Текст книги "Восемь дней в неделю"
Автор книги: Юрий Томин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
– Ну да… – покорно согласился Кукин, – А на другой стороне чисто, Анна Ивановна.
– Садись.
Доска в классе поворотная: исписал одну сторону, можно не стирать – пиши на другой. Повернула Анна Ивановна доску, и сразу за спиной ее засмеялись. Сначала негромко, потом дружней. Что-то на доске нарисовано очень смешное. Рисунок крупный – вблизи не разберешь. Анна Ивановна отступила назад. Нарисованы две головы – мальчик и девочка. Губы вытянули навстречу друг другу, будто собираются поцеловаться. Под девочкой написано «А», под мальчиком «В». Между ними жирный плюс.
Медленно повернулась Анна Ивановна лицом к классу. Смех стих, но лица сияют. Не каждый день выдаются такие развлечения.
Не успела Анна Ивановна ничего сказать, вскочила Аня.
– Анна Ивановна, я хочу пересесть на другую парту!
– Погоди, Аня.
– Когда мы с вами разговаривали, вы знали об этом рисунке? – спросила Анна Ивановна.
– Нет! – дружно прогудел класс.
– Но ведь не сам же он появился?
– Не сам, – согласились ребята.
– Тогда вот что, – сказала Анна Ивановна. – Художник этот пускай подойдет ко мне, когда наберется смелости. Сроку даю неделю. Не придет – я его сама разыщу, это я вам твердо обещаю. А мы с вами будем считать, что эта шутка окончена. Договорились?
– Договорились, – ответил класс вразнобой.
– Вот и прекрасно, – сказала Анна Ивановна, а сама в упор посмотрела на Кузнецова. Тот, конечно, понял, что на этот раз его предупреждают серьезно и окончательно. Это видно хотя бы потому, что он отвел глаза и сторону и принялся внимательно изучать белый, без единого пятнышка потолок.
– Кукин, к доске!
Кукин с готовностью вскочил.
– Стереть, Анна Ивановна?
– Нет, решать, Кукин.
С видом обреченного Кукин подошел к доске, и грустная его физиономия навела Анну Ивановну на мысль, что все улажено, все вошло в свое обычное русло.
*
– Вы думаете, рисунок на доске и письмо – дело одних рук? – спросил директор.
– Возможно.
– Но ведь этого художника, наверное, не так трудно отыскать?
– Раньше – да, сейчас – нет, – сказала Анна Ивановна. – Я не могу спрашивать открыто. Это лишний раз привлечет внимание к Володе и Ане. Представляете, Сережа, какое веселье поднимется в классе, если они узнают о письме? Этого ни в коем случае нельзя допустить. Кроме того, я все же не понимаю: для чего написано письмо?
– И все же попробуйте, Анна Ивановна… – попросил директор. – Рад бы вам помочь, но, знаете, допросы в кабинете – не по моей чести. Да и не скажут они мне того, что вам.
– Да уж это так, – усмехнулась Анна Ивановна. – Теперь, Сережа, вы для них гроза номер один.
– Это мне наказание, – сказал Сергей Михайлович. – Я ведь тоже директора как чумы боялся.
Прозвенел звонок с урока – Сергей Михайлович направился было к двери, но путь ему преградила вошедшая, нет – вбежавшая! – Светлана Семеновна. Директор попытался было обойти Светлану Семеновну и скрыться – он знал, о чем сейчас будет разговор. Но сделать ему это не удалось.
– Здравствуйте, Сергей Михайлович! – сказала Светлана Семеновна тоном, каким люди говорят: «Ах, вот ты где мне попался!»
– Добрый день, Светлана Семеновна!
– Сергей Михайлович, когда вы мне дадите воспитательский класс?
– Скоро, – не слишком уверенно пообещал директор. – Мне бы хотелось подобрать для вас класс полегче. Знаете… на первых порах.
– А мне бы, наоборот, хотелось потруднее! – храбро выпалила Светлана Семеновна, но тут взгляд ее остановился на Анне Ивановне и она сказала: – хотя… Если бы такой, как у Анны Ивановны… Какие там чудесные ребята! И такие дружные! Анна Ивановна, отдайте мне свой класс!
– Берите, – сказала Анна Ивановна.
– Ой, правда, можно? Можно, Сергей Михайлович?
Директор нахмурился.
