Текст книги "Лабиринт"

Автор книги: Юрий Касянич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

*

У дверей лифта Берта опустили на пол, осторожно, бережно, с благоговением, словно добытую из вековых толщ земли или океана амфору; тут к нему вплотную приблизились два подавляющих мышечной массой молодых человека в светлых костюмах, их равнодушные лица совершенно не разделяли восторга ошалевшей толпы; они вдавились в воздух, впуская Берта в кабину лифта, и плотно вошли за ним, как тугие пробки; "все произошло при большом стечении публики, они не смогут меня просто так уничтожить, но что-то уже задумано"; один из сопровождающих жестом предложил Берту следовать за ним, и, выйдя из лифта, они направились к двери с вывеской "Гостевая галерея"; там оказался тот, из центральной ложи; "добро пожаловать, наш неожиданный герой, – резкая улыбка напоминала магниевую вспышку фотоаппарата, белизна зубов выделялась даже на фоне крахмально-белого костюма; "вы наделали столько шума, такой...м-м-м... экспромт, можно даже сказать, успех... ах, мой милый, ну что вам стоило... м-м-м... обратиться в шоу-дирекцию, мы бы плавно ввели вас в программу вечера, а то теперь... м-м-м... отдел упразднений может выставить претензии, причем вполне обоснованные... м-м-м... впрочем, не буду утомлять вас, ввергать в пучину наших организационных междоусобиц... м-м-м... чтобы вы не подумали, что мы здесь живем, как пауки в банке, нет-нет, вы же сами видели, царит... м-м-м... дружба и едино, так сказать, мыслие, ах, какой порыв воодушевления вызвало ваше появление, мы чрезвычайно признательны вам... м-м-м... за радость, внезапную, сюрпризную, которую вы доставили нашим посетителям прямо из... м-м-м... лабиринта..." "что-то больно мягко он стелет, с чего бы это, судя по его кристаллически холодным глазам, нужно быть готовым к любой пакости; хорошо все-таки, что мне удалось наделать хоть немного шума, теперь они со мной повозятся; несмотря на всю его элегантность, в нем чувствуется и твердолобость, и неповоротливость шейных позвонков, и это дурацкое мычание, как скрип извилин, когда он думает, что сказать дальше,– явно аппаратные манеры, кабинетный работник с лицемерными хунтовскими замашками, впрочем, на эти тупые отары и нужен такой чабан с десяти– или тридцатизарядным кнутом..." "уважаемый Берт, должен вам заметить, что ваша популярность в городе – это элементарно, дело одного дня, один лишь выпуск, например, завтрашней газеты, или послезавтрашней, или...м-м-м... еще какой-нибудь, вы меня понимаете? ваше появление должно остаться... м-м-м... секретом "Логова", нельзя комкать такую сенсацию, из вашего случая нужно извлечь всю глубину... м-м-м... возможной радости, которую могут пережить наши клиенты, да-да, не огорчайтесь, дорогой, ради всего святого, быть может, вам... м-м-м... это чуждо, согласен, бизнес, это подтасовка, подыгрыш, но согласитесь... м-м-м... что подыграть своим соотечественникам, имея целью доставить им радость, разве это не благородно? да и потом не пытайтесь разубедить меня: вам далеко не безразличен... м-м-м...ураганный шквал восторга, обращенный в вашу сторону; поэтому, не углубляясь в альтернативные возможности, я предлагаю вам план на ближайшую перспективу – вам было бы разумно на некоторое время... м-м-м... исчезнуть, ах, не пугайтесь, тень страха непроизвольно омрачила ваше усталое и мужественное лицо; безусловно, никто не собирается уничтожать вас, как белковое... м-м-м... тело, вам лишь предлагают исчезнуть из поля зрения, скажем, пройти курс акклиматизационного лечения, тем более, что оно вам и в самом деле необходимо, у нас прекрасные... м-м-м... специалисты, а за это время – страсти, которые будут подогреты слухами, чуть-чуть поутихнут, и вот именно тогда настоящим фейерверком прозвучит ваш грандиозный вечер в "Логове"... м-м-м..."– он даже застонал, не то от зубной боли, которая поразила его в результате, видимо, нехарактерно длинной речи, не то и вправду от воображаемой грандиозности мероприятия; но верить в искренность его слов Берту не хотелось; он огляделся – вся задняя стена комнаты, этой пресловутой гостевой галереи, была оклеена, как обоями, огромными фотографиями, да, вот и он, сегодняшний Лай Кроум – мускулы на лице одеревенели, глаза полузакрыты, в щелях между ресниц – желтоватые белки, напряжение видно даже по набухшим на веках кровеносным сосудикам, губы жестоко вывернуты проходящей через рот проволокой, словно во время пытки; ясненько, это фотографии рекордсменов-абсурдистов; вот какая-то