Текст книги "Отцы-командиры Часть 2"

Автор книги: Юрий Мухин

Соавторы: Александр Лебединцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

О военном образовании

Ю. И. МУХИН. Поскольку и Печенкин, и В. И. Алексеенко затронули тему военного образования, то я хочу высказать по этому поводу крамольную мысль, которая многим покажется идиотской: наша система высшего образования, включая и военное, в большинстве-случаев не приносит ни обществу, ни образованцу ничего, кроме вреда. Если бы вместо тех четырех-шести лет, которые студент околачивается в учебном заведении, он сразу же пошел работать в то Дело, в котором он хочет стать специалистом, то он за это время в Деле стал бы специалистом гораздо лучшим, чем после протирания штанов в институте и получения диплома.

Отвлекитесь от магии стереотипа высшего образования и посмотрите со стороны – в чем оно заключается? Некие люди читают нужные книжки, а затем содержание этих книжек устно пересказывают студентам на лекциях. Естественный вопрос: а что, желающие стать специалистами в каком-либо Деле сами эти книжки не могут прочитать? Могут. Так в чем же дело? Вы скажете, что преподаватель объяснит непонятное. Ну что же, это довод, но если вы уже работаете в Деле, то в нем найдется гораздо больше гораздо более знающих специалистов, которые объяснят вам все, что по Делу требуется, и гораздо лучше, нежели преподаватели, поскольку, как говорили раньше американцы, кто умеет – тот делает, а кто не умеет – тот учит, как делать.

Многим и довольно давно была видна вредоносность того, что молодых людей, вместо того, чтобы приставить сразу к Делу, собирают на несколько лет в университетах, академиях, институтах и т. д., где профессора, достаточно далекие от Дела, заставляют их заучивать нечто, что, по их мнению, является знаниями о Деле. Еще в конце XIX века об этом писал классик психологии Ле Бон, тогда же об этом высказался в романе «Воскресение» Лев Толстой, выведя образ прокурора, закончившего и гимназию, и университет с золотой медалью, но являвшегося в своем деле исключительным идиотом. Однако университетские профессора и академики в обществе имеют столь значительный вес, что общество без всяких на то оснований считает их болтовню святой водой из кладезя мудрости и никакие, и ничьи доводы о том, что нужно вдуматься в смысл того, что происходит с образованием, в обществе не имеют эффекта. Общество глубоко уверено, что без дипломов о высшем образовании мы пропадем. В глазах общества только тот является специалистом, кто имеет такой диплом, даже если этот придурок посылает вверенный ему батальон переплыть Днепр и топит этим за раз 700 человек.

Идиотизм высшего образования хорошо виден именно на подготовке офицеров. Как вы поняли из горестных сетований Печенкина и Анфилова, немецкие офицеры во время войны били советских потому, что не все советские офицеры имели бумажку о том, что они несколько лет терли галифе о скамьи училищ и академий, давая этим хорошо зарабатывать таким профессорам, как Ан-филов. Но вот такой, пожалуй, комичный случай. На Нюрнбергском процессе советский обвинитель Руденко свой допрос и доказательство вины начальника Генерального штаба вооруженных сил Германии В. Кейтеля решил построить на противопоставлении военного образования Кейтеля и Гитлера: дескать, Гитлер был простой ефрейтор, а Кейтель имел много дипломов об окончании военных академий. И Руденко, уверенный, что у начальника Генштаба не может их не быть, начинает «коварно» расспрашивать Кейтеля об этих дипломах:

«Руденко: Подсудимый Кейтель, уточните, когда вы получили первый офицерский чин?

Кейтель: 18 августа 1902 г.

Руденко: Какое вы получили военное образование?

Кейтель: Я вступил в армию в качестве кандидата в офицеры, служил сначала простым солдатом и, пройдя затем все следующие чины – ефрейтора, унтер-офицера, – стал лейтенантом.

Руденко: Я спросил вас о вашем военном образовании.

