Текст книги "Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940"

Автор книги: Юрий Фельштинский

Соавторы: Георгий Чернявский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Фельштинский Ю.Г., Чернявский Г.И
Лев Троцкий. Книга четвертая. Враг № 1. 1929–1940 гг

Глава 1. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ОППОЗИЦИОНЕР

 1. Начало литературной деятельности в эмиграции

Находясь в советском консульстве в Константинополе, Троцкий набросал проект своей издательской программы на ближайшие месяцы[1]1
  Хогтонская библиотека Гарвардского университета (Бостон). Архив Троцкого. Фонд bMs Russ 13-І (далее: Архив Троцкого. Фонд 13.IJ. Т-3165.


[Закрыть]. Первое, что задумал сделать Троцкий, – это выхватить из рук Сталина и использовать в своей борьбе против него знамя и авторитет Ленина. Для этого он решил учредить Фонд издания работ Ленина и важных документов партии, «опубликование которых в Советской республике запрещено сталинским аппаратом и карается как «контрреволюционное» преступление».

Начать он хотел с публикации протоколов Мартовского совещания руководящих деятелей партии большевиков 1917 г. (они должны были дать представление о «соглашательской» позиции Сталина, Молотова, Рыкова и других нынешних руководителей партии накануне приезда в Россию Ленина). Кроме того, Троцкий планировал опубликовать протокол заседания Петроградского комитета партии от 1 ноября 1917 г., на котором Ленин назвал Троцкого «лучшим большевиком»; протокол заседания военной секции VIII съезда партии, где Сталин брал под защиту так называемую «военную оппозицию», а Ленин полностью поддержал Троцкого в вопросе строительства регулярной армии; переписку Ленина с Троцким периода Гражданской войны и, наконец, последние письма Ленина, в частности записку «К вопросу о национальностях…», и послеоктябрьские документы Сталина, которые тот, по различным причинам, считал теперь для себя неудобными, а потому не подлежащими преданию гласности.  «Таковы намеченные первые выпуски этого издания. Они составят многие сотни страниц, – писал Троцкий. – Между тем это только начало. Мы надеемся получить от наших друзей из СССР дополнительные материалы, о которых в свое время сообщим. Издание будет выходить на русском и на главных мировых языках».

Действительно, появившаяся через несколько лет книга Троцкого «Сталинская школа фальсификаций»[2]2
  Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. Берлин: Гранит, 1932.


[Закрыть] содержала несколько важных документов, обозначенных в этой издательской программе, позволявших получить более сбалансированное представление по важнейшим вопросам недавнего прошлого, в основном о политике большевистского руководства в 1917 г., о разногласиях Ленина с Каменевым, Сталиным и другими «внутренними» руководителями большевистской организации после возвращения Ленина из эмиграции, о высокой оценке Лениным Троцкого и т. д. Однако в полном виде намеченная обширная издательская программа выполнена Троцким не была как из-за недостатка средств, так и вследствие того, что Троцкий занялся другими, значительно более актуальными, с его точки зрения, делами.

По прибытии в Турцию Троцкий возобновил работу, которую начал в Алма-Ате и которая, по его мнению, должна была представить сторонникам, противникам и всей читающей публике его жизненный путь, от рассказа о родителях и первых детских воспоминаний до событий самых последних месяцев: Троцкий засел за подробные мемуары. В ссылке писались только отдельные фрагменты книги, эпизоды, которые приходили в голову, почти исключительно из детства и юношеских лет. Лев Давидович не мог и не хотел полностью отдаться воспоминаниям, так как продолжал еще чувствовать себя действующим вождем огромной страны, руководителем важного, по его мнению, политического течения, уделял много времени переписке с другими ссыльными, изучению, анализу текущих событий в политической жизни страны, действиям властей, выработке курса «большевиков-ленинцев». Теперь же, особенно в первые месяцы после переселения на Принкипо, свободного от непосредственных политических дел времени оказалось много больше. Даже позже, когда Троцкий возобновил свою политическую деятельность, он ввел жесткое для себя правило: ежедневно уделять по несколько часов чисто кабинетной работе над историческими, экономическими, философскими, социологическими и даже литературно-критическими текстами (не имевшими непосредственного отношения к злободневной политике).

«Моя жизнь» была написана в один присест и завершена в течение нескольких месяцев», – писала Наталья Ивановна[3]3
  Serge V., Sedova – Trotsky N. The Life and Death of Leon Trotsky. New York: Basic Books, Inc. Publishers, 1975. P. 165.


