Текст книги "Нежданно-негаданно"

Автор книги: Юрий Ермолаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава тринадцатая. Рыцари

Не успел я отпереть дедушкиным ключом дверь, как явился Женька-задира. Я даже в сторону отскочил. До того он неожиданно вырос.

– Не бойся, – осклабился Женька и спросил: – Ты чего не сел с нами?

Вот те раз! Забыл он, что ли, что всю скамейку для себя и девчонок занял.

Я промолчал, а Женька вдруг захохотал, как ненормальный:

– Ну и чудак ты! «Какая сегодня хорошая погода, не правда ли?» Ты что, поговорить с девчонками захотел?

– Вот ещё, очень нужно! – заливаясь краской, отрезал я.

– Ясно, захотел, вон как зарумянился, – добродушно сказал Женька и затоптался на одном месте так, точно хотел у меня что-то выпросить.

– Тайну не растреплешь? – неожиданно спросил он.

– Боишься, так не доверяй, – сказал я независимо.

Это понравилось Женьке. Он вздохнул и произнёс задумчивым шёпотом:

– Подружиться мне с ней охота как следует.

– С Викой? – спросил я с замиранием.

– Нет, с Веркой, – нежно протянул своим грубым голосом Женька.

– Чего это ты? – радостно и вместе с тем недоуменно воскликнул я. – Она ведь курносая и смеётся всё время.

– Вот и здорово, что смеётся, – пробасил Женька и сам засмеялся. – Я люблю весёлых. Давай подружимся с ними! Чтоб даже после лета друг другу письма писать.

– Это ты здорово придумал, – обрадовался я и распределил: – Ты будешь Вере писать, а я – Вике.

Женька посмотрел в сторону их дома и воскликнул:

– Вон они вышли! Айда к ним!

– Нельзя мне, – начал отказываться я, хотя очень хотел подойти к Вике, – скоро дедушка придёт, а у меня ещё обед не готов.

– Успеешь ты обед сварить! – закричал на меня Женька. – Купишь в сельпо вермишелевый суп и в один момент сваришь. Я тебе свой секрет доверил, а ты помочь не хочешь. Это же не по-товарищески.

– Ладно, идём, – согласился я.

Мы перебежали широкую деревенскую улицу и подошли к изгороди тёти Клавиного дома. Тётя Клава сидела с Павлушкой на лавочке, а Вика с Верочкой вешали на перекладину качели.

– Раскачать вас? – вызвался Женька.

Вместо ответа Верочка, поглядев на нас, принялась что-то шептать Вике, и они обе, как тогда в магазине, начали смеяться, будто произошло что-то невероятно весёлое или они вместо нас увидели каких-нибудь размалёванных клоунов.

Я повернулся и пошёл к себе.

– Куда ты? – окликнул меня Женька.

– Ну их! – кивнул я на девчонок. – Только и знают, что хихикают.

– А на болоте, которое в лесу, лилии растут, – ни с того ни с сего объявила Верочка.

– Пошли нарвём, – позвал их Женька.

– До них не дотянешься, – сказала Вика, – увязнуть можно.

– Мы с Мошкиным куда хотите дотянемся! – лихо заявил Женька.

– С кем? – прищурив глаза, насмешливо переспросила Вика.

– С ним вот, – сказал про меня Женька, – его фамилия Мошкин.

Девочки посмотрели на меня и вдруг засмеялись так, точно их стали щекотать. Я знал, что обижаться нельзя, а то потом ещё хуже засмеют, и потому улыбнулся через силу и сказал:

– Ещё смешнее фамилии бывают. Вот у нас в школьную стенгазету заметки пишут Ложкин, Плошкин и Добавкин.

– Ну да! – воскликнула Верочка и прямо зашлась от смеха.

Женька тоже громко засмеялся. Ясно для чего: чтобы Веру поддержать.

А Вика очень правильно сообразила:

– Это, наверное, не настоящие фамилии, а специально для смеха придуманные.

Тут она оторвалась от качелей и, схватив за руку сестру, побежала с ней к лесу. Мы переглянулись и припустились за ними.

– Девочки, недолго! Скоро ужинать! – нёсся нам вслед зычный голос тёти Клавы.

Мы догнали девчонок, и все вместе пошли тише.

