Текст книги "Лабиринт"

Автор книги: Юрий Касянич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

*

Миновав новый поворот, Берт увидел впереди светящееся пятно, которое ровным слабым светом обнажило последний отрезок пути по матовым поверхностям контейнеров, стали видны все зазоры между ними, которые порой были достаточно широкими, чтобы провалиться и остаться в западне; вперед! осторожно, внимательно, дорога подходит к концу; интересно все-таки, каким предстанет перед ним город? или он ползет по кладбищу? или это хранилище людей, ушедших в анабиоз до лучших времен? кто знает, может быть, жара за время его путешествия вынудила людей оставить этот мир? чушь! время путешествия? тоже мне время – шестьдесят восьмой день идет; или там, в городе, время текло по-другому? а вдруг быстрее? Берту стало не по себе, озноб неприятно прозмеился по телу, и его сердце опять стала поклевывать мысль, что он все равно опоздал, что его сенсационное открытие в конечном итоге не принесет результатов, если поделиться тайной лабиринта будет не с кем... дикое предчувствие! но вот последний контейнер, и, еще только подползая к краю, Берт изумленно увидел, что там, где кончался склад,– начинался иллюминированный тоннель; наклонившись вниз, он разглядел тусклые, уходящие далеко вперед рельсы; значит, контейнеры сюда подвозили; удачей было-то, что крайний ряд не заполнили доверху и Берт смог спрыгнуть на крышку предпоследнего по высоте контейнера; пока со стен осыпалось эхо, он увидел встревоженные зигзаги летучих мышей и прочел на контейнере крупную, желтой краской выполненную надпись "Отходы"; отходы! значит, они превратили лабиринт в свалку!., до рельсов оставалось примерно метра три – высота двух контейнеров; Берту не захотелось вновь вбивать скобу, чтобы спуститься, и он спрыгнул; да, конечно, старость вернулась в кости, упругость и выносливость суставов уже не та, что в глубине лабиринта,– после приземления острой болью просигналила левая лодыжка; и он, прихрамывая и наступая на боль, медленно пошел вдоль рельсов; в тоннеле было очень светло, мощные лампы цвели, как магнолии, в больших полусферических отражателях; пройдя около пяти километров, Берт увидел стоящую на рельсах платформу, оборудованную маленьким подъемным краном; на платформе кубиками, похоже на детскую пирамидку, уже стояли заполненные контейнеры; недалеко от платформы в стену углублялся другой, боковой тоннель с гладким бетонированным полом.

*

Металлическая дверь – даже на взгляд – была тяжелой; ржавчина на петлях; "дверь установлена давно; неужели и вправду немало времени утекло в озеро, пока я путешествовал..."; Берт потянул на себя массивную рукоятку, похожую на рычаг, которая торчала над замком; раздался щелчок, и, издав чудовищный скрип, дверь стала медленно, как в фильме ужасов, открываться внутрь; за дверью – заурядный учрежденческий коридор, прямой и безлюдный; в проеме справа – большой грузовой лифт, возможно, для доставки контейнеров; вдоль коридора, за слепыми дверьми располагались неведомые помещения; ни таблички, ни надписи, все двери заперты; пройдя коридор до конца, он достиг винтовой лестницы и, поднявшись по ней на три пролета, опять очутился в коридоре; здесь уже ощущалось постоянное присутствие людей, на белых прямоугольниках дверей пестрели серо-черные следы обуви, кое-кто, не церемонясь, прибегал к помощи ног, открывая двери; вокруг дверных ручек серели неопрятные пятна; некоторые двери уже удостоились табличек; Берт с удивленным интересом читал их: "Группа эффектов", "Начальник затейного отдела", на одной значилась загадочная надпись "Меню", далыпе. помещались "Шоу-директор", "Гостевая галерея", "Отдел упразднения"; однако все двери тоже были заперты; таблички единообразием не страдали, видимо, каждый из хозяев оформлял табличку сообразно своим эстетическим критериям; например, надпись "Шоу-директор" была выполнена в виде татуировки на животе пышногрудой русалки, которая нахально пялила на Берта свои порочные глаза; "Отдел упразднения" был напылен через трафарет черной несмываемой краской, а кто-то из местных хохмачей ниже пририсовал череп с костями; впрочем, могло статься, что упразднение было для кого-то смертельно опасным мероприятием; все это еще предстояло выяснить; потрясенная неудачным прыжком с контейнеров, левая лодыжка периодически протыкала тело спицею боли; естественно, хотелось отдохнуть, но– для этого требовалось, как минимум, найти хоть одну незапертую дверь, хоть одного человека встретить; коридор закончился еще одной удивительной надписью -"Служба музыкальной дозиметрии"; далее следовал лестничный переход в два пролета, видимо, имевший наверху выход в очередной коридор; лабиринт никак не хотел завершаться! ну что же, наверх!