[Закрыть]. Сам же Троцкий был убежден, что затворничество в турецкой глуши – только временный эпизод в его бурной жизни, и торопился воспользоваться им, чтобы довести до современников и потомков свою трактовку минувших событий. Он писал в предисловии к автобиографии: «Самая возможность появления ее в свет создана паузой в активной политической деятельности автора. Одним из непредвиденных, хотя и не случайных этапов моей жизни оказался Константинополь. Здесь я нахожусь на бивуаке, – не в первый раз, – терпеливо дожидаясь, что будет дальше. Без некоторой доли «фатализма» жизнь революционера была бы вообще невозможна. Так или иначе, константинопольский антракт явился как нельзя больше подходящим моментом, чтобы оглянуться назад, прежде чем обстоятельства позволят двинуться вперед»[4]4
  Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Берлин: Гранит, 1930. Т. 1. С. 5.


[Закрыть].

Об интенсивной работе отца тем, кого он считал своими единомышленниками в СССР, писал Лев Седов. 9 июля он отправил письмо И.Я. Врачеву, который как раз перед этим заявил о своем примирении со сталинским режимом (Лев об этом заявлении еще не знал): «У нас без перемен. Старик много работает – подготовляет книги для печати. Со здоровьем так себе – малярия, переутомление и пр[очее]. Да и здесь очень неважно, а единый фронт от сэра Остина – до Сосо – не дает никуда продвинуться»[5]5
  РГАСПИ. Ф. 325. On. 1. Ед. хр. 481. Л. 129; Лев Троцкий, Константинополь, 1929 год / Публ. М.М. Пантелеева // Исторический архив. 1993. № 1. С. 219.


[Закрыть]. «Старик» – это Троцкий. «Сэр Остин» – министр иностранных дел Великобритании О. Чемберлен. «Сосо» – Сталин.

Рукописью сразу заинтересовались американские и английские издатели. Уже в 1930 г. книга была выпущена в США издательством «Скрибнер и сыновья» и в Великобритании издательством Торнтона Баттерворса. Через год американское издательство опубликовало дополнительный тираж книги. В том же 1930 г. мемуары были изданы во Франции, Испании и Чехословакии. В Варшаве они появились не только на польском языке, но и на идиш. Так началось победоносное шествие мемуаров Троцкого по всему миру – от Китая, где они были впервые опубликованы уже в 1932 г., до всех латиноамериканских и даже нескольких африканских стран[6]6
  Sinclair L. Trotsky. A Bibliography. 2 vol. Brookfield: Gover Publishing Company, 1989. Vol 2. P. 1250–1255.


[Закрыть].

Русскоязычное издательство «Гранит», находившееся в Берлине, подписало договор с Троцким об издании книги на русском. Мемуары вышли в двух томах в 1930 г., хотя в выходных данных значится следующий год, 1931-й. Издательство «Гранит», принадлежавшее А.С. Кагану (он владел еще двумя берлинскими издательствами – «Обелиск» и «Парабола»), и позже публиковало книги Троцкого, интерес к которым проявляла эмигрантская публика разных политических лагерей. Книгоиздатель получал неплохую прибыль, хотя не чувствовал себя в безопасности, имея в виду все более нагнетавшуюся советскими властями кампанию ненависти в отношении Троцкого и столь же бешеные выпады по отношению к коммунисту-еврею со стороны национал-социалистов. Именно приход к власти в Германии нацистов в начале 1933 г. положил конец существованию «Гранита» (хозяин которого был евреем), как и вообще всех издательских домов, принадлежавших не только евреям-иммигрантам, но и немецким евреям.

Мемуарная книга Троцкого обладала всеми достоинствами и недостатками, которые присущи воспоминаниям как жанру литературы и как историческому источнику. Она была насквозь субъективна и пристрастна, что, собственно, автор не отрицал, заявляя, что эта книга – не бесстрастная фотография его жизни, а ее составная часть, что на страницах книги он продолжает ту борьбу, которой была посвящена вся его жизнь. Правда, Троцкий тут же начинал играть словами, утверждая, что именно в этом субъективизме и состоит возможность «сделать биографию объективной в некотором более высоком смысле, т. е. сделать ее наиболее адекватным выражением лица, условий и эпохи»[7]7
  Ibid. P. 7.


[Закрыть].