абсолютно нагая девица – лицо занавешено волосами, а все тело – плотно, как шерстью, вставшей дыбом от ужаса или страха, покрыто воткнутыми иглами; интересно, здесь и меня будут фотографировать? или подстрелят? (вместо птички – пулька?); белозубый неожиданно продолжил речь, как включившийся после внезапной паузы приемник, голос был механический и лживый, и пересиливая отвращение, Берт повернулся, глядя приблизительно в сторону своего собеседника; "наши специалисты знают свое дело, вас доведут до нужной... м-м-м... кондиции, кроме того, вам необходима определенная информационная релаксация, все-таки сто сорок семь лет – это не шутки, и вообще – вы представляете... м-м-м... феноменальный интерес для нашего научного мира, завтра же меня начнут осаждать ловцы новых истин, и это понятно, ведь у нас так долго... м-м-м... не живут; жизнь все больше упраздняется, обилие форм влечет рост нагрузок, это естественно, и к тому же продолжительность жизни находится у нас в добром равновесии с обеспечением потребностей, но об этом... м-м-м... несколько позлее, мне бы не хотелось, милейший Берт, чтобы информационный поток захлестнул вас в первый же день пребывания в нашем замечательном городе, чтобы вы не сочли нас праздными болтунами; так что из этого следует, что самым... м-м-м... благоразумным в сложившейся ситуации будет согласиться на мое предложение, ну, разумеется, оно будет откорректировано вашими пожеланиями"; интонация и глаза говорившего не обещали ничего хорошего в случае отказа и само собой не приглашали вносить какие-либо изменения в предложенный план; ("да ради бога, пускай он упивается своей демократичностью, пускай балдеют от его ослепительной лексики натасканные мальчики-бульдоги, мне не трудно подать милостыню – жизнь, этот белый дьявол прав – альтернативы нет, и не стоит сорить словами, метать бисер, а его напускная корректность, хоть и макияж, грим, но дает верный знак, что кое-какие моральные преимущества за мной остаются"); "вы абсолютно правы, о мой любезный хозяин, я рад, что дух гостеприимства не покинул этот город; я целиком полагаюсь на ваше великодушие, к сожалению, не знаю, как вас называть; а ведь мне в самом деле и приткнуться-то негде, ведь моего дома наверняка уже нет", – мягко ответил Берт; "кстати, а где вы жили?" Берт произнес название улицы, которая еще тогда, в его годы, была запланирована под основательную реконструкцию; "ну, конечно, ее уже давно нет", – последовал разочарованный ответ; ("все ясно, дорогой, все ясно, вы собираетесь кинуться в архивы, не получится, мой белозубый опекун; сдуете пыль, откопаете мои работы, заинтересуетесь ими и решите порыться в моем черепе, чтобы подробнее познакомиться с моими мыслями и с удовольствием захлопнуть потом крышку гроба; фамилию придется, как это вы говорите... м-м-м... скрыть; поиграем в кошки-мышки"); "пожалуй, мне стоит принять ваше предложение, оно представляется мне продуманным и говорит о вашем большом опыте в таких вопросах, ваша благосклонность располагает к доверию"; "ах, это просто замечательно, что мы так быстро нашли... м-м-м... общий язык",– с прежним холодом в глазах и голосе произнес белозубый; "я тоже искренне рад, что за сто сорок семь лет язык общения не изменился", – с капелькой яда в голосе проговорил Берт;

*

Здание клиники помещалось в глубине огромного мертвого парка; Берт ужаснулся тому, что натворила жара за время его отсутствия; в его памяти отчетливо сохранилось это здание и большой парк, тогда в нем высились роскошные серебролистые эвкалипты, змеиными полосами сбрасывавшие кору со стволов, восклицательные черно-зеленые кипарисы, плотно прижимавшие ветви, как птицы прижимают перья; одна прогулка по такому парку заменяла несколько ингаляций при простуде; теперь же эвкалипты и кипарисы умерли – одни стояли, сверкая на солнце отполированной ветрами и песчаными бурями древесиной, похожие на огромные кости реликтовых животных, другие чернели, словно жертвы пожара; пустыня, безжизненная, выжженная мертвая пустыня! вдалеке, со всех сторон, по берегам пустыни располагались городские кварталы: дома, как холсты, выбелены солнцем, их сухие, словно присыпанные крахмалом стены, дрожали в поднимавшихся струйках перегретого воздуха; "глупец, кретин, предчувствие не обманывало меня, не следовало возвращаться из пещеры, нужно было прожить в келейном одиночестве остаток лет и оставить свой прах раскаленным потокам времени, когда оно свирепо хлынет из озера на город с жаждой последнего мщения..." отчужденное, впалощекое