Текст книги "Лабиринт"

Автор книги: Юрий Касянич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

*

Биомассой его снабдил все тот же Стин; с приходом жары активность работы в Биоцентре стала затухать, как амплитуда колебаний маятника, и со временем превратилась в отбывание на месте, в патологическую формальность – раздутые ленивые лаборатории занимались нудными замерами экологических параметров ноосферы – эта работа была навязана волевым решением директора центра, который стоял у руля со дня основания (точнее говоря, принимал участие в зачатии) и считал себя отцом родным для всех без исключения сотрудников и, как следствие, полноправным автором всех разработок, (которые, конечно, придутся ему по вкусу, а уж тут губа была не дура); о директоре поговаривали, что влияние жары усилило проявление возрастных отклонений; по городу расползлась разветвленная сеть регистрационных пунктов, на каждом перекрестке стояла будка – сиреневый металлопластик с цветовой термочувствительностью, скошенные полувогнутые панели; будки чем-то напоминали изображенные в старых журналах и видеофильмах кабины комбайнов или авиалайнеров; на козырьках будок красовалась сочного морковного цвета эмблема "эко-эко", название пресловутой программы, захлестнувшей Биоцентр -"экономить экоресурсы"; в каждой учетной часовне унылая сотрудница, равнодушно молясь перед дисплеем, вводила информацию о количестве пешеходов и проезжающего транспорта, в магазинах строго подсчитывалось количество покупателей, в банях – количество моющихся; информация стекалась в кустовой вычислительный центр, где сотни операторов расчленяли, сливали и сортировали информацию, давая раскладку по часам суток; отчеты падали на столы, требовали подписей, согласований, резолюций, совещаний; вычислительные машины были изнурены, загнаны, как кони под вестовыми, энергоресурсы пылали ясным огнем во имя экономии экоресурсов; сочились слухи, что скоро начнут подсчитывать вдохи и выдохи, что планируется поголовная спирометрическая перепись населения, ибо якобы нужна мотивированная информация для технического задания по регенерации флоры, требовались новые штаты для учета расходования природного газа в жилых массивах и связанных с этим тепловых выбросов в городскую атмосферу, словом, налицо была яркая имитация кипучей деятельности,– кирпичи отчетов ложились на полки, полки росли к потолкам, словно возводились мощные бастионы, которые в один далеко не прекрасный момент полностью заслонили горизонт реальности; а болезненные, некабинетные проблемы промышленных выбросов, организация защитных и очистных систем пребывали в замороженном состоянии, даже методикой безотходной регенерации иссякающих запасов воды официально занимались лишь три человека, и то – их обзывали спиногрызами, поскольку в их тощих отчетах не было гигантских цифр и превышенных процентов (директор, полагая себя демократом, махал рукой и говаривал: "В семье не без урода" или, пребывая в благодушной предслезной эйфории от восторга самим собой, величаво изрекал: "Мы всегда за свободу научного творчества", приводя в пример этих же пресловутых "спиногрызов"); тем не менее в этих удушающих условиях энтузиасты не увяли, они по-прежнему – только теперь скрытно – вели фундаментальные исследования (благо, контроль был слабый), заняв позицию молчаливого отрицания в отношении экологического помешательства; и в итоге нескольких лет работы была получена фантастически энергоемкая биомасса; по сути, решился самый больной вопрос – обеспечение продовольствием, и будь в городе иная обстановка, пресса и телевидение разразились бы махровыми дифирамбами, разработчики сорвали бы главные премии года, но в условиях жары обнародование изобретения очевидно обрекло бы город и его обитателей на превращение в тупеющее, жующее стадо; и тогда в пригородном кемпинге на берегу бывшего озера, превратившегося в зияющую котловину, похожую на вытекшую глазницу, под видом пикника состоялось секретное совещание группы ученых (они называли себя оппозицией); были приняты все меры предосторожности: съезжались постепенно, регистрация под вымышленными именами в стиле древних триллеров; заведующий кемпингом был безмерно удивлен такому шальному наплыву отдыхающих и, по-мальчишески бренча ключами, открывал постаревшие от одиночества номера; в душный пыльный вечер, когда утомленный закатный ветер затих, рассыпавшись в сухой степной траве, оформилось решение – создать тайный запас биомассы на случай экстренной ситуации в городе, после чего установку размонтировать, упаковать для сверхдолгой консервации и отправить на хранение в специальные, в разных местах расположенные бункеры на обычных (для отвода всяких подозрений) складах, отмаркировав контейнеры надписью "Аккумуляторы. Срок хранения -150 лет"; доступ к складам биомассы должны иметь лишь определенные на совещании лица, реализация каждого кубика без согласования с группой – невозможна; Стин имел доступ к биомассе, и когда он доложил о предстоящем уходе Берта и необходимости обеспечить его биомассой, группа, не колеблясь, дала согласие – среди мыслящих еще оставались надежды на лабиринт.

