Текст книги "Балканы. Дракула"

Автор книги: Юрий Бурносов

Соавторы: Кирилл Бенедиктов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Меня зовут Влад Дракул, – сказал он, медленно сокращая расстояние, отделявшее его от девушки. – Я сын валашского господаря.

– А я – Тангуль, – прошептала она. – Я... дочь Синбэда, хозяина Башни Молчания.

– Тангуль, – завороженно повторил Влад. – У тебя очень красивое имя...

– Оно означает «Роза Заката». Я... родилась на западе, далеко отсюда.

– И сама ты очень красивая. – Влад протянул к ней руки, но Тангуль снова отшатнулась. – Почему ты боишься?

По лицу девушки пробежала тень.

– Я... не за себя боюсь, Влад. Не нужно тебе меня целовать.

– Брось, – засмеялся княжич. Бурлящая кровь ударила ему в голову. – Твой отец мне ничего не сделает. Знаешь, у меня лучший в мире телохранитель.

Стоявший в десяти шагах позади него Аббас улыбнулся во тьме.

– Тот, что прячется под раздвоенным дубом? – спросила Тангуль.

Улыбка сползла с лица ассасина. Никто не мог увидеть его в темноте. Никто, кроме...

Влад, казалось, ничуть не удивился.

– Аббас, – сказал он, поворачиваясь, – я приказываю тебе удалиться. Мне ничего не угрожает.

– Он не послушался, – сказала Тангуль.

– Аббас! – Княжич повысил голос. – Немедленно отойди хотя бы на сто шагов. Это приказ.

Точеные ноздри Тангуль раздулись, будто она к чему-то принюхивалась.

– Он уходит, – прошептала она. – И мне тоже пора.

– Нет, – сказал Влад и взял ее за руку. – Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Отпусти, – попросила Тангуль тихо. – Ты ничего не понимаешь.

– Я люблю тебя. – Влад сжал пальцы, но испугался, что делает ей больно, и тут же ослабил хватку. – Полюбил тебя еще тогда, в Башне. Я мечтал, что мы встретимся... И вот теперь...

Аббас, отошедший на сто шагов, бесшумно крался обратно к поляне. Слабый ветерок, шелестевший в кустах, дул ему в лицо, и это было очень кстати. Ассасин подозревал, что девушка, с которой любезничал его подопечный, не увидела его, а учуяла.

– Нам нельзя любить друг друга, – еле слышно проговорила Тангуль. – Беги, Влад, беги, пока не поздно...

Но пунцовый ротик ее сам раскрылся навстречу Владу.

И Влад Дракул, боясь, что она снова выскользнет у него из рук, впился в него глубоким и жадным поцелуем.

Перед глазами у него завертелись разноцветные пятна, в голове зашумело, как после бутылки крепкой бузы. Тонкий цветочный аромат, исходивший от Тангуль, усилился так, что у Влада сдавило горло. Он попытался вздохнуть – и не смог, потому что губы его были крепко прижаты к губам Тангуль.

А потом что-то горячее и острое, словно лезвие раскаленного на огне кинжала, вонзилось ему в горло, и наступила тьма.

Глава восьмая

Он пришел в себя, прикрученный кожаными ремнями к жесткой деревянной кушетке.

Шея болела так, будто ему только что отрубили голову тупым ржавым топором, а потом передумали и пришили ее обратно.

Из глубин памяти всплыла картинка: по залитому солнцем двору бегает безголовая курица, заполошно хлопая крыльями, а из горла у нее брызжет алый фонтанчик. Глупая птица может жить без головы несколько минут. Человек, кажется, на такое не способен. Видимо, на этот раз все-таки обошлось без топора.

– Очнулся? – спросил чей-то голос. По-турецки, но с каким-то трудно уловимым акцентом. Впрочем, Владу сейчас было не до тонкостей произношения.

– Развяжите, – прохрипел он и захлебнулся собственным стоном – боль пронзила горло огненной молнией.

– Непременно развяжу, – пообещал голос. – Но пока что тебе лучше пребывать в покое.

