Текст книги "Седой"

Автор книги: Юрий Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Руки! – заорал Олег. – Руки дай! – он сгреб обломки и вместе с землей вывалил в покорно подставленные сестрой ладони. – На! Пойди брось ей в морду! От любящего сына!

– Какой же ты злой, Олежка, – тихо сказала Белка. – Какой же ты злой!..

Во дворе производственного комбината, где стояли трактора и грузовики, одноклассники отмывали руки от масла, брызгаясь и уворачиваясь от воды. На улице за воротами стояла вишневая «семерка». Олег скользнул по ней глазами, потом присмотрелся: в кабине сидела Людмила Александровна, нервно курила, поглядывая в их сторону.

Когда Олег вышел из ворот, она бросила сигарету и открыла было дверцу, но он с компанией базовских ребят двинулся по дальнему от нее тротуару. Кричать через улицу она не решилась и снова села за руль, Олег искоса с усмешкой следил за ней. «Семерка» рывками двигалась по другой стороне улицы, то отставая, то обгоняя их. Когда компания пошла через улицу, машина проскочила мимо и с визгом тормозов остановилась за переходом.

– Олег!

Все обернулись, кто-то присвистнул, разглядывая роскошную тетку с «Жигулями», кто-то протянул: «Ну, ты даешь, Петух!». Людмила Александровна нервно сжимала губы, ожидая, когда Олег подойдет, ее раздражало веселое внимание этих мальчишек, остановившихся поодаль, свидетелей объяснения.

– Я хочу с вами поговорить…

Олег молча слушал.

– Собственно, я… хотела вас пригласить к нам…

– В четверг?

– Когда хотите. Я, может быть, тогда неверно выбрала тон, но… я не понимаю, на что вы могли обидеться… Лена болеет, и вы должны ее навестить…

– Я никому ничего не должен, – он двинулся дальше.

– Подождите! – вскрикнула Людмила Александровна. – Вы хотите, чтобы я унижалась? Хорошо… если вам так хочется… – она шарила дрожащими пальцами в пустой пачке, скомкала, бросила на асфальт. Олег протянул ей «Астру», она прикурила, глубоко затянулась, из последних сил сдерживая слезы, – Хорошо: я прошу вас! Прошу!.. Я не понимаю, что происходит… Я искала ее по всем больницам… в моргах… Я боюсь… Она третий день молчит… – она досадливо отвернулась, вытирая слезы. – Ну вот… Вы это хотели увидеть, дрянной мальчишка?.. Вы довольны?..

В дверь комнаты постучали. Лена отстранилась от Олега, быстро оправляя волосы. Они сидели рядом на диване, учебник валялся на ковре.

– Да, мам!

Людмила Александровна заглянула в комнату:

– Я на полчаса… Здравствуй, Олег. Лена, разогревай, давайте обедать. Да, из сумки возьми, – она направилась в ванную.

– Ура, мороженое! – Лена вприпрыжку помчалась на кухню, мимоходом чмокнула мать в щеку.

– Ну что такое опять? – Людмила Александровна раздраженно щелкала выключателем, – Олег, будь добр, вкрути новую лампочку!

Олег встал на край ванны, другой ногой оперся на стиральную машину, нащупал в полутьме плафон. Дверь на кухню закрылась, оттуда слышалось мирное шипение масла на сковороде, монотонно бубнил приемник.

– Елена, мне не нравится, что он ходит к тебе, когда меня нет, – вполголоса сказала Людмила Александровна.

– Так. Опять начинается? – так же тихо ответила Лена.

Олег вывинтил плафон, осторожно положил в раковину, взялся за перегоревшую лампочку. Цоколь повизгивал при вращении.

– Я надеюсь, ты еще не успела натворить глупостей?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

Олег все медленнее вращал лампочку, прислушиваясь.

– Если ты хочешь спросить, спала ли я с ним, – спокойно сказала Лена, – то да.

Олег замер в темноте. Некоторое время на кухне было тихо.

– Я надеюсь, по крайней мере…

– Не волнуйся, я взрослая умная девочка.

– Ты стала циничной.

– Это дурное влияние улицы.

– Почему ты со мной так разговариваешь?

– Потому что я тебя ненавижу. И себя тоже. Всех нас, сытых, благополучных…

– Ну, это пройдет, – принужденно засмеялась Людмила Александровна. – Это как корь, ветрянка – главное, вовремя переболеть. Я тебе напомню этот разговор года через три.