Захватывающие мемуары Троцкого, увлекающие читателя с первых страниц, написанные живым, свободным языком с привлечением всех возможных литературных приемов, были точны в фактологическом отношении. В них почти невозможно обнаружить ошибок в датах, именах, наконец, в канве событий. В то же время они были сугубо полемичными и, как таковые, нередко заостряли внимание на одних событиях, игнорируя или лишь мельком упоминая другие, не заслуживавшие, с точки зрения автора, внимания. Учитывая же место автора в истории социал-демократического движения России, в организации Октябрьского переворота, в Гражданской войне, во внутрипартийных битвах 20-х гг., можно сказать, что двухтомник представлял собой персонифицированную историю российского революционного движения.

Что касается советского периода, то здесь особенно ярко и детально описывалась внутрипартийная борьба 1923–1927 гг. Знакомство с позицией Троцкого, при всех ее вполне объяснимых предвзятостях, было исключительно важно для понимания того, как зародившаяся в 1917 г. и не знавшая аналогов в истории человечества диктаторская система постепенно переросла в зрелый, всесторонне оформленный тоталитаризм, в сталинскую репрессивную машину, охватившую все сферы жизнедеятельности общества. Важнейшими недостатками работы были концентрация внимания автора на собственной личности (что естественно для жанра автобиографии) и не вполне искренняя идеализация Ленина и ленинского периода в истории Советской России и развитии большевистской власти. Но так или иначе на протяжении последовавших почти 80 лет ни один сколько-нибудь добросовестный исследователь истории революционного движения России в конце XIX – начале XX в. и истории становления советского общества и тоталитарного режима не проходил мимо этой работы. Одни читатели и исследователи, разделявшие взгляды Троцкого, относились к книге восторженно. Другие, настроенные критически или антисоветски, стремились выискать в ней максимум противоречивых и неверных оценок (которых в книге было предостаточно). Но с 1930 г. написанные Троцким мемуары стали жить своей жизнью. Пропутешествовав по языкам, странам и континентам, они смогли, наконец, дойти и до России, где были впервые опубликованы в 1990 г., за год до формального падения коммунистической диктатуры.

На английский язык мемуары переводили старые знакомые Троцкого М. Истмен и его супруга Е.В. Истмен-Крыленко. Конечно, Истмен затаил глубокую обиду на Троцкого за то весьма неджентльменское поведение в отношении книги «После смерти Ленина» и ее автора. Тем не менее, возвратившись в США в 1927 г., после пятилетнего пребывания в Европе, Истмен стал выступать устно и в печати с заявлениями, в которых сочетались высокая оценка традиционного ленинского большевизма и поддержка позиций Троцкого. В журнале «Нейшен» Истмен опубликовал текст предсмертного письма А.А. Иоффе, адресованного Троцкому, причем редакция журнала в сопроводительной статье высказалась в том духе, что большевистское руководство находится теперь в стадии вырождения, напоминающей французский Термидор второй половины 90-х гг. XVIII в.[8]8
  Nation. 1928. February 1. Р. 113.


[Закрыть] Понятно, что редакционная статья заговорила языком Троцкого с подачи Истмена, причем эта публикация сделала его «коммунистом в глазах большинства людей, но ренегатом с точки зрения воинствующих» просоветски настроенных левых[9]9
  O’Neil W.L. The Last Romantic. A Life of Max Eastman. New York: Oxford University Press, 1978. P. 121.


[Закрыть].

Летом 1930 г. Истмен побывал на Принкипо, договорился с Троцким о переводе его работ на английский язык. Он был восхищен тем спокойствием и творческой атмосферой, в которой нежданно-негаданно оказался вечный возмутитель спокойствия наркоминдел и наркомвоенмор Троцкий. Вернувшись домой, Истмен рассказывал супруге о жизни Троцкого, о совместной рыбной ловле в Мраморном море, о том, что в свою очередь передавал Троцкому впечатления об американской жизни в условиях начавшегося в 1929 г. тяжелейшего экономического кризиса и о предполагаемых перспективах развития этой страны.

Елена Крыленко сразу же включилась в работу по переводу. 24 июня 1930 г. она писала Троцкому: «То, что мне пришлось над переводом Вашей книжки работать, ничего, кроме гордости и радости, мне не доставило… И было чему радоваться. Все американцы в голос кричат, что за чудесная книжка. Бедного Сталина, наверное, завидки берут, что не о нем, а о Вас кричат». К Америке и американскому образу жизни Е. Крыленко так и не привыкла: «Несуразная и удивительная, и идиотская и поразительная страна. Очень жаль, что Вы не можете приехать сюда»[10]10
  Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-820.