«Это ты называешь покоем?» – хотел спросить княжич, но, опасаясь нового удара молнии, не стал искушать судьбу. Вместо этого он осторожно, стараясь не напрягать мышцы шеи, скосил глаза, чтобы разглядеть того, кто с ним разговаривал.

Он увидел край парчового халата, далеко не первой свежести, заляпанного какими-то темными пятнами и прожженного огнем. Больше в поле его зрения ничего не попадало.

– Ты перенес приступ тяжелой болезни, – продолжал, между тем, его невидимый собеседник. – Эта болезнь схожа с бешенством и тоже вызывает сильнейшие судороги. Чтобы ты не поранился, я счел за лучшее привязать тебя к кушетке.

«Когда же я успел подхватить эту болезнь?» – спросил себя Влад. Он напряг память, пытаясь восстановить события последних дней. Игра в кости в кофейне, проигранные пять золотых, одинокая прогулка по ночному городу...

Темные сады у медресе Аль-Шафийя. Он зачем-то решил их посетить... Кто-то ждал его там, в глубине садов... вот только кто?

– Но я должен тебя ободрить, – говорил, меж тем, голос. – Ты не умрешь. В первую очередь, конечно, тебе следует благодарить за свое спасение Аллаха, но поскольку ты неверный, то можешь поблагодарить только меня, старого Синбэда.

Влад скрипнул зубами.

– Я знаю, тебе тяжело говорить. Не нужно, не напрягайся. Ты все равно ничем не сможешь меня удивить или развлечь. А я вот тебя, пожалуй, смогу. Я расскажу тебе историю болезни, от которой я тебя лечу, – а заодно историю своей жизни. Времени у нас много – так что история будет длинной. Тебе следует знать, юноша, что имя «Синбэд» в переводе с древнего языка персов означает «Повелитель Мудрецов». Я родом из города, о котором сложена короткая, но мудрая пословица: Исфахан – нефс-э-джехан. То есть, в переводе на варварский язык османов, «Исфахан – половина мира». О его чудесах и диковинах можно говорить бесконечно, но речь у нас пойдет не о достопримечательностях персидской столицы. А о том, чего до поры до времени не было даже в Исфахане, где, как говорят, есть все. О страшной болезни, называемой Красной жаждой.

Рассказ Синбэда о болезни, называемой Красной жаждой

Os hians, dentes candidi – такой диагноз ставили венецианские лекари солдатам, заразившимся Красной жаждой в горах Эпира. В переводе с языка римлян это означает «пасть разверстая, клыки белоснежные». Венецианцы боялись этой хвори, больше, чем чумы, – заболевших ею топили в море, а трупы затем сжигали.

Но болезнь эта была известна в тех краях задолго до того, как на болотистых берегах Венецианской лагуны вазвели первые дома и дворцы. Никто не знает, откуда она явилась; я лично думаю, что некогда Красная жажда распространялась широко, но из-за того, что охваченные суеверным страхом люди повсюду уничтожали тех, кого она коснулась, сохранилась лишь в уединенных, труднодоступных местах, таких как горы Эпира. Мне довелось вскрывать трупы людей – если их позволительно так называть, – умерших от Красной жажды. Ибо от нее умирает девять человек из десяти заразившихся.

Говорят, что ею заболевают те, кто отведал мяса овцы, загрызенной волком. Я вскрывал туши таких овец, но не нашел никаких отличий от обычных животных. Зато у некоторых волков, убитых в Эпире, изменения внутренних органов были схожи с теми, что я наблюдал в трупах людей, пораженных Красной жаждой. Из чего я делаю вывод: болезнь развивается сначала в теле волка, потом с его клыков попадает в кровь и мясо овцы, а уже оттуда – в тело человека.

Но, конечно, заболевает и тот, кого укусил зараженный Красной жаждой человек.