*

Скоро в норе уже можно было идти, а не протискиваться на получетвереньках, от быстрой ходьбы становилось жарко, Берт отстегнул три верхние кнопки комбинезона; сердце его билось на удивление ровно, не учащая ритм перекачки крови – вот и дали себя знать последние десять лет регулярных беговых тренировок, когда он, покинув город, поселился в заброшенном сельском доме, лишь изредка – на обшарпанном, дешевом, вышедшем из моды электромобильчике, от которого требовалось лишь умение передвигаться,возвращаясь в шум улиц, чтобы отвезти в редакции свои очередные теоретические опусы, состричь гонорары, забрать рукописи для рецензий и приобрести месячный запас консервированной продукции; Стин называл его отшельником, добродушно посмеивался, но порою в его словах сквозила едва уловимая зависть; впереди защекотался неясный шум; неужели вода? по лицу и ладоням пробежало нервное предощущение влажного прикосновения падающей звенящей струи, вспомнились холодные бани, стиснутые стоны после прыжка в ледяной бассейн; нора оборвалась внезапно снова грот; на дно грота упало озеро, огромная неподвижная масса темного стекла, а с другого края переполненной озерной чаши вода срывалась куда-то вниз, судя по глухому гулу, внутренний колодец был глубоким; обломки породы сложились в нечто вроде старой, разрушенной лестницы, по которой, не торопясь, удалось спуститься к воде; перед тем, как погрузиться в озеро, руки замерли, унимая внутреннюю дрожь, словно любовную игру начать готовились; вода оказалась теплой, мягкой, ленивой, податливой, Берт присел на корточки, замер и стал чуть-чуть покачиваться из стороны в сторону – так иногда, врастая в ночь, сидят перед костром и, смежив веки, опускают затылок в теплые ладони воспоминаний; конечно, в темноте можно не закрывать глаза, но Берт зажмурился; все-таки есть же что-то в этом действии – закрывая глаза, отъединяешься от мира, оставаясь наедине с собой! привычка, ушедшая вместе с ним из той, световой жизни, не оставила его; и в самом деле, сколько лет прожито там, в городе – не сравнить с этими неделями в лабиринте; по таймеру шел тридцать второй день; он с наслаждением набрал полные горсти воды, бросил их в лицо и, затаившись, вслушался, как быстрые капли сбегают по щекам, щекотно запутываются в бороде; Берт впервые за дни путешествия внимательно ощупал свое лицо и удивился – такая борода никак не могла вырасти за месяц; он достал фонарь, снопом луча сделал на поверхности озера импровизированное зеркало и ахнул – его шикарные седые виски, неизменно вызывавшие почтительно заинтересованную реакцию молоденьких лаборанток в Биоцентре, потемнели, борода тоже не выдавала серебра, а лицо, лицо! таким он остался на фотографии тридцатилетней давности!!! чудеса... путь омоложения? обратное время существует? значит, можно вернуться в те годы, когда еще не было жары, когда еще не случилось землетрясение в горах, породившее этот лабиринт и изолировавшее город от остального мира, и попытаться выпрямить эволюционный изгиб? хотя сто пятьдесят лет... нет, это фантастика; нет; но вернуться хотя бы в те годы, когда молодость и надежды еще шаловливо плескали в лицо, словно волны, если плывешь от берега в час прибоя! неужели в лабиринте и взаправду кроется какая-то тайна? ого-го; Берт погасил зеркало и, откинувшись на шершавый выступ, вновь закрыл глаза, давая неожиданности всего увиденного освоиться в удивленном теле и сознании; так вот почему с каждым днем он ощущал в себе все больше энергии и оптимизма – оказывается, он шел вдоль временной оси в обратную сторону! однако, знания свои и опыт он не утратил, он по-прежнему помнил все, что происходило с ним, мог даже процитировать строки из рецензии, которую написал за полгода до ухода в лабиринт; в нем почти воплотилась извечная мечта людей – вернуться в молодость, обладая аккумулированным опытом, чтобы начать жизнь сначала, избежав допущенных ошибок; но ведь это возможно только здесь, в лабиринте, кому нужна его молодая мудрость и .энергия, она нужна там, во впадающем в социальную летаргию городе! Берт импульсивно вскочил, едва не сорвавшись в озеро, и чуть было не бросился в обратный путь (черт возьми, в самом деле, мальчишкой стал); нет-нет-нет, туда я наверняка возвращусь тем же стариком, так и не узнав всего; нет, нужно пройти весь путь, испытание нужно выдержать до конца; и он двинулся дальше в узкую расщелину над колодцем, оставляя за спиной мерцающие следы малиновой краски;

