо в зрачки, ноздри чуть приплюснутого носа широко раздуваются, губы вздрагивают, показывая белую полоску зубов… рокочет барабан, сухими выстрелами хлопают ладони, все плывет… кружится… Петька, где ты? Ущипни еще раз! Слышишь,

Нет, это явь. Девушка – вот она, рядом. Я чувствую упругость ее обнаженной груди, гладкость кожи ног. Костер вроде блекнет, звуки барабана отступают, грохот накатных волн ближе.

Вдруг что-то взрывается над нашими головами, белая молния освещает окрестности. Барабанщик сбрасывает рубашку и накрывает свой тамтам: чтобы не подмокла тугая, гулкая кожа. Ведь это не последний праздник. Тяжелые капли сочно чмокают в землю, горохом прокатываются по пальмовым листьям, по плечам и разгоряченным танцами спинам. Площадь быстро пустеет: пора Спать. Пора.

Ночь. Уже давно погашен костер, смолк тамтам, и, наверно, спит уставший барабанщик. И все спят: жители рыбацкой деревушки, мои друзья и девочка в красной юбке. Джейн. Ну конечно же, спит. Спит, закинув тонкие руки за курчавую голову.

По крыше хижины хлещут тугие, прохладные струи – ливень. Где-то наверху угрожающе грохочет гром и иногда ослепительно вспыхивает молния. Вода стекает с крыши, плещется, скатывается с крутого берега в океан. Ливень, рядом океан, а на стенах нашего жилища ползают маленькие ночные ящерицы гекконы. На лапках у них клейкие подушечки, и поэтому гекконы могут ползать по стенам и потолку. Если бы, конечно, в этом жилище был потолок. Гекконы ловят ночью спящих мух и всякую крылатую мелкоту. Поэтому никто в деревне не обижает маленьких ящериц с мягкой бархатной кожей. Геккон чуть слышно шуршит около самого моего уха.

Мне хорошо. Хорошо вот так лежать и думать под грохот грома и плеск ливневых струй, что все уже позади. И черные беспокойные ночи в океане, мерзкая акулятина, планктон… выдумал же Хейердал – "черная икра". Прыжок через рифовый барьер и «отдых» на сучьях скрюченного неведомым недугом дерева… Приятно думать, что все трудности позади; завтра придет автомобиль, и мы уедем в Тему. И больше никогда-никогда не увидим этого прекрасного песчаного берега и деревушки с приветливыми жителями под кокосовыми пальмами. Все трудности позади, это приятно и… грустно: ведь и с морем я, наверно, распрощаюсь… Навсегда. Наташа только и мечтает об этом. Ей очень хочется, чтобы я остался на берегу, был рядом. Но море? Неужели мне все же придется расстаться с ним? Расстаться навсегда?.. Я ворочаюсь, кручусь, но потом приходит мысль: ладно, все еще впереди. Там видно будет. Приеду домой, поговорю с Наташей. Мы все решим.

Хорошо. Лежу, слушаю шум ливневых струй и опять думаю о тебе, Наташа. Скоро мы встретимся. Ты слышишь? Конечно же, мы очень скоро встретимся. Мы столько расставались, но всегда, обязательно всегда встречались вновь и вновь.

И в этом есть что-то очень значительное и прекрасное – расставаться, чтобы встречаться. Может, это и есть самое прекрасное в нашей с тобой жизни – долгие, мучительные дни, месяцы разлуки и удивительные, незабываемые минуты долгожданных встреч…

Жди. Между нами еще тысячи миль, десятки градусов параллелей и меридианов, но мы встретимся. Обязательно встретимся. Обязательно.