лицо санитарки, которая принесла ему крошечный стаканчик с голубоватым лекарством и тощую газетку, убедительно сказало Берту, что вопросы здесь – повисают в воздухе, как причудливо изогнувшийся дымок, и рассеиваются, не получив ответа; она уверенно, заученно двигалась по палате; негнущийся накрахмаленный халат не выдавал очертаний тела; она подошла к окну и с резким щелчком опустила жалюзи, исполосатив вымерший заоконный пейзаж, который уже заливало встающее раскаленное бело-красное, как металлургическая плавка, светило; Берт проснулся до ее прихода и с немощной радостью отметил, что находится там же, где и заснул; вчера в клинике ему ничто не показалось особенно подозрительным, если не считать замораживающего равнодушия медперсонала; и врачи, менявшие друг друга перед дисплеем, вводя в память вычислительной машины его ответы во время осмотра, и медсестра, механически проделавшая над ним все необходимые процедуры, анализы с такой степенью отрешенности, что Берту периодически казалось – он воспринимается ею, как очередной труп в морге, на который нужно составить последнюю в его истории справку перед отгрузкой в небытие,– казалось, все они действуют по четкой, однажды определенной программе и крайне опасаются отклониться от установленных параметров работы; их автоматическая деловитость была категорична и словно заранее отвергала наличие какого бы то ни было эмоционального фактора, и уже тогда Берт понял, что любые разговоры на данном этапе бессмысленны и даже вредны и опасны; необходимо сориентироваться – в этой бесстрастной, формализованной обстановке любое действие должно быть хорошо продумано и подготовлено; в приемном покое у него отобрали всю одежду и выдали темно-синюю пижаму и черный халат с круглыми белыми нашивками, обозначившими его принадлежность к больнице: ограничения свободы следовало ожидать; Берту удалось незаметно запихнуть в карман халата две плитки биомассы (он радовался, как школьник, что ему повезло обхитрить "специалистов"); а когда настала его первая ночь в городе, которая непроглядным маслянистым мраком, как остывающая смола, заполнила пространство, он, наощупь обследовав кровать, нашел укромное место, засунул биомассу под матрац в угол, где сходились две широкие планки и только тогда блаженно расслабился, вытянувшись под одеялом; вот и настало время, когда вся усталость, накопленная телом за дни и недели долгого блуждания в лабиринте, могла заявить о себе в полную силу и торжествующе налить мускулы свинцом; главное – постараться ни о чем не думать, отдых, отдых и еще раз – отдых, и нервы, и плоть должны прийти в уравновешенное состояние; острота внутренней реакции на события бурного вечера в "Логове" вызвала в Берте законные опасения – в таком распотрошенном состоянии очень трудно собирать волю в кулак и принимать решения, которые смогут что-то изменить, в таком состоянии интуиция бастует, дробя сознание; отдых! в нирвану тишины, в стадию медведя в берлоге; каникулы ума, к черту гаммы, экзерсисы и репетиции! спать и желательно – без сновидений, смотреть, но как зеркало, лишь отражая поверхностью и ничего не допуская внутрь! медсестра отошла от окна и бесшумно исчезла за бесшумно закрывшейся дверью, так и не пожелав ему доброго утра; лекарство ничем не пахло, Берт подержал стаканчик в руке и с сомнением отставил его обратно на крошечный столик, придвинутый к торцу кровати; так-так, а что же сообщает самая свежая в этом городе газета? тонкая жалкая бумага, четыре странички, крупный, совершенно не газетный, словно для полуграмотных, шрифт; "неужели они так оскудели?"; вот на первой странице жирными буквами заголовок – "Рекордная хватка" (репортаж из "Логова"): "Вчера в излюбленном горожанами, самом фешенебельном салоне города состоялась встреча с автором нового рекорда, занесенного в Книгу Абсурда. Шоу-дирекция и отдел упразднения, пригласив Лая Кроума, немало постарались, чтобы торжество удалось..."; далее следовала неумеренная порция славословий в адрес городских затейников, из чего неискушенный читатель должен был сделать вывод – не будь этой конторы упразднений, жизнь стала бы невыносимой и всем пришлось бы покончить с собой тем способом, какой каждому по средствам и по душе; потом, с натуралистическими подробностями, включая данные о потере Лаем Кроумом почти двух с половиной литров слюны, был описан сам процесс установления рекорда; оказывается, все это происходило при большом стечении зрителей; ажиотаж вокруг предстоящей попытки подогревался газетой, что нахальный автор