Текст книги "Виллиса (Танцующие призраки)"

Автор книги: Юрий Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Юрий Коротков
Виллиса

Такие морозы иногда случаются в конце февраля – будто напоследок, зиме вдогонку. Ранним вечером вымирает Москва, воздух едва прозрачен от взвешенных колючих льдинок, свет окон, реклам и фонарей расплывается, как чернила на сырой бумаге, грохочут по ледяным ухабам троллейбусы – промерзшие жестяные короба, в которых еще холоднее, чем на улице; из метро валит тяжелый пар и пахнет баней, редкие прохожие, до глаз укутанные шарфами, спешат домой, каждый в одиночку храня свой островок тепла. Да что спешат – бегут, спасаются. Но и крепкие стены домов не всегда спасают, потому что в такие морозы трещат по швам панельные башни и рвутся обледеневшие провода.

А бездомному и вовсе горе…

В последнем письме мать виновато, вполстрочки, после «крепко целую» и приветов от родни и знакомых, сообщала, что вернулся отец, и Юлька сразу после уроков помчалась на «междугородку» звонить в Рудник – соседям через улицу, у которых стоял телефон.

На том краю земли давно была ночь. Юлька переполошила соседей, слышно было плохо, мать тотчас начала плакать. «Гони его, поняла? – кричала Юлька, приставив ладонь к трубке. – Гони к черту!» – «Жалко…». Сквозь стекло переговорной кабины на нее пялился солдатик-узбек с серыми обмороженными ушами. Юлька повернулась к нему спиной. «А себя тебе не жалко? А Зойку с Катькой не жалко?» – «Жалко…» – и снова слезы. На редкость содержательный получился разговор.

Троллейбуса долго не было – наверно, опять где-то оборвалась линия, и Юлька пошла обратно пешком, срезая дорогу через Арбат. Москву она знала плохо, только район вокруг училища да центральные улицы, сразу заблудилась и теперь металась по темным, наполовину выселенным переулкам наугад сворачивая то налево, то направо. Короткая нейлоновая куртка от мороза стояла колом, под нее задувал ветер, колени одеревенели и едва гнулись, и Юлька вдруг с ужасом поняла, что никуда не дойдет, просто упадет и замерзнет посреди огромного чужого города, под равнодушным взглядом чьих-то теплых окон.

Она нырнула в подъезд, дернула внутреннюю дверь – заперто.

Юлька, подвывая от отчаяния, перебежала в другой дом, здесь над замком был крупно выцарапан код. Она потыкала в кнопки окоченевшими, негнущимися пальцами, замок нехотя щелкнул, она вошла и поднялась на второй этаж. Откинула капюшон, зубами стащила варежки и всем телом прижалась к высокой батарее, просунув руки между секциями.

Больно заныли отходящие от мороза пальцы, куртка оттаяла, свитер стал понемногу пропитываться теплом. За дверью ближней квартиры слышался звук наполняемой ванны – гулкий, уютный: неразборчиво бубнил телевизор, прошаркали по коридору шлепанцы. Юлька представила себе эту квартиру с высоченными потолками, ванную с мягким ковриком, набором косметики на полочке под зеркалом, кухню со стопкой тарелок в раковине, комнату с длинными, наискосок, тенями от настольной лампы. И ее обитателей, неторопливо, по-домашнему пьющих чай, не подозревающих даже, что рядом с ними чуть не замерз живой человек…

Внизу хлопнула дверь подъезда, загудел, поднимаясь, лифт и остановился на втором этаже. Юлька отскочила от батареи и принялась деловито рассматривать номера квартир, ожидая, когда человек пройдет. Но шаги замерли у нее за спиной. Тетка с авоськой, набитой пакетами молока, бдительно следила за ней. Юлька подумала, что молоко в пакетах замерзло, и если разорвать картонку, молоко будет стоять в тарелке голубоватым столбиком, потихоньку оплывая.

Она осмотрела все четыре квартиры и пошла вниз по лестнице.

– Вам кого? – спросила тетка.

– Мне?.. Так… – не оборачиваясь, ответила Юлька.

– А если так, нечего по подъездам шляться!.. Подзаборники!