*

На третий день пути от озера он ощутил вибрацию под ногами; эпицентр близок? что прячется впереди? очередное озеро? сияющий колодец вознесения на небеси? где-то глубоко, в толще породы, ожил резкий скрежет, словно, фантастический исполин разминал суставы; и вдруг – толчок, неожиданный, как подножка; Берт упал, больно ушибив колено; жара все неистовей прижималась к лицу, на щеках созревали соленые ягоды пота; поднявшись, он уловил едва различимый свет впереди, красноватое мерцание; Берт испуганно подумал, что вернулся к одному из своих наскальных маячков; "неужели лабиринт, как леший, по-прежнему собирается кружить меня, испытывая терпение, сшибать с ног, не жалея меня и не желая расстаться с тайной, причем именно теперь, когда я чувствую, что разгадка где-то рядом?"; свет усиливался, но и напряжение в скомканном рукаве пещеры нарастало, скалы хрустели, и в их живом звучании была заключена мука и жажда высвобождения – так немой после многих дней лечения с гримасой страдания и боязни на лице пытается произнести обещанный звук; свет подступал, теперь он стал похожим на ясный прямоугольник, падающий в темный коридор из приоткрытой двери комнаты; это означало, что впереди поворот, и стоит его миновать, как свет хлынет в лицо во всю мощь, и Берт, заранее сощуривая глаза, готовился к встрече с ним; только бы не ослепило, думал он; волнение, да нет, натуральный мандраж – сердце колотилось в клетке ребер, словно баскетбольный мяч в тесной корзине; встревоженные мышцы на грани судороги болезненно вжимались в кости.