Болезнь развивается стремительно. Уже на второй-третий день после укуса человек страшится и избегает солнечного света. Этот страх схож с водобоязнью, которой страдают больные бешенством собаки и покусанные ими люди. Потом солнечные лучи начинают причинять несчастному сильную боль. Его кожа меняет цвет и становится очень белой и чувствительной. Еще через два дня происходят изменения в печени и сердце – на этой стадии большинство больных погибает. Те же, кто выжил, перестают быть людьми, а становятся монстрами, жаждущими только одного – крови. Эта жажда, давшая название болезни, так сильна, что одержимый ею может броситься со скалы, если под нею будет проходить ребенок с оцарапанной коленкой или девушка с лунным кровотечением. Нюх у таких больных сильнее, чем у самой лучшей гончей.

До последней стадии доживает, как я уже говорил, лишь один из десяти заразившихся. Но это уже не человек, а существо, схожее с человеком лишь внешне. В разных краях таких существ называют по-разному. В Далмации – врикодлаки, в Сербии – поколи. В Анатолии в ходу слово обур, в Персии – гуль. А в самом Эпире стараются не давать им имен собственных, называя «неразложившимися» или «облачившимися в плоть». Еще их кличут «разрушителями», потому что они уничтожают все, к чему прикасаются, а некоторые – «зевающими». Это оттого, что больные Красной жаждой широко разевают рот, прежде чем впиться зубами в шею своей жертве.

Я заинтересовался «облачившимися в плоть» еще юношей. Мой учитель, Ходжа Нифзаи, известный в Исфахане врач, был вызван ко двору Шахиншаха, чтобы вылечить его любимого сына и наследника. Этот молодой человек, которого звали Абдул-Хассан, отправился в отдаленные горы поохотиться на снежных барсов. В бедной горной хижине, где принц остановился на ночлег, он встретил изумительной красоты девушку, влюбился в нее и взял с собою в столицу. О происхождении девушки он ничего не знал, но подозревал, что она низкого рода; поэтому он никому не стал рассказывать о своей избраннице, поселил ее в загородном домике и навещал ее там при каждом удобном случае. Девушка эта была неизбалованна и не требовала ни подарков, ни денег. Она лишь попросила разрешения сама выбрать себе прислугу, и, когда принц согласился, наняла за сущие гроши полуслепую старуху и горбатого старика. Юноша удивился, но ничего не сказал.

Странностей у его возлюбленной было две – она всегда спала днем и никогда не выходила на улицу до захода солнца, а еще она очень мало ела. Одного зернышка риса или крошки халвы ей хватало на всю вечернюю трапезу. Принц, разумеется, пытался уговорить девушку поесть вместе с ним. Но она всегда отказывалась, объясняя это заботой о своей прекрасной фигуре.

Однажды ночью Абдул-Хассан, очнувшись от глубокого сна, обнаружил, что он один в своей постели. Сперва он подумал, что его возлюбленная вышла по природной надобности, и не придал этому значения. Но время шло, девушка не возвращалась, и он начал волноваться. Она вернулась только к восходу солнца. Принц притворился спящим, а утром уехал во дворец и там, запершись в темной комнате, по-настоящему выспался. Вечером он опять навестил свою возлюбленную, и после бурных любовных ласк юноша вновь сделал вид, что крепко заснул. Сквозь полуприкрытые веки он осторожно наблюдал за своей подругой. Она долго лежала без движения, а потом, убедившись, что принц спит, бесшумно поднялась с постели, накинула длинный темный плащ и выскользнула на улицу. Принц быстро оделся и последовал за ней, стараясь держаться на расстоянии. К его удивлению, девушка пересекла темную рощу и направилась на дальнее кладбище, которое пользовалось дурной репутацией, так как считалось обиталищем темных сил. Сердце Абдул-Хассана трепетало, как у пойманного зайца, но он был не из тех, кто пасует перед опасностями. Осторожно следя за девушкой, он увидел, что она вошла в большой полуразрушенный склеп, построенный еще до прихода арабских завоевателей.