[Закрыть], – писала она. Троцкий действительно в эту «идиотскую страну» после высылки из СССР так никогда и не приехал, хотя в последние годы жил в Мексике, по соседству с великой заокеанской державой.

Старая знакомая Троцких еще по жизни в Вене – Александра Константиновна Клячко, – прочитав присланный ей экземпляр воспоминаний, отвечала на несколько кокетливое письмо Троцкого, не искренне ругавшего свою книгу и не скромно искавшего аналогию со вторым томом «Мертвых душ»: «Как хорошо, что Вы не бросили Вашу автобиографию в несуществующие камины. Помимо того огромного значения, которое имеют все Ваши произведения, связанные со всеми громадными событиями последних лет, Ваша личность, Лев Давидович, интересует и занимает всех, и вот Вы ярко, живо, пластично выступаете из своей книги, и всем ясно, что за человек, как работал, к чему стремился, и все то личное, что так занимает людей. Книга читается с увлечением – у Вас особенность: несколькими штрихами создается живой местный колорит, новая обстановка»[11]11
  Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-2329.


[Закрыть].

Еще более важным и авторитетным для Троцкого стало суждение профессора Кауна[12]12
  К а у н Александр Давидович (1889–1944) – американский историк литературы. Будучи студентом Петербургского университета, участвовал в революционных событиях 1905 г. В 1909 г. эмигрировал в США. Окончил Чикагский университет. Стал профессором Калифорнийского университета, плодотворно занимался историей русской литературы. Автор ряда монографий, в том числе о М. Горьком и Л. Андрееве. Входил в авторские коллективы ряда изданий, посвященных истории России. Придерживался леволиберальных взглядов.


[Закрыть], который работал над книгой о Горьком[13]13
  См.: Kaun A. Maxim Gorky and His Russia. New York: J. Cape & H. Smith, 1931.


[Закрыть] и просил Троцкого рассказать о его контактах с писателем, о позиции Троцкого по отношению к горьковской газете «Новая жизнь» и о том, что Троцкого просили выступить на заседании Петросовета с докладом о Горьком. Троцкий ответил Кану подробнейшим письмом, и исследователь назвал его письмо «исторически ценным», пообещав включить в свою книгу о Горьком[14]14
  Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-2173, Т-2174.


[Закрыть].

Каун писал, что он окончил читать американское издание воспоминаний Троцкого с сожалением; хотелось слушать автора еще и еще: «Я не знаю более ценного вклада в историю русской революции, чем Ваши записки. С большим нетерпением буду ожидать дальнейших работ Ваших. Удивляюсь Вашей силе вмещать столько идей в коротеньком параграфе. Как хорошо было бы заманить вас в нашу страну на серию лекций!.. Как хотелось бы послушать ваш доклад, скажем, об общем положении современной Европы»[15]15
  Там же. Т-2180.


[Закрыть]. Он планировал написать рецензию на «Мою жизнь» для журнала «Кроникл» («Хроника»), выпускаемого его университетом[16]16
  Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-2172.


[Закрыть]. Сообщая, что собирается начать работу над книгой, посвященной Чехословацкому корпусу в России, Каун спрашивал Троцкого, соответствуют ли истине сведения, что именно Троцкий отдал в 1918 г. приказ разоружить чехословаков[17]17
  Там же. Т-2184.


[Закрыть]. На этот очень неудобный вопрос Троцкий не ответил. Бессмысленный и по существу провокационный приказ разоружить Чехословацкий корпус отдал действительно он, причем этот неумный приказ о разоружении чехословаков и о расстреле всех тех, кто откажется сдать оружие, толкнул их на антибольшевистское выступление, ставшее главным фронтом Гражданской войны в России. Возможно, впрочем, что устный ответ был дан во время встречи Кауна с Троцким в Стамбуле во второй половине августа или начале сентября 1932 г. во время европейской поездки американского ученого, после которой продолжалась его интенсивная дружеская и деловая переписка с Троцким[18]18
  Там же. Т-2174-2181.


[Закрыть]. Но в письменной форме ответ Троцкого до нас не дошел.