*

За поворотом высмотрелся пологий недлинный путь наверх, и оттуда, сверху, полыхнуло почти доменным жаром; ушел от жары к еще большей жаре? неужели лабиринт оказался блефом? камни стали горячими, гул достиг уровня шума на гоночной трассе с той лишь разницей, что здесь он был монотонным и почему-то не закладывал уши; подъем завершался овальным отверстием (вход в печь?), за которым и в котором был только свет,– псевдолуна в каменном небе; нора, в которой установили мощный театральный софит; Берт добрался до края норы, выпрямился и понял, что стоит над кратером; на всю длину взгляда перед ним клубилась, клокотала оранжевая масса, из которой непрерывно вырастали смерчи протуберанцев; сияние ее было сильным, режущим глаза; в ноздри ударил знакомый, однако еще не узнанный, странный сырой запах; Берт подумал, что теперь он сможет написать детскую сказку о том, где ночует солнце, и вдруг понял, что это запах крови; тяжелый, липкий запах, от которого покачнулось в голове; он вцепился пальцами в острый, горячий край разлома в стене; в это мгновение откуда-то со дна кратера стал нарастать шелест, который пронесся, как краткий сумасшедший порыв ветра перед грозой, и в том шелесте Берт различил или только почудилось? выдох, человеческий выдох облегчения: "Дош-ш-е-е-л..." галлюцинация? голос архангела? хлеб-соль у ворот вечного блаженства? и почему запах крови? тоже галлюцинация? или с ума схожу от одиночества и темноты глубокой? – кто здесь?– Берт с удивлением услышал через столько дней молчания собственный голос – шершавый от волнения, незнакомый, даже чем-то неприятный, как скрип давно не открывавшейся двери; он чувствовал – должно что-то произойти: чудо, катастрофа, нечто поразительно сверхъестественное или, наоборот, до оскомины знакомое; какую из немногих вечных парадигм выбрала сейчас судьба, чтобы развязать узелок его путешествия? и словно отвечая на его вопрос, клокочущая апельсиновая масса содрогнулась, и вновь повторилось рождение глубинного шелеста, который вырвался на поверхность, образовав на какую-то крошечную долю времени огромный прозрачный пузырь, лопнувший ответом: – время...