С величайшими предосторожностями Абдул-Хассан заглянул в склеп через трещину в стене. Внутри, в тусклом свете трех масляных ламп, он увидел картину, от которой кровь его застыла в жилах: его прекрасная возлюбленная сидела среди жуткого вида существ, похожих на людей. Одно из этих чудовищ принесло труп, похороненный в тот же день, и вся компания с аппетитом набросилась на отвратительное угощение. После того как с едой было покончено, еще одно существо, в котором принц узнал горбатого старика, прислуживавшего его подруге, вытряхнуло из мешка живую, но крепко связанную обезьяну. К ужасу принца, его возлюбленная одним движением откусила обезьяне голову и напилась свежей крови, после чего труп животного пошел по кругу, служа чем-то вроде пиршественной чаши.

Тут Абдул-Хассан не выдержал, развернулся и побежал обратно к дому. Ему, конечно, тут же бы сесть на коня и скакать во дворец, но он так устал и был так вымотан событиями этой ночи, что сумел только добраться до постели и рухнуть без сил, надеясь лишь на то, что его вылазка осталась незамеченной. Так оно и вышло: девушка, как обычно, вернулась перед рассветом и, как ни в чем не бывало, забралась к принцу под одеяло. Тут-то все и произошло. Абдул-Хассан, перед глазами которого все еще стояла картина мерзкого пиршества, не смог сдержать отвращения, когда красавица прижала свои губы к его губам. Почувствовав в ее дыхании смрад мертвечины, он оттолкнул ее и яростно закричал:

– Убирайся к своим упырям, проклятая ведьма!

Это была ошибка. Глаза девушки вспыхнули красным огнем, она, как дикая кошка, прыгнула на принца и прижала его грудь коленом. Он пытался сопротивляться, но она оказалась сильнее. Взмахом острых когтей она разодрала вену у него на шее и принялась жадно сосать кровь. Последним усилием Абдул-Хассан вытащил из-под подушки кинжал – ибо, вернувшись с кладбища, он принял некоторые меры предосторожности – и вонзил ей в бок. Она завыла и скатилась на пол, а принц, шатаясь от боли и потери крови, продолжал колоть ее кинжалом, пока она не перестала двигаться. Абдул-Хассан кое-как добрался до своего коня и поскакал во дворец.

На этом, однако, история не закончилась. Слуги Шахиншаха, посланные в загородный домик спустя несколько часов, не нашли там никаких следов девушки – ни живой, ни мертвой. А раны принца воспалились, и через несколько дней он свалился с жестокой лихорадкой, вылечить которую не мог ни один придворный лекарь.

Тогда-то Шахиншах и послал за моим учителем, Ходжой Нифзаи. А вместе с Ходжой прибыл во дворец и я, скромный его ученик, помогавший растирать порошки и готовить снадобья.

Так я первый раз увидел человека, умирающего от Красной жажды.

Абдул-Хассан выглядел так, словно его тело распирало изнутри растущее в его чреве чудовище. Мне даже пришла в голову непочтительная мысль, что он похож на беременного мужчину. Гораздо позже я узнал, что внутренние органы человека, пораженного Красной жаждой, чрезвычайно распухают – особенно это касается печени, желудка и почек. Через несколько дней – если больной выживает – они вновь уменьшаются, но начинают совсем по-другому перерабатывать и усваивать пищу и воду.

У многих – но не у всех! – «неразложившихся» это вызывает отвращение к обычной человеческой еде и стремление насытиться мертвечиной, подобное тому, что испытывают гиены и стервятники. Другие же упыри – это славянское слово, обозначающее таких чудовищ, – не могут не то что видеть, но и обонять запах мертвой плоти – это каким-то образом связано с изменением функций селезенки.

Но для всех без исключения пораженных Красной жаждой живая теплая кровь – лучше всего, разумеется, человеческая, хотя годится и кровь животных – является той амброзией, которая дает им невероятные силы и одновременно сводит с ума.

Сердце упырей становится в два раза меньше – думаю, для того чтобы его сложнее было пронзить колом, – а пульс меняется от дневного, слабого и редкого, до ночного, быстрого и яростного.

Мой учитель, Ходжа Нифзаи, лечил Абдул-Хассана две недели. И юноша стал поправляться – насколько вообще может поправиться заразившийся этой болезнью. Потому что тот, к кому она прикоснулась, может выжить – но избавиться от Красной жажды не сумеет до конца своих дней.