Воспоминаниями Троцкого заинтересовалось и высшие руководство СССР. Сразу же после ее выхода книга была приобретена для личной библиотеки Сталина. С ней было решено познакомить не только членов Политбюро, но и бывших оппозиционеров, которые капитулировали перед Сталиным и теперь восхваляли нового вождя, посылая проклятия по адресу старого. Естественно, от раскаявшихся ожидалась очередная порция негодующих эмоций, что и произошло. Зиновьев, начав знакомство с воспоминаниями со второго тома, почувствовал себя крайне уязвленным презрительными ремарками по собственному адресу и теперь спешил лишний раз расписаться в верности генсеку. 4 марта 1930 г. он писал с очевидной надеждой на то, что записка эта окажется в руках Сталина: «Думаю, что оставить эту книгу без ответа нельзя. В ней неимоверное количество мерзостей про всех нас, но прежде всего про В[ладимира][19]19
  Здесь и далее квадратными скобками отмечены уточнения, сделанные авторами книги.


[Закрыть] И[льича]. Книга во многих ее частях написана для «наших за границей» и поэтому «легко» читается и легко обходит ряд тем, невыгодных для автора… Я уверен, что С[талин] не оставит без ответа книгу Т[роцкого]. Но думаю, что я, во всяком случае, обязан со своей стороны ответить Т[роцкому]. Надежды на напечатание ответа сейчас не имею. Но все же напишу»[20]20
  РГАСПИ. Ф. 324. On. 1. Ед. хр. 373. Л. 16.


[Закрыть].

Трусливый Зиновьев унюхал в этой книге шанс снова выбраться на поверхность, заручиться от Сталина заказом на написание ответа Троцкому, получить возможность снова публиковаться в партийной прессе. Но Сталин дал указание проигнорировать мемуары своего врага. Ни сам он по поводу этой книги ни слова не сказал, ни другим не позволил. Статья Зиновьева «Десятилетие спустя», написанная в 1933 г., где «Заявление 46-ти» (1923 г.) было названо «обвинительным актом против партии», а вся тяжесть борьбы с «троцкизмом» приписана Сталину, «с поразительной дальновидностью» выдвинувшему концепцию о победе социализма в одной стране, как и не написанный Зиновьевым ответ Троцкому, так никогда и не увидела света[21]21
  Там же. Ед. хр. 446. Л. 2–6.


[Закрыть]. Сталин стал готовить совсем другой ответ Троцкому.

За границей высланный из Советского Союза политэмигрант достаточно быстро стал популярным автором, пополняя копилку ненависти Сталина все новыми и новыми высказываниями. Троцкий публиковался в большой западной прессе, в том числе во всемирно известных газетах: американских, таких как «Нью-Йорк тайме», «Нью-Йорк геральд трибьюн», британских, таких как «Дейли экспресс», социал-демократических изданиях Европейского континента. Некоторые статьи выходили затем на русском во Франции. В них шла речь об обстоятельствах выдворения Троцкого из СССР, давалась оценка социально-политической обстановки на родине и, главное, воспроизводился облик Сталина, каким он теперь представлялся автору. В статье «Как могло это случиться?» о кремлевском хозяине говорилось так: «Если искать краткой характеристики, то пришлось бы сказать: это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии. Он одарен практическим смыслом, выдержкой и настойчивостью в преследовании поставленных целей. Политический его кругозор крайне узок. Теоретический уровень столь же примитивен… По складу ума это упорный эмпирик, лишенный творческого воображения»[22]22
  Троцкий Л. Что и как произошло? Шесть статей для мировой буржуазной печати. Париж, 1929. С. 25–26.


[Закрыть].

Наверное, Троцкий недооценивал многие поистине выдающиеся качества Сталина, которые и перечислить-то трудно, настолько уникален был этот человек: его расчетливость, предусмотрительность, умение не забегать вперед, не торопиться, хитрить, тихо планировать расправу, выжидать, его предельное лицемерие, жестокость, беспринципность, готовность использовать любые самые отвратительные и кровавые средства для достижения поставленной цели; его умение сохранять свой замысел в только ему известной тайне и упорно двигаться в сторону реализации своего тайного плана. Но важно другое: Троцкий объявлял Сталину войну теперь уже не в масштабах одной страны, а на мировой арене, причем перешел от дискуссий по поводу политики советского руководства к критике лично Сталина.

На этот раз в «Большевике» появились две статьи Ярославского, косноязычного и льстивого сталинского лакея, к которому Троцкий всегда относился с презрением. Статьи имели безвкусные длинные названия: «Мистер Троцкий на службе у буржуазии, или первые шаги Л. Троцкого за границей» и «Как «отвечает» Троцкий и как рабочие отвечают Троцкому». Они содержали в основном направленную против Троцкого ругань: «рекорд глупости», «живой политический покойник»[23]23
  Большевик. 1929. № 5. С. 67.