Кейтель: Я был армейским офицером до 1909 г., затем около шести лет полковым адъютантом, во время Первой мировой войны я был командиром батареи, а с весны 1915 г. находился на службе в генеральном штабе.

Руденко: Вы окончили военную или другую академию?

Кейтель: Я никогда не учился в военной академии. Два раза я в качестве полкового адъютанта принимал участие в так называемых больших командировках генераль – ною штаба, летом 1914 г. был откомандирован в генеральный штаб и в начале войны 1914 г. возвратился в свой полк».

Как вы поняли из этого диалога, в нашем понимании начальник Генштаба вооруженных сил Германии фельдмаршал Кейтель вообще не имел ни малейшего военного образования. Ни то, что не имел счастья обучаться у профессоров Академии Генштаба, но даже училища военного не закончил по в общем-то простой причине – в Германии просто не было ни военных училищ, ни академий. В Германии офицеры учились не у профессоров, а у офицеров.

Фельдмаршал Модель, которого Гитлер во время войны перебрасывал с фронта на фронт на самые тяжелые участки, также не имел ни малейшего военного образования. Поступил в армию рядовым, в 1910 году стал прапорщиком, а в 1918 году его перевели на службу в Генеральный штаб.

Фельдмаршалы Манштейн и Роммель, по мнению американского историка С. Митчема, закончили военные академии, но дело в том, что у американцев и полицейское училище, выпускающее рядовых полиции, называется академией. Манштейн и Роммель поступили до Первой мировой войны на службу рядовыми, а спустя несколько лет, по мнению американца, учились в неких «военных академиях», причем Манштейн начал учебу в академии уже прапорщиком и после нескольких месяцев был выпущен лейтенантом, а Роммель начал учебу унтер-офицером и после академии стал прапорщиком. То есть эти немецкие «академии» были в лучшем случае чем-то вроде наших курсов младших лейтенантов. Больше никаких дипломов у Манштейна и Роммеля не было. Поэтому у нас любой офицер по наличию бумажек о военном образовании был просто генералиссимусом по сравнению с ними. Если бы воевать нужно было не умением, а дипломами об окончании училищ и академий, то генерапы и офицеры Красной Армии за месяц бы загнали немцев в Африку. Но не получилось, дипломы не помогли. По этому поводу можно сказать и так: немецкие офицеры учились воевать у немецких офицеров, поэтому и воевали как офицеры, а наши офицеры учились воевать у преподавателей, поэтому и воевали как преподаватели.

И вот тут возникает вопрос – если все наши «серьезные» историки вопят, что у наших предвоенных офицеров образование было хуже, чем у немецких, то почему тогда за 60 лет после войны в СССР и России не вышло ни одной работы, посвященной немецкому военному образованию? Ответ напрашивается один: потому и не было, что после такой работы немедленно встал бы вопрос – а на кой черт тогда нам все эти училища и академии?

С точки зрения обучения офицеров Красной Армии я с удивлением увидел еще один поразивший меня факт. Дело в том, что у нас в промышленности ни одно сложное решение, а тем более рискованное решение, не принимается без совета с теми, кому его нужно будет исполнять. Правда, совещания порой превращаются бюрократами в самоцель – в имитацию полезной деятельности этих бюрократов, но бюрократы таким образом извращают все, чем занимаются. А сами совещания являются составной частью управления производством, Делом. Но, кроме этого, совещания являются постоянно действующим университетом. Вот представьте, что на каком-либо заводском объекте аварийная ситуация и перед принятием по ней решения главный инженер собирает совещание цеховых инженеров и заводских специалистов. Все высказывают свои соображения, рассматривают десятки вариантов причин аварийной ситуации (они не всегда видны), предлагаются десятки способов их устранения, причем их высказывают не только мастера, но и главные специалисты. Проблема рассматривается со всех сторон – и технологами, и механиками, и электриками, и снабженцами, и транспортниками и т. д. В результате молодой мастер за совещание узнает столько, причем применительно к конкретному Делу, сколько ему не узнать за все годы, проведенные в институте. Резко расширяется его кругозор: он начинает понимать смысл устройства завода, начинает понимать, как привлечь ресурсы всего завода к своей работе и в каких случаях это делается, начинает понимать, кто на заводе чем занимается и за что отвечает. Причем все это не абстрактная лекционная заумь, а решение конкретного Дела, которое ему уже сейчас нужно решать и потребуется решать в будущем.