ставил в заслугу лично себе; люди приходили на площадь, где висел Лай Кроум, семьями, как на воскресный пикник или на фестиваль песни; наиболее счастливыми автор называл тех, кто видел весь рекорд, от начала, когда полный сил и хищного блеска в глазах Лай закусил проволоку и отпустил руки, попытавшись улыбнуться в последний раз, и до конца, когда скрученное судорогами перенапряжения обессиленное тело Кроума с прощальным лязгом зубов о проволоку упало на траву, как тело висельника, которого сняли с гибельной ветки; одна из таких "счастливейших", стискивая автора статьи в своих объятиях, о чем этот нахал не преминул упомянуть, в экстазе поделилась сокровенной мечтой: "Я хотела бы, чтоб на месте Кроума висел мой сын!"; жуть! ну а дальше, конечно же, смакование подробностей наркотической оргии в "Логове"; ага, вот, в конце репортажа, в третьей колонке один абзац посвящен-таки мне, но с каким вступлением!"; "предвосхищая возможность распространения слухов и сплетен о том, что произошло на вечере Лая Кроума, я просто обязан сообщить уважаемым читателям нашей газеты, что пещерный житель Берт, неизвестным пока путем проникший на торжество и пытавшийся сорвать его, находится в настоящее время под пристальным вниманием ученых, которые сделают окончательный вывод о его состоянии; еще доподлинно неизвестно – тот ли он, за кого себя выдает, но администрация "Логова" считает, что он социально не опасен, поэтому любые страхи по этому поводу безосновательны; утверждение Берта о том, что он провел в пещере сто сорок семь лет, три месяца и восемнадцать дней, проверить нельзя, и я предвижу возникновение серьезных дискуссий в федерации, если Берт будет настаивать на занесении его рекорда в Книгу Абсурда; Книга Абсурда должна быть защищена от шарлатанских покушений"; и дальше снова – Лай Кроум...

*

Ну что ж, все правильно, это самое естественное решение – сделать вид, что ничего не случилось, лучше ничего не замечать, чтобы не нарушать установленный ход событий, а заодно между прочим капнуть про социальную "неопасность", чтобы невзначай установить дистанцию недоверия; однако по тональности, в которой был исполнен абзац, ощущается, что появление Берта кого-то серьезно встревожило; значит, не все еще верят в Книгу Абсурда, как в Библию? неужели есть шансы взорвать застывшую, как вулканическая лава, жизнь? мысль всегда обладала взрывной силой, и нельзя поверить, что никто не задумывается о происходящем вокруг; хотя социальная панорама, представшая в "Логове", обрисовала весьма удручающую картину кастрированной общественной воли; все же хочется надеяться – наверняка в укрытых от подозрительного глаза очагах черепов теплятся искры разума; их нужно отыскать, соединить, раздуть; и на это отведено катастрофически мало восходов и закатов, и еще неизвестно, как долго придется встречать и провожать их собачьим взглядом из наглухо затворенного окна; он подошел к стеклу и поглядел на изглоданный солнцем пейзаж: между мертвых стволов медленно, лениво текла змея, тускло посверкивая в горячих лучах; неприятная горечь обметала рот, ему стало невыносимо обидно, словно он безродный старик, брошенный сюда молодыми бездушными функционерами и обреченный на бездействие в четырех казенных стенах, обреченный на неторопливое, мучительное, угасающее доживание; захотелось возразить самому себе: но ведь это не так! ведь он еще полон энергии, конечно, уже не той, что в молодости, ведь он же одолел лабиринт, спешил, как тот гонец из легенды, добрался и оказалось, что его весть никому не нужна, и резиновая жизнь, подавшись вначале, спружинила и выпихнула его, не приняв; ни ему такая жизнь, ни он такой жизни – взаимно были не нужны; и все же, и все же... он обернулся и увидел – возле столика, вытянувшись, как солдат в почетном карауле, стоит медсестра и недовольно смотрит на невыпитое лекарство; очевидно, она бесшумно явилась сквозь бесшумные двери; прямо привидение какое-то! или у них обувь на воздушных подушках? – это обязательно нужно выпить? что это?