[Закрыть], пользующийся услугами буржуазии «для публикации своих инсинуаций» Троцкий…[24]24
  Там же. № 9—10. С. 30.


[Закрыть] Теперь уже повод для ответа был предоставлен Троцкому, и он им, разумеется, воспользовался, хотя до советского читателя, которому были адресованы статьи Ярославского, ответы Троцкого, разумеется, не дошли.

2. Политические контакты с соотечественниками

Правильно или нет прочитали мысли Троцкого вездесущие журналисты, приписавшие ему намерение организовать в СССР новую революцию, но фактом остается то, что Троцкий, высланный за рубеж, стремился по мере возможности поддерживать контакты с оставшимися ему верными сторонниками, находившимися в ссылке и в тюрьмах в пределах Советского Союза. Русский эмигрант С. Дмитриевский, раньше других увидевший, что Сталин становится на путь «национально-патриотического социализма», в своей книге противопоставлял возвеличиваемого им националиста Сталина ненавидимому интернационалисту

Троцкому, продолжающему свою борьбу даже за границей: «В борьбе Троцкого всегда был известный героизм. Он был готов на жертвы, на какие способен не всякий человек. Ставил все на карту огромной политической игры. Не шел на компромиссы, которые бы его унижали, всегда оставался самим собой. Есть своеобразное величие и в его поражении. Оказавшись побежденным, он не предал ни идей своих, ни людей, которые за ним шли – людей, которые, надо сказать, в большинстве его предали. Мало того. И сейчас, поверженный и разбитый, выброшенный за границу, лишенный русской почвы, которая ему так болезненно нужна… он все еще не сдается, он все еще лелеет горделивые планы и мечты»[25]25
  Дмитриевский С. Советские портреты. Берлин: Стрела, 1932. С. 151.


[Закрыть].

Разными путями левым оппозиционерам, остававшимся пока на свободе, удавалось передавать за границу письма для Троцкого. Они пользовались для этого своими связями в Москве, особенно с номенклатурными работниками, служащими советских полпредств в Европе, прежде всего Берлине и Париже, использовали командировки советских чиновников за рубеж. Уже весной 1929 г. с Троцким установил связь, разумеется тайную, шифровальщик полпредства СССР в Норвегии Петр Сергеевич Куроедов, которому удавалось посылать на Принкипо материалы из советской прессы, а также некоторые документы и фотографии, разными путями оказавшиеся в его руках. В переписке с Куроедовым Троцкий ставил перед ним все новые и новые задачи. Не исключалось даже, что этот человек станет невозвращенцем и присоединится к Троцкому в Турции в качестве секретаря-стенографа. План этот осуществлен не был, так как Куроедов в 1932 г. скончался от туберкулеза[26]26
  Л.Д. Троцкий. После высылки из СССР. Начало третьей эмиграции. Турция. Принцевы острова. 1929–1932 гг. / Публ. А.М. Плеханова // Исторический архив. 1992. № 1. С. 34–35. Обширная переписка Троцкого с Куроедовым и сопроводительные материалы были после смерти Куроедова изъяты сотрудниками советского посольства и пересланы полпредом СССР в Норвегии А.А. Бек-задяном секретарю ЦИКа СССР А.С. Енукидзе. У Енукидзе они были обнаружены, в свою очередь, при обыске после ареста Енукизде. Конверт с письмами (всего 75 листов) был затем похищен сотрудником НКВД, который сохранил его и в 2001 г. передал Агентству журналистских расследований Андрея Константинова, а последний – в санкт-петербургский Музей политической истории России. Сотрудник НКВД, похитивший письма Троцкого, журналистам представился как Василий Михайлович, без фамилии (Травинский Я. Письма Троцкого продолжают приходить // Фонтанка-ру. Петербургская интернетгазета. 2001. 16 апреля).


[Закрыть].

Ссыльным и заключенным передавать письма Троцкому за рубеж было куда сложнее. Тем не менее иногда это удавалось. Н.И. Седова вспоминала, что однажды Троцкий получил послание от узников из Верхнеуральского политизолятора, написанное микроскопическими буквами на крохотных клочках бумаги размером с почтовую марку[27]27
  Serge V., Sedova-Trotsky N. The Life and Death of Leon Trotsky. P. 166.