*

...сознание останавливается, и обрывается, и падает вниз, вспять, с оглушительно гибельной скоростью,– как уже обреченная кабина лифта или клеть шахты,– но в момент перед последним ударом, которого, крича каплями стремительного пота, ожидает неуклюже скомкавшаяся плоть,– перед глазами возникают разноцветные узоры, как на дне калейдоскопа; это – снова – сомнительные трюки памяти, безумный подкорковый кинематограф; было это или не было? где, в каких местах осыпалась листва более поздних лет? где слились, акварелъно смешавшись, два-три-четыре пейзажа или натюрморта? где невидимая кисть подлакировала, выправила малые уродства, сопутствующие вечной красоте жизни? не знаю, не п о м н ю... а еще – п а м я т ь!.. мне восемь лет, я лежу на носу лодки, мое прибежище беззаботно покачивается ленивыми волнами озера; не замечая боли и неудобства, я ощущаю попискивающими, еще по-детски мягкими ребрами толстый, много раз крашенный борт, принюхиваясь к черному запаху разогретой просмоленной лодки; солнце так и норовит подшутить, подсовывая под мой упертый, сосредоточенный на поверхности воды взгляд свое лукавое ослепительное зеркало, отчего приходится менять угол зрения, нарушая оцепенение и испытывая при этом неизъяснимое удовольствие от пробегающих по спине мурашек; то озорной, внезапный, исподтишка – ветер – быстрой, как тремоло пианиста, сумятицей пальцев возмутит гладь притихшей воды, отчего она тотчас покроется осколками трепещущих бликов, словно в озеро бросили горсть серебристой, карнавальной, мелко нарезанной фольги или волшебные лягушки высунули из-под воды несколько разом загоревшихся бенгальских огней; когда же сверкающая зябь угасает, гладь снова стекленеет, и по ней, как ожившие скрепки, бегают водомерки; прозрачно прорезают воздух стрекозы, оставляя подобия теней; там, внизу, в темноте, среди стеблей лилий и кувшинок, которые, как канатики, удерживают поверхность воды, словно подозревая ее в стремлении подняться к небу, там, в илистой тишине, происходит некая потаенная, недоступная мистерия жизни, в которой есть и моментально исчезающая черно-серебряная вышивка – сотни снующих иголочек-мальков, и сладостное зачатие – боже мой, мне ведь еще не знакомо на звук, ощущение и вкус это сакраментальное слово! ох, шалит память!– нового бутона лилии, и наконец, в самой глубине, среди коряг – кровожадное щучье поедание добычи; о, невозвратимое состояние детского блаженства – лежать в шатре полудня, приникая к прохладе и тайне, исходящим от воды! парализованное состояние мое длится, покуда отражение облака, словно клок мыльной пены, не проплывает вдоль лодки; тут я обнаруживаю, что лодка отомкнулась от берега и медленно перемещается, повинуясь неизвестным мне, но давно установленным законам переноса воды в этой озерной котловине, которая питается через корни холодных донных ключей; страха еще нет, я не меняю своего положения, но уже поднимаю лицо и воображаю себя капитаном; естественно – осанка, усы, тугой пояс, пистолеты и прочая бутафория из детских фильмов; и, конечно, убогая лодка с похлюпывающей под досками сидений тухлой скользкой водой; лодка передвигается, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, как старая кобыла с опухшим животом,нет, это уже трехмачтовый бриг! и передо мной уже – бесконечное поле бутылочного цвета, поле предстоящей, вызревающей битвы, замусоренное стружками гребней, поле, на котором внезапно могут объявиться вражеские эскадры, флотилии; и победить их, вынудить появление из губительных дымов белого флага – могу только я; но что это? плотная холодная тень, как сеть, падает на меня, и уже мурашки страха ручъятся вдоль позвоночника, в животе что-то начинает нехорошо отрываться; это – обрыв, оранжеватое слоистое возвышение глинозема, издали чем-то напоминающее срез тыквы, заслоняет почти все небо, солнце падает в ловушку заозерного леса так же стремительно,, как и мое, исполненное доверия к собственным правилам игры, сердце; и уже срываются в воду мои пистолеты, капельками пота размываются наведенные жженым углем усы, я хватаю щербатое весло и, неловко погружая лопасть в серую враждебную воду, начинаю разворачивать лодку к своему берегу, где в разливах солнца, словно в ином мире, стоит наша дачка, куда я уношу все свои летние тайны и страхи...

