Текст книги "Искатель. 1976. Выпуск №6"

Автор книги: Юрий Тупицын

Соавторы: Николай Коротеев,Виктор Вучетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Охотники поутру потянулись к палатке, где жили Лариса и старик Антип. Курили, сплевывали, молчали. Восемь мужиков, промысловых охотников, боясь потерять сезон, пришли брать расчет. Они и так две недели лишних проторчали у «начальника», а срывать сезон им никак негоже. Не подфартило «начальнику» – что ж, бывает. С кем не случалось? За все время работы ни один из охотников не называл Ларису по имени, не сказал ни разу «она». «Начальник» – и баста. Правда, Женька величал ее «атаманшей». Под улыбки мужиков.

Женька стоял позади всех и даже чуток поодаль. Молчаливое решение промысловики приняли еще вечером, ничего не обсуждая, потому как и обсуждать-то нечего – охотники они, а не по набору. Согласились на уговоры – одно, откайлили положенное по уговору – другое, а промысел – их хлеб, и тут никто им не указчик: ни царь, ни бог и ни герой. И само собой, считали они начальника-атаманшу за бой-девку. Ломила Лариса наравне с мужиками, и однажды хмурый Авраам, стеснявшийся своего имени и поэтому особенно грубый, сказал при ней:

– Нашего начальника с виду соплей перешибешь… Взяться не за что, да в работе черту не уступит.

Только почет почетом, уважение – изволь, а без охоты, без промысла они что холощеные.

Из палатки доносились голоса, слов не разобрать: один высокий – Ларисин, и бубнящий – Антипа. Подъема в железяку еще не били, и начальство не торопилось выйти, хоть явно знало о решении рабочих. Наконец полог отдернулся, и Лариса вышла. В ковбойке, в ватной фуфайке, наброшенной на плечи, джинсах, заправленных в сапоги.

– Ты их пойми… – послышался из палатки голос Антипа.

Распадок еще полнился синими сумерками, а верхушки сопок уже полыхали розовым. Лицо Ларисы со смелым разлетом бровей, распаленное спором в палатке, было взволнованным и красивым.

Став фертом, широко расставив ноги, Пичугина вскинула подбородок, чтоб вглядеться в лица мужчин попристальней. Промысловики глядели на начальство твердо и спокойно, не чуя за собой никакой вины.

– Расчет, начальник. Нам пора, – мягко этак сказал Авраам.

В подтверждение своих самых искренних сожалений он даже руками развел: мол, им свое дело не резон оставлять. Она тряхнула головой, и капли воды, запутавшиеся в волосах, видимо, когда она умывалась, смело блеснули.

– Бунт?! – не спросила, а бросила как обвинение Лариса.

Авраам хохотнул:

– Атаманша… Слышь, Женька, и впрямь атаманша.

– Неделя осталась, мужички. Совсем уж подступились к руде. – Тут атаманша вроде сникла и по-простецки добавила: – Не губите, а?

– А нам потом ломаться по сугробам к своим участкам? Не пойдет, начальник. Срок отбыли по уговору, урок сделали.

– Лодку не дам! – вскинулась атаманша.

«Не к месту кричать, – подумал тогда Женька. – Хоть плачь, атаманша. Плачь хоть перед камнями, хоть перед охотниками. Тут промысловики не уступят, не упустят своего. С ними ошибаться на неделю нельзя. У них уговор что приговор».

– Тю! – нахмурился Авраам. – На плотах уйдем.

– Наряды не закрою! – Тряхнула головой Лариса. – Все…

– Ты, девка, супротив нас не иди.

– Паскуда, – глухо сказал кто-то.

Не заметил Женька, кто. Да и наплевать ему было. Со всеми собирался.

Мужики стали разбредаться, оглядываясь сбочь да искоса. Женька стоял, глядел на разгневанную Ларису. Больше прежнего она ему нравилась. Он улыбался безотчетно и широко. И не заметил, что остался с ней один на один.

– Ну? – бросила Лариса с запальчивостью отчаяния, пошла на Женьку и остановилась, едва не упершись грудью в его ватник.

Женька молчал, скосив взгляд на старенькую ковбойку – материал посекся на торчком выперших грудях. Рядно осталось. Белело что-то сквозь него, просвечивало.

– Выставилась, – ухмыльнулся Женька.

– Дело до конца надо доводить…

– До чьего? – гмыкнул Женька.

– Кобель.

– Да и ты, видать, понимающая…

– Катись со всеми вместе, благодетель.

– Остаться, может, а?

– А ну тебя к ляху. Тут вся жизнь насмарку. Все гибнет, рушится в тартарары.

– Руда не соболь, тут и будет до нового сезона. Пролежала тысячи лет в берлоге – и ничего. Годик подождет.

– А я? Как же я? Мое открытие!… Не-ет! Всю зиму зубами стану шурфы грызть, а до руды дойду. Либо сдохну, либо докопаюсь.

– Челюсти поломаешь… – посмеиваясь, сказал Женька.

– Мой час! – тихо, сквозь зубы проговорила Лариса.

Слова-то вроде обыкновенные. Только как Лариса их сказала!