И вспоминая то, что я прочел у Александра Захаровича, вспоминая то, что читал у других мемуаристов, я вдруг с удивлением заметил, что офицеры никогда не совещаются, тем более с исполнителями. Лебединцев участвовал в десятках боев, но ни разу не сообщил о том, чтобы командир, дающий приказ, обсудил его с теми, кому его исполнять, и пытался найти оптимальное решение с их помощью. Мне могут сказать, что армия – это не колхоз и что там единоначалие. Но на производстве да и в любом Деле тоже единоначалие, и у нас на заводе никто и никогда не принимал решения по результатам голосования. Это разные вещи. За решение несет ответственность тот, кто дает приказ или распоряжение, но ведь он обязан найти лучший вариант решения, прежде чем сформулировать его в приказе! Как же найти лучшее решение, если не узнать мнения исполнителей?

Уж кто-кто, а немецкая армия знала толк в единоначалии, и тем не менее ее офицеры и генералы совещались с исполнителями. Немецкий генерал Ф. Меллентин в своей книге «Танковые войска Германии» приводит рассказ начальника штаба 3-й мотопехотной дивизии 14-го танкового корпуса полковника Динглера о ходе наступления немцев на Сталинград летом 1942 года:

«Сопротивление, оказанное русскими между Доном и Волгой, было сравнительно слабым. Как правило, наши подвижные войска обходили узлы сопротивления противника, подавлением которых занималась шедшая следом пехота. 14-й танковый корпус без особою труда выполнил поставленную задачу, заняв оборонительные позиции фронтом на север. Однако в полосе 3-й моторизованной дивизии находились одна высота и одна балка, где русские не прекращали сопротивления и в течение нескольких недель доставляли немало неприятностей немецким войскам.

Динглер указывает, что сперва этой высоте не придавали серьезного значения, полагая, что она будет занята, как только подтянется вся дивизия. Он говорит: «Если бы мы знали, сколько хлопот доставит нам эта самая высота и какие большие потери мы понесем из-за нее в последующие месяцы, мы бы атаковали более энергично». Динглер делает следующий вывод:

«Этот случай послужил нам полезным уроком. Если нам не удавалось выбить русских с их позиций, осуществить прорыв или окружение в момент, когда мы еще быстро продвигались вперед, то дальнейшие попытки сломить сопротивление противника обычно приводили к тяжелым потерям и требовали сосредоточения больших сил. Русские – мастера окапываться и строить полевые укрепления. Они безошибочно выбирают позиции, имеющие важное значение для предстоящих боевых действий. Так было и с этой высотой, где русские могли долго обороняться и держать под наблюдением наши тылы».

Балка, удерживаемая русскими, находилась в тылу 3-й моторизованной дивизии. Она была длинной, узкой и глубокой; проходили недели, а ее все никак не удавалось захватить. Изложение Динглером боевых действий показывает, какой стойкостью отличается русский солдат в обороне:

«Все наши попытки подавить сопротивление русских в балке пока оставались тщетными. Балку бомбили пикирующие бомбардировщики, обстреливала артиллерия. Мы посылали в атаку все новые и новые подразделения, но они неизменно откатывались назад с тяжелыми потерями – настолько прочно русские зарылись в землю. Мы предполагали, что у них было примерно 400 человек. В обычных условиях такой противник прекратил бы сопротивление после двухнедельных боев. В конце концов русские

были полностью отрезаны от внешнего мира. Они не могли рассчитывать и на снабжение по воздуху, таккакнаша авиация в то время обладала полным превосходством. В ночное время одноместные открытые самолеты с большим риском часто прорывались к окруженным русским и сбрасывали незначительное количество продовольствия и боеприпасов.