Анна Ивановна вздохнула.
– Шучу. Сегодня уж день такой шутливый.
– Ну вот… – разочарованно сказала Светлана Семеновна.
Директор снова попытался было незаметно улизнуть, но и на этот раз у него ничего не вышло.
– Нет, Сергей Михайлович, вы мне все-таки ответьте… – настойчиво проговорила Светлана Семеновна и поспешила вслед за директором.
Анна Ивановна некоторое время сидела не двигаясь. Она пыталась сосредоточиться и еще раз обдумать случившееся. Но мысли были какие-то путаные, оставалось одно испытанное средство – заняться каким-нибудь делом. Но и дела никакого сейчас Анна Ивановна не могла себе придумать. Все мысли вертелись вокруг одного и того же.
Взгляд Анны Ивановны скользнул по лежащему на столе конверту, по стопке непроверенных тетрадей. Необычный почерк с наклоном влево! Откуда мог взяться такой почерк? В школе учат писать с наклоном вправо. Наклон влево – для маскировки. У кого из ее горлопанов могло хватить на это ума? Да у любого, пожалуй: уже не маленькие. Важно другое – у кого хватило, как они говорят, совести?..
Анна Ивановна сложила тетради в одну стопку и начала перебирать эту стопку, время от времени поглядывая на конверт. У нее было ощущение, что она занимается чем-то запретным и донельзя ей противным. Почерки, почерки… Округлые и удлиненные, твердые и нерешительные… За этими почерками тут же вставали перед Анной Ивановной ребячьи лица, разные, как и почерки. Вот неровные буквы с неправильным соединением… Это оттого, что держит ручку щепотью – проглядели в первом классе, потом уже не выправишь. А вот буквы, выписанные линиями, то четкими, то прерывистыми, словно младенец накарябал… Эта сменила обычную ручку на шариковую и пока еще не привыкла. Так что же, это ее неуверенная рука отстукала на машинке такую холодную пакость? Слишком много знала Анна Ивановна о каждом на своих горлопанов и потому не могла заниматься этим исследованием беспристрастно, глядя как бы со стороны. Сознание того, что она должна подозревать каждого, было нестерпимо.
Анна Ивановна перекладывала тетради слева направо и понимала, что ищет того, чего нет. В то же время какая-то другая Анна Ивановна хотела, чтобы выплыл вдруг этот косой почерк, и тогда все бы кончилось быстро и навсегда.
Наконец, все тетради перекочевали направо. Косого почерки не было. Не было даже похожего. И тут впервые Анна Ивановна подумала: «А почему непременно кто-то из моего класса? Ну, хорошо – можно изменять померк. Ну, ладно – можно наклонить его влево. Но ведь общий рисунок почерка не должен полностью измениться. Вот хотя бы закорючка у буквы «д» в слове «редакция»… Вот она же в «дом № 5» – адрес редакции… И еще она в «средняя школа»… Ведь это «своя» закорючка, она написана машинально, по привычке! С такими закорючками учителя годами не могут справиться!
Стопка тетрадей быстро перекочевала справа налево.
Закорючка не обнаружилась.
На минуту Анне Ивановне стало как будто легче, но тут же другая Анна Ивановна возразила: «Ну что из этого? Тебе легче от того, что писал не твой ученик, а кто-то из соседнего класса? Почему ты думаешь, что на этом все кончится? А если будет и второе письмо, и третье? Где ты будешь искать автора? По всей школе? И легче ли будет от этого Володе и Ане? Уж лучше бы – в твоем классе…»
– Да, – проговорила вслух Анна Ивановна, – уж лучше бы в моем…
*
Анна Ивановна знала, конечно, не все. Не знала она, например, того, что в тот день, когда на доске появился рисунок, Аня пошла домой одна. Раньше она всегда ходила с Володей – они живут в одном доме. Но сегодня ей ни с кем не хотелось разговаривать и никого не хотелось видеть. А больше всего ей не хотелось видеть Володю.
Аня медленно брела по улице. Навстречу ей шли люди – по двое, по одному, веселые, озабоченные, хмурые или просто никакие. Попался даже один чудак, без шапки. На волосах его поблескивали снежинки. Но никому, даже чудаку, не било дела до Анн.
Впрочем, Аня тоже не обращала внимания на прохожих. Она думала о любви.