*

Внезапно барабанные перепонки, уже давно переводившие на язык нервных импульсов лишь звук шагов Берта или обморочную тишину, ожили, и Берт тут же понял, что за стеной третьего коридора звучит музыка; за первой же дверью, к которой он приблизился, он услышал приглушенные голоса и, не обращая внимания на погруженную в виньетку из причудливо сплетенных отчеканенных листьев и веточек предостерегающую надпись "Занято", уверенно открыл дверь; в этот же момент в лицо ему ударил, брызнул вибрирующий женский крик, Берт даже зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что верещала полуголая дама в перьях, которые немыслимым кустом торчали из ее прически; ее, судя по всему, платье скорее напоминало пляжный наряд; дама находилась в объятии сильных мужских рук, и Берт понял, что вторгся в помещение в деликатный момент; обладатель сильных мужских рук был в жилетке, надетой на голое тело, он обратил к Берту свое красивое и недовольное лицо, и из энергичного рта вырвалось очевидное: "Какого черта!", но взор Берта был устремлен не на них; Берту даже не пришло в голову извиниться, он смотрел дальше; выяснилось, что Берт оказался в ложе, обрамленной тяжелыми, полуприспущенными сочно-зелеными занавесями с крупными, как цветы гигантского репейника, кистями; ложа выгибалась в зал, откуда возносились звуки шумного веселья, кто-то непрерывно сыпал словами в микрофон, но в ложу долетало только фонетическое крошево, слова скудели в музыке, треске аплодисментов и всплесках выкриков; в просвет между занавесями врывались вспышки яркого света, от которого у Берта заныли зрачки, как ноет от сладкого поврежденный зуб; внизу, подчиняясь воле невидимого звукорежиссера, мучительно содрогалась музыка;

*

– Где я?– хриплым после недель молчания голосом спросил Берт, обернувшись к потревоженной парочке; над потертым бархатным диваном висело овальное, в тяжелой темно-коричневой резной деревянной раме зеркало, в котором он увидел себя и громко захохотал, хлопнул себя ладонями по груди; да, вид его был устращающ – всклокоченные седые волосы выбивались из-под бесформенного фетрового колпака, изрядная борода, как старая лохматая мочалка, топорщилась во все стороны, неопределенного цвета и назначения одежда тоже могла испугать кого угодно, в глазах стоял нескрываемый, почти аборигенский блеск интереса ко всему происходящему; ни дать ни взять пещерный житель, да еще и с рюкзаком! дикарь, ворвавшийся в цивилизованные апартаменты для интимного отдыха; дамочка выдернула из прически роскошное, похожее на облако, перо и стала обмахиваться им, затеняя колышущуюся от волнения свою почти открытую грудь; определенно, она отнесла смех Берта к себе и теперь смотрела на своего мускулистого партнера капризным, требовательным взором, к которому, впрочем, примешивался испуг; решительность молодого человека угасала на глазах, как костер, заливаемый дождем наглости пришельца; он был не в силах понять, как следует расценивать вторжение; и тут дама взвизгнула: "Оборотень!.."; но Берт, резко оборвав смех, отрицательно покачал головой: – вам не следует бояться меня... Я принес вам спасение...