*

Конечно же, первым и самым резвым ростком в мозгу стала пробиваться мысль о хорошо задуманном и реализованном розыгрыше, аттракционе, но Берт подавил ее; значит, все происходящее – правда? время? время... время!!! в сознание посыпались обрывки воспоминаний о вялых, как цветы в забытой вазе, спорах в интеллигентских салонах города, где ленивые снобы и снобини, прижимая к разгоряченным щекам бокалы с ледяным тоником, толковали и свивали узлы проблем, связанные с жарой и эпохой безвременья; он припомнил и свою статью об угасании социальных процессов, которую зарыл редактор с трусливым взглядом мыши, и внезапно его озарило – тонкими, невидимыми ручейками время вытекло из города и, уплотнившись, скопилось в этой затаенной, далекой котловине; значит, субстанция времени все-таки существует! просто до сих пор ее не удалось уловить, выцедить, выжать из пространства... Стин сказал как-то: "Время покинуло нас, биомасса лишь продлит агонию, а в состоянии агонии разум вряд ли найдет в себе силы искать реальные пути спасения, это антигуманно – продлевать муки, биомасса должна быть забыта, погребена, останется ведомое немногим зерно знания"; и вот Берт здесь, он нашел Время и теперь нужно что-то предпринять, чтобы оно вернулось; ведь это убийственно мало – пройти такой трудный путь и лишь обрести знание; знания никогда не бывает достаточно, его необходимо обратить в действие; – идем со мною!– крикнул Берт в накаленный купол; глядя на жуткий танец протуберанцев, он понимал – Время возбуждено; самозаточение в лабиринте нестерпимо, бездействие никак не сообразуется с природой Времени, оно взорвется, вырвется и, разрушив скалы, ринется горячей искрящейся магмой на город, не оставляя ни следа, вычищая память о нем; на какие-то минуты гул затих, и было странно видеть непрерывно движущуюся, пульсирующую массу в пустой тишине, словно выключили звук; потом своды грота задрожали так сильно, что частая вибрация размыла четкие контуры изображения и отовсюду: из щелей, из магмы, с купола, запекшегося от длительной замкнутой жары,– стал испаряться голос Времени, плотно насыщая пространство (или это были мысли, направленные беспокойным сгустком Времени, которые сублимировались в сознании Берта, а ему казалось, что он слышит их?): – нет, ты вернешься один; ты вернешься и все расскажешь им; если они поймут и что-то изменится, может быть, еще случится прощение, иначе Время захлестнет город, всех, всех, но ты не страшись раствориться во Времени, это значит, что ты останешься в нем, а другие, не все, конечно, сгорят дотла... но ты и те, другие, сможете потом вернуться в какой-то иной мир, когда Время отпустит вас... в памяти всегда будут живы все, кто шел сюда, все, кто совершил попытку и погиб в пути, смотри... память Времени вечна..." и Берт увидел, как в дрожащих струйках восходящего воздуха длинной удаляющейся колонной по краю котловины двинулись полупрозрачные силуэты людей, некоторые из них были с заплечными мешками, иные держали в руках страховочные веревки – это были энтузиасты, нашедшие смерть в лабиринте; выходит, и до него люди стремились пройти лабиринтом до этого озера, но он оказался первым, кто достиг горячего берега и говорил со Временем; две волны – гордости и страха – взметнулись в душе Берта, он смотрел на сосредоточенную процессию теней и мысленно уже совершал обратный путь; никакого отдыха! без проволочек – возвращаться, город нужно спасти, город еще можно спасти, нельзя допустить, чтобы тысячелетний опыт и труд стали жертвой заблуждений нескольких поколений!; ого, как эмоции зашкаливают! пафос пенсионера, которому впрыснули гормональные препараты; псевдовысокий штиль и прямоугольные буквы на прямолинейных плакатах; притормози, Берт! вот еще! не будем трогать тормозную педаль; в конце концов, я здесь совершенно один – однее некуда, и, кроме меня самого, правду о том, что кипит в душе моей сейчас, не промолвит никто; я должен довести свою затею до какого-то результата, раз уж судьбе было угодно уберечь меня от случайностей на непростом пути к озеру Времени; это тот смысл, который наполнил мою угасающую жизнь новым светом; опять вознесся на трибуну? да, черт возьми, не учили меня говорить и думать по-другому; но сердце-то вложено в меня жизнью, и я хочу сохранить ее, сохранить и х жизни, что – моя жизнь без них?; – теперь ты знаешь тайну, иди...– тени истаяли, и к сводам грота простерлись щупальца протуберанцев, словно руки, поднявшиеся в прощальном приветствии.