[Закрыть]. В архивном фонде Троцкого сохранились письма, полученные им в Турции от ссыльных Н. Мура-лова, Ф. Дингельштедта, К. Цинцадзе и некоторых других оппозиционеров. Но особенно важным Троцкий считал продолжение хотя бы редких, спорадических контактов с Раковским, который за неуступчивость был переведен из Астрахани в Саратов, а затем в далекий Барнаул. Из дальней ссылки Раковскому удалось переправить Троцкому несколько статей и писем. Вряд ли можно предположить, что они посылались по международной почте. Контроль ОГПУ за ссыльными и их корреспонденцией после изгнания Троцкого стал очень жестким. Так, в справке Комитета партийного контроля при ЦК КПСС «О деле так называемого «Московского центра» приведены данные о режиме сосланных в 1932 г. Каменева (в Минусинск) и Зиновьева (в Кустанай): «За ними велось активное агентурное наблюдение, сопровождавшееся перлюстрацией переписки и подслушиванием телефонных разговоров»[28]28
  Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 68.


[Закрыть]. Можно не сомневаться, что такой режим был к 1932 г. распространен на всех ссыльных руководителей партии. Тем не менее примерно до конца 1932 г. существовала двусторонняя нелегальная связь между Троцким и ссыльными оппозиционерами, что подтверждается материалами архива Троцкого, где хранятся поступавшие к нему материалы[29]29
  См., например: Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-15821.


[Закрыть].

В то же время ряды сторонников Троцкого в СССР все более редели. Согласно данным ОГПУ, «массовый отход от троцкизма начался во второй половине 1929 г.». Для достижения этой цели применялись своеобразные психические атаки. Бывших членов оппозиции вызывали в ОГПУ, где им угрожали, запугивали, а иногда просто заставляли стоять в коридоре по много часов, после чего отправляли назад без каких-либо объяснений. Затем история повторялась. В конце концов многие до предела запуганные люди давали подписку о сотрудничестве[30]30
  Andrew СИ., Mitrokhin V. The Mitrokhin Archive. The KGB in Europe and the West. London: Penguin Group, 1999. P. 52.


[Закрыть]. Некоторые в прошлом активные участники оппозиции сочли для себя возможным выступить с новыми покаянными заявлениями. Особенно усердствовал в этом Радек. Возвратившись из ссылки в Москву, он старался любой ценой заслужить похвалу Сталина, всякий раз подчеркивая в публикуемых им с разрешения советского руководства в центральной партийной прессе письмах, что со Сталиным у него больше нет расхождений, и обвиняя при этом Троцкого то в левом уклоне, то в переходе на позиции де-цистов.

Первое время Троцкий необычно мягко критиковал новые выступления Радека. Он опубликовал несколько материалов, в том числе статью «Радек и оппозиция»[31]31
  Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1929. № 1–2. С. 10–14.


[Закрыть] и свое заявление периода ссылки «По поводу тезисов т. Радека», в которых пытался оправдать своего бывшего единомышленника тем, что тот, будучи одним из лучших марксистских журналистов, в то же время слишком импульсивен, многое преувеличивает и забегает вперед, «измеряет метром там, где дело идет только о сантиметрах». В другой статье – «Выдержка, выдержка, выдержка!» – поведение Радека характеризовалось противоречиво. В начале публикации оно оценивалось как «шатания»; в конце статьи – как явная капитуляция, из-за которой Радек «просто вычеркнет себя из состава живых» и «попадет в возглавляемую Зиновьевым категорию полуповешенных, полупрощенных. Эти люди боятся сказать вслух свое слово, боятся иметь свое мнение и живут тем, что озираются на свою тень. Им не позволяют даже поддерживать вслух правящую фракцию»[32]32
  Там же. С. 14.


[Закрыть].

Радек был далеко не одинок. В июне 1929 г. историк-экономист Солнцев, годом ранее исключенный из партии за оппозиционную деятельность и сосланный, обратился с письмом к Раковскому, как к наиболее авторитетному ссыльному оппозиционеру, с предложением о коллективном возвращении в партию как средстве сдержать распад оппозиции (хотя возвращение в партию означало фактическое самоуничтожение оппозиции). В письме говорилось: «То, о чем я писал вам месяца два назад, как о возможной перспективе, стало фактом. Катастрофа разразилась. Господствующее настроение – паника и растерянность, поиски индивидуальных выходов из положения… Полное идейное и моральное разложение, никто больше никому и ни во что не верит. Создалась обстановка взаимного недоверия, групповых отчуждений, взаимной отчужденности и изолированности. Каждый боится, что его предадут, что другой забежит вперед, чтобы не запоздать, чтобы самому по спинам других проскочить в партию. Прорваны все плотины»[33]33
  РГАСПИ. Ф. 325. On. 1. Ед. хр. 458. Л. 1–2.