*

Молодой человек на всякий случай отодвинулся от дамы, которая по-прежнему нервно колыхала перо, и скользнул на красивый обитый парчовой тканью стул; "Я не оборотень, я человек, такой же, как вы, просто я очень давно не был в городе и заблудился в этих коридорах, прошу извинить меня и объяснить, где я нахожусь"; любовники с недоверием переглянулись, и молодой человек, с усилием проглотив комок, стоявший в горле, нерешительно ответил: "Это салон отдыха "Логово"; – значит, развлекаетесь,– покусывая пересохшие губы, покачнулся Берт, словно ощутил подземный толчок. – Пикник на вулкане. Безрассудство победило, к сожалению, – непонятно, с грустью, из которой торчали колючки отчаяния, произнес он и яростно почесал в бороде. Двое обменялись недоуменными взглядами; – у нас все уплачено!– топнув гладко выбритой ножкой, скандально заявила дама, а молодой человек в унисон с умеренным раздражением поинтересовался: – может быть, вы оставите нас?но Берт словно не слышал этих слов; там, внизу, в котле, где кипело варево из людей и мелодий, что-то произошло, и отдельные выкрики и музыка слились в одну заставившую поморщиться бурю звуков; – почему они кричат?двое опять переглянулись, дама стыдливо потянула на себя пушистый оранжевый плед; ее приятель ощутил, что напряжение снизилось, и немедленно переместился на диван к подруге; они укрылись пледом, и дама снисходительно пояснила: – видимо, на сцене появился великолепный Лай Кроум,– и после паузы иронически добавила,– наверняка толпы восторженных наглотавшихся поклонниц попытаются разодрать его костюмчик на сувениры, впрочем, это было бы даже занятно – посмотреть на голого кумира. ее партнер недовольно заерзал; – кто это, Лай Кроум?– с методичностью любознательного компьютера, осваивающего незнакомую среду, задавал свои вопросы Берт; дама обессиленно посмотрела на друга; дремучая неинформированность этого внезапно появившегося дикаря лишала ее дара речи; а друг прокомментировал: – Лай Кроум установил новый рекорд, который будет занесен в Книгу Абсурда. Он провисел на стальной проволоке, сжав ее зубами, шестнадцать часов тридцать девять минут. Сегодня Лай – гость салона. Об этом писала газета. дама с восторгом смотрела на друга, словно это он установил рекорд.

*

"Боже мой, неужели у них осталась только одна газета? зато появилась какая-то Книга Абсурда; смогу ли я до них докричаться? вряд ли они встретят меня столь же радостно, как обладателя мертвой хватки; сколько же лет сгорело под солнцем, пока я скитался в лабиринте? о неумолимые шакалы времени! этим весело – бархатные бардаки, шум, не предполагающий существования слов, жутковатые рекорды... гедонизм – на первое, на второе и третье? торжество абсурда никого не тревожит?" – жара по-прежнему продолжается? – махнув рукой в неопределенном направлении (а он и в самом деле не представлял себе, в какой стороне город, коридоры закрутили), поинтересовался Берт; – непонятно, что значит – продолжается, она ведь была всегда, – суховато ответил друг дамы; "ну и дела – они уже не знают, не помнят, когда она началась; они упразднили историю? они отказались от памяти? не тысячи же лет я проторчал в пещере! нужно немедленно спускаться в эту яму с голодными тиграми и пантерами; скорей бы они разорвали на составные части вознесенного ими Лая Кроума; необходимо дорваться до микрофона; для начала надо хотя бы смутить их, привлечь к себе внимание, устроить скандал, сорвать торжество; конечно, риск – причем, немалый,– оказаться один на один с распаленной кумиром толпой; но, может быть, газета даст информацию; а на десерт, быть может, у меня возьмут интервью"; на мгновение он вообразил огромные шапки заголовков: "Пришелец из бездны", "Посланник времени", "Берт предупреждает", и у него закружилась голова, почти как у молоденькой девушки при мысли о первом свидании.