…Автомобиль приехал днем, перед обедом. Небольшой потрепанный грузовичок с красной кабиной и надписью над ветровым стеклом: «Аллигатор». Из кабины «аллигатора» выскочил низенький полный африканец в белой майке, коротких штанах, обнажавших массивные бедра, и больших черных очках. Узнав, в чем дело, мистер Кран захлопотал, засуетился. Он поднял на ноги буквально все население деревушки. Началась отчаянная беготня, крики, суета. Между хижинами забегали парни с топорами: необходимо было сделать доску, на которой мы могли бы сидеть в кузове, как на скамейке. Вскоре было сделано восемь досок. Кран отобрал из них одну, уложил на борта своего грузовичка, сел и воскликнул: "О'кей, вери-вери матч!.." Что означало; "Очень, очень хорошо…"

Перед самым отъездом по моему предложению мы провели маленькую жеребьевку – чьи часы подарить на память старосте деревни. Я, как всегда, вытащил спичку с отломанной головкой, но снял с руки свои часы без всякого сожаления. Мне было приятно отдать их этому умному немногословному старику, который сделал все, чтобы в течение суток мы чувствовали себя в его деревне как дома. Когда я одевал кожаный ремешок па сухую руку старосты, лицо его было торжественным и величественным, а рукопожатие – крепким, дружеским.

На прощание он сказал всего несколько слов. Он их сказал на наречии народности ашанти.

– Он сказал: "Если вам будет худо, то возвращайтесь. Здесь вам всегда найдется место у костра, хижина и пища…" – перевела Джейн и добавила: – Возвращайтесь. Я буду очень-очень ждать…

Я прижался губами к ее виску. Девочка застеснялась, отбежала и прощально улыбнулась – сердито и грустно, исподлобья. Ну вот и все. Мистер Кран с невероятным ожесточением крутнул заводную ручку, грузовик зарычал, застрелял глушителем. Мы влезли в кузов, мистер Кран прыгнул в кабину и со скрежетом включил скорость. Парни, закричав гортанными голосами, толкнули грузовик, он тронулся и, раскачиваясь на разбитых рессорах, помчался мимо хижин под островерхими крышами. Ребятишки, собаки и несколько парней еще немного бежали сзади, потом отстали. Вот и Джейн замедлила бег, остановилась, в последний раз махнула рукой. Автомобиль, ворча двигателем, вильнул вправо, и красная юбка исчезла за поворотом. Прощайте все! Прощай, Джейн! Прощай…

Мы долго ехали по джунглям, виляли между стволами, стиснувшими узкую дорожку, застревали в глубоких колеях и множество раз крутили ручку: слабосильный движок «аллигатора» задыхался от зноя и перенапряжения. Он все время глох, И мистер Кран опять и опять вытаскивал из-под сиденья заводную ручку. Вытаскивал и с проклятиями всовывал в отверстие куда-то под радиатором двигателя.

К вечеру достигли наконец шоссе, а к ночи, развив бешеную скорость, примчались в город Тему и, миновав его улицы, въехали в портовые ворота.

…Воздух насыщен запахом какао. Мельчайшая коричневая пыль витает в воздухе. Сухие зерна какао звонко лопаются под нашими ногами. Куда ни кинешь взгляд – всюду горы душистых мешков: какао, какао… Но мы смотрим сейчас не на душистые мешки, мы смотрим, как, быстро вырастая на глазах, приближается к пирсу белый «Марлин». На палубе, верхнем мостике, полубаке толпятся люди. Вон кок в белом колпаке. Он вытирает передником руки и улыбается во всю ширь своего добродушного, вечно красного от жаркой печи лица. Рядом поблескивает сединой висков наш суровый, неразговорчивый рыбмастер. Заметив мой взгляд, он улыбается и машет рукой, в которой дымится сигарета. А на крыле мостика Вениамин Огнев. Венька… черт!

– Эй, старик! Как дела? – слышу я его голос и хочу ответить, но ответ застревает в горле…

Капитан тискает нас, прижимает к своей могучей груди, "Я вам дам по Африке гулять…"

Вечером мы уже в море. Сегодня Новый год и вся команда сидит за длинным, от борта к борту, праздничным столом. Посредине его возвышается елка, сооруженная боцманом из реек и прядей сезалевого каната. Елка покрашена зеленкой в ядовито-зеленый цвет и густо намылена. Чтобы «елка» пахла елкой, боцман посыпал ее мелко наструганным хвойным мылом. Радист зачитывает поздравительные телеграммы от начальства, дирекции института, от команд других судов, работающих в тропиках. Потом он раздает личные радиограммы – белые листочки. Белые листки, в которых много теплых слов, любви, нетерпеливого ожидания. Белые листочки… они мелькают над столом. А мне… не забыли ли обо мне?