Не следует забывать, что русские не похожи на обычных солдат, для которых снабжение всем необходимым имеет большое значение. Мы неоднократно имели возможность убедиться в том, как немного им нужно.

Балка мешала нам, словно бельмо на глазу, но нечего было и думать о том, чтобы заставить противника сдаться под угрозой голодной смерти. Нужно было что-то придумать».

И что же делает штаб немецкой мотопехотной дивизии? Продолжает тупо гонять в атаки свои батальоны, пока наши пулеметчики не выбьют всю их пехоту? Ждут, пока начальство им даст по 300 орудий на километр фронта? Нет. Динглер продолжает:

«Истощив весь запас хитроумных уловок, которым нас, штабных офицеров, в свое время учили, мы пришли к выводу, что нужно обратиться за помощью к боевым командирам, непосредственно выполняющим задачу. Поэтому мы вызвали наших лейтенантов и попросили трех из них разобраться в обстановке и предложить что-либо полезное. Через три дня они представили свой план. По этому плану предполагалось разделить балку на несколько участков и расположить танки и противотанковые орудия прямо против окопов pyccfdfx, после чет наши штурмовые подразделения должны были подползти к окопам и выбить оттуда противника».

То есть наша пехота жгла немецкие танки гранатами и бутылками с горючей смесью, если танки приближались к окопам. И немцы сосредоточили танки на нескольких участках и с них шквальным огнем не давали нашим бойцам поднять голову из окопа, поставить на бруствер пулемет. И немецкая пехота подползла на расстояние броска гранаты и забросала ими наши окопы. Но обратите внимание, немецкие генералы и их штабы отнюдь не брезговали посовещаться с командирами взводов и рот.

И закончу этот эпизод воспоминаний Динглера, чтобы показать, насколько хороший солдатский материал наша Родина вручала кадровым офицерам и генералам Красной Армии. Динглер пишет: «Мы были поражены, когда обнаружили, что вместо 400 человек их оказалось около тысячи. Почти четыре недели эти люди питались травой и листьями, утоляя жажду ничтожным количеством воды из вырытой ими в земле глубокой ямы. Однако они не только не умерли с голоду, но еще и вели ожесточенные бои до самого конца».

«Учился много, но ничему не научился»

О том, что давало советским офицерам военное образование, можно рассмотреть на примере генерала, у которого такого образования было максимально возможное количество. В жидкой кучке официальных диссидентов СССР видное место занимал генерал-майор Петро Григоренко (именно так, по-украински: не Петр, а Петро). За рубежом он выпустил толстую книгу воспоминаний, которые бессовестно назвал «исповедью» (Петро Григоренко. «В подполье можно встретить только крыс». Нью-Йорк, 1981). Я прочел первую часть книги, в которой Григоренко повествует о себе еще до того, как он подался в борцы с (его словами) «лживым общественным строем» (стр. 273), поскольку эта его «борьба» была мне уже неинтересна.

Я пытался в «исповеди» Григоренко найти и ответ на вопрос, почему он вдруг полез в диссидентство? Искренне во что-то поверил или что-то понял, чего не понимали другие? Нет, исключено, поскольку книга его исключительно лжива, в ней нет искренности, причем Петро пишет ее так, что все вокруг в дерьме, а он «на коне в белом фраке». Это не исповедь, а самолюбование. Судя по этой книге, у Григоренко была абсолютно неправильная самооценка – Петро, нисколько в этом не сомневаясь, считал себя человеком исключительно умным вообще и исключительным специалистом в военном деле в особенности.

