Текст книги "Переодетый генерал"

Автор книги: Юрий Оклянский

Достоверность – главное оружие фотографии, – заключает автор. – Иногда фотография становится оружием человечности» (http:/club.foto.ru.).

…К январю 1943 года Володя Зеболов был уже в числе наиболее проверенных и надежных бойцов из окружения Вершигоры. Начальник разведки брал его с собой на самые рискованные задания. Описанием такого случая открывается «Часть вторая» книги.

В начале января Сумскому партизанскому соединению в боях с наступавшими на пятки карателями по тонкому проседавшему речному льду предстояло вместе с тяжелой военной техникой форсировать Припять в самых болотистых местах Полесья. Времени не оставалось никакого. А тут еще в тылу объявился какой-то подозрительный лесной отряд, смахивающий на полицейские формирования, но выдававший себя за своих. Патрульное охранение ковпаковцев задержало несколько вооруженных людей мужицкого вида. Они пытались бежать. Когда же их схватили, то принялись упрямо твердить, что они самостийные партизаны из отряда какого-то Бати, свои, и готовы это доказать.

Получить поддержку и четкую ориентацию на местности для верного ухода от карателей – лучшей подмоги в этот момент ковпаковцам трудно было вообразить. Но, прежде чем войти в контакт с предполагаемыми помощниками из якобы здешнего партизанского отряда, следовало убедиться, что это не волчья яма, не подстроенная ловушка. Но как это сделать? Когда враг брал за горло и промедление могло оказаться гибельным?

Исполнить сразу все – проверить подлинность лесных братьев, получить информацию и поддержку – можно было самым опасным для жизни способом. Лично отправившись в расположение таинственного отряда. А он находился где-то за лесной чащобой и болотами, куда не пробраться карателям.

Начальник разведки Вершигора взял эту задачу на себя. В помощь и поддержку отобрал только четверых спутников. Среди них назван Володя Зеболов.

Рассказ об этой «болотной экспедиции» в отряд Бати и описание того, что они там увидели и узнали – один из ярких эпизодов в потоке партизанских картин. Героическое и трагическое у Вершигоры нередко соседствуют и переплетаются с комическим. Автор – человек с природным чувством юмора, добродушным, порой язвительным. Повествование здесь к тому же нередко переходит почти в приключенческий жанр.

Одна из своеобразных фигур, с которой они столкнулись у Бати (партизанский отряд оказался-таки настоящим), – одинокий народный мститель, по прозвищу Нин. Нелюдимый, замкнутый человек, недавний сельский киномеханик. Прозвище женской окраски приклеилось к нему неспроста.

Какое-то время назад каратели для устрашения публично повесили в райцентре девушку – диверсантку по имени Нина (некоторыми подробностями случай в чем-то отдаленно сходствовал с гибелью Зои Космодемьянской). А спустя несколько дней на ее могиле ночами стали появляться свежие букеты цветов. Поползли даже слухи, что девушка ожила и встает ночами. Кто же приносил цветы на могилу? Партизаны проследили. Ночным воздыхателем оказался этот самый киномеханик.

В отместку за смерть девушки он собирался убить здешнего немецкого начальника. Вместо одиночного теракта партизаны уговорили «Нина» взорвать кинозал, когда там на групповой просмотр набьется много немецких солдат. Так оно и случилось. На грузовиках прикатила военная команда смотреть фильм с Марлен Дитрих в главной роли на немецком языке. Зал взлетел в воздух, когда там находилось около двухсот оккупантов.

Вот в роли такого романтического одинокого народного мстителя под видом нищего и бродил по дальним маршрутам здешней округи (проделывая по 50 и более километров в день) безрукий соглядатай Володя Зеболов. Ноги у безруких калек сильные. Можно сказать, не ходил, а летал. Местный говор с аканьем, лексически состоящий в здешнем Полесье из скрещения и смеси белорусского, украинского и русского языков, Володя знал с детства. Был ловок, смекалист. И все запоминал. На безрукого нищего немцы не обращали внимания. А после его походов взлетали на воздух склады, железнодрожный мост, а иногда и поезда.