– лекарство, – да, исчерпывающий ответ; гримаса недовольства растеклась, как грим под дождем, от сердитых уголков глаз к напряженному скупому рту; – я привык знать, чем меня лечат! и от чего; неужели мой организм находится в опасности? или есть сомнения в моей адекватности? – нирвана была безвозвратно погублена этой столбнячной надзирательницей (впрочем, нирвана ли?), и Берт избрал насмешливый тон, потому что понял – заставить ее говорить можно, только разозлив; – вам назначен курс щадящего лечения, – за мимолетной тенью, промелькнувшей по лицу, угадывалась неистовая буря возмущения, которая поднялась под наглаженным халатом; – ах, у вас еще бывает и беспощадное лечение? увлекательные штуки вы мне тут рассказываете! между прочим, от такой информации со мной может приключиться спровоцированный вами, да-да, милосердная моя, вами спровоцированный стресс,– уже откровенно издеваясь, продолжил Берт; он искренне любовался ее стремлением, ни на что не обращая внимания, добиться результата – лекарство должно быть выпито; – вы лжете! я вам ничего не рассказывала! – с визгливыми нотками, испуганно взорвалась медсестра; видимо, порядки в клинике были строги: тень белозубого витала и здесь; – а я непременно доложу вашему начальству, что вы вступили со мной в речевой контакт, вот так, – прищелкнув языком, засмеялся Берт и подумал, что со стороны он наверняка выглядит, как старый маразматик; "ничего, дошутишься, болван, вколет тебе ночью какую-нибудь гадость и лапки твои окоченеют, и все твои недошученные шутки червячки скушают..."; – вам не поверят! вы никто! пришелец! – склочно завизжала медсестра, не подумав о том, что у него нет возможности добраться до ее начальства; потом пик возбуждения прошел, она справилась с собой и снова сгенерировала основную идею: – вы должны принять лекарство.– и не подумаю,– с какой-то юношеской веселостью почти воскликнул он; подбежал к столику, схватил стаканчик и, подмигнув, произнес: – сейчас я вылью это зелье в горшок с этой зеленью, – на подоконнике жалко стояло некое чахлое растение, – и если к завтрашнему утру оно не загнется, может быть, я вам поверю, но это только – может быть, милочка,– последнее слово застало ее врасплох, она ошарашенно застыла на половине задуманного ею движения и с восковой неподвижностью проследила, как Берт медленно, по капле, вылил лекарство; – вы...– видимо, это было все, что допускала служебная этика; она и так уже распоясалась – назвала его "пришельцем"; у нее могут быть неприятности, в каждом месте в любой момент всегда найдется пара лишних и не всегда нужных глаз и ушей; она еще мгновение помедлила и пропала так же бесшумно, как вошла;

*

...я плыву в прохладной серовато-зеленой воде; плыву, медленно выбрасывая вперед то одну, то другую руку; плыву медленно, и со стороны может показаться, что я растягиваю удовольствие от заплыва, наслаждаясь волнистыми упругими объятиями воды, но мой заплыв происходит в полном одиночестве, со стороны смотреть совершенно некому, разве что рыбам, которым это категорически безразлично; оказывается, озеро огромное, и берега, поросшие лесом, синеют очень далеко, и впереди, и сзади, и сбоку, и синева их подернута сигаретной дымкой уходящего жаркого душного дня..........с каждым взмахом руки, с каждым размеренным движением, я понимаю, что приближаюсь к незнакомому берегу, но в то же время мне кажется, что расстояние не меняется, то ли я барахтаюсь на месте, то ли берег отплывает, как надувная лодка, и тогда между лопаток пробегает змеящийся холодок, принося усталость; я проплываю – или не проплываю – еще несколько метров, переворачиваюсь на спину, чтобы отдохнуть, и уже через минуту мне кажется, что я падаю в небо.........через некоторое время мне приходит в голову, что я плыву по самому длинному пути; меняю направление движения, туда, где берег, возможно, выступает вперед, навстречу – в этот момент нога чувствует какое-то мимолетное скользкое прикосновение, я инстинктивно поджимаю ногу, следующий гребок – и еще несколько водорослей, отдаленно напоминающих вымоченные лавровые ветви, петлями повисают на руке..........я плыву в остывающей воде, впрочем, нет, вода не остывает, просто солнце спряталось за лохматым островным лесом, и оранжево подглядывает оттуда, заливая небо расплавленным чугуном, плыть труднее, я все чаще отдыхаю на спине и с завистью провожаю взглядом одиноких ворон, которые неторопливо, словно издеваясь, пролетают надо мной в направлении берега.........опершись руками о песчаное дно, я медленно поднимаюсь и ватными шагами бреду по мелководью к берегу, наступая на острые раковины озерных устриц, а недалеко от воды, которая мелкой дрожью набегает на песок, мерцает странный костер – языков пламени не различить, но свечение расходится во все стороны равномерно и падает на шарообразные кусты орешника, расположенные вокруг, которые, кажется, парят в воздухе, словно привязанные к соснам невидимыми веревками воздушные шары, совершившие посадку возле сигнального костра..........