Это слово вызывало тревогу, от него становилось неловко, будто делаешь что-то запретное. Самым обидным из того, что случилось за сегодняшний день, были не довольная рожа Кузнецова и даже не буйная радость класса: самым обидным было вот это самое слово.
Значит, она влюблена в Климова?
Значит, любовь – такая?
Значит, любовь – это когда двое должны все скрывать, таиться, не показывать другим, что им интересно вместе, а другие будут выслеживать, подслушивать, подглядывать и смеяться неизвестно над чем?
Выходит, любовь – это когда двое как мишень в тире: каждый может по ним стрелять сколько вздумается. Только в тире часто промахиваются, а здесь – всегда о яблочко.
Зачем она нужна тогда, эта любовь?
В конце второго квартала на пути к дому Аня приняла два твердых решения.
Первое, не самое главное – она никогда не выйдет замуж.
Второе, самое главное – завтра же она пересядет от Климова на другую парту и больше никогда не будет с ним разговаривать.
Итак, на втором перекрестке с любовью было покончено.
На том же перекрестке ее догнали девочки.
– Куда ты несешься… – отдуваясь, проговорила Вика.
– …как угорелая? – отдуваясь, добавила Лиля.
– Еле догнали, – сказали девочки вместе.
Девочки стояли перед Аней – обе в расстегнутых пальто, обе раскрасневшиеся, очень похожие друг на друга, почти как сестры.
– У нас к тебе важное дело!
– Смотрим, а тебя уже нет!
Аня холодно смотрит на девочек.
– Никуда я не несусь.
Девочки не глупые, они понимают.
– Ты на них не обижайся, – говорит Вика.
– Конечно, – соглашается Лиля. – Чего на них обижаться? Все мальчишки – дураки.
Аня передергивает плечами.
– Ни на кого я не обижаюсь.
– Ну и правильно, – торопливо говорит Вика. – А у нас к тебе такое важное дело, такое важное… Мы сегодня договорились… Соберемся вечером, потанцуем. Пойдешь с нами?
– Не хочется.
– Ну, Анечка, – тянет Лиля. – Ведь начало четверти… Ну, один раз в жизни можно ведь.
– Вы и без меня можете, – говорит Аня, но уже без прежней твердости.
– Не можем! – выпаливает Вика. – Нам пойти некуда.
– Так куда вы меня зовете?
– К тебе! Давай у тебя соберемся!
Вот оно что! Все ясно. То-то и мчались они за ней сломя голову. Все уже без нее решили. А если она откажется? Аня как бы разделилась на две половники: одна требует мести, второй приятно, что в ней нуждаются. Побеждает вторая.
– А мама? – спрашивает Аня, чтобы не сдаваться сразу.
– Твою маму всегда можно уговорить. Это не то что мою, – говорит Вика.
– И мою… – вздыхает Лиля.
В том-то и дело, что мам всегда приходится уговаривать. Не для того, чтобы разрешили потанцевать. Это – всегда пожалуйста. Даже сами предлагают: «Почему бы не собраться у нас? Приводи своих мальчиков и девочек». Главная трудность заключается в том, чтобы родителей на это время выжить из дому. Не хотят они уходить – и все. Очень им хочется посмотреть, как молодежь веселится. А с родителями – какое веселье?
– Мы не всех позовем, – торопится Вика. – Будет Олежка, Игорь, мы, ну, может, еще кто-нибудь. У тебя ведь сейчас одна мама, тебе легче уговорить.
– А у нас еще папы, – грустно вздыхает Лиля. – Их вообще из дома не выгонишь, особенно если хоккей по телевизору.
– Ладно, – соглашается Аня. – Попробую. Вы мне позвоните часиков в пять.
– Анечка, ты – золото, – взвизгивает Вика и вешается Ане на шею.
Лиля повисает на Ане с другой стороны. Аня отбивается, но ей приятно.
– Ой, – вспоминает вдруг Лиля, – у меня дома еще столько дел… И платье нужно погладить!
– И у меня тоже!
И вот девочки уже мчатся по улице, возбужденные и радостные оттого, что будет у них сегодня такой замечательный вечер. Аня смотрит им вслед и вдруг замечает Володю. Он стоит у газетной витрины и поглядывает в ее сторону. Аня отворачивается и шагает по улице с высоко вздернутым подбородком. За спиной она слышит торопливые шаги.