*

Это – солнце; оно везде, объемно и тепло оно наступает там, за дверью, как волшебная сказка; кажется, что оно звенит – или это воздух звенит от радости пробуждения? это – гладкая белая дверь, всего лишь на одно нажатие ручки отделяющая меня от того, невероятного, что случится в этот новый, уже начинающий сбываться день; крошечный приотвор двери – и вспенивается белая щель, вертикальная полоса света, как стремительный мазок кистью; блестевшая до этого дверь мгновенно гаснет, как золотой песок сереет от быстро набежавшей тучи; покрывало сумрака, хозяйски развешанное в комнате, тут же съеживается и его тающие облачки ныряют в мои темно-карие зрачки; вокруг становится светло, острые пылинки кипят, касаясь солнечных спиц; и только на дне глаз, как в тихих, отражающих плачи ив, омутах, еще темно, но эта темнота, не успев стать тайною, рассеивается, как пелена летнего тумана над густым заливным, изумительно пахнущим лугом; боже мой, я все это помню – мне четыре года и я, проснувшись, раньше всех в этой уютно и загадочно поскрипывающей даче, стою на пороге, встречая солнце, и у ног моих на ступеньках крыльца, отражая свет бирюзовыми каплями глаз, сидят чуткие, как антенны, стрекозы, готовые в любое мое неосторожное мгновение сорваться с места, прошив воздух целлофановым хрустом; но я медлю и учусь у них замиранью; для меня жизнь – пока еще – это день, огромно простирающийся от зажмуренного пробуждения, прикоснувшись щекой к прохладному пятнышку слюны на подушке, и до поразительного по неожиданности (как в пьесе Шумана) засыпания, когда ноги, посвятившие сему дню все свои отчаянные побеги, еще продолжают гнаться за секретами по зовущим тропинкам под высокие, грозные, как средневековые замки из книжек о рыцарях, зонтики борщовника; когда голова уже плавает в облаке подушки; до последнего – перед отлетом сознания, до последнего – почему-то светлого, как белая сирень в сумерках,– прикосновения материнской руки к моему лбу; для меня жизнь – пока еще – дар; воздушный шар дня, ниточку которого рассвет намотал мне на палец; поднимается он надо мной, непрерывно наполняясь светом, увеличиваясь в размерах, и я удивленно понимаю, что мой взгляд тоже учится охватывать более в этом бесконечном, словно песни кузнечиков, мире; и я замечаю, как внизу, в рваном, опадающем, как проколотая надувная игрушка, тумане, скрытый по грудь травами и белой, недолговечно парящей водой, к опушке чубатого соснового леса проходит лось, внимательно и невозмутимо пронося крылатую конструкцию своих рогов; он идет по излюбленной им тропе, я всякий раз вижу его, если просыпаюсь на восходе – он идет с водопоя, от охряного берега, где щедро рассыпаны монеты его следов; он идет от озера, в которое давным-давно ушло купаться и уже не вернулось мое детство...

*

Время – это кровь бытия; пронизанное током времени, все сущее проходит отведенный ему большой или малый срок, а в отсутствие времени – чахнет, распадается, умирает, как ребенок в чреве матери, передавивший жизнетворящую пуповину; остановить время – не означает продлить жизнь, напротив – лишить себя шанса продлить ее; время обмануть нельзя; как ни гениальны в своей фантастической дерзости выкладки ученых о замедлении времени, которое до сих пор существовало для исчезающе малых масс, ни одному человеку еще не удалось испытать на себе воздействие этого эффекта (фантасты не в счет!), и неизвестно еще, какими нравственными последствиями начинен он, этот эффект; человек никогда не сможет ни отстать, ни убежать от своего положения на оси времени, но нет гибельнее вести, чем знание о том, что испарилось социальное время; это не предупреждение, это уже вердикт; ошеломленный разум Берта рисовал страшные необратимые картины оранжевого вторжения, потопа, последнего потопа в истории, когда Время, сотрясая лабиринт, хлынет на город, чтобы начать отсчет последних мгновений его существования; возвращению не было альтернативы, и, даже не успев опереться на мысль о том, что, быть может, стоило, обретя молодость и силы, совершив невероятное путешествие вдоль временной оси обратно,– быть может,– стоило остаться здесь, в глухом, недоступном рукаве бытия, грея себя надеждой по-другому прожить годы, сброшенные в лабиринте, быть может, нужно было присоединиться к процессии теней, скрывшейся на той стороне котловины, где могла оказаться совершенно иная, куда более привлекательная жизнь; не позволив себе ни единой мысли, способной стать причиной его задержки над озером Времени, Берт с лихой, почти юношеской поспешностью стал спускаться, вглядываясь в мерцание оставленного им маячка; фонарь! есть же фонарь! повороты, расщелины, острые выступы в скалах теперь он не выключал фонарь, расточительно освещая дорогу, чтобы ускорить свое возвращение; таймер показывал, что путь до озера Времени уместился в сорок дней, следовательно, возвращение будет примерно в полтора раза быстрее, ведь маршрут обозначен,– стало быть, впереди еще месяц пути; заряд одной аккумуляторной батареи рассчитан на два года непрерывной работы, биомассы тоже хватило бы на долгие годы карстовых скитаний теперь экономия ни к чему! возбужденное сердце безумной рысью копытило грудь Берта.