Безрукий соглядатай превращался в ловкого и быстрого поводыря для подрывных партизанских групп.

В остальном же Володя Зеболов был сентиментальный мечтатель и романтик – не меньше, чем тот Нин из отряда Бати. «Инвалид первой группы», «непригоден» – это по записи в военном билете. А вот еще как сгодился!

Трогательно описано молодежное партизанское отделение, жившее чуть на отшибе, и романтическая дружба инвалида с радисткой Анютой Маленькой. Радистка эта в отличие от других обыкновенных радисток, вроде сброшенной с Володей на парашюте, была человеком непростым, наделена особыми полномочиями, имела специального ординарца, доступ к самым секретным документам и, не исключено даже, вдобавок скрытое звание и чин по линии НКВД. Ведь через кого и знать, чем занята соседняя армейская разведка? Впрочем, такое допущение не выдумано, а взято из многочисленных публикаций последних десятилетий, о чем речь еще впереди. Однако же молодость, партизанское братство в ситуациях постоянного риска раскрывают лучшее в человеке. В обычную свойскую дивчину легко превращалась и Анюта Маленькая.

«Довольно капризная девушка, – описывает Вершигора, – но с Володей у нее установился трогательно-грубоватый тон… Когда Зеболов хандрил, она подходила к нему и, заглядывая в глаза, говорила:

– Не горюй…

Анюта работала на своей рации, связывая меня с фронтом. Недостатка в полезных данных о немцах у меня не было, и ей приходилось работать целый день. Они занимали отдельную хату – небольшой коллективчик молодежи: Володя Лапин, Анюта Маленькая, ее повозочный и ординарец Ярослав из Галичины… Володя Зеболов, Вася Демин…

– Не горюй, Володя, – все чаще говорила ему Анюта, даже когда в глазах его не было и тени грусти.

А Зеболов, садясь за стол с дымящейся картошкой и нагибаясь ближе к тарелке, отвечал:

– По-ве-се-лимся-а-а…

Это означало, что пора отделению ужинать. Володя иногда поддразнивал радистку, вспоминая, как она хотела подстрелить меня во время первой нашей засады, когда я мчался мимо нее на немецкой легковой машине».

Нрава, как видим, эта девушка была решительного и крутого.

В книге Вершигоры много персонажей и красочных бытовых картин. Может, кое-что из описаний внутреннего мира партизанской молодежи и интимных движений души покажется ныне однолинейным и даже упрощенным. Герои порой неотесанны, вроде бы грубоваты, сконцентрированы на одном, не блещут слишком широким спектром желаний и чувств. Им подавай одну дружбу, одну любовь, одну победу. Но такое было время, такая эпоха. А Вершигора пишет искренне, и книга его при ряде очевидных теперь недостатков в целом правдива.

Это главное ее достоинство отмечают даже самые строгие ценители, вроде западногерманского исследователя Вольфганга Казака. Отзыв из статьи о П. Вершигоре его «Лексикона русской литературы XX века» (доработанное немецкое издание – 1992 г., русское издание – 1996 г.) приводился в очерке «Переодетый генерал».

Интересно в этом смысле собственное самочувствие писателя. Вскоре после кончины Вершигоры его вдова Ольга Семеновна вместе с другими архивными документами и книгами передала Зеболовым страницу из его дневника. Запись сделана 25 ноября 1962 года, вскоре после перенесенного инфаркта, всего за четыре месяца до смерти. С печальным трепетным чувством впервые воспроизвожу ее здесь.

«Все-таки какой же я писатель? – спрашивает себя П.П. – Не знаю. Хотя, нет – кажется, знаю. Знаю и могу ответить и без ложной скромности, и без опасения, что меня обвинят в бахвальстве или зазнайстве. А ведь таких завистников тоже хватало. В общем одни восхищались, другие просто хвалили, третьи часто критиковали, четвертые тщились из злобной зависти пришить дело, пятые по-серовски подогнать под трибунал. А были и такие наследники Берия, которые настойчиво и упорно доводили меня или до запоев, или до пули в лоб. Но спилась моя любимая жена, а не я. И, видимо, никогда я не застрелюсь, а подобно как многие творческие люди нашей эпохи просто подохну от инсульта или инфаркта [….].