Олег последний раз повернул лампочку – она вспыхнула, на мгновение ослепив его.

Обедали втроем за маленьким кухонным столиком под низким пузатым абажуром.

– От отца ничего? – спросила Людмила Александровна.

– Я утром не смотрела, мам.

– Значит, нет… Когда же виза придет? Я сегодня слушала погоду на планете – в Женеве двадцать два, представляете!.. Олег, бери сметану… Что в школе?

– Ничего сверхъестественного, – пожала плечами Лена. – Экзаменами пугают.

– Правильно пугают. Вас не напугать, вы с места не сдвинетесь, – Людмила Александровна взглянула на часы. – Кошмар! Мороженое в вашу пользу…

Запищал телефон. Лена откинулась на задних ножках стула – телефон стоял на подоконнике у нее за спиной – перевесилась через спинку.

– Алло!.. Машка, привет… Нет, жую…

Людмила Александровна подняла глаза и молча, в упор, с ненавистью посмотрела в глаза Олегу. Они долго, не двигаясь, не мигая, смотрели в глаза друг другу за спиной у весело щебечущей Лены…

Автомат щелкнул и проглотил монету.

– Слушаю, – брезгливо сказал мужской голос.

– Лену можно к телефону? – спросил Иванов.

– Нет здесь таких, – ответил голос, и тотчас послышались короткие гудки…

…Олег пробежал через двор. У подъезда стояла «Волга», Людмила Александровна распоряжалась – что из вещей в кабину, что в багажник. Лена бросилась навстречу Олегу, остановилась за шаг, опустив голову. Тот, сунув руки в карманы, наблюдал за сборами.

– Уезжаешь?

– Виза пришла…

Олег кивнул.

– Когда?

– Завтра утром самолет… Переночуем в Москве…

Олег снова кивнул.

– Ну, все? – Людмила Александровна направилась к подъезду. – Елена, ничего не забыла? Запираю.

Лена, не оборачиваясь, досадливо помотала головой.

– Ну, пока, – сказал Олег.

– Слушай! – отчаянно сказала Лена. – Ты что думаешь – мне нужна эта их Швейцария?! Я сказала: не поеду! Хоть убивай, не поеду! Она сказала: тогда выбирай – в интернат или к тетке в Челябинск… Я три дня ревела. А что я могу? Я как багаж при ней… – Лена снова погасла, – Отцу ведь тоже там одному…

– Конечно…

Людмила Александровна вернулась к машине. Шофер сел за руль и захлопнул дверцу.

– Елена, заканчивай!

– Я вернусь через год…

– Хорошо, – сказал Олег.

– Закончу школу – и вернусь!

– Хорошо. До свидания.

– До свидания, Олег! – сказала Людмила Александровна.

Олег оглянулся на ее победную улыбку и пошел через двор.

Он брел по вечернему городу, сутулясь, исподлобья глядя в лица прохожим. Из окон ресторана, занавешенных изнутри красными шторами, гулко бухала музыка. У входа была суета: двое взрослых парней затаскивали в машину пьяную Любаню. Та, с размазанной по лицу краской, вырывалась, отмахивалась, едва держась на ногах, изображая оскорбленную даму. Парни давились от смеха. Швейцар равнодушно наблюдал из-за стеклянной двери, прохожие брезгливо обходили их.

– Ну, давай, Любаня, давай, несерьезно, – один из парней легонько ударил ее ладонью по лицу.

Олег метнулся к ним, с разбега свалил одного, налетел на второго. Растерявшиеся от внезапного нападения парни попрыгали в машину, один суетливо шуровал ключом в замке зажигания, другой крутил ручку, поднимая стекло. Олег ударил по стеклу, пытаясь разбить, пнул ногой в дверцу. Машина, оставив на асфальте дымящийся след, рванула с места.

Любаня с восторженной улыбкой наблюдала за дракой. Олег развернулся к ней и ударил ее кулаком по лицу – раз, другой. Из услужливо открытой швейцаром двери ресторана уже бежал милиционер, он обхватил Олега сзади, тот подсек его, и оба повалились на тротуар.

Любаня растерянно провела ладонью по разбитым губам, опустила глаза на пятнышки крови на белом воротничке.

– Дурак… – всхлипнула она, – У меня же кофта новая…

Олег сидел в камере КПЗ, опершись локтями на колени. На соседней койке храпел, раскинувшись во сне, оборванный пьяный парень.