Женька незаметно толкнул меня в бок и сказал:

– Мы ведь с Мошкиным ответственные за лес. Браконьеров выслеживаем.

– Да, – поддержал я Женьку. – Если поймаем кого – не поздоровится.

Мы прошли к болоту. На нём росли не лилии, а большие жёлтые купавки. И само болото оказалось не болотом, а заросшим осокой обмелевшим прудком.

– Это же большая куриная слепота, а совсем не лилии, – сказал я.

Но девчонки решили, что я испугался лезть за цветами, и Верочка ехидно сморщилась.

Женька поднял какую-то длинную хворостину и притянул ею к берегу кустик купавок. Он кинул их Вере, но цветы поймала более проворная Вика и тут же начала их нюхать и разглядывать, как какую-нибудь диковину.

– Какая красота! – сказала она. – А пахнут как!

По-моему, ничего красивого в этих жёлтых цветах не было. Бутоны у них маленькие, а лепестки совсем крохотные, и пахли они болотом. Но я всё равно закричал, как ненормальный:

– Я сейчас таких сто штук нарву!

Мне пришла в голову великолепная мысль: залезть на высокую ветлу, которая росла у берега прудка, нагнуться с ней к купавкам и нарвать их. Я так и сделал. Правда, я не знал, что ветла такая гибкая. Она склонилась подо мной до самой воды. И у меня сразу намокли тапочки.

– Я к тебе лезу. Вместе больше нарвём! – крикнул мне Женька. Он, наверное, очень жалел, что мысль нарвать купавки с помощью ветлы пришла в голову мне, а не ему.

Он ступил на ствол, сделал, держась за ветки, два шага и погрузил меня в воду почти до колен.

– Ой! – вскрикнули на берегу девчонки.

– Лезь обратно! – закричал я, забыв всякое геройство. – Вода ледянющая!

Женька начал поворачиваться на ветле точно медведь, она не выдержала и надломилась. Женька тотчас спрыгнул на берег, а я, держа в одной руке купавки, а другой цепляясь за ветки, очень быстро выкарабкался из прудка. Я думал, девчонки скажут мне за букет спасибо, а Вика даже не взглянула на него.

– Хорошо же вы лес охраняете! – всплеснула она руками. – Такое дерево сломали!

Нам с Женькой стало неловко. И зачем он сказал, что мы лесные защитники?

– Давайте поднимем его и перевяжем ствол, – предложил я.

Мы принялись тянуть ветлу из воды. Это было нелегко. Листья на её ветках намокли и стали очень тяжёлыми. Кроме того, поднимали мы её ствол не сверху, а с корней. Верхушка была в воде. Это тоже гораздо труднее. Наконец нам всё-таки удалось поднять ствол. Теперь нужно было крепко перетянуть его верёвкой или тряпками. Но ни того, ни другого у нас не было.

– Бегите за верёвкой домой, – сказал сестрёнкам Женька.

– Проволоку ещё принесите! Мы ствол проволокой обкрутим, чтоб крепче было! – крикнул им вдогонку я.

Девчонки скрылись за кустами, и Женька сказал мне:

– Давай держать ветлу по очереди. Ты – пока не сосчитаешь до ста, а я – до ста двадцати.

– Это почему же ты на двадцать больше?

– Я ж сильнее, – возразил Женька. – Таких, как ты, мне трёх на одного надо.

– Ну и держи тогда ветлу до трёхсот, – сказал я и без предупреждения отошёл от ствола, который подпирал плечом.

– Ты что?! – закричал Женька. – Держи скорей!

Но было уже поздно. Ветла свалилась в пруд моментально. Женька даже не успел отдёрнуть руку и защемил палец. На нём сразу вздулась чёрная бородавка.

– Балда! – рассердился он на меня. – Как дам вот! Что теперь делать-то?

– Поднимать, – сказал я, – чего ж ещё…

– Погоди, – остановил меня Женька, растирая палец. – Если они принесут проволоку, мы зацепим ею ветлу за макушку и в момент поднимем.

Мы присели на два трухлявых пенька. Я вздохнул и сказал:

– Дались этим девчонкам лилии! Не полезли бы мы за ними, так дерево не сломали бы. Вечно они нам жизнь портят.

Мы помолчали. Прошло, наверное, с полчаса, а девчонки всё не возвращались.