остановившись на прибрежном песке, я глубоко вдыхаю и чувствую, как по спине сбегают капельки воды и щекочут кожу; я вижу, что у костра сидишь ты, низко опустив голову, так, что твои соломенные волосы колеблются под теплыми потоками воздуха, исходящими от огня, словно в замедленной киносъемке..........я подхожу к самому костру, и меня окутывает щекочущее тепло, словно шерстяное одеяло, наброшенное тренерами на лыжника после финиша изнурительной гонки, и тогда усталость окончательно просыпается во мне и стремительно охватывает все тело; я понимаю, что вряд ли смогу двигаться и, почти падая, сажусь на разогретую землю; неожиданно ты поднимаешь голову, пристально смотришь на меня своими великолепными глазами, спрятанными в шалаше волос, и, осторожно шевеля губами, с усмешкой, которой ты всегда скрываешь правду, скорее выдыхаешь, чем спрашиваешь: ну что, доказал?..........я молчу, но не потому что обиделся на твой вопрос, я элементарно не в состоянии разлепить губы, а ты сердито смотришь на меня, уже готовая обвинить в равнодушии; но мне кажется, что тебе безразлично мое состояние, словно ты не знаешь, что я проплыл такое огромное расстояние; все же я справляюсь с собой, одолеваю усталость и – чертова привычка – не уступать!– медленно шепчу: я сделал это не ради тебя; и тут, словно костры, возгораются твои зрачки и ты бросаешь: ты никогда ничего не делал ради меня!– о, я отлично знаю эту твою прохладную интонацию, которая созвучна обманчивому сентябрю: днем – жара, ночью – заморозок,– ты своенравно встаешь, и тьма ворохом цыганских юбок отплясывает вокруг тебя, расцвеченная искрами, и я, объятый привычной обреченностью, вижу, как ты театрально, с вызовом, уходишь туда, где уже с трудом угадываются мачты высоких сосен...

*

Потянулись бесконечные, опустошенные, убийственно одинаковые, как штампованные детали, дни; медсестра более не являлась; не появлялся никто; ежеутренне Берт подходил к дверям и проверял, не открыты ли они; но увы! под окном проползали змеи, оставляя на песке аккуратные волнистые следы, иногда поднимался ветер, который заметал эти следы, бросал горсти мелкого песка, и – иссеченное песчинками и оттого уже помутневшее – стекло отзывалось слабым звуком; дважды в день из потайного динамика исторгался предупреждающий сигнал, в стене разевалось отверстие, из которого, как в сказке, выезжала полочка со стоявшей на ней тарелкой; к несчастью, на этом сходство со сказкой кончалось: в тарелке всякий раз плескалась одна и та же мутноватая светло-коричневая жижа со странно знакомым запахом; разведенная биомасса? они унаследовали секрет ее производства и унифицировали питание, перестав уделять ему серьезное внимание? и тем не менее не стоит рисковать: вдруг они подсыпают в эту бурду что-то мерзкое, что может лишить его рассудка и присоединить к апатичным толпам, которые выползают из душевного коллапса только при сообщениях о новом рекорде; пока под матрацем есть плитки биомассы, можно чувствовать себя в относительной безопасности; и заодно задать им задачку – как мне удается в течение стольких дней обходиться без пищи; к тому же – на третий день после стычки с медсестрой растение, которое Берт угостил своим лекарством, увяло; увяло, черт возьми!!! можно прикинуться идиотом и настаивать, что в связи с гибелью трех веточек у меня есть основания им не верить; ха, только настаивать не перед кем! Берт игнорировал предлагаемую по звонку трапезу; он ждал, размышлял, придумывал ответы на возможные вопросы – убогое развлечение пленника; а внешне – жизнь сводилась к долгому стоянию у окна, к медленной ритмичной ходьбе вдоль стен, к периодическим посещениям узкого чуланчика в углу, где помещались удобства; вода из кранов шла теплая, даже слишком, и удручающе тонкой струйкой; только под утро она становилась немного прохладнее; ночами сквозь стекло доносились какие-то звуки, похожие на крики птиц; вероятно, птицы перестроились на ночной образ жизни; тишина вызвала сильное обострение слуха, и, когда он среди ночи доставал кубик биомассы и снимал фольгу, он опасливо вслушивался в ее тихий хруст, который казался грохотом; но еще ни разу он не услышал за дверьми звука шагов; звукоизоляция была на высоте; он ждал; он был уверен, что о нем не забыли, что они исподтишка наблюдают и тоже ждут – что он попытается предпринять; (хотя что можно предпринять в одиночной камере, кроме попытки самоубийства?); главное – убедить их, что он не стремится к активным действиям, усыпить их бдительность; но ведь нет же никакого мало-мальски приемлемого плана!