Открылась дверь, пожилой сержант заглянул в камеру:

– Петухов! На выход.

Сержант усадил его около двери начальника отделения. Из кабинета слышались голоса, смех. Вскоре на пороге появилась Белка, за ней улыбающийся майор.

– Лучше вы к нам, товарищ майор! – смеялась Белка. – Пойдем, – кивнула она Олегу.

– Предупреждение на первый раз, – без улыбки сказал ему майор. – Иди. Сестре спасибо скажи.

Белка попрощалась с дежурным лейтенантом – видно было, что она успела познакомиться здесь со всеми.

Выйдя из отделения на улицу, она сняла с лица улыбку.

– Сядь, – указала она на скамейку и села рядом. Устало потерла глаза, достала сигареты. – Олежка, – тихо сказала она, – я тебя прошу – доживи спокойно до армии… Я вытащу тебя отсюда, только доживи до армии, не наделай глупостей, я очень тебя прошу…

Веселый коротышка-капитан с большой головой, посаженной без шеи прямо в воротничок милицейского кителя, деловито листал паспорт. Кроме него за деревянным барьером, делящим комнату надвое, сидел за столом спиной к Иванову длинный лейтенант, что-то писал, аккуратно макая перо в пузырек с тушью.

– Иванов. Олег Николаевич… Ну что же, Олег Николаевич, поздравляю с возвращением, так сказать, к гражданской деятельности, – капитан протянул было паспорт, задержал руку и вдруг, хитро глядя на Иванова, сказал: – А ведь я вас помню, Олег Николаевич! Вы у нас фамилию меняли, нет? Года два назад. Я еще вас отговаривал, фамилия-то у вас была хорошая… Как же… м-м… нормальная русская фамилия…

– Петухов, – мрачно сказал лейтенант, не оборачиваясь.

– Точно! – обрадовался капитан. – Петухов! Я, скажем, сам Дроздов, тоже с птичьим уклоном, и ничего, жив пока… Вот в том году девушка была, симпатичная такая, зовут Катей, а фамилия – Продажная. Ей замуж идти, а она – Продажная! Это я понимаю… Не жалеете еще?

– Нет, – сказал Иванов, принимая паспорт.

У отделения милиции он посмотрел на часы и торопливо зашагал по улице, уже не оглядываясь по сторонам.

Стоял, курил около серого шлакоблочного здания фабрики. Из дверей непрерывным потоком выходили женщины – молодые, старые, совсем девчонки, разглядывали Иванова, хихикали, оборачивались. Иванов долго ждал, наконец зашел в опустевшую проходную. Мужиковатая вахтерша в берете, с петлицами военизированной охраны, разговаривала с пожилой работницей.

– А Люба Зарубина ушла уже? – спросил Иванов.

– Какая Люба? – переспросила вахтерша.

– Зарубина. В пошивочном цехе работает.

– Работала, – поправила пожилая.

Иванов перевел взгляд на нее.

– Выслали ее, – сказала та.

– За что? – потерянно спросил Иванов.

– За то самое, за чем ты пришел, – с неприязненной усмешкой ответила женщина и повернулась к вахтерше…

…Призывники, в одних расшнурованных ботинках, каждый со своей карточкой в руке, стояли в очереди к усталым от мелькания лиц врачам.

– Ребята, пустите, у меня водка дома стынет, – долговязый шут Воропаев, стоящий перед Олегом, нетерпеливо высунулся из очереди.

– Ага, шустрый ты, как электровеник.

Голая толпа медленно кружилась по комнате – от стола к столу, в одном углу измеряли рост, в другом стучали молоточком по локтям и коленям.

– Откройте рот.

Воропаев старательно разинул рот, будто собираясь проглотить молоденькую врачиху:

– Что там, доктор – дембиля не видно?

– Шутить со своей девочкой будешь. Следующий.

Одни призывники шли по коридору одеваться, другие только тянулись навстречу.

– Куда тебя?

– В космонавты.

– Не, правда?

– Ну, в стройбат.

– Да ерунда это, ребята! Откуда покупатели приедут, туда и попадешь…

Люба ждала Олега около военкомата, вопросительно вскинула на него глаза. Олег молча показал ей повестку…

Люба первая взобралась по пожарной лестнице, открыла окно на втором этаже общежития. Олег залез следом и оказался в большой комнате с жестяными мойками, сушильными машинами и развешенным бельем. Люба выглянула в коридор, обернулась и прижала палец к губам…

Окно уже наливалось синью предутренних сумерек. Постель была расстелена на полу, между четырех тонконогих кроватей.