Володя догоняет ее и некоторое время молча идет рядом. Аня совершенно этого не замечает. Как будто никого рядом и нет.
– Ты куда несешься? – спрашивает Володя.
– Я абсолютно никуда не несусь, – холодно отвечает Аня.
– А чего ты меня не подождала?
– А зачем тебя нужно ждать?
Володя не знает, зачем его нужно ждать. Наверное, не нужно. Но ведь раньше ждала. В чем же он провинился сегодня? Володе до смерти хочется, чтобы эта девочка с каменным и каким-то взрослым сейчас лицом стала такой, как раньше. Он не понимает, что с ней сейчас случилось. Не догадывается он и о ее твердом решении – никогда с ним не разговаривать.
– Если ты на меня обиделась, то скажи за что.
– Я абсолютно на тебя не обиделась.
Володя сбоку поглядывает на Анино лицо – оно как маска.
– Пойдем в кино на четыре часа, – предлагает Володя.
Маска дрогнула, теперь она держится уже на ниточках, но все же держится.
– Ко мне сегодня придут ребята, я не могу.
При этих словах Володя спотыкается и чуть не падает. Не от слов он, конечно, споткнулся, а потому что смотрит он на Аню, а не под ноги. Но получилось будто от слов. Аня чествует себя повелительницей. Маска слетает. Второе твердое решение забыто. Она поворачивается к Володе. Вид у него смущенный и какой-то покорный. Прикажи ему сейчас Аня полезть по водосточной трубе – полезет.
– Придешь?
На этот раз мрачнеет Володя.
– А зачем они придут?
– Потанцуем.
– Ты же знаешь – я не умею.
– Вот и научишься. Что же ты, всю жизнь будешь не уметь?
– А зачем мне уметь?
– Как зачем? – ужасается Аня. – Все же танцуют.
– Нет, не пойду.
– Ну, конечно, твои задачки для тебя интересней.
Это верно, Володя увлекается математикой. Он решает задачи, которые и Анне Ивановне не всегда под силу. Но Аня и математика – это совсем разное. Володе нужно и то и другое.
– Просто я танцевать не люблю. Ты ведь тоже не все любишь…
– А если я тебя попрошу?
Аня нажимает на слово «я». Теперь уже и тупица понял бы, что выбирать нужно не между танцами и математикой. Их старая дружба – вот что проверяется и эту минуту. Она может лопнуть. Такой уж сегодня день.
Но Володя никак не хочет понять, что дружба проверяется и таким способом. Ом бы и пошел… Но он ясно представляет себя стоящим у стенки, когда остальные танцуют. Глупая это поза – у стенки. Да еще нужно улыбаться и делать вид, что тебе весело.
– Аня, я не хочу, – говорит Володя. – Ты пойми…
– Я все понимаю, – резко отвечает Аня.
Аня поворачивается и уходит, не оглядываясь.
Володя стоит.
Аня идет и ждет, что Володя бросится ее догонять.
Володя стоит и ждет, что Аня обернется, и тогда он побежит следом за ней.
Она идет.
Он стоит.
Оба ждут.
Конец дружбе!
Придя домой, Аня садится за уроки. Но сегодня ничего не лезет ей в голову. В учебнике, сквозь портрет знаменитого ученого, сквозь его широкую бороду, проступает почему-то ухмыляющаяся физиономия Кузнецова. Кузнецов открывает рот, из которого вылетают обычные его шуточки. И Аня разговаривает с ним. Мысленно. Она отвечает остроумно и резко. Кузнецов растерянно умолкает. Вот так! Следующий – Климов. Сейчас Аня ненавидит его. Она почему-то видит себя посреди катка. Вдоль снежных валов по краям носятся мальчишки. В середине пусто. Там стоит Аня – очень красивая. Возле нее – Володя. Он просит прощения, на глазах у него слезы.
Буквы учебника начинают расплываться. Настоящие-то слезы оказываются на глазах у Ани.
Это от обиды.
От любви к себе.
От ненависти к Володе.
Аня захлопывает учебник и бежит я ванную комнату. Там она долго умывает лицо, чтобы мама ничего не заметила. Если она начнет расспрашивать – не отвяжешься. А ведь и маме не всегда все можно рассказать.