Строгий фасад училища светился в густой морозной тьме тремя сплошными рядами окон. Юлька пробежала через пустынный заснеженный сквер, еще из-за стеклянных дверей увидела в интернатском вестибюле двух чужих парней и вахтершу Ольгу Ивановну, стоящую перед ними с раскинутыми руками. Один из парней присел, пытаясь прошмыгнуть под рукой.

– Куда? Куда? – Ольга Ивановна схватила его за куртку. – Родителей не пускаем, а вас, кобелей, – пусти козла в огород!

Юлька стряхнула снег с сапожек и вошла.

– Юля! Азарова! Объясни им, не пойму, кого хотят, Лену какую-то! Раньше волосатые кругами ходили, теперь стриженые лезут. Как медом намазано…

– Юля! Юлечка! – долговязый парень тотчас переключился на Юльку, доверительно придержал ее за локоть. – Вся надежда на вас. Не дайте разбиться сердцу… Лена. Блондинка. Худая. Высокая. Танцует виллису в «Жизели»…

– Вы видели «Жизель»? – спросила Юлька, освобождая руку.

– Виноват. Но непременно…

– Там двадцать две виллисы. И три состава. Умножать умеете?..

Второй парень молча смотрел на Юльку и улыбался. Она глянула на него раз, другой, невольно улыбнулась в ответ, а потом так и разговаривала с долговязым шутом, глядя в глаза его приятелю.

–…Все худые. Большинство высоких. Лен – человек пятнадцать.

– От винта! – безнадежно сказал долговязый. – По такому дубильнику зря перлись!..

Мимо тянулись на ужин интернатские ребята и девчонки в халатах, спортивных костюмах, высоких гетрах. Все с любопытством оглядывались на новые лица.

– Арза, идешь? – окликнула Юльку Света Середа.

– Сейчас. Займи мне.

– А это кто? – спросил долговязый, глядя вслед рослой русоволосой красавице Светке.

– А это не про вашу честь. Больше вопросов нет?

– Есть, – сказал, улыбаясь, приятель долговязого. – Вы тоже виллиса?

– Да.

– А вас как найти?

– А меня искать не надо. Вам, кажется, Лена была нужна? Вот и ищите Лену, – и Юлька направилась следом за подругой.

– Меня зовут Игорь, – сказал парень вдогонку.

– Очень приятно, – не останавливаясь, ответила она.

– Все понятно? – затараторила у нее за спиной Ольга Ивановна. – Давай, давай, пока милицию не вызвала. Вон в городе полно их ходит, другую найдете. А у нас девочки серьезные, им гулять с вами некогда…

Юлька, на ходу снимая куртку, вошла в столовую, взяла талон на ужин у дежурного воспитателя Галины Николаевны и пристроилась в очередь рядом с Середой.

– Кто это? – кивнула та в сторону вестибюля.

– Опять Ленку ищут. Хоть не говорила бы, где учится.

– Ты что! Это ее коронный номер: «Ах, здравствуйте, я балерина!». Она на улице по пятой ходит, – Света развела носки на сто восемьдесят и засеменила так с подносом в руках.

Подруги сели за свободный стол в своем ряду. В просторном зале было еще два ряда столов – центральный для москвичей, а крайний, с мягкими креслами и салфетками, – преподавательский. Вечером ни москвичей, ни педагогов не было, но интернатские привычно занимали свою треть.

– Как дома?

– Все по новой началось… – Юлька тоскливо усмехнулась. – Мать ревет… Скорей бы лето. Я бы этого гада в шею вытолкала…

– Кого это? – поинтересовался Генка Демин, подсаживаясь к ним. – Не меня?

– Отца… – нехотя, не сразу ответила Юлька. – Илья! – она помахала рукой, подзывая Ленку Ильинскую. – Длинный, стриженый, в синей куртке – твой?

Ильинская, действительно «худая высокая блондинка» с мелкими чертами лица и всегда круглыми, будто бы изумленными глазами, подошла к столику. Против обыкновения она ужинала в училище. Обычно же сразу после уроков уносилась в город на дискотеку или в очередную компанию.

– А, панк недоделанный, – равнодушно фыркнула она. – Понту навалом, блин, а рубля на такси нет.

– Главное, чтоб человек был хороший, – ухмыляясь, поучительно сказал Демин.

– Ага. Пойди в первом классе это скажи.

– Тебе бы, Илья, академика, – посочувствовала Середа.