Подспудно в книге идет рефрен: «лживый общественный строй» явно недооценивал Григоренко, а вот если бы это был «правдивый общественный строй», то Петро уже давно бы был маршалом. Причем эта его уверенность базируется не на реальных деловых качествах Григоренко (его «военные» мысли в книге порой даже не ошибочные, а идиотские), а на том, что он окончил две военные академии – инженерную и Генерального штаба – и написал после войны кандидатскую диссертацию. Из книги Григоренко следует, что какие бы победы ни одержали генералы без такой подготовки, как у него, но против Григоренко они все дураки. Григоренко в своей книге, к примеру, даже «защищает» от Хрущева Сталина как военного специалиста (нимало не заботясь о том, нуждается ли Сталин в защите такого профессионала, как он). Тем не менее вот его искренняя оценка военного дарования Сталина и Жукова (с. 406): «Теперь посмотрим на эти личности с точки зрения их военной подготовки. Оказывается, в этом отношении они похожи друг на друга. Ни тот, ни другой военного образования не имеют. То, что Жуков командовал в мирное время полком, дивизией, корпусом и округом, – военного образования заменить не может» – безапелляционно пишет Петро, даже не пытаясь хоть как-то пояснить, почему же армии всей Европы разогнали немецкие офицеры и генералы, которые не то что академий, военных училищ никогда не кончали?

А что же ему самому мешало стать маршалом, кроме «лживого общественного строя»? Думаю, что это была и просто трусость, и трусость как боязнь брать на себя командирскую ответственность.

Хотя в книге Григоренко не жалеет красок, чтобы описать свою личную храбрость, но поверить в нее трудно, и не только из-за фантастических подробностей. Скажем, он уверяет, что был ранен в ногу, когда в воронку диаметром 15–20 м и глубиной Зм, в которой он находился, попал снаряд калибра 210 мм! Военный «профессионал» после двух академий, не смущаясь, пишет: «Наша воронка тоже попала под обстрел. 210-миллиметровая батарея, с предельной дальности беглым огнем обрабатывает нашу воронку. Снаряды ложатся пока что вокруг, ударяют в своеобразный бруствер (взрывной выброс) с наружной стороны или перелетают через воронку. Я лежу на западной части бруствера, изнутри. Наблюдаю, что делается в районе переднего края. Разрывы кругом, но к нам в «братскую могилу» пока что снаряды не залетают. Вдруг более громкий разрыв и почти тотчас удар по кости правой ноги. Осматриваюсь по сторонам. Вижу и узнаю от других: один снаряд врезался в задний бруствер (восточный) с внутренней стороны. Убит один автоматчик. Несколько человек, в том числе и я, ранены» (с. 299). То, что он был ранен – несомненно, но 210-мм снарядом?! Простите, это такие снаряды (вес 113 кг), которые оставляют после себя воронки более глубокие, чем та, в которой он сидел. Я акцентирую внимание на этом вопросе, чтобы показать, что Петро на самом деле очень редко слышал взрывы снарядов вокруг себя, поэтому не способен был по силе взрыва оценить, что это за снаряд, да и не знал элементарных сведений об артиллерии.

Итак, началась война, подполковник Григоренко служил на Дальнем Востоке незначительным клерком в штабе невоюющего Дальневосточного фронта. Осенью 1941 года его назначают (он уверяет, что добровольно попросился) начальником штаба отправляемой под Москву дивизии. Однако Григоренко всю свою службу пользовался «мохнатыми лапами» мафии выпускников Академии Генштаба, и его по чьей-то просьбе уже с эшелона снимают как, по его словам, очень ценного штабного работника, без которого штаб Дальневосточного фронта просто развалится. Я бы в это поверил, но этого очень ценного штабного работника вскоре отсылают из штаба командовать бригадой тут же в тылу. Тогда в чем же была его ценность как работника штаба фронта? Почему его не отправили на фронт в 1941 году?