Так все же какой я писатель: гениальный, или просто талантливый, или средний, или бездарный, или, может быть, даже подлый? Весь этот набор эпитетов я слыхал о себе и читал. Но даже никто из моих злейших врагов и завистников никогда не обвинял меня в нечестности, а недруги литературные – в подражательности. Значит, я писатель честный и оригинальный. Первый эпитет принадлежит очень сдержанному на похвалы собратьям по перу Михаилу Александровичу Шолохову, сказавшему как-то: «Люди с чистой совестью» – это, братцы, честная книга». Второй эпитет дал мне неизвестный страдалец из Норильска[….].

Значит, точный ответ на мучительный для меня – особенно мучительный сейчас, после летнего 1962 года, первого звонка с того света, – будет такой: я писатель честный и оригинальный.

Да, чуть не забыл, моя бывшая жена в трагичный период моей личной жизни – развода с ней, добавила третью убийственную оценку – лодырь. Пожалуй, и это тоже верно. Но только отчасти… Ей-ей, только отчасти! Ведь и расхожусь я, Ольга, с тобою, только спасая от тебя свое право и назначение трудиться в литературе…»

Через четыре месяца ночью, от очередного приступа болезни, Вершигора задохнулся.

Что же касается Володи Зеболова, то он как был, так и остался романтиком. «Володя, Володя! Неисправимый ты романтик, хороший ты парняга и большущий чудак!» – чуть ли не причитал в одном из писем Вершигора.

Не изменился он и десятилетия спустя, когда уже превратился в солидного доцента – преподавателя истории пединститута и университета. И цветы он любил, как тот незабвенной памяти районный киномеханик Нин.

Известный в свое время московский поэт Владимир Туркин, друживший с ветераном войны, даже написал об этом маленькую бытовую балладу. Случай взят из жизни. Герой выведен под своим именем. Стихи так и названы «Цветы». Приведу их здесь.

Цветы

 
Что с вами, женщины, случается,
Когда средь скучной суеты
Вам неожиданно вручаются
Совсем обычные цветы?..
 
 
Я вспомнил давнюю историю,
Я вспомнил старый эпизод,
Я вспомнил случай,
От которого
Доныне стыд меня грызет.
И ничего б такого не было,
Когда б в понятье красоты
Не ввел меня Володя Зеболов,
Купивший женщинам цветы.
 
 
…Мы шли с ним где-то возле Пятницкой…
Не помышляя об ином,
Мы шли поздравить женщин с праздником,
С Международным женским днем.
И – весь авоськами навьюченный —
Неосторожно думал я:
А что для них – войной измученных —
Есть лучше снеди и питья.
 
 
Был март. И падала под ноги нам
Капель с карнизной высоты.
И вдруг от голоса Володиного
Я вздрогнул:
«Подожди. Цветы!»
 
 
И он, со снайперскою точностью
Перемахнув десяток луж,
Уже стоял перед цветочницей…
Перед молоденькой к тому ж.
 
 
Как тяжело рукам! Беспомощно
Оглядывался я вокруг…
Но дело в том… Но дело в том еще,
Что у Володи нету рук…
 
 
Но дело в том… но дело в том еще,
Что он лишь совестью влеком,
Под вой сирен пришел за помощью
Не в райсобес,
Пришел в райком:
«А что вы думаете, где бы я
Быть должен в этот трудный час?
Что ж, что солдат подобных не было!
Пусть я им буду. Первый раз…»
 
 
И в тыл врага пробит маршрут ему.
Лети, солдат, лети, лети…
 
 
Ах, эти стропы парашютные…
Ах, две беспомощных культи…
 
 
Засада. Бой. Тропинки дальние.
Разведка. Ночь. Костра дымок.
Он добывал такие данные,
Каких никто добыть не мог.
 
 
А как тепла и ласки хочется!..
Смерть – не права. Но жизнь – права.
 