– Ты меня всего обплакала, – сказал Олег.

Люба подняла заплаканное лицо, виновато улыбнулась:

– Глаза какие-то плакучие… Не пущу! Не отдам! – она снова уткнулась ему в грудь.

– Тише…

– Да пусть слышат! Им какое дело?

– Что тебе завтра будет!..

– Ничего завтра не будет! – плакала Люба. – Завтра не будет! Два года не будет!.. Я с ума сойду!..

Утром они стояли на платформе у электрички с измученными, осунувшимися от бессонной ночи лицами: Люба поодаль, среди провожающих, Олег в строю похмельных новобранцев, одетых в старье, с драными сумками и рюкзаками в руках. Шла перекличка.

– …Иванов!

– Я! – не оборачиваясь, откликнулся Олег. Они с Любой, не отрываясь, смотрели друг на друга.

– Кого нет? Воропаева? – спросил лейтенант.

– Да вон несут! – в строю радостно заржали, глядя в конец платформы, откуда приближалась процессия: пятеро парней тащили на плечах пьяного Воропаева, тот размахивал длинными руками и орал: – Братва! Братва! Спите спокойно! Я на страже! Люби-имый го-о-ород!

Воропаева сгрузили прямо в двери электрички, следом стали садиться остальные. Олег бросил рюкзак на полку, вышел в тамбур. Люба обняла его под курткой и затихла, прижавшись щекой. Призывники торчали из дверей и окон, махали провожающим. Воропаев, чуть не выпадая из двери, орал, как заведенный: – Братва! Бр-р-ратва!! Они не пройдут!!

Металлический голос в динамиках объявлял, что электропоезд проследует до Москвы со всеми остановками, кроме…

– Пора, – сказал Олег.

Люба, не поднимая головы, кивнула.

– Все в вагон, – вышел в тамбур лейтенант. – Давай-давай, родишь сейчас, – он оттащил орущего Воропаева от двери. Оглянулся на Олега. – Девушка…

Олег поверх Любиной головы глянул на него, и лейтенант ушел.

Двери захлопнулись.

– Тебя же с работы выгонят, – сказал Олег.

Люба подняла голову и со счастливой улыбкой сквозь слезы сказала:

– Да наплевать… У меня тетка в Москве. Переночую – и обратно…

У московского сборного пункта – типовой блочной школы, обнесенной блочным забором, со сложенной из тех же блоков будкой КПП – призывников снова пересчитали. Когда их стали уводить внутрь, Люба бросилась к Олегу: – Телефон! Телефон! – она судорожно искала ручку.

– Быстрей, быстрей! – торопил лейтенант.

– Триста тридцать шесть – двенадцать – десять! – закричала Люба.

– Да там неоткуда звонить, девушка!

– Если ты не позвонишь, я буду знать, что тебя нет!..

В вестибюле, коридорах, комнатах, спортзале стояли жесткие скамейки и ряды домкультуровских кресел. Повсюду сидели, лежали, бесцельно слонялись сотни призывников – одного возраста, одинаково одетые в старье на выброс, с одинаково синюшными свежими лысинами и одинаково безликие. В этом огромном муравейнике стоял ровный унылый гул негромких голосов, время от времени по внутренней трансляции выкликались фамилии и номера команд, деловито сновали взад и вперед офицеры со списками в руках, не замечая людей в медленно шевелящейся серой массе.

Старший лейтенант с красной повязкой равнодушно приказал:

– Сумки на стол! – быстро обыскал пожитки, посмотрел на свет, потряхивая, чью-то бутылку с минеральной, предупредил: – У кого увижу спиртное – пеняйте на себя! Ближе Кушки не опомнитесь!

– Кушка – это что? – спросил Воропаев, отходя.

– На севере, вроде, – откликнулся кто-то…

В большой комнате в ряд стояли четыре парикмахерских кресла, четыре усталых парикмахера в хэбэшках быстро, в несколько взмахов снимали с голов «петушки», подсветленные ежики, длинные сальные лохмы, пятый солдат сгонял широкой щеткой разноцветные волосы в угол и отправлял их в большие брезентовые мешки, уже доверху набитые.

– Эй, шеф, ты чего… Сними каракулю-то, – Воропаев, скосив глаза, разглядывал себя в зеркале: на лысине у него остался зигзаг короткой шерстки от уха к темечку.