– Угу, – кивнула Ленка с набитым ртом. Она, всем девчонкам на зависть, ела, сколько влезет, жрала пирожные и кремовые торты, занимаясь при этом вполноги – и ни на грамм не выходила из формы.

– Лучше военного! Полковника! – подхватила Юлька.

– Ты что! – возмутился Демин. – Генерала!

– Угу, – кивнула Ленка. Игра была привычная для всех.

– Официанта!

– Писателя!

– С дачей!

– С «восьмеркой»!

– Ты что! С «мерседесом»!

– Самое главное забыли! – Генка торжественно поднял палец. – С пропиской!

– Да ла-адно, блин… Вы-то в Москве останетесь, не в Большом, так в Станиславского, – спокойно сказала Илья, доедая. – А я чего, головой больная – в Мухосрань ехать?

– Арза! – допивая на ходу компот, подошел киргиз Хаким в вышитом национальном халате. – Титова ужинать будет?

– Нет.

Хаким направился к воспитательнице.

– Титовой не будет, – сообщил он, протягивая руку.

– По третьему кругу? – изумилась Галина Николаевна, но все-таки отдала ему еще один талон. – Тебе плохо будет, Хаким!

– Не, – Хаким, широко улыбаясь, погладил себя по животу. – Мне будет хорошо…

Юлька, Света, Ильинская и Демин прошли в обратную сторону через вестибюль. Одновременно глянули в отсвечивающую стеклянную стену, чуть развели плечи, фиксируя спину, и тотчас расслабились, отвернулись – автоматически, не задумываясь, привычно реагируя на любое свое отражение или тень.

Генка был первым учеником и партнером Светланы. Но если Светку нельзя было не увидеть даже в толпе на улице – вот идет прима, то Демин был шпана шпаной: верткий, юркий, он вообще не умел ходить спокойно. Вдруг мощно выпрыгнул и с размаху обхватил Ленку за талию.

– Илья, – проворковал он, кося на нее плутоватые цыганские глаза. – А возьми меня замуж?

– Запросто, – невозмутимо ответила та. – Только лет через пять, Генчик. Когда квартиру получишь.

С третьего этажа, из интернатского холла, доносилась какофония терзаемого десятком рук рояля. На лестнице стояла Ия Чикваидзе, прижимая к груди папку с нотами.

– Юль, – плаксиво протянула она. – Скажи им! От классов ключа нет, а мне фоно завтра сдавать…

– Сама не можешь сказать?

– Ага! Ты знаешь, куда они меня посылают?

В холле бесилась малышня, облепила рояль – только с ногами на клавиши не прыгали. Маленькая Юлька, едва достающая подругам до плеча, грозно свела брови и уперла кулаки в бок.

– Атас! Арза идет! – крикнул кто-то, и малышей как ветром сдуло.

Ия подсела к роялю, разложила ноты.

– Юль, ты постой немножко, а то они опять прибегут.

От холла влево и вправо уходили длинные узкие коридоры интерната: налево жили девчонки, направо – ребята. Интернатские – от десяти до восемнадцати лет, первоклассники и старшекурсники вперемешку – смотрели телевизор, носились по коридорам, бродили из комнаты в комнату.

Рядом с холлом в комнате дежурного воспитателя стоял телефон. Чолпан Хайрутдинова, пользуясь моментом – пока воспитатель внизу, на ужине, – нежно, с придыханием лепетала в трубку. Демин подкрался, принялся щекотать ее под ребрами.

– Да-а?.. Что ты говоришь?.. – сдавленным голосом продолжала Чолпан, отбиваясь. – В самом де-еле?.. – не выдержала, прикрыла ладонью трубку, злобно зашипела:

– Отстань, козел!

В комнате неподалеку красавец Астахов с крашеными глазами возлежал поперек кровати, закинув ногу за ногу, бренчал на гитаре, старшекурсники, набившиеся в комнату, хором орали матерные частушки и ржали. Демин присоединился к ним. Галина Николаевна поднялась наверх.

– Титова у себя? – спросила она у Ийки (та кивнула, не отрываясь от нот), на ходу потрепала по голове изнывающую от нежности Чолпан. – Заканчивай! – перекрикивая хор, пообещала: – Разгоню! – и пошла дальше по коридору.