 
…Вот он стоит перед цветочницей,
За спину сдвинув рукава.
И с неистраченною нежностью
Всю душу отдает словам:
– Мне пять букетиков подснежников.
Мне – пять.
Шестой – позвольте вам…
 
 
Что с вами, женщины, случается,
Когда средь скучной суеты
Вам неожиданно вручаются
Совсем обычные цветы?..
 

* * *

Злосчастное парашютное приземление с пленением и побоями в отряде партизанской самообороны было не единственным случаем, когда Борода спасал своего питомца, вырывал его из лап жестоких обстоятельств. Недаром Владимир Акимович считал Вершигору «вторым папашей».

В последнем прижизненном издании книги «Люди с чистой совестью» писатель сделал такое примечание: «Послевоенная судьба Зеболова тоже стоит того, чтобы о ней рассказать. Весной 1943 года он по приказу начальства был отозван в Москву. Оттуда его несколько раз «забрасывали» в тыл… Кончилась война, и единственный из ковпаковцев, не имевший даже партизанской медали, а не то, что ордена, был как раз он – Володя Зеболов. И парень запил. Не от неудовлетворенного честолюбия, а от обиды.

Как-то получаю письмо от отца Зеболова. Узнаю: сидит его безрукий сын в тюрьме. Выясняю причину. Оказывается, случилось вот что… В одном из фабричных ларьков работникам предприятия продавали хлеб без карточек. По полкило в одни руки. Здесь покупала его и одна местная жительница, мать двух партизан, погибших на войне, – на ее руках остались внуки, партизанские дети. Но вот директор вдруг запретил продавать хлеб этой женщине и приказал вахтеру гнать бабку прочь.

Пришла старушка – ее не пускают… Просит, плачет, настаивает… Вахтер оттолкнул ее – и она упала в грязь. Все это видел мой Володя. Бросился он на вахтера и своими культями «сделал» из него «свиную отбивную». Конечно, совершил Володя непростительную ошибку. Ему бы из «лика» самого директора такую отбивную сделать – ну куда ни шло. В общем, тут же и суд, а затем тюрьма.

Что же делать? Чем помочь боевому товарищу, думал я. И написал я в Брянский обком партии письмо. Все подробно рассказал о Володе Зеболове, о его судьбе, о подвигах, об обиде… Говорили мне – вызвали его из тюрьмы прямо в обком. Лично первый секретарь обкома беседовал с ним, а потом взял его на поруки. И вот пошел Володя учиться – окончил пединститут… и теперь работает преподавателем».

Драма разыгралась вскоре после окончания войны возле фабричного хлебного ларька поселка Малый Вышков, неподалеку от Новозыбкова. Там на спичечной фабрике с уцелевшим названием «Революционный путь» работал отец Володи, жил теперь и он сам.

Друзья познаются в беде… Может, это главная мудрость жизни. Человеческая надежность – нет на свете ничего дороже. Вершигора, генерал и писатель, в ту пору – Герой Советского Союза, сталинский лауреат. Уже и в роскошную квартиру в Лаврушенском переулке давно въехал, и дачу в Переделкине рядом с именитыми собратьями по перу освоил. За размокшую ржаную краюху в полкило весом не бился, конечно. Напротив, если бы захотел, – витал бы в сферах, купался в лучах славы. Только другая натура. За это уже бит, испытал первый вал неприятностей. Но все же круг его общений и забот далек от хлебного ларька Вышковской спичечной фабрики. И он бы мог рассудить. Конечно, жаль, что так случилось. Парень Володька был неплохой. Но ведь таких подчиненных у недавнего комдива была не одна сотня. А пьянствовать и драться тоже ведь не хорошо.

Человек с арифмометром вместо сердца выщелкнул бы для себя какую-нибудь подобную расхожую мудрость.

К тому же гордый Зеболов не написал даже благодарственного письма избавителю. Свои беды и несчастья привык укрывать глубоко в себе. Но Петр Петрович берется за перо первым. Он хорошо понимает человеческие характеры. Вот с некоторыми сокращениями его письмо от 2 августа того же года:

«Володя!