– Так хорош, – буркнул парикмахер, – Следующий.

Олег сел в кресло.

– Руки к жопе, что ли? Обстриги ровней, говорю, – не унимался Воропаев.

– Уши сейчас обстригу! Вали отсюда, суслик!

Олег угрюмо наблюдал, как оголяется его череп.

Выходя из комнаты, он увидел свою седую прядь в мешке разноцветных волос. В коридоре глянул в зеркало – больше всего он напоминал теперь басмача без чалмы. Стоящий рядом парень водил ладонью по своей колючей лысине, мучительно вспоминая что-то.

– Велюр! – радостно сказал он.

Тут же было что-то вроде буфета, призывники за стоячими столиками пили лимонад и жевали песочные пирожные. За соседней дверью открывалась мойка кухни, солдатик сбрасывал в чан резиновые лепешки геркулеса с тарелок.

Олег нашел в спортзале, сплошь заставленном скамьями, свободное место под баскетбольным кольцом и сел.

– Если вызывают – сразу не ходи, – поучал кто-то соседа, – сперва узнай, куда команда. Если на север или на флот – сиди, молчи, кто тебя тут найдет… Говорят, парень тут два месяца жил, каждую ночь домой бегал. С последней командой уехал…

– Да ну… прокиснешь тут, – отозвались с другой скамьи.

– Торопишься дедушке сапоги почистить?

– Да ребра уже болят – на досках спать.

Между скамейками, вглядываясь в лица, шел парень из калужской группы.

– Как тебя… Иванов? – он наклонился, прошептал: – Выпить хочешь? – отвел полу телогрейки – за пояс была заткнута бутылка «Пшеничной».

Они вышли в вестибюль. Здесь была новая группа, еще не стриженная. На полу, привалившись спиной к стене, свесив голову на грудь, сидел патлатый парень. Дежурный старлей, наклонившись, драл его за уши, пытаясь привести в чувство.

– Во напровожался! – хохотнул земляк, остановившись посмотреть.

К пьяному подошел врач, пощупал пульс на безвольной руке, оттянул веко и заглянул в зрачок. Равнодушно сказал: «Скорую» – и ушел. Старлей направился в дежурку звонить. Парень сполз спиной по стене и теперь лежал, подвернув под себя руку.

Олег следом за земляком вышел во двор, вытоптанный, голый, со спортивным городком и сортиром-вагончиком на колесах. Земляк огляделся, втянул воздух сквозь сжатые зубы, нервно сказал: – Спрятаться-то некуда… – он вообще был какой-то нервный, дерганый, с бегающими глазами. – Сюда, что ли…

Они поднялись по железной лесенке в сортир. Земляк зубами открыл бутылку, протянул Олегу:

– Ну, с прибытием, что ли…

Олег с трудом отпил несколько глотков теплой водки, вернул земляку. Тот глубоко вдохнул, но пить пока не стал, спросил:

– Кто это была-то – невеста или так?

– Невеста.

– Угу, – земляк глотнул из горлышка. – А у меня вчера все сразу – и свадьба, и проводы. Женился я вчера.

– Поздравляю.

– Угу, – земляк отпил еще, снова потянул воздух сквозь зубы и вдруг тихо, зло засмеялся. – Ну, говорит, теперь твоя. Давай, говорит. Теперь жена, говорит, теперь положено. Думает, я дурней паровоза! Я ворота отворю – гуляй два года! – он смеялся, мотал головой. – Всю ночь ревела – как же, говорит, жена – и нетронутая. А я говорю – вернусь, говорю, проверю. А если, сука, говорю, целку порвешь – убью! Убью, зараза, задушу! – Он сдавил бутылку так, что побелели пальцы. – Так и оставил. – Земляк допил водку, бросил бутылку куда-то в железное нутро сортира. – Пошли, что ли…

Они вышли во двор.

– Тебя как зовут-то? – спросил земляк.

– Олег.

– Меня Виктор, – они пожали друг другу руки. – Ну, бывай, – и они разошлись в разные стороны.

У дверей сборного пункта стояла «скорая». Когда Олег вошел в здание, фельдшер разбирал шприц, врач снимал с руки парня резиновый жгут. По трансляции называли фамилии очередной команды, Олег услышал свою, остановился, прислушиваясь. Подлетел запыхавшийся Воропаев: – Прячься, Иванов! Новая Земля! Во влипли, ё-мое! На тыщу верст никого, кроме белого медведя!