К тому времени, когда в замке заворочался мамин ключ, Аня успела вымыть посуду, пройти пол пылесосом и прибрать в кухне. Она не всегда занималась уборкой, этого уж никак нельзя сказать. Но сегодня такой день. Нужно просить маму, чтобы на пару часиков она ушла из дома. После уборки просить легче.
– Ну, как дела? – спросила мама.
– Ничего особенного.
– Спрашивали?
– Сегодня никого не спрашивали. Давай, мамочка, я тебе помогу.
Аня взяла у мамы пальто, повесила в стенной шкаф. Отнесла на кухню сумку с продуктами. Мама ведь устала, надо ей помочь. Тем более что ей сейчас опять уходить.
– Угадай, с чем мы сегодня пьем чай? – спросила мама.
Ане даже гадать не надо. Конечно, с вафельным тортом. Это ее любимый торт. Ане становится неловко. Уж лучше бы мама не покупала этого торта.
Мама прошла на кухню.
– Ого! – сказала она. – Ну ты сегодня и поработала.
Мама улыбается и смотрит на Аню так, словно они одни на всем свете. А ведь они и вправду одни: папа вечно в своей Якутии.
– Мамочка, – сказала Аня, – ко мне сегодня вечером ребята хотели прийти, из нашего класса. Ты не будешь возражать?
– Ну что ты! – ответила мама. – Конечно, пусть приходят. И мне будет приятно с ними познакомиться. Я ведь только Володю знаю. Угостишь их тортом… Я чай приготовлю.
Аня вздохнула. Конечно, маму можно было бы оставить. Но что скажешь ребятам? Порядок есть порядок.
– Ты что такая кислая? – встревожилась мама. – У тебя неприятности?
– Да нет, все нормально… Только знаешь, мы уговорились, чтобы никого не было.
– Кого никого? – недоумевает мама.
– Ну, без родителей.
– Без меня, что ли?
– Ну… и без тебя.
Мама засмеялась.
– Не бойтесь, я вам мешать не буду. Я все приготовлю и уйду в другую комнату.
– Не в этом дело…
– А в чем же?
– Мамочка, а ты не можешь сегодня куда-нибудь пойти?
С лица мамы медленно сползает улыбка.
– Неужели я вам даже в соседней комнате буду мешать?
Голос мамы звучит глухо. Если честно говорить. Ане немного обидно за маму. Но порядок есть порядок.
– Ты не будешь мешать… Не в этом дело…
– Так в чем же, Аня?
– Ну, как тебе сказать… Ну, если ты будешь здесь… Мы… мы… все равно будем чувствовать, что мы не одни.
– А почему ним нужно быть одним?
– Ну, тогда… тогда… так все делают.
Аня замолчала. Очень трудно все это объяснять маме. Неужели она сама не понимает? Если они одни, то чувствуют себя хозяевами. Они все делают сами. Никто не будет им помогать. Никто не будет советовать. Они хотят сами, сами!
Мама салится на краешек табуретки.
– Анечка, – серьезно говорит мама, – что с вами всеми теперь происходит? Почему вы так стремитесь отделиться от взрослых? Я тоже была девочкой. Но я помню: у нас собирались и дети и взрослые… И всем было весело… Никто никому не мешал… Да и как я тебе, могу помешать? Ты вспомни, разве я когда-нибудь вмешивалась в твои личные дела? Неужели у тебя мало свободы?
– Мамочка, ну я же не про тебя говорю. Я – вообще…
– Не понимаю я этого, – говорит мама, – ни вообще, ни в частности. Наверное, что-то изменилось. Скоро ты меня совсем из дома выгонишь.
Сказала мама про то, как дочь ее из дома выгонит, и – словно бомба взорвалась. Невидимая такая, тихая бомба. Было лицо у дочери виноватое, стало упрямое. Глаза стали колючими, непримиримыми. Смотрит так, будто далеко-далеко они сейчас друг от друга. Молчит. Но в молчании этом покорности нет.
«Кажется, я не то сказала», – подумала мама и постаралась вспомнить себя в возрасте дочери. Какая она была? Не такая ли? Жили они в одной комнате пятеро, но все равно был у нее уголок. Там она прятала свои секреты. При первой возможности мчалась во двор, в парк, хоть в дровяной сарай. Там была у них своя компания. И тайны свои они свято хранили от взрослых. И когда в игры их вмешивались – не любили. Только квартир отдельных тогда мало было. Раньше по углам прятались, а теперь по квартирам. Вот и вся разница.