После перевода в командный состав Григоренко готовят в командиры дивизии и даже посылают на запад месяц постажироваться в этой должности на фронте. И в конце концов, его в зиму 1943 года выталкивают на фронт, где дружки в Москве направляют его принять 66-ю гвардейскую стрелковую дивизию 10-й гвардейской армии 2-го Прибалтийского фронта.

Однако он, якобы по убедительной просьбе командующего армией, становится заместителем начальника штаба 10 гв. армии по вспомогательному командному пункту. Что это за должность, понять нельзя, поскольку он об этих своих функциях ни разу не упоминает, но из описания того, что он делал в штабе, становится ясно, что он служил при армейском штабе «подполковником на побегушках»: сопровождал в поездках командующего, возил Члену Военного совета приказы на подпись, ездил с мелкими поручениями в дивизии и был ранен в такой поездке «210-мм снарядом».

После лечения и отдыха его посылают на 4-й Украинский фронт, здесь он тоже избегает ответственности командных должностей своего уровня, хотя, как он сам пишет, командиром 151-го стрелкового полка, к примеру, был подполковник Мельников, который до войны не две военные академии окончил, а всего лишь учительский институт, и был директором сельской школы. Но Петро все же не смог избежать должности начальника штаба 8-й стрелковой дивизии и в этой должности он, по его словам, в 1945 году совершил несколько удивительных полководческих подвигов.

Однако представить себе его подвиги очень трудно из-за обилия разных глупостей в их описании. Сомнение вызывает и то, что, кроме звания полковника, которое он буквально выпросил у Члена Военного совета фронта Мехлиса, его не наградили за эти подвиги никаким орденом, хотя в конце войны ордена давали чуть ли не пригоршнями. Он уверяет, что это оттого, что он потребовал орден Суворова, но Москва не уважала 4-й Украинский фронт и не дала ему этот орден. На самом деле так не делалось: Москва могла и не дать просимую награду, но вообще без награды не оставляла никогда: не наградили бы орденом Суворова 2-й степени, дали бы третьей или орден Кутузова, или Богдана Хмельницкого.

Думаю, что дело здесь в военной некомпетентности Григоренко. Описывая наступательные бои 8-й дивизии, он упоминает номера и командиров всех входящих в нее стрелковых полков, однако ни разу не упомянул о дивизионном артиллерийском полку, о придаваемых дивизии артполках, об артиллерийских командирах своей дивизии. Но в конце войны наступление без артиллерии оыло немыслимо, ее в Красной Армии было огромное количество, и в связи с этим возникает мысль, что Григоренко не только очень плохо разбирался в артиллерии, но и не способен был организовать взаимодействие родов войск, а поэтому не только не участвовал в разработке замыслов боев 8-й дивизии, но, по сути, и не понимал их.

Так что все подвиги Григоренко, скорее всего, являются брехней, и 8-й дивизии он, скорее всего, запомнился тем, что вблизи переднего края всегда появлялся в каске и с автоматом. Он, кстати, долго, нудно и глупо объясняет, почему он так поступал и почему так надо поступать, даже если вся дивизия над тобой смеется, как 8-я дивизия смеялась над ним, но мой отец тоже рассказывал, что и их начальник штаба дивизии имел палку на винтовочном ремне, которую забрасывал за спину, как винтовку, если надо было идти к переднему краю. Коллега Григоренко был уверен, что немецкие наблюдатели примут его за простого солдата и не станут тратить снаряды на такую малозначительную цель.

Как только кончилась война, Григоренко, подделав бумагу о липовом отпуске, приехал в Москву за должностью. Тут ему, уже полковнику, друзья в Главном управлении кадров предложили дивизию на Дальневосточном фронте, от которой он опять малодушно отказался. Петро уверяет, что не знал о предстоящем участии Дальневосточного фронта в войне с Японией, но поскольку он все время крутился возле Генштаба, в котором служили его дружки, то я в это незнание плохо верю. После войны боевых генералов, в том числе и в Москве, было много, дружки помочь не могли, и Петро пошел преподавателем в Академию имени М. В. Фрунзе, в которой защитил диссертацию и за 15 лет высидел к пенсии звание генерал-майора. Этих генерал-майоров в Москве всегда было как собак нерезаных, и, конечно, Петро мог быть очень недоволен такой карьерой такого выдающегося полководца, как он. И Петро подался в диссиденты.