– Чего это они? – забеспокоился Женька.

– Копуши, ясное дело. Пока-то всё найдут… – сказал я и обрадовался: – Гляди, проволока торчит!

У берега в самом деле торчал из воды кончик ржавой проволоки. Мы дёрнули за него и выволокли проволоку метров в пять длиной.

– Вот это удача! – Женька загнул проволоку на конце, и мы стали подтягивать ею к себе макушку ветлы.

Вскоре ветла оказалась в том же положении, в каком была до падения.

– Я буду держать, а ты перевязывай ствол, – сказал я Женьке.

– Погоди. Надо ещё щепку найти, а то проволокой всю кору сдерём.

Женька приложил к стволу в месте надлома несколько прутиков и принялся затягивать ствол проволокой. Орудовал он ловко и сильно, несмотря на свой больной палец. Женька даже напомнил мне хирурга, который вправлял мне ключицу, когда я упал с горы на лыжах и вывихнул её.

Наконец всё было в порядке. Ствол снова держал ветлу. Но Женька не велел мне отходить от него до тех пор, пока не нашёл рогатую палку. Он воткнул её в землю, и рогатина стала поддерживать развесистые ветки. Теперь мы могли спокойно уходить.

– Если они убежали от нас и качаются на качелях, я с ними больше не дружу! – решительно заявил Женька.

– И я тоже, – согласился я. – Разве друзья так поступают?

Мы пошли домой и очень обрадовались, когда узнали, что сёстры не виноваты. Они всеми силами старались уговорить тётю Клаву отпустить их к нам, но та ничего не хотела слушать. Только твердила:

– Уже поздно! Пора ужинать.

– Ужинать?! – схватился я за голову. – А у меня ещё обед не приготовлен.

Глава четырнадцатая. Анна Кирилловна

По тому, как аккуратно была закрыта на щеколду калитка, я догадался, что дед уже дома. Чтобы он не сделал мне замечание, я нарочно громко прошуршал на крыльце ногами о половик. Будто грязь счищаю. Только после этого вошёл в горницу. Дед сидел у окна и не обратил на меня никакого внимания. Что это с ним? Ведь он так любит делать замечания. А сейчас мне можно было прочитать целую лекцию. Должно быть, рассердился, что я ничего не приготовил поесть. Ну и пусть сердится! В конце концов, я ему не домашняя работница, а отдыхающий после болезни гость. К тому же у меня каникулы.

– Сбегай, Пётр, к Анне Кирилловне, – неожиданно тихо попросил дед. – Может, она даст чего…

– Чего? – не понял я.

– Настой какой из травы. Простыл я, должно.

– Ну вот, крепился, крепился и свалился, – пошутил я, вспомнив, что дедушка ничем, кроме ранения, ещё не болел. – Я лучше в аптеку сгоняю. От простуды аспирин хорошо.

– Нет, ты к ней сходи. Её настои мне завсегда помогают, – не соглашался со мной дед.

Деньги он жалеет, что ли?

– А кто она такая? – спросил я. – Где живёт?

– Да рядом, аккурат напротив сельпо, – кивнул головой дед.

«Значит, травница – это бабка в чёрном», – сообразил я.

Идти к ней мне не хотелось, но что поделаешь, если надо.

Ох и невезучий я человек! Всякий раз, когда проходил мимо избы бабки Анны, она сидела на лавочке перед домом. Но тогда она мне была не нужна. А сейчас нужна и не сидит. Может, и дома нет.

Вошёл я в сени и сразу почувствовал, как пахнет сухими травами. Точно зарыл голову в копну с сеном. Отворил дверь – и в горнице тоже. Куда ни посмотришь, всюду пучки травы висят. Тут и иван-чай, и кашка, и дурман-трава. Мне про них на сенокосе дед Аким объяснял. Даже на иконе пучок ромашек лежал. Только не полевых, а с жёлтыми лепестками, которые вдоль проезжих дорог растут. А бабки нет. Заглянул я на «чистую половину» и замер. Бабка Анна стояла там на коленях перед большой иконой с лампадкой и отвешивала ей поклоны так низко, что я даже услышал стук лба о половицу.

– Услышь меня, господи, услышь и прости грешного раба твоего… – бормотала себе под нос бабка и крестилась.