*

– Быть может, вы все-таки оставите нас в покое? Мы ответили на все ваши вопросы,– нетерпеливо спросил молодой человек, косясь жадным взором на расслабляющуюся подругу; – нет,– угрожающе ответил Берт,– я не оставлю вас в покое, теперь,– он с нажимом произнес это слово,– теперь я не оставлю вас в покое; мне нужно вниз, туда; как? – по коридору до конца, там лифт, нажмите голубую кнопку.– благодарю,– усмехнулся Берт,– продолжайте предаваться друг другу, но не забывайте следить за тем, что происходит внизу.Берт снова оказался в коридоре и с удовлетворением услышал, как за его спиной в дверь звонко ввернулся ключ; воркуйте, воркуйте, недолго осталось; он без сожаления, даже с чувством радости и облегчения сбросил на пол рюкзак, вытащил из него плоские плитки биомассы, рассовал по карманам и скорым шагом направился к лифту; кабина вздрогнула, поднялась и остановилась, двери бесшумно разъехались, и взгляду Берта предстал салон.

*

Музыка было плотной, как вода, она лилась, сыпалась, рушилась откуда-то сверху, вспенивалась прямо из-под ног, вместе со струями непрерывно менявших окраску цветовых фонтанов взмывала под недостижимо высокий купол салона; слева в сверкающей яйцевидной кабине с переливчатой надписью "Дозиметрия" игрушечно подпрыгивал, как на пружинках, человек в наушниках, окруженный несколькими мигающими пультами, временами кто-то подбегал к кабине, стучал в ее купол, что-то показывал на пальцах, как спортивный арбитр, человек кивал, начинал манипулировать над пультами, и в море музыки вливался еще один ручей; все присутствующие были одеты очень легко, даже скорее – раздеты,понятное дело, жара – и очень ярко; головокружительные цветовые сочетания ошарашили Берта; за столиками сидели возбужденные посетители салона, и не всегда можно было понять, сколько их,– таким замысловатым представлялось сплетение обнаженных рук, запрокинутых голов и волос, мечущихся в такт мелодии; и в этот момент, перекрывая запредельную громкость музыки, отовсюду послышался голос: – я рад, что вы пришли приветствовать меня – нельзя останавливаться на достигнутом – в Книге Абсурда еще много белых страниц – их нужно заполнить – я обещаю вам довести свой рекорд до восемнадцати часов – это говорю я, Лай Кроум,– все старые достижения нужно преодолеть – нам жизненно необходимы новые!!! и Берт увидел небольшой подиум, который был окружен плотными струями фонтанов; от фонтанов исходила концентрическая прохлада; вдоль них сплоченным бордюром стояли люди, устремляя взоры к герою торжества; некоторые в обессиливающем восторге раскачивались из стороны в сторону; иные, смежив глаза, бросались друг другу в объятия, запечатлевая куда попало поцелуи, потом размыкали объятия, чтобы соединиться снова и целовать, целовать, выражая невероятную радость по поводу того, что– Лай Кроум установил рекорд.

*

Аккуратно, стараясь не наступить на чью-нибудь торчащую из-под столика ногу, Берт протискивался поближе к рекордсмену; там совершенно точно был микрофон; Берт был одет непохоже, но его внешний вид никого не удивлял: поспешная, болезненная жажда отключки жила в зрачках, беспорядочно блестевших вокруг него, как осколки разбитого зеркала; фокусируя свой взгляд, Берт видел, что улыбки скорее напоминают оскалы и само веселье – какое-то искусственное, подогретое; и вдруг он почувствовал – его сознание перестало осмысливать все, что бесновалось вокруг, глаза стали подобны телекамерам, бесстрастно фиксирующим мизансцены перед объективом, ушные мембраны, словно магнитные записывающие головки, запоминали всю звуковую картину, но ничто не вызывало в его сердце никакой реакции, будто он стал зомби, настроенным на одну-единственную программу – получить возможность обратиться к собранию сибаритов, глохнущему от ураганной торжественной музыки, временами срывавшейся на помпезный медно-электронный марш; – гляди, какой забавный старикан!– раздался голос откуда-то слева и снизу; удивительно было то, что музыка, которая звучала что есть силы, тем не менее не поглощала голоса; очевидно, ее частотный спектр не включал в себя основные гармоники человеческого голоса; его еще никогда так не называли ему послышалось "таракан"; он повернулся на голос и увидел полулежащего в низком кресле молодого парня, на голом животе которого в беспорядочном ворохе волос блаженно улыбалось юное, но уже отмеченное скорбными чертами лицо его подружки; на столике Берт увидел спокойно семенящего скорпиона; они их называют тараканами? и не боятся? врожденный иммунитет? во скольких же поколениях закреплялись мутации? или мутировали скорпионы, растеряв свой яд, и стали неопасными? на лице его остановилась гримаса отвращения.