[Закрыть].

Это письмо оказалось в руках ОГПУ и частично было приведено в статье Ярославского под выразительным названием «Об одном похабном документе», опубликованной в сокращенном варианте в «Правде» и в полном – в журнале «Большевик». Можно предположить, что инициатива написания «письма Солнцева» тоже родилась в стенах ОГПУ, а не в голове несчастного ссыльного[34]34
  Правда. 1929. 20 сентября; Большевик. 1929. № 18. С. 73–75.


[Закрыть], переставшего видеть смысл в неравной борьбе с могущественной системой.

Какими методами пользовалось при этом карательное ведомство, видно из происходившего с Врачевым, Б.А. Карнаухом и Г.П. Штыкгольдом, находившимися в ссылке в Вологде. 30 июня они были арестованы и им было объявлено постановление Особого совещания ОГПУ о заключении на три года в Тобольском политизоляторе. 1 июля после разговоров по телефону с Радеком и Смилгой Врачев и Карнаух отправили телеграмму в ЦКК ВКП(б) о признании правильной «генеральной линии партии» и об отказе от фракционной борьбы. Этой телеграмме предшествовал торг с ЦКК по поводу отдельных формулировок. Оппозиционерам приходилось идти на уступки. Штыкгольд уклонился от оценки курса партии, но тоже заявил о прекращении фракционных выступлений. 3 июля все трое были освобождены из-под стражи. Еще через пять дней Врачев отправил Троцкому телеграмму, прохождению которой не чинилось препятствий со стороны советских властей в связи с ее содержанием: «[При] нынешней линии партии дальнейшая фракционная работа бессмысленна. Призываю вместе [с] основными кадрами стать на путь возвращения [в] партию»[35]35
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 71. Ед. хр. 80. Л. 24; Лев Троцкий, Константинополь, 1929 год / Публ. М М. Пантелеева // Исторический архив. 1993. № 1. С. 218.


[Закрыть].

10 июля 1929 г. было датировано совместное заявление Преображенского, Радека и Смилги, которое появилось в «Правде» 13 июля. Авторы писали об отказе от своих подписей под оппозиционными документами, отказе от оппозиционной деятельности и просили восстановить их в партии. Они высказывались за экономическую политику руководства, подтверждали, что план пятилетки является частью обшей программы социалистического строительства, признавали правильными решения XV партсъезда, осудившего оппозиционную платформу, отвергали «отвлеченную» свободу критики и требование легализации фракций.

Троцкий ответил статьей «Жалкий документ»[36]36
  Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1929. № 3–4. С. 5—11.


[Закрыть], в которой стремился по пунктам опровергнуть доводы «тройки» и завершал анализ принципиальной установкой: «Мы поддержим всякий шаг центристов влево, не смягчая ни на йоту борьбу с центризмом, как главной опасностью в партии. Наша верность октябрьской революции остается незыблемой. Но это верность борцов, а не прихлебателей».

На все новые и новые капитуляции своих сторонников в СССР Троцкий стал реагировать весьма болезненно, пытался убедить их в беспринципности занятой ими позиции, призывал к выдержке, не отдавая себе полностью отчета в том, что сдача позиций носила не политический характер, а диктовалась элементарным инстинктом самосохранения. Настроение Троцкого отчетливо видно по его статье «Выдержка, выдержка, выдержка!» от 14 июня 1929 г., которая была послана в СССР, но перехвачена ОГПУ[37]37
  РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Ед. хр. 96. Л. 152–156.


[Закрыть]. «Зиновьев и Каменев тщетно стучатся к Молотову, Орджоникидзе, Ворошилову, принимая двери партийных канцелярий за двери партии», – пытался втолковать Лев Давидович. Он убеждал, что левый поворот Сталина, его расправа с «правыми» являются лишь побочным продуктом политики оппозиции, ибо генсек пользуется только «осколками оппозиционной платформы», что, по сути, у него происходит не левый поворот, а «левая судорога», что он укрывается «перьями, вырванными у оппозиции», что оппозиция совершила бы «постыдное самоубийство, если бы стала равняться по настроениям уставших и скептиков». Это были весьма звучные тирады, к которым оставались глухими бывшие оппозиционеры, даже тогда, когда сами письма или их содержание до них доходили. Люди стремились вырваться из ссылки, возобновить активную деятельность, возвратиться в житейское благополучие, в котором, по их убеждению, пребывал руководитель оппозиции за рубежом.