Я решил уйти. Подожду, когда она выйдет на крыльцо. Шагнул назад и задел пустое ведро. Оно как громыхнёт дужкой.

– И кто там? – спросила старуха и выскочила ко мне, напуганная и злая.

Я сказал, что меня прислал дед с просьбой. А с какой, не успел. Старуха меня перебила:

– Чего ж он сам не наведался?

– Простудился, – ответил я и хотел попросить бабку дать какого-нибудь настоя от простуды, но она вдруг всплеснула своими высохшими руками, отмахнулась от меня и, глядя на икону, на которой лежали ромашки, зашептала, крестясь:

– Не дай, пресвятой угодник, рабу твоему Николаю преставиться… Повремени, господи! Нужен он ещё тут на земле нам, грешным…

Бабка ещё раз перекрестилась и уже совсем другим, сварливым голосом обрушилась на моего деда:

– Допрыгался, баламут! Сколько раз упреждала: отработал своё, уймись! Нет-таки! Стемна дотемна по полям и лесам шастает. И всё на обчественных началах…

Это для меня было новостью. Я был уверен, что дед работает из-за денег.

Бабка вдруг подошла ко мне и провела по моей голове своей загрубевшей от работы ладонью. Ну и шершавая она, я даже поёжился. А бабка сказала мне совсем тихо, просительно:

– Ты, дитятко, уважай деда… Твой дед всю жисть о людях заботился. Не упомню я, когда он на своём веку отдыхал. А уж задиристый какой молодой-то был! И-и-и, дитятко, чуть где углядит непорядок, не уймётся, покеда всё не наладит. Всю жисть такой. Уставится на виноватого, сузит свои глаза, точно бритвы калёные, тому и деваться некуда…

Это она точно сказала: глаза у деда как лезвия. А сама бабка хоть и сердилась, глаза её подобрели, и морщины на лице стали не такими глубокими. И вдруг из её глаз потекли слёзы.

– Когда о моём Ванюшеньке плохая весть пришла, дед твой только из госпиталя пришёл. Раны ещо не зажили, а в район всё одно со мной ходил. Выяснить пробовал, как такое несчастье с Ванюшей-то приключилось… Заступник он мой первый.

Бабка утёрла передником глаза и полезла в погреб за снадобьем от простуды.

– Попьёт дед налганного корня на меду, и полегчает, – проговорила она, исчезая в тёмной яме, точно баба-яга в своей избушке на курьих ножках.

«Калганный корень». Я тут же вспомнил наказ Павлика. Сейчас, конечно, не время, но как-нибудь я спрошу у бабки, где его выкопать.

Старуха вылезла из погреба с тёмной запотевшей бутылкой. Но мне её не отдала. Она долго протирала бутылку тряпкой, потом поднесла к иконе с изображением старца с длинной белой бородой и что-то пошептала над ней. Только после этого я получил бутылку.

– Упреди деда, что наведаюсь к ему поутру.

Бабка Анна проводила меня до калитки. Я обернулся, чтобы поблагодарить её, но осекся. Лицо старухи стало опять злым и застывшим. Глаза потухли, точно в них выключили свет, а на лбу и щеках снова залегли глубокие морщины. Такую суровую, похожую на колдунью бабку я боялся.

– Спасибо, – сказал я одними губами и побежал домой.

А интересно, что случилось с бабкиным сыном и почему мой дед выяснял это?

Глава пятнадцатая. Мой дед

Ушёл я от бабки Анны и так обрадовался, точно из омута вынырнул. Меня даже смех одолел, как она об пол головой билась. Я не выдержал и сказал деду:

– Не изба у неё, а настоящая молельня. И кому она молится? Всем известно, что бога выдумали. За небом космос, а не рай.

– А ты, оказывается, шибко учёный, – недовольным голосом сказал дед.

Я удивился. Мне казалось, что дед безбожник, чего же он тогда защищает её? Неужели и он верующий? Вот это новость. Но мне не хотелось выяснять, верит ли мой дед в бога, и я сказал:

– До учёного мне ещё далеко. Пока я только в пятый класс перешёл.

– А бабушка Анна и трёх не кончила… – вздохнул дед. То ли оттого, что ему стало жалко малограмотную бабку, то ли у него заныла поясница, которую он гладил рукой.

– Что же она дальше не училась? – спросил я.