*

– А он боится скорпионов, смотри, как скривился,– говорил парень; он приподнялся и щелчком сбросил скорпиона на пол,– дед, иди к нам, глотнем, отхлебни коктейля. между столов сновали официантки; невозмутимые, как манекены, в длинных полупрозрачных мешках на голое тело с прорезями для рук и головы, они ловко проскальзывали среди посетителей, никого не касаясь; ну и дрессура,восхитился Берт; официантки ставили на столы высокие конические бокалы с прозрачной бесцветной жидкостью и бесшумно упархивали, собрав использованные; подружка оживилась, она уперлась узким острым локтем в крепкий, расписанный мышечными квадратами живот парня, достала из кошелька, болтавшегося между худыми грудями, три таблетки и бросила их в три бокала; жидкость вспенилась и заискрилась; девушка жадно схватила бокал и стала медленно и неотрывно, наслаждаясь, втягивать в себя коктейль; Берт взял бокал с чистой жидкостью, понюхал – запаха не было, пригубил вкуса не было; – дед, не пей пустую воду, вот же коктейль, расслабься, пусть тебе будет так же весело, как нам, а то ты угрюмый и странный, словно думаешь о чем-то плохом,– не веселым, а каким-то деформированным голосом сказал парень; Берт отхлебнул пены, и в мозгу его немедленно, как праздничный фейерверк, взметнулись искры; и когда они погасли, оставив ощущение заглохшей боли, из калейдоскопа слов, завертевшихся в сознании, как вихрь разноцветных оберток на базарной площади в ветреный день, отчетливо, как печать на бланке, выделилось одно; слово, подчинившее себе все остальные микрофон; он поставил бокал, молча кивнул и не отказал себе в удовольствии наступить на скорпиона, ползавшего под столом; оставив за собой посмертный хруст членистоногого, он пошел к фонтанам, отделявшим триумфатора Лая от ликующей толпы; "надо упразднять нашу жизнь, делать ее ярче и удивительнее, будем стремиться к неожиданным формам и таким же неожиданным рекордам, которые противоречат застывшим общественным догмам, нельзя лишать себя возможности фантазировать и удивляться, противопоставим нашу радость трудностям, которыми нас щедро одаряет природа, только тогда мы достигнем непрерывного всеобщего ликования, нужно повышать ценность каждой минуты нашего существования!",– с подвываниями, теребя шейный платок, вещал сегодняшний кумир; какая-то женщина в платье, состоявшем из узких полос ткани, которые ниспадали от плеч, бросилась на грудь Берту и простонала в эйфории: – это оргазм! он невыносим! он грандиозен! потом она подняла свое лицо, влажное от слез, из-за которых немного покраснели ее первые возрастные морщинки, испуганно вскрикнула и спросила: – какой кошмар! кто вы?Берт отстранил ее и, стараясь придать словам вес и многозначительность, ответил: – скоро узнаете.