Я ожидал, что получу вскоре после всех казусов от тебя письмо. Но не дождался. Сейчас у меня мелькнула мысль, что, возможно, ты и не знаешь, что же получилось после того, как твой батя написал мне письмо о твоем последнем фортеле.

Посылаю тебе телеграмму тов. Егорова (первый секретарь Брянского обкома партии. – Ю.О.),из которой ты кое-что, может, и поймешь.

Мое отношение к этому делу следующее:

Стоит ли из-за вахтера рисковать жизнью, будущим, наукой, всем прекрасным, что есть в жизни?

Милый мой – я на своем пути встречаю вахтеров… похлеще и подипломированней твоего. И всем бить морду? А ведь тоже часто хочется. Встретишь и ты их. И не раз!

Следовательно – не пора ли крепко подумать о характере и прочем – что человек настоящий должен выковывать в себе изо дня в день.

Думаю, что тебе не следует произносить мне крайних слов: либо анархистских, либо покаянных. Наши отношения не требуют этого».

«Наши отношения не требуют» —интонация не высокого благодетеля, а друга. Человека общей судьбы, на пути которого тоже постоянно возникают «вахтеры», только еще более изощренные и опасные.

Волной почти отеческого чувства окрашено все письмо: «Подробно напиши мне – как было дело. И больше не вручай свою судьбу и жизнь в руки вахтеров! Ей-богу, мы все стоим гораздо большего!

Привет отцу!

П. Вершигора.

P.S.Обязательно подтверди получение этого письма. А то на почте тоже есть… вахтеры».

Необыкновенная открытость, простота и человечность – вот, пожалуй, общее свойство всех писем Вершигоры. Даже и намека нет, что он генерал, а питомец его по социальной лестнице где-то болтается внизу.

Написанные разгонистым четким почерком простосердечного человека, письма в большинстве случаев не датированы. И не всегда легко установить, к какой поре последующих почти 20-летних отношений они принадлежат. То ли к началу возобновившейся дружбы, то ли много позже, когда уже и сам Вершигора подвергался гонениям, находился накануне ареста, неоднократно был избиваем в печати, месяцами ждал ответов от редакторов и цензуры. Вынужден был, ломая себя, три года переделывать свою правдивую повесть, испытал предательства и доносы вроде бы вчерашних соратников по партизанским тропам.

Тон все тот же – душевной ясности и открытости, готовности помочь там, где он опытней и сильней, все рассказать человеку, которому поверил, и поделиться тем, что имеешь.

«Здорово, Володя. С Новым годом! Всяческих успехов в […] студенческой жизни!

Дела мои – по-старому… Дали санкцию на выход книги (доработанного издания «Люди с чистой совестью». – Ю.О.)… Теперь маринует среднее звено. Это еще хуже. Ласково, вежливо, не наступая на мозоли, тянут время. Авось, наверху раздумают или будет какой-либо поворот в делах и можно будет отказаться совсем.

Не думаешь ли ты ( неразборчиво) приехать? Я дорогу беру на себя. Мошна студенческая мне понятна и знакома. Так что можешь приезжать без копейки в кармане, как-нибудь наскребем на жизнь, на театры и на дорогу обратно. Приезжай, – шутливо отыгрывает он приглашение на грузинский лад, – гостем будешь, кацо дорогой!

Как батя поживает? Передай ему нижайший поклон и почтительный привет».

В следующем письме, той же поры:

«Володя! Я на новой большущей квартире. Приезжай. Прямо из окна видна Третьяковка и т. д. Отдохнешь и наберешься московской культуры… Пиши! 24.6.50 г.»

«Как твоя учеба? – интересуется он и походя наставляет теперешнего студента пединститута. – […] Вообще надо побольше дерзать. Доходит ли до вас собрание сочинений А.Макаренко? В 3-м томе его замечат/ельная/ «Книга для родителей» и ряд статей по педагогике. Мы с Ольгой зачитываемся им. Вот талант глубокий, человечный и яркий, с хохлацким юмором, русской душой и размахом».