Одна из дверей внезапно распахнулась, и под ноги ей выпала спиной вперед растрепанная третьеклассница. Следом вылетела подушка, и дверь захлопнулась.

Галина Николаевна решительно шагнула в комнату. Стоявшая на тумбочке с занесенной уже подушкой девчонка не успела сдержаться и с размаху ударила ее по голове. В ужасе закрыла рот ладошкой, прошептала:

– Извините, Галина Николаевна…

– В воскресенье вместо увольнения будете стирать наволочки! – Галина Николаевна двинулась дальше.

Нина Титова сидела в своей комнате, зашивала протершиеся балетки.

– Ты опять не ела, Нина? – мягко сказала Галина Николаевна. – У тебя скоро голодные обмороки начнутся… Надо есть, Нина, хоть немного. Ты же здоровье угробишь…

– Я в буфете обедала, – ответила Нина, не поднимая головы.

– Я говорила с буфетчицей – она тебя даже в лицо не знает.

– Я взрослый человек! – Нина резко обернула к ней болезненно-бледное лицо. – Что вы за мной шпионите?!

Галина Николаевна укоризненно покачала головой и вышла.

– Девки! Девки-и-и!! – Середа мчалась по коридору, размахивая листом бумаги. – В апреле в Японию летим!!!

Смолкла гитара, захлопали двери, со всех сторон бежали к ней старшекурсники.

– Кто летит?

– Какой состав?

– Дай посмотреть! Дай мне!

Свету обступили, галдя, листок со списками выхватывали друг у друга. Опоздавшие прыгали за спинами, тянули руки.

– Не порвите! Я на пять минут выпросила!

Титова молча протолкалась в центр круга, заглянула в список и, понурившись, ушла обратно в комнату. Ильинская, не найдя своей фамилии, деловито огляделась и вцепилась в Юльку:

– Арза, миленькая, купи мне часы, ладно? Они копейки там! Маленькие такие, ладно?

– Не завтра же летим, – отмахнулась Юлька.

– Нет, если кто будет просить, ты скажи, что я уже просила, ладно?

В половине одиннадцатого Галина Николаевна прошла по комнатам, выгоняя мальчишек на свое крыло. Те хитрили, перебегали из комнаты в комнату. Наконец, Галина Николаевна встала у стеклянной двери:

– Закрываю!

Мимо промчались, толкаясь и запрыгивая друг другу на закорки, малыши. Астахов неторопливо прошествовал с гитарой на плече.

– Монастырь! – с выражением сказал он.

– Иди, иди! – Галина Николаевна подтолкнула его в спину. – Монах!.. Все?

– Я! Я еще! – Демин выскочил из дальней комнаты в девчоночьем коридоре, вприпрыжку помчался к себе.

Галина Николаевна заперла за ним дверь на ключ. Демин с той стороны расплющил нос о стекло, скребся, изображая муки страсти.

– Господи! Каждый день одно и то же… – Галина Николаевна спрятала ключ в карман. Погасила свет в коридоре, села в своей комнате, устало прикрыла глаза. За одинаковыми пронумерованными дверями с фамилиями жильцов на табличках слышалась приглушенная возня, девчонки укладывались спать.

Юлька, Света и Нина сидели в ночных рубашках на подоконнике, курили в форточку, передавая сигарету друг другу. Красный огонек по очереди выхватывал из темноты их лица. За окном в сквере светились в морозном тумане зеленые фонари.

Ия спала. Она обладала потрясающей способностью мгновенно засыпать, приняв горизонтальное положение – в раздевалке, в гримерке между выходами.

– Не расстраивайся, Нин, – сказала Юлька. – Еще сто раз список поменяется.

– Да при чем тут список! Если не взяли – значит, точно отчисляют, – Нина прикусила губу, быстро отвернулась к окну. – Даже Нефедову взяли. Кобыла кривоногая…

– С таким папой хоть одноногая.

– А этот, второй, ничего был, а? – Света толкнула Юльку коленом.

– Ну и что?

– А смотре-ел на тебя… – хитро прищурилась Света.

– Отстань.

– Ты знаешь, я думаю – он придет еще… В коридоре послышались шаги.

Галина Николаевна открыла дверь, включила свет:

– Кто курил?

Ийка села на кровати, испуганно хлопая глазами спросонья. Все старательно спали.