*

Как только толпа, набухавшая на дрожжах экстаза, подступала слишком близко к помосту, где стоял Кроум, мощность фонтанов возрастала, и обрызганные девицы с визгом отскакивали; "они уже настолько привыкли к жаре, что боятся холодной воды, тем лучше для меня, значит, преграда преодолима"; Берт бесцеремонно растолкал дергавшихся, как язычники в ритуальном танце, поклонниц и шагнул в фонтан; вокруг раздались крики ужаса, словно он нарушил какое-то табу; "вот уж, и в самом деле, племя дикарей"; струи воды, словно серебряный взрыв, вырвавшись из-под ног, обрушились на него с новой силой; хорошо, что комбинезон внизу на стяжках,– подумал Берт; он в три шага достиг подиума, штормовка тоже не промокла; стряхнув с себя холодные алмазные крошки, он взобрался туда, где испуганно замолчал рекордсмен; "интересно, он что – ожидает потасовки? может, у них это принято?"; Кроум без сопротивления отдал Берту микрофон; и куда подевалась недавняя победительность взгляда рекордсмена, все его фразы уже валялись под ногами у ошарашенной толпы, как осыпавшаяся с посленовогодней елки хвоя; шумное дыхание Берта, сжавшего добытый без боя микрофон, заполнило салон; – тихо, теперь буду говорить я,– Берт властно– выставил вперед растопыренную пятерню и распорядился,– дозиметрист, убери музыку!– он поразился, представив себя со стороны,– ни разу в жизни ему не приходилось стоять перед столь большой аудиторией, он никогда не считал себя оратором; однако – никакой боязни перед микрофоном, словно он пару десятков лет скакал на эстраде! видимо, это пещерный Эдем настолько поразил его воображение, что всякие сомнения отступили; удивительно было, что музыка, подчинившись его приказу, стихла, остался только шум препятствующих фонтанов и слабый шелест слов; – я – Берт,– бросил он вниз, как гранату, свое имя, и оно, взорвавшись, гулко разнеслось в пространстве,– я пришел оттуда, из лабиринта,– приняв иконную позу, он указал на стену салона, которая сохранила естественный рисунок горных пород; – из того самого лабиринта, который вы превратили в склад отходов после ваших ликований и упразднений; вы должны знать, что лабиринт тянется значительно дальше, глубже и в конце его есть раскаленное озеро, в котором скопилось покинувшее вас, впрочем нет, теперь я должен говорить – "покинувшее нас" время; он заметил, что, когда прозвучало слово "время", какой-то человек в белом костюме, сидевший в центральной ложе, увитой гирляндами разноцветных лампочек, вскочил и, опершись руками о край ложи, нагнулся вниз и, ныряя взглядом, стал выискивать кого-то в зале и, найдя, сделал резкий жест; "их испугало упоминание о времени, сейчас они предпримут какую-то акцию"; – вы должны изменить свою жизнь, нельзя наполнять ее безумием, подобным сегодняшнему, Время еще может простить вас и вернуться; однако если вы не захотите врачевать поразившую вас хворь, Время выйдет из лабиринта не постепенно, а разом – и страшна-я судьба ждет город; этот потоп не оставит ни следа от всего, что и кто находится в городе; верьте мне, верьте, заклинаю вас, поверьте мне, это не бред безумца, не наркотические галлюцинации, не таблеточный страх, я был там, в глубокой, горячей бездне, я говорил с озером Времени!" Берт видел, что юноши и девушки, лениво потягивавшие коктейли, стали поодиночке, а потом и группками подтягиваться ближе к фонтанам; Лай Кроум парализованно стоял в глубине сцены у двери, заменявшей кулисы; и тут дверь отворилась, и через узкую щель плоско, как тень, проскользнул юркий загорелый мужчина в шортах шоколадного цвета, сливавшихся с загаром; оглянувшись, Берт в первое мгновение опешил, решив, что он голый; человек держал в руках второй микрофон, шнур которого уползал за дверь; Звучным,, профессионально ослепительным голосом он с неискренней жизнерадостностью крикнул в микрофон: – Сан Шейспок приветствует вас, мои друзья! молодежь салютовала ему, всплеснув сотней тонких рук; – внимание, экспресс-интервью у гостя из лабиринта! человек в белом костюме удовлетворенно сложил руки на груди и сел; – смотри, это же он, смотри!– женский возглас спорхнул откуда-то сверху; Берт поднял голову и увидел уже знакомую даму из ложи и, стараясь скрыть растерянность, возникшую с появлением самоуверенного репортера, помахал ей рукой, как старой приятельнице; инициатива уходила из рук, словно сильная скользкая рыба; момент был скомкан, как ресторанная салфетка; этот белый рассчитал точно; оставалась надежда на интервью;