– Ну, ладно, – вздохнула мама. – Это я пошутила.
– Нет, ты не пошутила, – упрямо мотнула головой Аня. – Я тебя из дома выгонять не собиралась. Если ты так думаешь…
– Господи, да никак я не думаю! – воскликнула мама. – Если ты позвала гостей, так пошевеливайся. Давай вместе что-нибудь приготовим.
– А нам ничего не нужно, – сказала Аня, и колючки в ее глазах начали таять.
– Торт пропадет. Что же, я его зря покупала?
– Ладно, съедим, – согласилась Аня.
– Тогда и чай сами поставите.
– Конечно, что мы, сами не справимся?!
– Тогда я пойду.
– Куда?
– В кино. Часов до восьми. Вам хватит?
– Что ты, мамочка, ты только на часочек.
– Ну, чудесно, – сказала мама фальшивым голосом. – Пока.
– Пока.
Мама надела пальто и вышла на лестницу. Аня постояла минутку, соображая, не очень ли все вышло обидно для мамы. Вроде, не очень. Вот только торт… Аня выскочила на лестницу и, перегнувшись через перила, крикнула в колодец: – Мамочка, мы тебе торта оставим…
Но мамы на лестнице уже не было. Ане отозвался какой-то молодой человек, поднимавшийся наверх. Он спросил, какой торт. Аня показала ему язык и вбежала в квартиру как раз навстречу телефонному звонку.
Звонили девочки.
– Порядок?
– Порядок!
– Анька, ты гений! Сейчас мы всех обзвоним. Климова звать?
– С какой еще стати?
В трубке хихикнули. Аня положила трубку на рычаг и подошла к окну. Их дом – в виде буквы «г». На верхней перекладине «г» – окна квартиры Климовых. Во всех окнах горит свет. Климов, наверное, сидит сейчас за столом, решает свои задачки. Так ему и надо. Больно ученый. А вообще-то, мог бы и позвонить.
Аня с надеждой смотрит на телефон, но тот молчит. Почему-то Ане вдруг становится грустно. Конечно, Климова она ненавидит по-прежнему, но если бы он позвонил, она, может быть, его бы и простила.
Анины размышления прерывает звонок в дверь. Он гремит долго и оглушительно, сразу понятно, что пришел не кто-нибудь, пришли свободные люди.
Первым, разумеется, вваливается Кузнецов. Как ни в чем не бывало он протягивает Ане свою красную холодную руку.
– Приветик! Родительницу куда отправила?
Ане неприятно, что Кузнецов называет ее маму «родительницей». Она говорит холодным тоном:
– Мама ушла в кино.
Но Кузнецова никаким тоном не смутишь.
– Молоток! – одобрительно говорит он и швыряет пальто на вешалку так, что оно повисает сразу на трех крючках.
Пока раздеваются девочки, Игорь и Саня, Олег внимательно изучает себя в зеркале.
– Что-то мне сегодня мой внешний вид не нравится, – заявляет он. – Игорек, а ты как относишься к моему внешнему виду?
– Довольно противный.
– Да? – иронически удивляется Кузнецов. – А многим нравится. Верно, Саня?
Но Саня – верный Олегов солдат не умеет поддерживать остроумных бесед.
– Да иди ты… – отмахивается он и, нырнув в комнату, садится на корточках перед радиолой. Большие Санины руки словно клешни, вцепляются в ручки настройки. Саня танцевать немного умеет, но делает это неуклюже. Танцующий Саня похож на подъемный кран, которому вдруг захотелось немного согреться. Кроме того, он всегда наступает на ноги. Девочки танцевать с ним не любят. Санино дело – радиола.
Саня честно запускает звук на полную мощность.
Тотчас же раздается стук в стенку, из соседней квартиры.
– Саша, ты что? – пугается Аня. – У них же ребенок маленький!
– Ребенок? Ну и что? Пускай привыкает с детства, – заявляет Олег, но тут же подходит к радиоле и командует: – Саня, убери грабли.
Саня послушно убирает руки.
Олег уменьшает громкость.
– Вот так, учись, пока я жив.