– Я спрашиваю: кто курил? – повысила голос воспитательница. – Выгонят – не плачьте потом!..

– Как думаешь – напишет? – спросила Нина, когда дверь за Галиной закрылась.

– Да нет, пугает, – ответила Юлька.

– А надымили – фу! – пробормотала Ия.

– Ладно, девки, спим! Все понемногу затихли.

Юлька лежала с открытыми глазами, закинув руку за голову. Привычно ныли суставы и мышцы ног, болела правая стопа. Юлька, не меняя позы, подтянула колено к груди, ощупала пятку – болезненный бугор увеличился, «шпора» росла. Надо было оперировать прошлым летом, но так хотелось домой… Теперь поздно: впереди экзамены, первый год в театре. Пока терпимо, потом сколько-то можно продержаться на заморозке. Юлька давно привыкла к ежедневной боли, если после уроков ничего не болело – это казалось даже странным…

Потом вспомнился разговор с матерью, и опять подкатила к горлу жгучая обида. Для самой Юльки все было ясно и просто: отец – враг. Не враг даже – чужой, далекий человек. Юлька и думать о нем забыла, если бы не письмо матери.

Отец ушел восемь лет назад, в последнюю Юлькину зиму в Руднике. Что отец ушел, объяснили сердобольные соседки, зачастившие к матери. А как ушел? Жил на соседней улице, каждый день встречался у магазина или Дома культуры под руку с молодой красивой теткой, бухгалтершей из леспромхоза. Юлька цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Мамка плачет!». Потом мать начала пить, не столько от горя, сколько от внимания участливых к чужой беде соседей. Распахивалась дверь, Витька, Юлькин одноклассник, живущий через забор, радостно кричал, едва видный в густых клубах морозного пара: «А ваша-то опять напилась, несут!», следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны сапоги гребли носками снег.

Позже Юлька узнала, что мать виделась с отцом, просила одного – не вернуться, не денег: уехать куда-нибудь, но те не уехали, так и ходили под руку в Дом культуры в кино и на праздничные собрания, гордые.

Однажды, весной уже, Юлька подкралась к дому, где бухгалтерша снимала комнату – те смотрели телевизор, обнявшись перед экраном, – и просадила оба стекла ржавым тяжелым замком, найденным здесь же, в чужом дворе. Стекла еще сыпались на пол, а отец уже выскочил в апрельскую грязь в шлепанцах и в майке. Юлька и не пыталась убежать, стояла, ждала, сунув руки в карманы. Отец замахнулся было, узнал дочь и сказал только, подтолкнув к калитке: «Дура ты, Юлька, ей-богу…»

Неужели мать забыла, как втолковывала ей, раскачиваясь на валком табурете на кухне: «Всем им одного надо, Юлька, поняла? Что бы ни пел – всё слова одни, а нужно всем одного, запомни, какой бы он ни был…». Десятилетняя Юлька стояла перед ней и запоминала…

Раньше всех «сорвалась с резьбы» Ленка Ильинская: в пятом классе, в пятнадцать лет. Отпросилась на выходные к тетке в Подмосковье, а оказалось – летала на юг со взрослым парнем, журналистом. Все было рассчитано по минутам: в пятницу с уроков на самолет, в понедельник с самолета в класс. Ленка в душевой демонстрировала девчонкам загар, рассказывала, как красиво все происходило, – ночью на берегу моря, под шум прибоя. Так и вошло в пословицу на курсе: «под шум прибоя»…

На первом курсе Ленка залетела. Очередной мальчик тотчас исчез, растворился в пространстве: ни адреса, ни телефона он предусмотрительно не оставил. Ужас заключался в том, что трехмесячный срок выходил задолго до каникул, а отчисляли за ЭТО мгновенно, без разговоров. Ленка перепробовала все, что советовали старшие девчонки, потом кто-то устроил ее на аборт без регистрации. После уроков Ленка поехала в больницу, вечером вернулась в интернат, на следующий день танцевала во Дворце съездов, а после спектакля обливалась кровью в гримерке. Утром, перед началом урока, педагогиня Наталья Сергеевна вызвала ее в центр зала, отхлестала по щекам и сказала, обращаясь ко всем:

– Не умеешь – не берись!.. Пошла на место! Работаем!..