*

Однажды, когда он привычно стоял у окна, всматриваясь в безжизненное пространство через узкие щели жалюзи, что-то вдруг вывело его из состояния полузабытья (собственно, он даже не всматривался; просто его глазам был предложен пейзаж – пейзаж и отражался, фиксировался на дне глазных яблок); он почувствовал, что к его затылку, как равнодушный пистолет убийцы, приставлен чей-то взгляд; обернувшись, Берт увидел того самого, из центральной ложи; тот опять – или всегда?– был в белом костюме; на вид ему было лет сорок пять, энергичное, загорелое лицо (потому выделялись ярко крупные ровные зубы, которые обнажала улыбка, видимо, редко сходившая с лица), мощная, немного тяжеловатая челюсть и короткая сильная шея придавали ему сходство с боксером, готовым отразить любой удар, глаза были защищены легкими очками с затемнёнными стеклами в тонкой блестящей металлической оправе; конечно, он... м-м-м... очень рад видеть дорогого гостя из глубины времен в добром здравии; "ну уж рад, ври больше, удивляешься, небось, что бурдой не отравили, с голоду не свалился и даже не отощал; конечно, твоя кварцевая улыбка ослепительно демонстрирует размеры радости, но снайперский-то взгляд по-прежнему расчетлив и холоден, как замочная скважина; ну-ну, что ты еще там такого хорошего проблеешь? неужели вы что-то придумали? долговато думали... нервы придется зажать в кулаке: он опять мычать будет; буду считать количество "м" в каждой паузе, чтобы не войти в штопор раздражения..." вы прекрасно выглядите, Берт, правда, врачи (4м) сетуют, что вы отказываетесь принимать пищу; "это он называет пищей, ха-ха!" ах, не возникает потребности, что ж, очень может быть, очевидно, в ваши времена люди умели аккумулировать в себе большие запасы жизненной энергии; к сожалению, мы (Зм) за годы развития других ценностей утратили эти способности; да, да, конечно, очень жаль, но я не сомневаюсь, что вы поможете нашим (2м) ученым разобраться в этом вопросе (в улыбке появилось что-то угрожающее, так сквозь лицо красавицы-вампирши временами промелькивает облик старухи-монстра,– но это длится лишь мгновение); то есть как это – вас не лечат? не может такого быть, я лично (м) это лучшая наша клиника (Зм) единственная в своем роде, здесь опытнейшие специалисты; нет, что вы, упаси (м) боже, никто и не думал вас облучать, главное – тишина и покой, они и только они приводят (2м) человека в равновесие, возвращают к незыблемым (Зм) нравственным основам, позволяют острее и точнее чувствовать все происходящее; ну что вы, старина, наши нравственные основы были заложены еще вашими праотцами, не сомневайтесь, мы – достойные (4м) преемники; и вообще, уважаемый Берт, вы обладаете колоссальнейшим опытом, вы должны (2м) согласиться: это практически невозможно – спокойно, без внутреннего рефлекторного (2м) содрогания, воспринять то, что достигнуто несколькими поколениями, через жизнь которых вы так (3м) замечательно перескочили; все новое приходило в борьбе, в борьбе упорной и беспощадной, максималистов всегда хватало, и иногда приходилось действовать (3м) максимально строго; ведь в течение многих столетий людям (2м) вбивали в головы, что смысл жизни – в ее воспроизводстве для грядущих поколений, которые, в свою очередь, должны заниматься (2м) тем же самым, и люди уверовали в это, как в главную мировую истину, и покорно чахли в полумраке своих (3м) разобщенных коптилен; согласитесь, это непросто (2м) произвести гигантский переворот в сознании толпы, изменить соотношение значений сегодняшней (Зм) минуты и будущих тысячелетий для каждого; нам (2м) это стоило больших усилий; я имею в виду ту мыслящую часть населения, которая благородно, не щадя сил своих, неустанно боролась (2м) за то, чтобы каждый мог почувствовать вкус жизни, подержать в руках искрящееся мгновение, как реальное вознаграждение за труды, причем именно (3м) сейчас, а не потом, когда плоды его деяний будут пожинать и не слишком, быть может, достойные потомки, а сам он. в виде разобщенных (2м) молекул праха, будет странствовать по ветру; "вот это да! такую речь исторг! ах ты ж умница с хорошо вычищенными зубками! небось, неделю зубрил! молодец, все-таки осилил!" и никаких но! друг мой, зачем, ответьте мне, зачем в те далекие, овеянные поэзией времена придумали иллюстрированную сказочку про лабиринт? зачем нужно было