*

Преломляя сильные лучи света, в стенах невообразимыми красками сверкали кристаллы – освещенная, пещера выглядела сказочной, пугающе красивой; тень Берта, образованная отраженным светом, касаясь стен, то убегала вперед, то пряталась позади; вот уже и озеро; Берт выбрался из норы и отогнал тьму фонарем, рассыпая крупу света по невозмутимой поверхности воды, которая, как кожа при ознобе, покрылась мельчайшими пупырышками от непривычного ощущения освещенности; На мгновение Берт задержался и наклонился к воде, световой конус вновь образовал зеркало – да, еще молод, в лице еще не поселились тени равнодушия и разочарования; и на какую-то долю секунды в нем опять промелькнула мысль – предательская искра – остаться, вчувствоваться во вновь обретенную молодость, отдаться во власть размышлений, которые будет неустанно охранять бдительная тишина: биомассы предостаточно, еще возможны целые годы жизни, и какая разница отшельничать ли в сельской хибаре за городом, гоняя скорпионов, изнывая от жары и имея малопродуктивный шанс временами окунаться в быстрораздражающий ритм пыльного города или – блаженствовать в лабиринте среди неповторимой немой красоты камней над черным озером, беспредельное спокойствие которого давало возможность ощутить его глубину, попытаться осознать непостигнутые глубины в себе самом, и наконец – просто успеть подумать о том, на что в той жизни, куда он так целеустремленно возвращался, никогда не хватало лет и минут; ведь в душе каждого человека непременно живет мечта – хотя бы ненадолго укрыться от привычных дел, сбежать из системы координат, к которой привинчен острыми шурупами образа жизни, определенного самим и обстоятельствами, уединиться так, чтобы: вышел из дверей – и навстречу вода, и никаких посредников, только ты и природа; пускай здесь нет солнца, неба, щебета птиц, шелеста листьев, зато есть удивительный потусторонний шанс – остановить мгновение! как сладок соблазн! ого, секунда слабости подзатянулась! он даже улыбнулся, чего не случалось с ним давно; тело после стольких дней непрерывного движения заныло, предвидя возможность расслабления; в самом деле – зачем он так изнурительно гнал себя по коварному лабиринту, пришпоривая свое тренированное тело, словно жеребца во время стипль-чеза, не зная ни минуты покоя от пронизывающей сердце тревоги за большой город, оставшийся под куполом отупляющей жары; ведь он нимало не имел представления о том, что нынче происходит там, где остались тысячи людей, с каждым днем все более жадно желавших удовлетворения своих, разрастающихся, как метастазы, потребностей; зачем? зачем спасать тех, крепости разума которых выдержат и атаку, и осаду, не добьешься никакими уловками, не докричишься, хоть сгори на площади в присутствии тысяч; они и не отяготятся попыткой понять смысл твоего самосожжения, а лишь, усмехнувшись, махнут рукой и скажут, что это перекос сознания и каждый сходит с ума по-своему; и ты умрешь, признав собственное бессилие перед угоревшим социумом, и твой пепел ветры вплетут в косы неба; и в это мгновение, словно ответ, в раковины его ушей стал спирально вкатываться нарастающий рокот (или это нервы, напряженные до предела, загудели, как высоковольтные провода? или это кровь, в бешеном ритме перекачиваясь через шлюзы сердца, сигнализировала о своем давлении?); рокот усиливался, приближался, словно шум прибоя, посылаемый океаном, который от нетерпения вышел из берегов; минута слабости миновала – он понял, что даже наедине с собой он не имеет права уподобиться тем, ради кого ушел в лабиринт, ибо на чашу судьбы брошено главное – жизнь, и как бы ему ни хотелось вызвать жалость к себе (а в отсутствие зрительного зала этот миг недолог), нужно использовать шанс, данный ему озером Времени, которое отворило свою тайну; он понял наконец, не уголком сознания, не усилием воли, а всем своим потрясенным существом, что ушел для того, чтобы вернуться; теперь, когда независимо от его желания или нежелания осыпалась шелуха поверхностных мотивировок и причин, он яснее, чем когда-либо, увидел смысл своего поступка; он должен, потому что действие начинается с крошечного движения, горный обвал стартует и одним покатившимся вниз камешком, и коль скоро судьбе было угодно разложить роковой пасьянс таким образом, что его карта оказалась важной, он должен сделать то, что в данный момент императивно требовало бытие, пока оно не завершилось; постижение долга и делает человека свободным от мелких предубеждений, сомнений и соблазнов, и придает силы, и разжигает сигнальные костры надежды; именно постижение долга возвращает в человека человека.