Шахиншах был очень доволен и велел щедро наградить моего учителя. Однако Ходжа Нифзаи отказался от награды и попросил разрешения поговорить с Шахиншахом наедине. Беседовали они два часа, и, когда закончили, Шахиншах был мрачнее тучи.

Гораздо позже учитель поведал мне о том разговоре. «Ваш сын будет жить, – объяснил он Повелителю Вселенной, – но это уже не Абдул-Хассан, это чудовище в человеческом обличье. Решайте сами, нужен ли вам такой наследник». Шахиншах не поверил ему, и тогда Ходжа предложил ему подвергнуть принца испытанию.

По приказу Шахиншаха в спальню, где лежал выздоравливающий принц, запустили его любимого пушистого кота. Перед этим Ходжа Нифзаи аккуратно надрезал коту одно ухо – кот даже головы не повернул, потому что уши у этих животных специально созданы Аллахом так, чтобы их можно было драть и откусывать, – но крови из надреза вытекло много.

Как только кот появился в спальне и, мурча, прыгнул на кровать к своему хозяину, Абдул-Хассан схватил животное за шею, свирепо отгрыз ему голову и напился алой кошачьей крови. Высосав последнюю каплю, он отшвырнул трупик своего любимца и энергично вскочил с кровати.

Наблюдавший за этим сквозь потайное окно Шахиншах содрогнулся от отвращения и подал знак слугам. В следующий миг плотные шторы, закрывавшие окна спальни, поползли в стороны, и комнату залил ослепительный свет полуденного солнца. Принц завыл и попытался спрятаться под кровать, но, к несчастью, она стояла на массивном деревянном основании. Тогда он схватил одеяло, закутался в него и выбежал из спальни, выломав мощную дубовую дверь.

Я видел, как существо, бывшее еще недавно Абдул-Хассаном, пыталось спрятаться в самых темных закоулках дворца. Однако дворец Шахиншаха в Исфахане – очень светлое сооружение с множеством окон, и пока принц добрался до безопасного подвала, куда не проникал солнечный свет, вся кожа его стала красной и воспаленной и слезала с тела лоскутами. Обезумевшее от боли и страха чудовище забилось в самое глубокое подземелье, где его и замуровали, оставив лишь небольшое отверстие, через которое можно было подавать пищу. Говорят, Шахиншах так и не сумел найти в себе мужества убить своего любимого сына, и Абдул-Хассан еще долгие годы обитал в подземелье, питаясь кровью жертвенных животных, которую ему подавали в медном сосуде на длинной палке. Может быть, он жив до сих пор – упыри гораздо долговечнее простых смертных.

Ты же не забыл, что слуги Шахиншаха так и не смогли найти тела девушки, которую Абдул-Хассан заколол кинжалом? Прошло несколько месяцев, и из отдаленных провинций к северу от Исфахана стали поступать ужасные вести о ночной ведьме, которая нападала на путешественников, перегрызала им шею и выпивала всю их кровь до последней капли. Шахиншах выслал против нее отборный отряд своих телохранителей, и после долгой охоты им удалось загнать ведьму в узкое ущелье, из которого не было выхода. Каково же было их изумление, когда они увидели, как ведьма – а это была, конечно, та самая девушка, что погубила Абдул-Хассана, – полезла по отвесной скале с такой легкостью, как по пологому склону невысокого холма. Прежде чем она успела скрыться, один из телохранителей пустил в нее стрелу и попал в ногу. Но даже со стрелой, торчавшей из икры, она добралась до гребня скалы и исчезла за ним. Больше ее никто не видел – думаю, она решила убраться подальше от владений Шахиншаха.

После этого случая я загорелся мыслью разгадать секрет Красной жажды. Мне было ясно, что, научившись управлять этой жуткой болезнью, можно получить, например, могучих воинов, которых не остановят ни сабли врагов, ни крепостные стены – вообще ничто, кроме солнечных лучей. Если бы у некоего правителя, думал я, была бы целая армия таких ночных чудовищ, он мог бы завоевать полмира. Да что там полмира – целый мир! Конечно, понадобилась бы еще и дневная армия, обычная, но от нее как раз ничего особенного не требовалось бы – лишь удерживать города, взятые под покровом темноты неуязвимыми упырями.