Вершигора помогает инвалиду в устройстве в санаторий для лечения. Сам, лежа в госпитале, думает о специальной конструкции протезов, которые для безрукого облегчают процесс письма. «Я сейчас лежу в госпитале, – сообщает П.П. – Выйду через две недели. Сразу займусь твоим протезом. А может быть, попробую расспросить здесь у врачей».

Дружба между людьми с возрастной разницей в 17 лет – случай редкий. Но тут такое случилось. Взаимное внутреннее расположение пересилило или, вернее, даже в свою пользу обернуло дистанцию лет. Первая заслуга в этом, наверное, Петра Петровича. Он по натуре был распахнут к людям, добр и широк душой. В близкой партизанской среде это знали и какими просьбами только его не донимали. Чуть серьезная трудность, уверены были – Борода не откажет, Борода поможет… Для таких случаев чуть не поговорка ходила – «тряхнуть Бородой».

Петр Петрович в одном из писем даже с некоторой горечью упоминает об этом своему молодому другу. Попрекает из лазарета: «Почему ты так редко пишешь? Где-то проваливаешься в тартарары. Приятно получить письмо. Мне пишут и партизаны, но, к сожалению, только тогда, когда что-нибудь нужно… Раз молчит – значит, все в порядке. А вот если посадят или прижмут к ногтю или еще что – сразу получаю послание: «тов. командир, Герой Сов. Союза и т. д. и т. п.» Вначале было обидно. Теперь привык».

Володя Зеболов по натуре был скрытен и, может быть, не слишком разворотлив. Но зато надежен и верен. Такой не подведет. Довериться ему можно было во всем. Вот почему через какое – то время Вершигора в переписке с Зеболовым доходит до исповедей не только на серьезные, но даже и опасные темы. Он прямо говорит о том, как понимает свое положение в нынешнем советском обществе.

Он пишет Володе Зеболову, что не хочет принадлежать к сановной верхушке, которая заправляет в стране. Лучше держаться особняком, наедине с природой. «Завел себе дачу (финский домик на курьих ножках) не для того, чтобы разлагаться, а чтоб забыться от мирных подлецов (удивительно, почему на войне их меньше?!) и своими руками выращивать зеленые побеги».

Начиная со стычки у хлебного ларька, тема «вахтеров» – лакеев режима, людей-«винтиков» – в разных формах и оттенках начинает варьироваться в письмах.

Прежде всего Вершигора вглядывается в самого себя. Он преподает в Академии Генерального штаба. Казенная заданность доктрин и обстановка иерархического чинопочитания претят его вольнолюбивой натуре. В этом откровенно признается своему питомцу «Живу научно – чиновной жизнью, будь она проклята, – вздыхает Вершигора, – делаю нелюбимое дело и удивляюсь, до чего я обмельчал, что не хватает силы сбросить с себя эту обузу вместе с генеральскими погонами. Вернее, боюсь, что их могут снять вместе со шкурой. А шкура-то своя собственная и даже для высоких идей и мечтаний ее не охота портить; тем более что она может еще пригодиться для высших актов и деяний».

К началу 60-х годов, когда писатель подвергается гонениям за гражданскую смелость в защите винницких партизан, а также за правдивость партизанских летописей, он рвет многие связи в прежнем военном окружении. «Денег нет ни копья, – сообщает он Зеболовым. – Думаю, что это хорошо. Живется голодновато, но внутреннее удовлетворение растет. Чувствую, что вырываюсь из этой необуржуазной касты, в которую я никогда не стремился».

«Письма пишите подлинней, – наставляет он Зеболова и его жену Лизу, – но с учетом, что они читаются одним паскудным учреждением, на которое мне с… хотелось с некоторых пор…»

Но брань не способна хоть как-то повлиять на «паскудное учреждение». Своими «вахтерскими» обязанностями манкировать оно не собирается. «Володя! – вынужденно констатирует Вершигора в другой раз. – Письмо получил – сразу отвечаю, как отвечал на все предыдущие письма и твоему другу. Но действительно что-то не того. Или твои тоже перехватывают? Но я от тебя не получал уже 3–4 месяца».