Пластинка докручивается до конца. Но пока никто не танцует. Девочки ищут чего-нибудь повеселее. Разумеется, не какие-нибудь там фокстроты и танго – это тайны для родителей. Даже чарльстон позаброшен где-то в середине четвертого класса. Твист и шейк вот что танцуют сегодня в классе.
– Девочки, – говорит Олег, – сколько можно?
А девочкам только этого и надо. Они уже нашли. Девочки выходят на середину комнаты, на мгновение застывают друг против друга и – поехали.
Начинают они небрежно, словно нехотя, спины прямые, согнутые в локтях руки чуть покачиваются, подошвы медленно ползут по паркету, не отрываясь от пола. Но постепенно ритм убыстряется, руки снуют взад и вперед, словно игла в швейной машине. А ноги! Они вообще танцуют отдельно от тела. Ноги ведут себя так, будто у них или совсем нет суставов, или их по десять штук в каждой. Девочек бросает вперед, назад, в стороны, они сходятся и расходятся, и уже трудно разобрать, где Вика, а где Лиля. Девочки танцуют самозабвенно. Это не твист, и даже не шейк, это уже что-то из будущего.
Внезапно звенит звонок. Все переглядываются. Неужели пришла?
Только этого еще не хватало!
Аня выходит в переднюю, открывает дверь.
На площадке стоит немного сконфуженный, виноватый, ненавистный Володя Климов.
Неожиданно Ани краснеет.
– Ну, чего стоишь, раздевайся, – шепчет она и вихрем уносится в комнату.
Там уже не танцуют. Боятся. Ждут Аниной мамы.
– Ну, долго вы будете стоять? – кричит Аня.
Сейчас Аня чувствует себя легко и свободно. Ей вдруг стало весело. Она никого и ничего не боится. Она хватает за руку Кузнецова и вытаскивает его на середину комнаты.
Но что происходит с Олегом? Он не идет, упирается, вроде бы в шутку, вроде бы ему самому не хочется. Он открывает рот, чтобы отбрить эту сумасшедшую Мельникову, но изо рта не вылетает ни звука. Кузнецов явно смущен. Это бывает раз в тысячу лет.
А Аня словно ничего не замечает, – а она все замечает! – заливается смехом, и от этого Олег становится неуклюжим, как Саня.
Аня танцует, поглядывай на дверь, откуда появится сейчас Климов. У нее прекрасное настроение. Снова все хорошо, все нормально.
Аня танцует. Ей весело.
Она не знает еще, что случится через несколько дней.
*
Анна Ивановна сидела за кухонным столом. Рядом стояла на длинной ножке лампа-торшер. Работать при свете этой лампы было не слишком удобно: чуть изменишь позу – и то голова, то плечо попадают в полосу света, отбрасывают на стол нелепые тени. Но с этим приходилось мириться, потому что в одной комнате за двумя столами по вечерам занимались сын и его жена, а в другой пока вообще ничего не было, кроме их двух кроватей.
Анне Ивановне даже нравилось сидеть вечерами в кухне: никто не мешал ей, а главное – она никому не мешала.
Шел второй час ночи. Сын и его жена только что улеглись, поставив будильник на половину восьмого. В квартире теперь было так тихо, что тиканье будильника доносилось из комнаты сына даже сквозь прикрытые двери.
На столе перед Анной Ивановной снова лежало зловредное письмо.
Чем больше думала Анна Ивановна о письме, тем ясней становилось ей, что не улавливает она во всей этой истории чего-то главного.
Письмо написано не в ее классе – это ясно хотя бы потому, что нет закорючки в букве «д». Пусть так. Выходит, написано оно в другом классе. Но почему же в другом?
Аня и Володя учились не и другом, и в ее классе.
Первая шуточка, созревшая в остроумной голове Кузнецова, тоже была пущена в ее классе.
Рисунок на доске – там же.
И вдруг после всего этого кто-то чужой, посторонний, из соседнего класса, садится и пишет такое письмо. Он ничего толком не знал, не видел, не смеялся, не приходил в восторг от кузнецовского остроумия… Но именно он решил продолжить эту историю, зная, что не получит от этого ни выгоды, ни удовольствия. Зачем? В чем тут причина?
Для всего, что происходило в классе, можно было найти причину.