Следом за Ильей отправились «под шум прибоя» другие девчонки. Юльке еще повезло с курсом – предыдущий почти весь разбирали после занятий фарцовые мальчики на машинах. Юлька никого не осуждала, просто все это не для нее. Она ученая. Когда пытались знакомиться с ней на улице или в метро, Юлька с каменным лицом проходила мимо, и, кажется, коснись ее кто в этот момент – ударила бы, не задумываясь. К счастью, случалось это редко. И каждый раз, вернувшись в интернат, Юлька долго не могла успокоиться, плечи и спина ныли от напряжения, как после репетиции.

Всем им одного надо. И этому длинному панку, которому все равно, что Илья, что Света. И его приятелю – что он, из другого теста?..

Юлька засыпала, мысли путались. А вдруг, правда, придет?.. Надо написать Зойке, старшей из оставшихся дома сестер, выяснить, что происходит… Контрольная по французскому… Последние пуанты остались, все разбила. Надо заказывать новые, а денег нет и не будет…

Юлька проснулась ночью от голода. Потянулась было к тумбочке, где лежали на этот случай маленькие черные сухарики, но услышала, как тихо плачет в подушку Нина, и затаилась, согнувшись от голодной, сосущей боли в животе.

А утром за окном были те же густые синие сумерки: девчонки, молчаливые, медлительные, нечесаные, в наброшенных на плечи халатах тянулись в умывальник с полотенцами и зубными щетками, малыши спали на ходу, налетали друг на друга и на стены, стелили постели, шли в столовую на завтрак, складывали в сумки тапочки и пуанты, собирали перед зеркальной дверцей шкафа волосы в пучок на макушке, натягивали колготки, купальники и хитоны, расходились по залам, занимающим весь периметр второго этажа, навстречу, со стороны своего вестибюля, поднимались румяные с мороза, шумные москвичи, коротко звенел звонок, объявляя начало занятий, и все длилось, длилось бесконечное зимнее утро.

Первым уроком сегодня был класс – классический танец. Наталья Сергеевна, как всегда, подчеркнуто прямая, со вскинутым холодным холеным лицом, с двойной ниткой жемчуга на высокой шее, вошла в зал, цокая тонкими каблуками.

Поклон педагогу, поклон концертмейстеру, и девчонки разошлись по привычным местам у станка. Место у станка имело свое значение и строго соответствовало табели о рангах – человек посвященный с первого взгляда мог увидеть кто есть кто. На средней палке, напротив зеркала стояли первые ученицы – в центре Света Середа, слева и справа от нее Юлька и Ия. На правой, у окна, – середняки: «корда», кордебалет, на левой – «глухая корда». Крайней, перед самым роялем, стояла Нина.

За восемь лет все девчонки попутешествовали по станку. Только Света неизменно стояла в центре. Она была не просто первой – она была единственной, выше оценок, экзаменов и родительских интриг. Выше зависти, потому что такой балериной можно только родиться. Она танцевала так же естественно, как ходила или смеялась. Училась легко, будто вспоминала подзабытые движения, даже на ежедневных занятиях по классу не просто работала – танцевала свое настроение, утро за окном, светлое или пасмурное. В прошлом году она привезла из Гаваны большую золотую медаль и приз жюри конкурса, и будущее Светланы было очевидным для всех.

До первого курса с ней соперничала Нина. Резкая, мощная – в отличие от мягкой, романтической Светы, – она имела фантастический прыжок, «смертельный шпагат», прыгала, как из пушки, – по любимому выражению Демина. В пятом классе на спор с девчонками прокрутила шестьдесят фуэте. А через год, на первом курсе, Нина вдруг стала разъезжаться вширь, по-бабьи округлились бедра, появился выпуклый, как у гусыни, живот, толстые защипы на боках, исчезла талия. Нина начала курить, пыталась голодать и заниматься йогой, но фигура по-прежнему оплывала. На втором курсе она оказалась среди «корды», пропутешествовала по правой палке от зеркала в дальний конец, а потом в обратном направлении – по левой.

Юлька двигалась тем же путем ей навстречу, какое-то время они стояли рядом у окна, потом разминулись, и к середине третьего курса Юлька твердо встала рядом со Светой, а Нина очутилась «под роялем»…

–…и-и… де-ми-плие… батман в сторону… – Наталья Сергеевна неторопливо прохаживалась по залу. – Чикваидзе, пять копеек потеряла?