– Какая разница, – Олег пожал плечами.

– Как знаешь. Ты меня не видел!..

В комнате стояли двухъярусные койки с голыми сетками. С наружной стороны стены прямо над окном горел фонарь, и комната залита была зыбким зеленоватым светом. Олег лежал на нижней койке, подоткнув под голову куртку.

– А что же, товарищ сержант – ни отпуска, ни увольнений? – жалобно спросил кто-то.

– А куда увольняться-то? – буркнул от двери сержант. – До Большой Земли полторы суток с пересадками… Про отпуск он думает. Тебе до отпуска, как до пенсии.

– Служить так служить, – неожиданно звонко сказал щуплый мальчишка с соседней с Олегом койки. – Школа через улицу, работа – чтобы рядом, и отслужить поближе. Всю жизнь на привязи.

– Это кто там такой умный? – спросил сержант. – Завьялов, что ли?

Олег тоже неприязненно глянул на мальчишку – слишком уж он был опрятный, домашний.

– А лучше – два года людей не видеть? – откликнулся кто-то.

– Не знаю, – сказал мальчишка. – Я сам в эту команду попросился.

– Ну и дурак, – сказал сержант.

– А как деды, товарищ сержант, – осторожно спросил кто-то. – Сильно гнут?

– Как везде… Все, закончили собрание! – прикрикнул сержант. – В пять подъем, в шесть выходим.

Олег вдруг вскочил, надевая куртку, двинулся к двери.

– Эй, воин, далеко? – спросил сержант.

– Вернусь.

– Эй, на место!.. Я кому сказал? – сержант спрыгнул с койки.

Олег уже вышел в коридор, сержант догнал его, схватил за локоть.

– Ты что, суслик, не понимаешь? Я сказал – на место!

– Вернусь, сержант! Понимаешь, надо!

– Дежурного позвать?

– Слушай, сержант. – Олег лихорадочно оглядывал конопатое равнодушное лицо сержанта. За спиной у того была полуоткрытая дверь умывальника, Олег втолкнул туда сержанта, просунул в дверную ручку рукоять швабры, пробежал по ночному коридору, тускло освещенному дежурным светом, открыл окно, спрыгнул со второго этажа, перевалился через забор. Огляделся и, шаря в кармане, быстро пошел к автомату…

Он ждал, прячась за телефонной будкой. Бил порывистый холодный ветер, гнал по голой земле крупную снежную крупу, деревья постукивали ветвями.

В конце улицы показалась бегущая Люба, Олег бросился навстречу.

– Когда? – издалека крикнула Люба.

– Утром.

Они обнялись посреди улицы, между спящих домов, жадно целовались, тяжело дыша от бега, потом, не сговариваясь, бросились в подъезд. На внутренней двери был кодовый замок, и в другом подъезде тоже. Олег несколько раз с отчаянием ударил по нему кулаком.

За углом дома стоял остов грузовика, без колес, без кузова – одна кабина на раме, с выбитыми стеклами, исписанными ребятней дверцами. Они забрались в кабину, Люба откинулась на продавленное сиденье, одной рукой прижимая к себе Олега, другой расстегивая куртку и кофту…

Медленно, трудно рассветало. В домах стали зажигаться разноцветные окна.

– Пора, – сказал Олег.

Люба кивнула, не поднимая лица.

– Не плачь.

– Я не плачу, – она вскинула на него сухие глаза.

– Подъем через десять минут.

– Подожди, – ровным, безжизненным голосом сказала Люба. – Еще чуть-чуть… Я сама уйду. Когда смогу… Только ты меня тогда уже не останавливай… – она, не отрываясь, внимательно смотрела ему в лицо. Потом уперлась ладонями ему в плечи и медленно отстранилась. – Ну… все.

Она выбралась из кабины и, не оглядываясь, пошла по улице, по первому, тонкому, нетронутому снегу. Олег шагнул было следом, хотел окликнуть – и остановился…

Иванов вышел из старого раздрызганного автобуса на бетонку и двинулся за случайными попутчиками – мужиком и теткой в ярких нейлоновых куртках и резиновых сапогах. Мужик нес рюкзак, у тетки через плечо перекинуты были связанные ручками большие сетки с буханками черного хлеба.