– Отец не пустил, – ответил дед. – Пришли мы, помню, к нему… Я тогда уже комсомольцем был, а она только во второй класс ходила. Крутой мужик был! «Не ваша, сказал, забота». Попытались мы ему растолковать, что Советская власть всех, даже стариков, грамоте обучает, – не помогло. Выгнал нас и Анну прибил. Ну, а как девкой стала, какое ученье. Замуж рано отдали. Трёх сыновей вырастила, и все на войне погибли. – Дед помолчал, вздохнул и договорил: – С последним столько горя хлебнула, всю жизнь не вычерпает…

Я насторожился. Может, сейчас дед объяснит, что означали слова бабки: «Такое несчастье с Ванюшенькой-то приключилось…» Но дед, вместо того чтобы рассказывать дальше, начал разбирать себе постель. Неужели на этом весь наш разговор кончится?

– А что с её последним сыном случилось? – осторожно спросил я.

– Самим бы узнать, да дознаться не у кого, – ответил дед и сказал самому себе: – Много ещё война загадок нам оставила.

Я тут же зацепился за эту фразу:

– Зимой к нам на пионерский сбор один военный приходил. Он рассказывал, как пропал без вести, а потом объявился. Его уже все погибшим считали, а он, оказывается, очень долго выходил из окружения. – Этим я как будто немножко расшевелил деда.

– В войну солдат без вести тьма-тьмущая пропала, – сказал он и выпил стакан бабкиного настоя.

Нет, совсем я его не расшевелил. Он уже одеяло на голову натянул.

– А почему Анна Кирилловна со своим сыном горя хлебнула? – спросил я напрямик, отчаявшись в своих дипломатических способностях.

Дед подоткнул под себя одеяло, положил повыше подушку и вдруг объявил довольно сухо:

– Разговор этот не для забавы.

Этим он меня ужасно огорошил. Я даже растерялся.

– А я всерьёз интересуюсь, – не зная, что ответить, сказал я.

Дед молчал. И я перестал его спрашивать. Если не верит, так пусть не рассказывает. Тоже мне тайна! Я и без него всё завтра от Яши или Женьки узнаю.

– Коли всерьёз, так скажу тебе вот что, – неожиданно заявил дед. – Иван, сын её младший, был в партизанском отряде. А опосля, как немцы нашу деревню заняли, по заданию Советской власти стал в деревне старостой.

– В фашистском тылу нашим разведчиком был? – уточнил я.

– Поначалу вроде бы так, – согласился дед. – А вскорости поползли слухи, будто Иван в самом деле немцам продался. Гибель его уж очень непонятной была. Перед самым приходом наших застрелил себя в лесу. Военные врачи это определили.

– Зачем же он стрелялся? – не понял я.

– Может, совесть заела, что врагу подсоблял, а может, ещё что. Не дознались мы. Не у кого было. Кто из партизан с ним связь держал, погибли все. Занялся было один человек это дело распутать, да концов так и не нашёл.

«Один человек», – улыбнулся я в темноту. Мне-то уже известно, что это мой дедушка. Правильно он поступил. Я бы тоже обязательно стал выяснять, почему вдруг наш человек, да ещё молодой, предал Родину.

– Нелёгкая доля обрушилась тогда на Анну Кирилловну, – сказал дед. – Совсем одна осталась. И в деревне на неё по-другому смотреть стали. У многих дети да мужья на фронте погибли. Сколько похоронных-то пришло… А тут рядом мать предателя. Отец её тогда ещё жив был. Всё внуков грех в церкви замаливал. Вот и Кирилловну помаленьку вовлёк…

Дед поворочался на кровати, покряхтел и замолчал. Лицо у него стало задумчивым. Наверное, вспомнил то далёкое время, когда ходил в райцентр защищать бабку Анну. А может, про свою военную жизнь вспомнил. Мама часто вспоминает, как дед в первый же месяц войны ушёл в народное ополчение и сражался с врагом, пока не получил тяжёлое ранение.

Но я плохой предсказатель. Дед, оказывается, думал обо мне. Помолчав немного, он сказал:

– Ты, Пётр, о людях с кондачка не суди. Анна Кирилловна в молодые-то годы на всю область знаменита была. Красной делегаткой со своими коровами на сельскохозяйственную выставку ездила. А вот в войну судьба к ней чёрной стороной обернулась. И силы сломила… Ты на будущее попомни: семь раз приглядись, а один выскажись. Тогда вернее будет.