Когда Ходжа Нифзаи умер, завещав мне все свои немалые богатства, я отправился в путешествие. Я побывал в Индии и на Тибете, видел столицу монголов Ханбалык и царства маленьких смуглых людей на берегах реки Меконг. Был я в землях франков и московитов, меня принимали польские магнаты и эмиры Аль-Андалус. И везде я расспрашивал встречавшихся мне мудрецов, лекарей и просто местных жителей о Красной жажде.

Мне удалось узнать, что эта болезнь до сих пор свирепствует в отрезанных от большого мира деревнях, как правило расположенных в горах. Одна из таких деревень, по слухам, находилась в труднодоступной части Эпира – там, где горный хребет прорезает узкое и темное ущелье, по которому протекает река Ахерон. На языке эллинов «Ахерон» означает «река скорби». Добраться туда можно кораблем из Венеции или Далмации, но венецианцы, в остальном люди бесстрашные, наотрез отказываются туда плавать, а далматинские контрабандисты имеют неприятную привычку убивать тех, кого берут на борт. Однако я все же сумел попасть в нужную мне местность, поскольку двенадцать лет назад его величество султан Мурад отправился на завоевание Эпира и Албании. Я примкнул к его войску и оказал его величеству немало ценных услуг. Когда же султан заговорил о вознаграждении, я попросил его отпустить меня на некоторое время к истокам Ахерона в сопровождении нескольких храбрых янычар. Его величество выполнил мою просьбу, и вскоре я оказался в маленькой, затерянной в горах деревеньке, носившей жутковатое имя Волчий Вой.

То был неприютный и суровый край. Весь он испещрен ущельями, расселинами, обрывами, пещерами, теснинами, берлогами и дырами в земле, и населяли его по большей части хищные звери и такие создания, о которых даже мне ничего не известно. Обитатели Волчьего Воя были людьми дикими и грубыми. Жили они в основном грабежом и скотоводством, причем последнее в их понимании означало в основном кражу скота в соседних деревнях. В головах у них царила полная неразбериха: в единственной мечети имелись росписи, где пророк был изображен в виде христианского Святого Духа, на церемонии обрезания мулла читал Евангелие, а во время Рамазана вся деревня упивалась вином, потому что так якобы «велел имам». О каком имаме шла речь, мне так и не удалось выяснить.

Но именно там, в этой забытой Аллахом деревеньке, мне, наконец, повезло. Ее обитатели действительно время от времени заболевали Красной жаждой, и, хотя таким тут же отрубали головы и вонзали в сердце осиновый кол (ибо жители Волчьего Воя верили, что осина – дерево, на котором повесился Иуда, – губительна для упырей), болезнь вспыхивала снова и снова. По-видимому, ее переносили волки, во множестве водившиеся в окрестных горах.

Пока я гостил в деревне, Красной жаждой заболела целая семья, отведавшая мяса зарезанной волком овцы. Отца, мать и трех их сыновей обезглавили и пронзили кольями до того, как я со своими янычарами подоспел к месту расправы, но последний ребенок был еще жив. Это была девочка лет четырех, с прелестным личиком и редкими в тех краях ярко-синими глазами. Я велел янычарам отбить ее у толпы и в тот же день покинул селение. На завтра я заметил, что девочка жмурится от солнечного света и старается спрятаться в тень. Никаких сомнений больше не было – в моих руках находился ребенок, заразившийся Красной жаждой.