Ия вскинула голову. У нее была дурная привычка – смотреть на опорную ногу. В пятом классе Наталья выдрала ей клок волос: раз сказала, другой, потом подошла, взяла ее за волосы и ласково сказала сквозь зубы:

– А головку, деточка, надо держать вот так! – и повернула…

– Рука пошла… держим, Хайрутдинова, спину!.. Нефедова, на высоких полупальцах работаем!.. Закрыли руки…

Девчонки в розовых купальниках и белых юбках работали экзерсис. Титова занималась в болоньевых штанах. Юлька глянула за окно. Там понемногу, трудно светало, в школе напротив старшеклассники склонились над тетрадями, рыжий мальчишка за последним столом смотрел в окна училища.

«Здравствуй, мама! У меня все хорошо, все по-прежнему. Занимаюсь, отдыхаю, гуляю. И ем я нормально – не волнуйся и не слушай эти дурацкие рассказы про вечно голодных балерин. Это дело привычки…».

– Ладно, достаточно. Пошли на середину!

Юлька подхватила лейку – сегодня была ее очередь, – пробежала на полупальцах взад и вперед, смачивая наклонный пол.

Началась вторая часть урока – середина зала. Все тяжелее становилось дыхание, чаще взлетали и опускались острые ключицы, выбившиеся из-под заколок волосы налипали на лоб, промокали, темнели под мышками и вдоль спины купальники.

– Хайрутдинова, спину держать!.. Середа, так проститутки на Калининском ходят!..

Света работала непривычно осторожно, зажималась, не успевала за остальными.

– Азарова, бедра гуляют!.. Середа! Сто-оп! – Наталья Сергеевна раздраженно хлопнула в ладоши.

Концертмейстер закончил прерванную мелодию неожиданной джазовой фразой и откинулся на спинку стула, скучно глядя в окно.

– Середа, ты что, нарочно это делаешь? Пойди сюда! – Наталья Сергеевна, скрестив руки на груди, подождала, когда Света подойдет. – Что с тобой сегодня?

– Бедро болит, Наталья Сергеевна!

– Ну так иди в медчасть!

– Оно совсем немножко ноет, – виновато сказала Света. – Только когда…

– Врачу объяснишь, – оборвала Наталья Сергеевна. – Так. Встали на прыжки…

– Можно, я закончу? – спросила Света.

– Нельзя. Алексей Семенович, пожалуйста…

Света накинула халат и, чуть прихрамывая, вышла из зала.

«…Отцу не верь и обратно не пускай. Если раз продал, то и второй продаст. И не плачь, не стоит он того. И не смей, поняла, не смей брать у него деньги! Потерпите до лета…»

Девчонки кончили прыжки, сменили туфли на пуанты и приготовились работать последнюю часть – пальцы. Юлька успела намочить в лейке пятку пуантов, чтоб не ездили на ноге.

«…Потерпите до лета. Я здесь еще никому не говорила – я решила проситься в Хабаровск или Владивосток, буду ближе к вам, сразу получу роли, смогу подрабатывать в какой-нибудь студии. Справимся без него. Мне ничего не надо. Шубу не покупай, здесь тепло. А на джинсы я поставила заплатки – это даже модно…»

– Спину!!! – Наталья Сергеевна с размаху ударила Хайрутдинову кулаком по спине. Чолпан прогнулась от боли, замерла, испуганно кося на нее глазами. – Иначе не понимаешь?.. Сначала… Та-ак… легче… Азарова, о чем замечталась? В Японию душа летит?

«…Да, в апреле мы летим в Японию. Потом дадут неделю отдохнуть. Если будет посадка в Хабаровске – может быть, сумею заехать домой. Так что надолго не прощаюсь. Привет сестричкам – Зое и Кате».

После звонка и финальных поклонов москвички отправились в раздевалку, интернатские разбрелись по комнатам. Стягивали мокрые купальники, сидели нагишом, вытянув чугунные ноги, обмякшие, лоснящиеся от пота, тупо глядели перед собой пустыми плоскими глазами. Шли в душ, засыпали стрептоцидом, перевязывали шелковыми лентами стертые до мяса пальцы ног, переодевались в школьную форму.