Попутчики вскоре свернули к виднеющейся на горизонте деревне, Иванов пошел прямо, мимо длинных заброшенных ферм, светящихся насквозь скелетами разобранных кровель, мимо завалившегося набок трактора без гусениц, мимо раскисших весенних полей.

Показались терриконы, дощатые строения шахт с вагонетками на канатной дороге, несколько одинаковых домиков.

Потом Иванов ждал в большой комнате с плакатами на стенах, письменным столом и четырьмя стульями вокруг. Вошла Люба в телогрейке, ватных стеганых штанах и сапогах, в синем простом платке. Замерла на пороге, увидев Иванова, торопливо стащила повязанный по-бабьи платок. Прошла и села по другую сторону стола.

– Вернулся? – хрипловатым простуженным голосом спросила она, глядя на свои тяжелые обветренные руки, сложенные на коленях.

Иванов молча смотрел на нее.

– Ну, что смотришь? – Люба коротко усмехнулась, – Горбатого могила исправит… Ты что, правда, поверил, что я тебя ждать буду? – она наивно вскинула брови и радостно улыбнулась ему. – Дурачок! И что писала – поверил? Я же врала все! Чтоб тебе, дураку, спокойно там… Я в тот же день, как от тебя отвязалась, мужика сняла, командировочного. А на другой – другого! Каждый день с новым! Ух-х, погуляла! – она захохотала. – Из кабака не вылазила! С одним пришла, с другим ушла! Кто понравился – тому даю! Не то, что с тобой за ручку ходить!.. А письма с мужиками сочиняли! Ох, ржали, как ты там их читаешь…

Иванов поднял руку, Люба вздрогнула, замерла на полуслове, прикрыв глаза, ожидая удара. Иванов чуть коснулся пальцами засаленного локтя телогрейки.

– Выходи за меня замуж.

Люба растерянно глянула на него.

– За кого?.. За тебя? Я?.. Да на хрен ты мне сдался сто лет! Кому ты нужен? В зеркало посмотри, урод! Замуж, ха! – Люба то ли всхлипнула, то ли засмеялась. – Что, оголодал? Ну так деньги давай, привез? Я теперь даром не даю… Ну, что ты приперся? Ладно. Все. Поговорили. Иди… Вали отсюда, я сказала!.. – она прикусила губу, чтобы не расплакаться. – Ну, иди, пожалуйста… Здесь опер на меня глаз положил. Донесли уж, наверное…

Иванов медленно поднялся.

– Подожди! – Люба схватила его за рукав шинели, – Я сама уйду… Только совсем уже. Не приезжай больше… У тебя все хорошо будет. Правда, я знаю… Ну… все.

Она встала и, по-мужицки шагая в тяжелых сапогах, пошла к двери…

Когда Иванов добрался до деревни, стояла уже непроглядная темень. Грязь на дороге подернулась ледяными нитями и похрустывала под ногами. Иванов постучал в первый дом, там затаились, из-за двери прислушиваясь к нему или присматриваясь через щелку. Потом мужской голос спросил: – Чего надо?

– Переночевать. До автобуса.

– Не гостиница.

– Хоть в сени пусти.

– Иди отсюда. Сейчас дробовик сыму… Иди-иди, не стой. Никто не пустит…

Через дорогу темнела в ночном небе заброшенная церковь: с выщербленным кирпичом, обвалившимися карнизами, с кустами, растущими из стен вокруг купола. Из церкви вышел человек, лязгнул железный засов.

– Эй, отец, переночевать пусти, – без особой надежды, мимоходом сказал Иванов.

Человек подошел, приглядываясь в темноте к нему, к заляпанной грязью шинели.

– К «химикам» ездил?

– Да.

– Дружка навестил?

– Невесту.

– Вот оно как… Ну, пойдем…

В избе, освещенной тусклой мигающей лампой, мужик поставил чайник на треногую плитку:

– Кормить нечем: пост. Чаю только дам.

– Ты поп, что ли? – спросил Иванов.

– Можно и так назвать.

Хозяин мало походил на попа – обыкновенный мужик с грубым простым лицом, заскорузлой мозолистой пятерней, костюм в налипшей свежей стружке.

– Столярничаю, – пояснил мужик, отряхивая стружки, – Прогнило все. Двадцать лет храм пустой стоял, как в семьдесят первом иконы покрали.

– Кто покрал?

– Да много охотников здесь шастало, – мужик налил чаю себе и Иванову, сел напротив за стол. – Как саранча, прошли… А кто украл, тот и вернул. Сам привез той осенью Богородицу и трех апостолов. И на освящение из Москвы приезжал, молился.