постоянно (4м) преодолевать себя? вот и вы, несмотря на всю умудренность и искушенность, поддались на эту приманку и ушли в пещеру (4м) а что вы кому (2м) доказали? зачем вы принуждали себя искать глубину в аквариуме? и мы создали (2м) "Логово", мы остановили толпу на пороге лабиринта, это был почти социальный (3м) подвиг, но зато теперь любой мальчишка, умеющий читать только вывески на торговых улицах, скажет вам, что лабиринт – это просто скалы (2м) груда камней; "какой изумительный демагог! и ведь кто-то пишет для него отличные театральные монологи; толпа балдеет и, балдея, впитывает; результативность высочайшая! жуткая картинка – хитрый демагог отечески склоняется с амвона над вялоумной массой и в ответ – буря эмоций, полностью сметающая доводы разума"; вы говорите об этих дурацких рекордах? ах, друг мой, ведь людям свойственно и необходимо самовыражаться, искусство (2м) элитарно, заоблачно, недоступно, не все способны на глубокие сильные чувства или мудрое, вдумчивое их (Зм) понимание; в то же самое время – абсурдный рекорд (2м) одинаково удивляет всех: и умных, и глупцов, будьте уверены, это так, (Зм) слава богу, фантазия неистощима, и каждый понимает (3м) что достаточно лишь одного счастливого озарения – и он может стать причастным, (м) может пережить сладкий миг триумфа; вы говорите – время? а что такое время? оно (2м) нематериально, неощутимо; есть день, час, минута, миг сейчас, и это главное! когда думают о тысячелетиях, перестают (3м) ценить минуты, нет ничего страшнее переоценки значения времени; значительно важнее действие, результат (м) итог; каждый должен жить с полной отдачей и чувствовать полную отдачу от каждого мига; на нынешний момент это и есть (Зм) вершина жизни, которую мы стремимся достичь; вы появились эффектно, ничего не возразишь, антураж, двести лет, порывистость, убежденность, конечно, (2м) этот сопляк Кроум не смог бы устоять, хотя висел (2м) неплохо; но, к сожалению, вы пришли (м) не с той стороны, мы никак не можем допустить гальванизации мифа о лабиринте; после всего сказанного здесь, я полагаю, вы не станете отрицать, что в моих словах есть (2м) резон; – мне привелось пережить долгий период молчания и заточения, сначала – в лабиринте, а теперь – ив клинике, поэтому ваше пространное и очень страстное повествование обрушилось на меня, как информационный сель, безусловно, сразу трудно составить полную картину всех перемен, согласитесь, это трудно сделать, глядя в окно на пустыню и читая пресную газету,– уклончиво сказал Берт; он решил держать миролюбивый тон, хотя и позволил себе "сель",– мало ли как поведет себя этот мекающий интеллектуальный взломщик; по крайней мере, вербовка проводилась на головокружительной скорости; – естественно, туман (2м) не сразу рассеивается,– с ободряющим удовлетворением произнес белозубый (но в сумраке за очками леденело недоверие); – мне все понятно, просто, как после купания, нужно отряхнуться,– Берту вдруг по-стариковски стало страшно, что этот взвинченный прокламатор сиюминутных радостей неминуемо скроется за дверью, и в палате опять на неопределенное время разляжется бесцеремонная тишина; и в то же самое время нельзя было показать этот страх; он утешал себя, что все это элементарный дефицит речевого общения, ведь последний его разговор был со Стином (если не считать инцидент в "Логове"); это было сто сорок семь лет назад, то есть, конечно, три с половиной месяца назад, но все равно – это безумно давно, Стина уже нет; Берт внезапно даже позавидовал другу; "хотя, постой-ка... Стин?.. прекрасная мысль!"; – скажите, могу я посетить городское кладбище? здесь оставались мои друзья;-"главное – хоть на какое-то время выбраться отсюда, заточение морально подавляет; хоть взглядом окинуть город, во что он превратился, на первую экскурсию нечего строить серьезные планы, нужно убедить их в полной лояльности, на контакты необходимо время, чтобы внедриться; вдруг тут все такие маринованные, как эта медсестра? судя по его россказням, здесь всем изрядно затуманили головы; но почему я тогда внушаю опасность? или это досужий интерес? или мне вообще все только кажется?"; – кладбище? вы сентиментальны? впрочем, понятно (2м) возраст и одиночество вызвали воспоминания; ну что ж, пусть это будет (4м) кладбище, – что-то лукавое промелькнуло в его взгляде, – едем...