У меня уже были подобные работы, в которых я анализировал мемуары и приходил к совершенно иному выводу, нежели тот, который пытается навязать читателю автор воспоминаний. Пожалуй, одной из первых я анализировал книгу Б. Ельцина «Исповедь на заданную тему», посвятив Ельцину главку «Неумен, решителен, злобен» в своей книге «Путешествие из демократии в дерьмократию и дорога обратно». Тогда, в 1993 г., я показал, что анализ «Исповеди» Ельцина позволяет сделать вывод, что он исключительный дурак в профессиональном и деловом смысле, поскольку от природы глуп, но одновременно болезненно самолюбив, от чего беспринципно подл, злобен и решителен. Спустя некоторое время меня разыскали коллеги Ельцина по его работе в Свердловске и Москве и подтвердили мою характеристику Борьке, порой удивляясь, как ее можно было сделать только по хвалебной книжке Ельцина о себе. Впоследствии эту характеристику в своих воспоминаниях подтвердили и те, кто работал с Ельциным позже, скажем А. Коржаков.

Но Ельцин – фигура заметная, а кто подтвердит мою характеристику такого в целом мелкого диссидентского прыща на теле СССР, каким был Григоренко? Фронтовиков-то практически не осталось. Но по странному совпадению, когда уже был набран вышеприведенный текст, А. 3. Лебединцев принес мне в подарок подшивки «Военно-исторического журнала» за несколько лет. Я просмотрел оглавления журналов ив 10 за 1990 год наткнулся на публикацию служебных характеристик на Григоренко. Мне стало самому интересно, насколько Петро в моем видении соответствует тому, что видели в нем его сослуживцы.

Но сначала вот о чем. В хвалебных писаниях Григоренко о себе есть масса мест, подозрительных по лживости, но фактов опровергнуть их нет, поскольку гложут сомнения – а вдруг действительно могло быть именно так, как он пишет? К примеру, он пишет, что закончил Академию Генштаба с отличием, но не защищал дипломную работу. Как и почему это могло быть, мне непонятно. По словам самого Григоренко, после окончания 3-го курса перед защитой осенью 1939 года их направили стажироваться на Халхин-Гол, а он уже написал дипломную работу, поэтому его выпустили из академии без защиты. Но при чем тут время написания дипломной работы и ее защита? Это вещи совершенно разные, и если защиты не было, то, значит, что-то произошло, о чем Григоренко молчит.

Так вот вместе с характеристиками в В ИЖе напечатан донос Григоренко секретарю ЦК ВКП(б) Андрееву на руководство Академии Генштаба. Григоренко сумел за три года учебы собрать такой компромат.

«а) В лекции о Варшавской операции 1920 г. комдив Меликов взял на себя задачу доказать, что враг народа Тухачевский в то время не был врагом. «Аргументировал» он это тем, что, во-первых, нет материалов, подтверждающих его вражескую работу в этот период; во-вторых, сам Тухачевский очень сильно «переживал» поражение, т. к. ему уже был преподнесен бинокль с надписью: «Победителю под Варшавой», и ею очень «угнетало», что теперь этот подарок обращался в насмешку над ним, и, наконец, в-третьих, если признать, что Тухачевский вредил, то встает вопрос, что делали партия, Ленин, Сталин, Дзержинский, который все время был на польском фронте.

б) В одной из лекций об операциях 1919 г. на Восточном фронте он посвящает значительную часть лекции реабилитации другого врага народа – С. С. Каменева.