Примечательны здесь упоминания о «друге». После трех лет доработок и маринования в инстанциях вышедшая вторым исправленным и дополненным изданием лауреатская книга «Люди с чистой совестью» подвергалась новому туру публичных избиений и шельмований.

В эту сложную пору недавние разведчики помогали своему командиру. Владимир Зеболов, в частности, вербовал среди бывших партизан охотников, которые писали в органы печати и руководящие инстанции письма в поддержку книги. Одним из таких людей и был упомянутый «друг».

Такие действия были вынужденной самообороной. Потому что среди бывших партизан явились приверженцы другого стана. Некоторые ортодоксы, карьеристы и мелкие завистники готовы были в угоду «генеральной линии» чернить правдивую книгу и даже требовать ее запрета.

В печати и на собраниях при этом били барабанную дробь и пускались в ход самые разнообразные домыслы и кривотолки. К примеру – будто Вершигора противопоставляет украинское партизанское движение белорусскому, чернит последнее и намеренно стравливает два братских народа. Вершигора писал, разумеется, об Украине, но в отступление от темы книги готов был даже и печатно особо высказаться о заслугах белорусских собратьев и повиниться, что в книге не уделил им должного внимания. Но тех, кому назначались публичные экзекуции, до печатных трибун не допускали. Казнимый права на ответное слово не имел.

Вот тут-то и требовалась партизанская солидарность – поддержка письмами с мест, «голос народа». Зеболов с охотой и страстью эту задачу исполнял. А цели и «адреса» они намечали вместе. Это было уже литературное «партизанство» в борьбе за право говорить истину и без прикрас изображать войну.

«Как дела с письмами? – спрашивает Вершигора. – Теперь в свете последних событий особенно интересно было бы, чтоб письма были из Белоруссии. Я хотел было извиниться перед белорусскими партизанами за то, что проглядел и умалил их боевые дела… И то не печатают. Совсем прижали к ногтю».

Самыми ходовыми и убийственными из тогдашних политических обвинений были два. Недооценка организующей и направляющей роли ленинско-сталинской партии и воспевание ее врагов.

В обоих случаях при этом автору лауреатской книги так или иначе вменяли в вину масштабы и характер изображения фигуры комиссара соединения Руднева.

Семен Васильевич Руднев только незадолго до начала войны был освобожден из сталинских лагерей. Организовал партизанский отряд, который примкнул к Сумскому соединению Ковпака. В свои 44 года отличался внешней и внутренней привлекательностью, разносторонней одаренностью, храбростью, умелым подходом к людям, глубиной и гибкостью в понимании боевой обстановки. С октября 1941-го по август 1943 года был, пожалуй, самым ярким и авторитетным руководителем в партизанском соединении.

Люди чувствовали силу и необычность этой натуры и тянулись к нему. Выделял многоопытный Руднев и безрукого разведчика Зеболова. Ценил в нем внутреннюю чистоту и надежность. «Полюбил так, – сказано у Вершигоры в книге, – как может полюбить человек, знающий толк в людях».

Зеболов знал это отношение к себе Руднева и с тем большим энтузиазмом отыскивал и поставлял защитников созданного образа.

В нападках на книгу по линии главных политических обвинений особо усердствовал бывший секретарь парторганизации соединения Я. Панин. «Панин и Анисимов, – сообщает Вершигора, – подали в ЦК «секретную» бумагу с требованием запретить книгу, т. к. В-ра прославляет в ней троцкиста Руднева. Каково? – и добавляет в конце. – Нужно несколько писем в «Культуру и жизнь» (газета ЦК партии. – Ю.О.).

«Яша Панин, – извещал Вершигора 24 июня 1950 г., – написал на меня кляузу в «Культуру» насчет того, что я не показал роли парт/организации (читай, его Яши Панина роли!)… Дед (С.Ковпак. – Ю.О.)поддерживает его молча, а Сыромолотный, который хотел убить комиссара, науськивает… Поэтому нужен второй тур писем пока в органы печати».

«Хотел убить комиссара»… Здесь речь идет уже не об изящной словесности и литературных частностях. Здесь пахнет судьбами людей и кровью.

* * *

По сходному сценарию и развивались события.