Перво-наперво я принял все необходимые меры предосторожности, чтобы уберечь свое сокровище от солнечных лучей. Я соорудил из выделанных овечьих шкур что-то вроде очень плотного, не пропускавшего ни единого лучика света шатра и посадил в него девочку. Еще через два дня нам пришлось остановиться, потому что у нее началась перестройка внутренних органов. Но я уже много знал о Красной жажде и сумел облегчить ее страдания, которые, конечно, убили бы любого другого ребенка. Я давал ей отвары, смягчающие боль, и поил небольшими порциями крови. К сожалению, на этой стадии обязательно требуется человеческая кровь. Возможно, именно поэтому так много заразившихся Красной жаждой умирает в начале – они слишком слабы, чтобы охотиться на двуногую дичь, а кровь животных почти не помогает. Мне пришлось купить в одном из горных сел толстого, полнокровного мальчишку – его родители были уверены, что я забрал парня для своего гарема. Каждый вечер на привале я отворял ему жилы и выцеживал полстакана крови, которой поил девочку. Мой расчет оказался верен – превращение прошло быстро и почти безболезненно. Уже через неделю девочка бегала и прыгала, как обычные дети ее возраста, – правда, в отличие от них, только по ночам. Ела она мало, но и на мертвечину ее не тянуло. Однако мальчишку пришлось высушить без остатка – отведав человеческой крови, она уже не хотела пить кровь овец или телят.

Когда она выросла – здесь, в Башне, у меня на глазах, – я дал ей имя Тангуль, что означает «Роза Заката». Я хотел использовать ее для своих опытов – ведь моей целью по-прежнему было выведение непобедимых ночных бойцов, – но слишком поздно понял, что попал в ловушку, которую сам же себе и поставил. За это время я привязался к Тангуль, как к родной дочери. Я не мог подвергнуть ее таким жестоким пыткам...

Голос Синбэда пресекся. Он вышел из тени и встал в ногах у Влада.

– Зато я могу подвергнуть им тебя, юноша. Когда ты забрался в мой дом и проник в тайну Тангуль, я поначалу рассвирепел и хотел стереть тебя с лица земли. Я подослал к тебе одного из своих стражей, Шарифа, и он принес мне твою голову. Точнее, это Шариф думал, что голова твоя – ведь он никогда тебя не видел и искал тебя по запаху, – ты ведь оставил здесь свой кушак и свои сапоги. Но я сразу узнал эту голову. Я иногда заказывал горшечнику Али сосуды для своей лаборатории. Кисмет, сказал я себе. Аллаху зачем-то угодно, чтобы этот жалкий неверный продолжал свою никчемную жизнь. Кто я такой, чтобы спорить с Аллахом? И я оставил тебя в покое.

Влад внимательно изучал лицо Синбэда. Перед ним стоял морщинистый старик довольно неопрятного вида, с длинной седой бородой и безумным блеском в глазах. От такого безумца можно ожидать чего угодно, подумал Влад, вспомнив плавающего в зеленой жидкости человека, похожего на тряпичную куклу.

– А потом судьба снова свела тебя с Тангуль – только на этот раз все происходило ночью, когда ее сила возрастает многократно. Она мне все рассказала. Ты был подобен человеку, настойчиво стремящемуся войти в пещеру со львами. Тангуль охотилась в садах – и поначалу приняла тебя за обычного ночного гуляку. Она уже хотела высушить тебя, но тут вспомнила твой запах и решила пощадить юношу, подарившего ей столь целомудренный поцелуй.

Старик мерзко захихикал.

– Но ты неудержимо шел навстречу своей гибели. Ты отослал прочь своего охранника и добился-таки ее поцелуя. Откуда тебе было знать, что любовная страсть выпускает демонов, живущих в душе Тангуль, из-под контроля? Бедная девочка не могла сопротивляться своей природе, к тому же ты действительно сумел покорить ее сердце! Она укусила тебя, и тут на нее набросился твой телохранитель.

«Аббас, – подумал Влад, – его звали Аббас...»

– Биться с ним Тангуль не хотела, – ворчливо продолжал Синбэд, – слишком уж он был силен и ловок. Но и бросить жертву, уже попробовав ее крови, она не могла. Поэтому ей пришлось перекинуть тебя через плечо, как делают горцы, когда крадут невест, и бежать со всех ног, подальше от твоего охранника.

«Аббас догнал бы ее», – хотел сказать Влад, но новая вспышка боли заставила его проглотить так и не сорвавшиеся с языка слова.

– Никто не может догнать «облачившегося в плоть», – словно прочитав его мысли, буркнул Синбэд. – Особенно если он только что глотнул крови. Твой телохранитель потерял ее из виду еще на том берегу Тунцы. Надо отдать ему должное, он тоже бегает быстро.