Два года назад они все вместе удрали с урока. Что, они хотели досадить учителю? Или вдруг все сразу возненавидели рисование? Ни то, ни другое. Просто им захотелось сделать что-то необычное. Поступить не так, как поступают другие. Доказать кому-то, а прежде всего самим себе, – что они никого не боятся и могут поступать, как им хочется. И они доказали. И с тех пор стали считать себя необыкновенно дружными. За этот побег они были готовы принять любое наказание, потому что казалось им, будто они наказания этого не боятся. И было это для них в тот момент очень важно. Вот и причина.
Или, например, бесконечные стычки Олега и Игоря. Может показаться, что когда-то они смертельно поссорились и с тех пор терпеть не могут друг друга. Но это не так. Они просто борются. Эти двое борются за первое место в классе. Вот и причина стычек.
И во всем, что происходило сейчас вокруг Володи и Ани, можно было найти причину. Кузнецов пустил первую свою шуточку… Хотел посмеяться именно над ними? Досалить именно им? Нет. Хотел показать прежде всего себя, а Володя и Аня просто под руку подвернулись. Я – Олег Кузнецов! Вот причина.
Рисунок на доске. И тут нетрудно найти причину. Это делать нельзя, а я делаю. Я не боюсь! Не боюсь ни бога, ни черта, ни самой Анны Ивановны!
Анна Ивановна не сомневалась в том, что в классе известно, кто рисовал. Скорее всего он сам и сказал. Иначе – какой толк от твоей смелости, если человечество о ней не знает?
Анна Ивановна мысленно перебрала всех учеников своего класса. Знакомые лица вставали перед ней, и ни о ком из них не хотелось ей подумать: «Это – он» или «Это – она…» Это были ее ребятишки, ее горлопаны, совершавшие десятки поступков – дозволенных и недозволенных. Но в любом поступке своем они искали себя. Они утверждали то, что они живут. В этом утверждении была для них награда.
«Награда… – подумала Анна Ивановна. – Они так неистово ищут награды…»
Награда в похвале…
Награда в уважении…
Награда в том, что на тебя смотрит…
Награда в том, что тебя слушают…
Награду можно отыскать даже в наказании – тебя заметили!
В чем же награда того, кто писал это письмо? В тихом хихиканье в одиночестве над «шуткой», о которой один только ты и знаешь? Чушь!
Перед Анной Ивановной вдруг с ясностью встало то, что все время от нее ускользало. Вот то, самое главное: «ПОЧЕМУ?» Она думала – КТО? А начинать нужно было с вопросов – ПОЧЕМУ? ЗАЧЕМ? ПРИЧИНА? Если найти причину, то узнать КТО будет уже проще простого.
Причина была для Олеговых шуточек.
Причина была для рисунка.
Причина была для машинки.
Причина была для косого почерка.
Причины не было для того, чтобы повернуть дело так – не было ее для письма в газету.
Машинально взяла Анна Ивановна в руки письмо. Машинально стала его перечитывать. Вычитать там что-то новое она не надеялась, но вдруг обнаружила, что после всех размышлений смотрит на письмо как бы со стороны.
На одной из первых же фраз Анна Ивановна остановилась. Она перечитала ее еще и еще и вдруг поняла, что все ее рассуждения, все сравнивания почерков не стоят одной этой фразы. Эта фраза кричала, она просто вопила о том, что письмо написано в ее классе: «Дорогая редакция!
Мне скоро тринадцать лет. Я учусь в шестом классе. В нашем классе есть…»
«В нашем классе…»
«В нашем…»!
Тут ведь прямо написано «в нашем» и нужно прямо и просто, не забивая себе голову, читать так, как есть. Это написано машинально, привычно, как закорючка у буквы «д»! Автор написал это естественно, не задумываясь, как не задумался бы он написать «в одном классе», «в шестом «в» классе», «в соседнем классе», если был бы сам из другого класса.
«Это кто-то из моих, – подумала Анна Ивановна. – Но как же тогда быть с закорючкой?»
Дверь в кухню отворилась. Анна Ивановна вздрогнула. На пороге стоял сын – в трусах, в майке, сонный.
– Ты почему не ложишься?
– Я сейчас… – виновато сказала Анна Ивановна.
– Это просто безобразие, – позевывая, сказал сын.
– Но ведь я же вам не мешаю.
– А о себе ты думаешь хоть немного?
– Стараюсь не думать, – сказала Анна Ивановна. – Это такое дело: начнешь думать – не остановишься.