А вот и мне. Строчки прыгают перед глазами. Я читаю раз, другой. Еще пробегаю глазами по строчкам текста и складываю листок, убираю в карман, а потом вновь достаю. Как жаль, что мое новогоднее поздравление наверняка не успеет к Новому году. Радист с «Полесска» отстукал: "Жив здоров нетерпением жду встречи…" Отстукал, но сказал, что радиоцентр страшно перегружен. И когда дойдет очередь до моего поздравления. Новый год уже наступит.

– Послушай, Коля, – Вениамин трогает меня за рукав, – извини, но я послал Наташе радиограмму. Ну как бы от твоего имени.

– Что ты в ней нацарапал?

– Ну "поздравляю праздником… жив здоров нетерпением жду встречи целую Коля…" Я считал, старик,

– Все правильно. Дай твою лапу… И наливай по полному стакану.

Огненная жидкость прожигает внутренности. Зажмурившись, я сижу несколько мгновений неподвижно. В памяти проскакивают чередой образы, картины. Кипящая вода над рифом… песчаный берег и удаляющиеся фигурки друзей… черная вода и деревья, словно на костылях поднявшиеся из нее… костер, пальмы, девочка а красной юбке… и волны, волны, волны. Море, океан. Вот он совсем рядом, чуть плещется, мерцает колеблющимися отражениями звезд. Сколько раз он был грозен, сколько раз вселял в сердце страх и желание бежать от него подальше, на берег. Где твердая земля не колышется под ногами, где много пресной воды и люди не страдают от жажды. Уйти на берег? Покинуть тебя?.. Нет, старина, мы еще встретимся не раз. Мы еще поплывем. Мне еще рано на берег. Не могу…

Тропики. Гвинейский залив. Над нами черное небо в ярких дырочках звезд, месяц остроносым челном и тонкое посвистывание небольших птиц, серыми тенями скользящих над мачтами. На палубе стол от борта к борту, намыленная елка посреди него. Шум, смех, музыка. А из иллюминатора ходовой рубки торчит унылая физиономия Петра Скачкова. Что поделаешь? Вахта.

Мы встречаем Новый год.

В свой порт приходим поздно ночью. Сильный, пронизывающий до костей ветер насыщен снегом. Мы пятеро: я, Стась, Валентин, Веня и Петр Скачков – сидим в каюте, курим, коротаем время. Порой то я, то Валентин или Веня выскакиваем на палубу. Смотрим: не видно ли пирса? Только Стась и Петр не поднимаются из-за столика. Корин, как видно, не рассчитывает, чтобы какая-либо из его большеглазых знакомых пришла встречать белый теплоход, вернувшийся из тропиков, а Петр знает совершенно точно: на берегу его никто не ждет.

– Только вот девочка соседская. Лялька… может, она, – говорит он, не обращаясь ни к кому, – я ей всегда что-нибудь привожу. Да, она мне всегда рада, Лялька…

…Ветер. Снег. Ну и погодка! Глубокая ночь. Пустынный пирс надвигается на теплоход. Махнув рукой, уходит в каюту Валентин, разочарованно насвистывает что-то Петр. Да, никого нет. Только снег большими хлопьями сыплет и сыплет на пирс, палубу судна.

– Наташа где-то здесь, – упрямо говорю я, – она меня всегда встречает. Всегда…

Валентин пожимает плечами и, зябко поежившись, открывает железную дверь. Мягко стукнувшись бортом, «Марлин» застывает возле пирса: вот мы и дома…

Оставляя на палубе глубокие следы, я иду к сходням. На столбе с противным скрежетом болтается фонарь, и лампа его освещает то черную воду и полубак судна, то совершенно пустой пирс. Ни души… Только, чуть в стороне стоит «Волга» с шашечками на кузове.

Пирс пуст. Ждать до утра? Ворочаться всю ночь на койке? А может, с ней что-нибудь случилось?

Подняв воротник плаща, соскакиваю на пирс, дергаю дверку машины. Заднюю. Не люблю ездить в такси спереди.

– Алло… мотор свободен?

Я не слышу ответа: темная фигурка, прикорнувшая на заднем сиденье, протягивает ко мне руки…

Может, в этом и есть вся прелесть жизни – знать, что тебя всегда ждут…