*

И он стремительно пошел, следуя обратной цепочке светившихся во тьме маячков, сглатывая взглядом фантастические карстовые красоты, как на бегу сглатывают слюну усталым шершавым горлом; дни без неба и солнца смешались, слились в одно непрерывное векторное движение вперед; лишь крошечные, кратковременные передышки – прижаться утомленной спиной, отягощенной рюкзаком, к стене пещеры, закрыть глаза, утишить аллюр сердца, стараясь обесточить тело и душу,– как молнией, ударяя в высокое дерево, обесточивается черно-лиловая опухоль дождевой тучи,– очистить неисчислимые архивы сознания, которые восстановятся, как только он двинется вперед; лишь нокаутирующий сон, когда мускулы и мозг моментально забывают о движении, о цели, когда, как неотвратимая лавина, которой сделал подножку оттаявший пласт снега, накатывается желание спать; передышки участились; Берт физически ощущал, как заполняется возвращающимися годами его еще недавно по-молодому энергичное тело; (каждый час пути означал прибавление месяца или двух?); дыхание густело, шум выдохов уже рождал эхо, годы шли ему навстречу, сливаясь с ним; но это не была дружеская, радостная встреча; было что-то фатальное в том, как тяжелел рюкзак, словно годы плотно .укладывались в него.

*

Сноп света неожиданно уперся в преграду; удивившись, Берт погасил фонарь и оглянулся – далеко позади него, в конце прямого участка пещеры, лучился последний маячок; нет, ошибки не могло быть, он возвращался по своим следам; видимо, за время его путешествия вглубь лабиринта кто-то проследовал его же маршрутом и с непонятной целью перекрыл основной рукав; преграда состояла из плотно пригнанных друг к другу пластмассовых прямоугольных контейнеров; вверху еще оставалась щель между потолком пещеры и последним контейнером – нужно карабкаться наверх; Берт пошарил световой рукой по каменным складкам, выбирая в стене уступы, чтобы подобраться к щели; стены походили на свисающие бугристые огромные шкуры диковинных животных; наконец-то ему пригодились принадлежности спелеологов, которые он обреченно таскал все это время! он крепко вбил в стену, постепенно взбираясь, несколько скоб и вскоре, оттолкнувшись от последней скобы, грузно перевалился на загрохотавшую крышку верхнего контейнера; дальше пришлось ползти; извилистый рукав на большом протяжении был превращен в непонятный склад; судя по быстро гаснущему грохоту, который возникал под толчками его локтей, коленей и ботинок, контейнеры были чем-то заполнены; Берт опасался, что не разглядит свой очередной наскальный знак, который должен был светиться где-то значительно ниже уровня, где он находился в данный момент; но потом он успокоил себя – обратный путь – единственный и именно тот, что он проделал вглубь; значит, выход уже недалеко, раз появились опознавательные знаки присутствия людей, хотя бы в виде этого загадочного хранилища; временами промежуток между скалой и контейнером сужался до пугающе малых размеров, и Берту приходилось снимать рюкзак и тащить его за собой; мышцы наливались свинцом прибывающего времени, требуя отдыха; даже прощаясь, лабиринт устроил ему испытание!