Нина вылила пот из болоньевых штанов, выжала купальник над раковиной. Чолпан, закинув руку, ощупывала синяк на спине:

– Собака! Прямо по позвоночнику…

Юлька, блаженно прикрыв глаза, подняв вверх лицо, стояла под душем. Тонкие острые струйки разбивались на плечах и на груди…

И снова звонок. На истории Юлька дремала, подперев голову руками, поглядывала сонно, как пишет Ия письмо на родном языке непонятными закорючками. На химии вязала новые гетры.

Потом снова переодевались – к народному танцу: в черные купальники и юбки, туфли с мощным каблуком. На уроке что-то не заладилось, так бывало иногда, все безбожно врали и путали друг друга. Народница ругалась и советовала идти всем курсом в балет к Пугачевой, поскольку к театру их на пушечный выстрел подпускать нельзя.

Перед обедом Юлька забежала в медчасть взвеситься: сорок пять триста. За зиму разъелась на восемьсот граммов, надо будет сгонять перед экзаменами.

После занятий по дуэту девчонок послали в «пыточную» – комнату, где стоял вибростанок, изобретенный каким-то умельцем в Минске и купленный на собственные деньги директрисой. От вибрации расслаблялись связки, и молодой веселый доктор крепкими волосатыми ручищами растягивал на шпагат, выкручивал ноги. Юлька терпела, стиснув зубы, зажмурившись, чтобы удержать слезы…

Середа вернулась только на последний урок, математику, села на свое место перед Юлькой.

– Ты чего так долго?

– На рентген ездила, – Света обернулась, хитро прищурилась. – Ну, что я говорила? Пришел твой дельфин, – она кивнула на окно.

По раскатанному, скользкому тротуару бродил Игорь, гонял ледышку.

– Эй, лебеди белые! – математик грозно постучал указкой по столу.

Юлька вспомнила лицо Игоря – он в самом деле похож был на дельфина: большой выпуклый лоб и торчащий вперед веселый нос. Сурово свела брови, чтобы не разулыбаться, и уставилась на доску.

– Юля, к тебе пришли, – сказала Галина Николаевна.

Сказано это было в самый неподходящий момент – ребята и девчонки толпой возвращались в интернат после репетиции в учебном театре.

– Хо-хо-хо, – вытянув губы трубочкой, многозначительно пропела Ильинская. Юлька топнула на нее ногой, Илья отскочила и поплыла дальше, виляя бедрами, ехидно посмеиваясь.

– Последняя крепость пала, – скорбно прокомментировал Астахов. – Предлагаю объявить траур.

Юлька покраснела. Она вообще легко краснела, вспыхивала в одно мгновение, до пунцовых щек.

– Да иди, Юль, ну их всех! – сказала Света.

Юлька, как была, в купальнике, решительно пошла к лестнице.

– Юля, увольнительную, – крикнула вслед Галина Николаевна.

– Не надо, – буркнула Юлька.

В вестибюле, прислонившись спиной к двери, ждал Игорь. Юлька подошла, остановилась напротив, напряженно выпрямившись, вытянув вдоль тела руки со сжатыми кулаками.

– Здравствуй, – сказал он.

– Здравствуйте. Вам Лену позвать? – не глядя на него, спросила Юлька.

– Нет. Я к тебе.

– Два часа уже ждет, – подала голос вахтерша. – Идите, погуляйте, что же здесь секретничать.

– У меня увольнительной нет.

– Да так погуляйте, недалеко. Что ты все одна и одна. Не ходит к тебе никто. Как не живая прямо. И мальчик такой симпатичный, вежливый, не в пример нынешним…

В вестибюле было полно народу, стояла очередь к двум автоматам, сокурсники, наскоро переодевшись, шли в увольнение, те, кто не был занят в репетиции, уже возвращались. Юлька, только чтобы скрыться от любопытных глаз, стащила с кого-то из девчонок дубленку и, надевая на ходу, выскочила из училища.

Мороз к вечеру отпустил, по аллеям сквера гуляли, катали коляски молодые мамы, бродили малыши с растопыренными от множества одежек руками. Размашисто носился по сугробам огромный черный дог, играл с тонущей в снегу, радостной визжащей собачьей мелюзгой. Хозяева собак собрались в кружок, держа свободные поводки.