Прежде всего – кто такой Сыромолотный, озвучивший, как ныне выражаются, саму идею убийства? А теперь науськивавший на переработанную и дополненную лауреатскую книгу стаю недоброжелателей? Тех, кто твердил на разные голоса, что там не показана роль партии, но зато воспеты ее враги, начиная с троцкиста Руднева? И почему эти нападки молча поддерживал сам Ковпак?

Бригадный комиссар И.К.Сыромолотный был представителем ЦК КП(б)У и Украинского штаба партизанского движения (УШПД) в соединении Ковпака. Высокий назначенец сохранял одновременно пост заместителя начальника УШПД. И хотя реальные его функции в боевом действующем соединении, возглавляемом командиром и комиссаром, были непонятны (на что Сыромолотный, по сохранившимся бумагам, сетовал и сам), слово его значило многое.

И вот такой человек однажды, в апреле 1943 года, без всяких вроде бы личных к тому поводов резко высказался насчет политической благонадежности комиссара. Свидетелями тому стали некоторые партизаны: «… Руднев – враг. В мирное время он сидел в тюрьме, надо было его убрать совсем… Комиссар врагом был, врагом и остался».

Позже покровители Сыромолотного такую оценку пытались объяснить имевшим якобы место эмоциональным срывом. Но так или иначе Семен Васильевич Руднев через три месяца погиб при загадочных обстоятельствах. Вместе со своим 19-летним сыном Радием, который мог оказаться нежелательным свидетелем.

Произошло это в бою под городом Делятин (Ивано-Франковская обл.) в начале августа 1943 года. Вместе с несколькими другими людьми они прикрывали выход из окружения разрозненных партизанских групп.

Тогда, во время Карпатского рейда, захлестнулась крутая петля. Углубившись на 600 километров за линию фронта, партизаны Сумского соединения бороздили и утюжили тылы противника, сметая на пути немецкие штабы, железнодорожные и шоссейные мосты, нефтяные вышки, нефтеперегонные заводы, склады с боеприпасами и другие жизненно важные объекты. Оккупанты всполошились и бросили на подавление партизан огромные силы, включая самолеты и тяжелую технику.

Это был тот случай, когда всему соединению вырваться из кольца намного превосходящих и вооружением, и числом карателей не было никакой возможности. По предложению Вершигоры было решено применить тактику «призраков», которую с успехом использовал еще Денис Давыдов. Выходить по отдельности, ночью, мелкими отрядами, а за кольцом, в условленном месте, соединиться вновь. Так было и сделано.

Но когда снова сошлись, то среди живых недосчитались комиссара Руднева и его сына. Ковпак издал приказ, что комиссар Руднев пропал без вести. Из уцелевших последними, кто оставался с отстреливавшимся комиссаром, были секретарь парторганизации Я.Панин и радистка Анюта Маленькая.

Тут не обойтись, пожалуй, без краткого отступления. Как живой конгломерат партизанское движение в стране было объектом приложения разных политических и административных сил. Официально стоял во главе маршал Клим Ворошилов, но реальное руководство во многом осуществлял начальник первого отдела НКВД «главный террорист» страны Павел Судоплатов.

Разведка ГРУ (Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии) и разведка НКВД, представленные в каждом крупном официально сформированном партизанском отряде, косо посматривали друг на друга, недолюбливали, нередко соперничали и даже враждовали между собой. В верхах власти эти отношения соперничества, драки за реальное влияние на события, доказательства верности, отличия и награды усугублялись еще больше.

Сколь ни различны противоположные тоталитарные системы, но некие сходства между ними все-таки углядеть можно. Тем более там, где это касается деятельности секретных служб. Воображение вправе по некоторым приметам перекинуть мостики, например, между Берией и Ворошиловым с подчиненным тому ГРУ (с одной стороны) и вождями тайной службы безопасности СС Гиммлером – Мюллером и руководителем военной разведки адмиралом Канарисом, повешенным в 1945 году за участие в заговоре против Гитлера (с другой стороны). Соперничество и борьба этих служб в нацистском стане широко представлена даже в фильме «Семнадцать мгновений весны».