– Совесть проснулась? – насмешливо спросил Иванов. Его опять крутило всего внутри, хотелось уязвить, достать этого спокойного, умиротворенного попа.

– Значит, проснулась, – невозмутимо ответил тот. – В народе совесть просыпается. Пока в потемках бродят, сами не знают, куда идут. А идут-то к нам. Страшно без Бога жить.

– Ты меня поагитируй, может, и я приду?

– А Бог – не народный депутат, чтобы я за него агитировал. Сам придешь, – поп посмотрел на него. – Злой ты сильно. Чего такой злой?

– Жизнь такая.

– Жизнь у всех не сладкая. Да не все злые, – хозяин поднялся, указал на узкий топчан: – Здесь ляжешь. Только учти – рано подыму.

– Не привыкать.

Через приоткрытую дверь Иванов видел, как он стоит на коленях, подняв голову к лампаде, молится просто и обстоятельно, будто говорит с добрым знакомым: про то, как прошел день, как движется ремонт в церквушке, и про нежданного ночного гостя.

Дрожащий свет лампады дробился в серебряном окладе образов…

…вокруг, на сколько хватало глаз, расстилалась плоская снежная равнина, над которой круто выгибался небесный купол. Справа у горизонта небо чуть розовело, выше меняло оттенки от нежно-голубого до непроглядной синевы, слева на ночном небосклоне светились крупные звезды.

Вездеход шел по дороге, обозначенной парами стальных штырей, торчащих из полузасыпанных снегом железных бочек. Молодые солдаты в новеньких, негнущихся шинелях сидели на скамьях вдоль бортов, смотрели в окна.

– Эй, воины, гляди! – полуобернувшись, крикнул ефрейтор-водитель, указывая вправо.

– Куда? – спросил маленький остроносый Чоботарь.

– Куда! – захохотал ефрейтор. – На солнце! Последний день сегодня! Теперь четыре месяца не увидишь!

Над горизонтом, действительно, показался краешек солнечного диска.

– По-осмотри на солнце, – запел водитель, – посмотри на небо, ты видишь это все в последний раз!

– Люкин, – сказал сидящий рядом капитан.

– Намек понял, товарищ капитан.

– А что потом? – не понял Чоботарь.

– Ночь потом. Как у негра – я извиняюсь, товарищ капитан – с тыльной стороны…

– Стой! – крикнул капитан, но водитель уже сам нажал на тормоз.

Вездеход остановился у заваленной набок бочки с погнутой вешкой.

– Эй, воины! – кивнул Люкин, открывая дверцу. – Лопаты там…

Все высыпали из вездехода, подошел капитан, прикуривая.

– Опять? – спросил он.

– Ага… Мишка балуется, – пояснил Люкин молодым, указывая на исцарапанный бок бочки. – Видишь, когти. Чует, собака, человечий дух.

Солдаты подняли и установили набитую камнями и залитую бетоном бочку.

– А зачем это? – спросил кто-то.

– В пургу на ощупь идти… Вот так опрокинет, собака страшная, сверху снегом заметет – и уйдешь в чисто поле, – махнул рукой Люкин. – Весной найдут, когда оттаешь.

– Во занесло… – протянул Чоботарь, оглядываясь, – Медведи гуляют…

Иванов тоже оглянулся в этом холодном, бесконечном, безжизненном пространстве…

Иванов включил свет на кухне, закурил и сел, сгорбившись за столом. В ночном небе мерцали огни города.

Появилась Алла в наброшенном на плечи халате, щуря заспанные глаза, села рядом.

– Ты так страшно скрипишь зубами во сне, – сказала она. – Я просыпаюсь… – она мягко провела ладонью по его волосам. – Тебе нельзя все время одному. Надо общаться с людьми…

Иванов молча курил. Алла отняла у него сигарету, погасила.

– Пойдем, – она потянула его за руку, Иванов покорно поднялся.

Они снова легли в темноте – Алла на диване, он на раскладушке. И снова навалилась темнота…

…только дежурная лампа над тумбочкой дневального тускло высвечивала центральный проход в казарме, спинки кроватей и табуретки с аккуратно сложенной формой, отражалась в экране телевизора, подвешенного к потолку в дальнем конце прохода. Сами кровати – по два ряда с каждой стороны – терялись в полутьме, кое-где слышалось еще шевеление, разговоры, смех.