*

– поверьте, милый Берт, поверьте, что никто из наших гостеприимных гостей,– Сан сделал паузу, любуясь своим каламбуром,– так художник, отпрянув от полотна, оценивает только что нанесенный мазок,– никто не считает вас безумцем,– он умело выделил последнее слово, – безумца, – Сан акцентировал, – ха-ха, безумца здесь никто не стал бы слушать, а вас слушают, – он широким хозяйским жестом обвел аудиторию, словно забирая ее себе; – итак, Берт, поразите нас своим ответом – нам безумно интересно, когда же вы ушли в лабиринт, когда вы покинули наш веселый город?и когда Берт назвал дату своего ухода, даже у видавшего виды прожженного репортера Сана глаза округлились от удивления, смешанного с ужасом; на лице его отразилась мучительная гримаса – он подсчитывал; в толпе возвысились холодные пики недоверия; "боже мой, неужели действительно прошло очень много лет, ведь я и вправду не знаю, скольких лет стоил мне поход в лабиринт с эффектами обратного времени, но неужели так много, что этот тип не может сосчитать, или он просто малограмотный?" – дозик, подсыпь немного музычки! тут такое выясняется, что необходимо расслабиться,– с усмешечкой, овладев собой, ласково попросил Сан, переводя ситуацию в ироническую плоскость; и вот уже легкая мелодия, как рука экстрасенса, парящая над головой, отчасти сняла напряжение с огорошенных упразднителей жизни; – итак, – Сан холодным непроницаемым взглядом уперся в Берта, тот словно почувствовал морозный ожог в области переносицы и поморщился, – итак, сто сорок семь лет, три месяца и восемнадцать дней в лабиринте! друзья, это надо же – провести столько лет в пещере по собственному желанию! – в зале раздались колючие смешки и неприятный свист одобрения, предназначенный Шейспоку; "кошмар! да, за это время многое могло измениться, если не все, они вообще уже могли превратиться в какой-нибудь новый тип существ, а я для них нетопырь, тень, кладбищенское привидение, жуть на цыпочках; да, это безнадега! дело-дрянь! они монолитны в своей узколобой вере в тот образ жизни, который ведут; а мне, получается, двести один год и я почти бессмертный, место мне в музее, в роскошной рекордной раме"; – Берт, откройте секрет, как вам удалось столько прожить? может быть, это результат летаргии? у нас не принято так долго жить, – снисходительно, как капризному пациенту, улыбнулся Сан, в публике вновь взметнулись смешки, но чей-то голос пробасил: "И зря..." – мы ведь живем куда более наполненно, напряженно, мы дорожим каждой минутой, – зал ответил одобрительным эхом; "черт возьми, все гибнет!" – понимаете,– простодушно развел руками Берт,– там, в лабиринте, время течет по-другому, очень медленно, для меня не прошло и полугода, – он почти виновато подергал себя за бороду, отросшую в пещере, и попытался улыбнуться, – так уже получилось; – да как же это? – выкрикнул кто-то из толпы, – неужели он не врет? интерес переключился на Берта, и в это мгновение Сан (лицо, искаженное судорогой), словно фанатичный болельщик в минуту, когда любимая команда пропустила в свои ворота мяч, простонал в микрофон: – это же рекорд!!! и это слово, видимо, постоянно сопровождавшее людей в их повседневных упразднениях, немедленно нашло отклик во многих устах, и через считанные секунды все скандировали: – рекорд! ре-корд! ре-корд!растоптав своими голосами смысл рекорда; и над толпой, охваченной пламенем единого порыва, победно, как гонг, провибрировал имитирующий радость голос Сана: – в Книгу Абсурда вписана новая страница!К Берту подбежал внезапно и жестоко отринутый толпою недавний триумфатор Кроум; в лице его, изломанном мукой зависти, просвечивал такой же, как и у тех, внизу, безумный восторг перед автором новой страницы, и мороз ужаса полыхнул по коже Берта; "у всех них вложенное сознание, но ведь есть кто-то, вкладывающий это сознание, нужно добраться до него"; он посмотрел в центральную ложу человека в белом костюме не было; кто-то выключил фонтаны, последние струи воды, как змеи, покинутые дудочкой факира, разочарованно упали в широкий, выложенный смальтой желоб, и возбужденная толпа хлынула к Берту; в мгновение ока он испытал чувство человека, которого казнят, выпустив на него стаю голодных хищников; ломаные прикосновения многих рук оторвали его от паркетного пола сцены; в толпе образовался коридор и под нескончаемые рукоплескания его понесли на руках;