в) В 1-й лекции об обороне Царицына профессор Меликов почти истерически кричал о гениальности т. Сталина, а о самих событиях говорил настолько бессвязно, что человеку, который не читал книгу т. Ворошилова «Сталин и Красная Армия», понять что-либо было невозможно. Схему же, которая иллюстрировала эту, с позволения сказать, лекцию, иначе, как пасквилем на сталинский план обороны Царицына, назвать нельзя».

Обратите внимание на исключительную подлость доноса. Историк Меликов не статью в «Правду» пишет, а учит военных специалистов. Если бы он писал, что Тухачевский и Каменев были предателями, то он бы извращал весь военный смысл их операций, то есть он бы совершил подлость по отношению к курсантам. Кроме того, как может ученый опираться только на воспоминания действующего лица события, которые так или иначе не могут не быть тенденциозными? Если вся история содержится в книге Ворошилова, то зачем нужен лектор?

Выдав компромат, Григоренко в доносе переходит к оргвыводам: «Руководство академии (начальниккомбриг т. Шлемин и комиссар бригадный комиссар т. Гарилов) заняло позицию невмешательства вдела академии и пустило учебу на самотек». А далее, само собой, идут «Мои предложения: 1. Решительно перестроить учебный план. 2. Создать высококачественные учебные пособия. 3. Добиться от руководства академии настоящего большевистского руководства».

Если учесть этот донос, то уже не удивляют такие строки в воспоминаниях Григоренко: «Я сдал дипломную работу научному руководителю комбригу Кирпичнико-ву, и он ее докладывал государственной комиссии в мое отсутствие. Работа была оценена «отлично». Мне был прислан диплом с отличием» (с. 230). Как говорится, на, собака, твой диплом, лишь бы тобой тут не воняло!

Но обратите внимание на исключительную наглость, с которой Петро «прыгал на начальство». И вот эта взвешенная, точно рассчитанная и чаще всего абсолютно безнаказанная наглость окружающими, скорее всего, могла восприниматься как смелость.

Четыре года Григоренко служил на Дальнем Востоке под командой генерала Апанасенко, фамилию которого Григоренко по националистическим надобностям переделал в Опанасенко, как и свое имя Петр в Петро. И Григоренко признает, что Апанасенко был умен, прям, честен и ни перед кем не прогибался. Как я уже писал, весной 1943 года Григоренко послали на месяц на фронт стажером командира дивизии. Из Москвы запросили у Апанасенко служебный отзыв на Григоренко, и Апанасенко дал такой:

«Предан партии Ленина—Сталина и социалистической Родине. Окончил инженерную академию в 1934 г. и Академию Генерального штаба в 1939 г. Учился много, но ничему не научился. Командного опыта почти не имеет, вял, неповоротлив, в работе имеет много недостатков. Сам дисциплинирован, смел, к подчиненным мало требователен, нуждается в повседневном контроле и руководстве».

К лету 1943 года Апанасенко отпросился у Сталина на фронт и погиб в Курской битве. Его сменил генерал Пуркаев, который в конце 1943 года и отправил окопавшегося в тылу выпускника двух академий на фронт, послав вслед за ним такой служебный отзыв:

«В Красной Армии с 1931 г. Окончил инженерную академию в 1934 г., Академию Генштаба КА в 1939 г.

Бригадой командовал один год и 3 месяца. За это время показал низкие волевые качества, мягкотел, не требователен и не организован. На всем протяжении в бригаде была низкая дисциплина, неорганизованность, слабая выучка личного состава. Т. Григоренко неоднократно предупреждался за плохую работу, но добиться лучших результатов не смог. Имеет хорошую оперативно-тактическую подготовку, но практически организовать взаимодействие родов войск и управлять соединением не умеет. Сам дисциплинирован, но навести твердую дисциплину в частях в силу своей нетребовательности не может. Страдает чрезмерным зазнайством, переоценкой своих знаний и способностей, а на деле их не оправдывает.