Я молча кивнул деду головой.

Первый раз мы поговорили с ним по-человечески.

Глава шестнадцатая. Новая неприятность

Вот ведь как всё обернулось: вместо того чтобы самому жить на всём готовом и набираться сил после болезни, мне пришлось ухаживать за больным дедом. Правда, забот у меня было не много. Дед почти ни о чём не просил меня. Но я всё-таки старался кое-что сделать для него. Пусть знает, что я не такой бесчувственный, как он.

На другой день я сварил деду компот из сухих фруктов. Хотел ещё спросить у Вики с Верочкой, как кисель готовить, да не до него стало. Только я собрался к девчонкам, дедушка позвал меня и послал с запиской к председателю. Председателя я застал в правлении. Он прочитал записку и позвонил в больницу.

– Иди и скажи дедушке, что к нему приедет хороший врач, – обрадовал меня председатель.

Но когда я пришёл в Глебовку, хороший врач уже увёз дедушку в больницу. На скамейке у садика сидели сварливая тётя Клава и мать Яши – тётя Сима. Увидя меня, они наперебой заговорили:

– Ты не волнуйся…

– В больнице дедушка скорее поправится…

– Его сковал радикулит…

– Он не мог даже пошевелиться…

Тут сварливая тётя Клава перехватила инициативу и договорила до конца уже одна:

– Полежит в больнице и вылечится. Дома-то что за лечение! – Она протянула мне ключи и строго предупредила: – Смотри не потеряй.

– Ключи с собой всюду не таскай, – сказала тётя Сима, – а приспособь для них укромное местечко и оставляй там.

Ключи меня напугали. Как же я буду ночевать в избе без деда? Вот я и опять оказался совсем один среди чужих, малознакомых людей. Как бабка Анна. Правда, они не враги, но им всё равно нет до меня дела. Выполнила тётка Клава просьбу деда, передала ключи и уже занялась своим головастым Павлушкой, а про меня и забыла.

– Вечером, к восьми часам, приходи ужинать! – подхватив Павлушку на руки, крикнула мне тётя Клава, – Ждать себя не заставляй и искать тоже. Понял?

Я кивнул головой. Нет, всё-таки им до меня есть какое-то дело. От этого мне стало не так тоскливо. А когда я вспомнил, что вечером буду ужинать вместе с Викой, то даже чуть-чуть улыбнулся.

Дома я по-хозяйски прошёлся по горнице из угла в угол, обдумывая, чем бы заняться. И вдруг вспомнил: я же не написал ещё письмо маме! А она велела написать сразу, как приеду к дедушке. Даже конверт для ответа в чемодан положила. Ничего, зато сейчас я опишу всё, что со мной произошло в эти дни. Конечно, писать о том, как мы с Яшей дрессировали Османа или укрывали с тётей Симой под дождём скирды, не стоит. Мама с расстройства ещё сама заболеет. А о том, как хорошо я загорел и насчёт дедушки, рассказать всё очень важно.

Письмо я писал долго. Сначала, правда, застрял. Только и вертелось в уме: «Здравствуйте, дорогие мама и папа», но потом расписался. Сообщил, что смотрел кино в Старой деревне и был на сенокосе. Потом описал, как меня тут все рассматривали и удивлялись, что у моей мамы уже такой большущий сын. А ей просили передать привет и желали успехов в работе. Тётя Клава была очень рада, что мама добилась своего и стала работать в газете. Оказывается, она ещё в школе лучше всех писала сочинения, а тётя Клава списывала их у мамы. Тётя Клава тоже хотела поступить в институт, но всё откладывала, да так и не поступила. Может, оттого она и сердитая. Словом, написал обо всех деревенских новостях. Только после этого перешёл к дедушкиной болезни. А в конце письма всё-таки приписал: «Если дедушка пролежит долго, я приеду обратно. А то опоздаю в лагерь и на вторую смену. Целую, буду ждать ответа». И размашисто подписался.

После этого я заклеил конверт с письмом, отнёс его в почтовый ящик, который висел на сельпо, и побежал ужинать к тёте Клаве.