Влад, устав бороться с болью, прикрыл глаза.

– Так ты вновь оказался в моей башне, – торжествующе закончил Синбэд. – И это поистине сказочный дар, волшебный дар Аллаха! Тангуль не стала высасывать из тебя всю кровь, как она это делала с другими жертвами. Любовь! Какая глупость! Но именно благодаря этой глупости мне в руки наконец-то попал человек, зараженный Красной жаждой, с которым я могу делать поистине все, что хочу!

Старик подошел поближе к Владу и, протянув руку, нежно погладил его по щеке.

– Мой мальчик! Нас с тобой ждут удивительные открытия! Я сделаю из тебя совершенного бойца, чудовище, которое никто не сможет остановить! Если бы я только мог, я поцеловал бы тебя прямо в эти прекрасные, запекшиеся от крови губы!

В ноздри Владу ударил резкий, но очень манящий запах. Рот мгновенно наполнился слюной. Он через силу приоткрыл глаза – и увидел.

На пожелтевшем от алхимических снадобий узловатом пальце Синбэда, который все еще гладил щеку княжича, краснела свежая, сочащаяся кровью царапина.

Влад не успел ничего понять. Его голова сама метнулась вперед, зубы с костяным стуком клацнули совсем рядом с пальцем алхимика, успевшего в последний момент отдернуть руку.

– Отлично, – пробормотал Синбэд, глядя на княжича со смесью страха и восхищения. – Прекрасно, мой мальчик! Просто великолепно...

Он полез рукой за отворот своего грязного, засаленного халата. Нашарил там что-то – может быть, рукоять кинжала?

Влад рванулся и почувствовал, как вздулись и окаменели плечевые мышцы. Словно от одного только вида кровоточащей царапины его тело налилось яростной, неукротимой силой.

– Нет! – воскликнул Синбэд, отступая. В голосе его явственно слышался испуг, и это подстегнуло Влада, как подстегивает собак запах страха, исходящий от убегающего человека.

Княжич рванулся, чувствуя себя сказочным исполином. Боль в прокушенной шее по-прежнему оставалась с ним, но теперь он не обращал на нее внимания. Затрещали связывавшие его прочные кожаные ремни.

– А-р-р-р-а! – неожиданно для себя зарычал Влад, разрывая путы. Он освободил руки, вцепился в ремни, связывавшие щиколотки, рванул...

Свобода!

Он легким, пружинистым прыжком соскочил с кушетки и, оскалив зубы, двинулся на забившегося в угол алхимика. И вдруг по лицу Синбэда быстро, как метнувшаяся на добычу змея, проскользнула хитрая усмешка.

Старик выбросил вперед руку, которую держал за отворотом халата. Перед глазами Влада сверкнул какой-то серебристый предмет.

Влад почувствовал, что его взгляд неотвратимо притягивает к этому предмету. Желание разглядеть, что именно держит в руках Синбэд, пересиливало даже жажду крови.

Ему показалось, что в пальцах старика извивается толстый металлический червяк. Выглядел он отвращения живым, состоящим из множества мелких серебристых сегментов, которые то сокращались, то разбухали. А может быть, это была лишь иллюзия, и Синбэд сам шевелил предметом с ловкостью фокусника.

Жадно распахнутый рот червя тянулся к Владу, будто хотел вцепиться в тело княжича. Влад мог бы поклясться, что различает даже крошечные, но дьявольски острые зубы.

Княжич вдруг понял, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Да что там – рукой, он даже моргнуть не мог, словно невидимая гипсовая маска сковала его лицо. Ему показалось, что он весь превратился в один долгий немигающий взгляд, уходящий в черный туннель пасти червя.

– Так-то лучше, – сказал Синбэд ворчливо. – Теперь ты знаешь границы своей силы. Ни веревки, ни путы не могут удержать «облачившихся в плоть». Только стальные кандалы... или Пиявка.

Он покачал серебряного червяка перед лицом обратившегося в соляной столп княжича.