Как только я пришёл, тётя Клава посадила нас всех за стол и принесла полную миску вареников. Мы тотчас разложили их по тарелкам. За ужином тётя Клава не была такой сварливой и грубой, как на улице. Должно быть, она очень любила угощать и потому закормила меня до отвала. Жаль только, что сразу после ужина она велела мне приходить утром завтракать. Этим она одновременно дала понять, что мне пора уходить, а Вике с Верочкой готовиться ко сну.

Я сказал: «Спасибо», и ушёл. Правда, мама всегда говорила, что уходить из гостей сразу после угощения неприлично. Но тётя Клава, очевидно, не знала этого правила.

На улице почти стемнело. Небо за избами на противоположной стороне затянулось тучами. Уже стали не видны рыжие косяки ржи, а деревья на лесной опушке казались огромными, высоченными пиками, защищавшими вход в тёмную, таинственную крепость. Макушки сосен колыхал ветер, и чудилось, будто пики готовятся к сражению.

Во многих окнах уже горел свет, и на них были задёрнуты занавески. На соседнем с нами дворе отец Яши тесал топором колья для изгороди. Он сидел на бревне, таком же толстом и неуклюжем, как сам. Глядя на него, мне почему-то вспомнился снеговик, который всю зиму стоял у нас на школьном дворе. Интересно, какой Яшин отец был в мои годы?

Небо за его спиной стало уже совсем тёмным. Хмурые тучи съели все синие кусочки, и я заторопился домой.

Плохо всё-таки быть одному. Скучно и… страшновато. Ведь я ещё ни разу не ночевал без взрослых. Может, попроситься переночевать у тёти Симы? Нет, расстелю сейчас постель и поскорее усну.

Но только я кончил возиться с простынёй и одеялом, как кто-то вошёл на крыльцо и зашаркал ногами. Я приоткрыл дверь из горницы и громко спросил:

– Кто там?

Мне никто не ответил. Я подошёл к двери, которая вела в сени, и посмотрел в щель между досками. Вроде бы никого. Но тут снова кто-то зашаркал по крыльцу ногами… Я послушал и догадался: это ветер хлопал незакрытыми ставнями окошка в сенях. Вот выяснил, и сразу стало нестрашно. Да, если на страх себя настраивать, каждый ухват лешим обернётся. Вон рукомойник в углу у печки на робота похож. А сама печка – настоящая берлога. Надо её пасть заслонкой прикрыть… Батюшки, а половицы-то как скрипят! Точно больные стонут. Спать, спать скорее!..

Я выключил свет и сразу очутился в такой жуткой темноте, что мне даже показалось, будто я не свет выключил, а глаза повязал себе чёрным-пречёрным платком.

Первыми прояснились два окна, потом сверкнуло зеркало над комодом. Я протянул вперёд руки и дошёл до кровати. Раз – и юркнул под одеяло. Только разве сейчас уснёшь? Буду думать о чём-нибудь весёлом. Как в последний раз ходил с мамой в цирк. Там ещё львы с укротителем выступали. Хорошо бы осенью ещё пойти. С мамой или всем классом. Только я об этом подумал, как дверь в горницу отворилась, и в неё верхом на тигре въехал Яша. Я отскочил к стене, но Яша сказал:

«Не бойсь. При мне он тебя не тронет. Садись сзади, и мчим в Москву. Я буду приёмной комиссии показываться. Может, в ученики к дрессировщику возьмут».

«А мне зачем ехать?» – спросил я, косясь на тигра.

«При тебе я бойчей», – ответил Яша. Вот чудак! Живого хищника не боится, а приёмной комиссии испугался.

Яша пододвинулся, освободив мне место на спине тигра. Я сел. Тигр по приказу Яши обмотал нас хвостом, чтоб не упали, и помчался в Москву. Лесом, вдоль шоссе. А по Москве тигр бежал парками, перескакивая из одного в другой гигантскими прыжками.

Экзамены почему-то проходили не в цирке, а в зоосаде, на площадке молодняка. Но как только мы вместе с тигром появились на этой самой площадке, зверята и вся приёмная комиссия бросились наутёк. С перепугу кто-то наскочил на меня и так толкнул, что сбил с ног. Я полетел и свалился… с постели.

Ну и сон мне приснился! Захочешь – не придумаешь.