В ногах бы она у Женьки валялась, на день умоляя задержаться, – не остался бы. Эка невидаль – в их районе геологи столько всего пооткрывали, впору железную дорогу специально строить, чтоб вывезти. И какое дело было Женьке до Ларискиного открытия. Только взял его за душу голос девки. Да и девка-то лядащая – кожа да кости, одно, что груди выперли. С чего они у нее такие занялись?

Денег Женьке было не надобно. С прошлого охотничьего сезона не прогулял. Да и бумажек не будь – остался бы.

Охотники собирались недолго, уезжали как-то весело, щурились, глядя на Женьку: «Не проморгай!», «Он своего не упустит». Авраам на прощанье – Женька и перевез их на другую сторону широкой реки – сказал:

– Спокойней в поселке будет.

Хотел Женька ответить, мол, нe журись, приду, твою жену повеселю, но как-то сдержался. Нечто небывалое, а может, просто забытое разгоралось в душе Женьки час от часу, с той минуты, когда, поддавшись сердцем, он согласился остаться с Пичугиной и Антипом, годным лишь, чтоб похлебку варить.

– Остался все-таки… – встретила его на берегу Лариса.

– Надо же лодку было пригнать… – вяло и невпопад отозвался Женька.

За последние несколько часов лицо Ларисы точно подсохло, стало строже и старше, взгляд потвердел. Не приходилось еще Женьке видеть такой перемены в людях. А может быть, не обращал он на такое внимания. Или не до людей было.

Тогда Женька задался мыслью: а почему это он «остался все-таки». Для души – понятно. А чего хотела его душа-то? Она любопытствовала и немного завидовала: как же человек свой час встречает, бьется за него, чтоб настал он, час, ради которого он, может, и на свет родился? И почему не пришел к нему этот «мой час»? За что достается он? Или он и у Женьки был, только свой, совсем непохожий на те, которые у других?

«Черт те что лезет в голову, – думал Женька. – Чего меня разморило?»

Они с Ларисой подошли к костру, на котором Антип варил «пшенку с тушенкой».

Привалившись около костра, Женька вздохнул и тут же искреннейше пожалел, что не подался вместе с другими охотниками в поселок, где не в пример веселее, а вечером, если бы захотел, он мог пойти к доброй бабе Лосихе, которая никогда не прочь и выпить с ним, и приголубить его. Дернула его нелегкая пожалеть «атаманшу». Добро бы она хоть намеком, хоть взглядом пообещала приласкать.

Тихая скука окружила пляшущие языки пламени, которые в тот день на желали слушаться опытной руки Антипа. Сучья горели неровно, взбалмошно, хотя ветер тянул от гольцов как бы на одной ноте. Мерно позвякивали обернутым в заледеневший снег ветви, тяжело и невпопад мотаясь.

– Идти, что ли, кайлить? – тоскливо протянул Женька.

– Нет.

– То как на пожар, то валяйся… – Женька взглянул на Ларису недовольно. Пичугина колдовала над пикетажкой. Женьке было видно, как она карандашом рисовала какие-то значки на желтой сетке миллиметровки. Ватник сполз с ее плеч, худеньких, острых. Женька скользнул взглядом к тонкой талии, перехваченной широким солдатским ремнем.

«И в обхват-то два вершка, – ухмыльнулся он, – а поди ж, и кайлом бьет, и лопатой махает будто большая. Откуда в пигалице силенка? А девка, видно, хороша…»

Словно почувствовав его взгляд, Лариса обернулась:

– Чего уставился?

– Мечтаю…

– Поломают тебе мужики ноги, Женя.

– Работы нет, вот на всякие там мечты и тянет.

Антип, орудовавший у костра, справился наконец с капризничающим огнем. Пламя подобралось и стало гореть жарко и высоко.

Дотянувшись до широкого солдатского ремня, едва не вдвое обтянувшего фигурку Ларисы, Женька игриво подсунул под него палец и расхохотался:

– Нет, атаманша, старшины на тебя! Он бы подтянул тебя, как положено.

Не оборачиваясь, Лариса хлестанула его сильно и звонко по руке.

– Быть тебе вдовицей! – прошипел парень.

– Следующий раз щеки подкрашу.

– Борода у меня густая – самортизирует.

По-прежнему не отрываясь от пикетажки, что-то вычерчивая или подсчитывая, Пичугина проговорила ровно, будто нехотя:

– Еще хамнешь – выгоню.

– Я и сам уйду.

– Что ты меня дразнишь! – вдруг взорвалась Лариса и вскочила. – Что мучаешь? Убирайся! Мотай, пока не поздно. Своих успеешь догнать. – Она наступала на Женьку, вымещая на нем всю скопившуюся в сердце злость, на себя, неудачницу; на охотников-сезонников, понимая тем не менее в душе, что правы они, негоже им из-за ее дела свой сезон терять; на Женьку-бабника, который, как поговаривали в поселке, положил на нее свой глаз; на прятавшуюся от нее руду; на догадки-подсказки своих друзей; на погоду; на сломавшийся карандаш; на то, что она осталась без завтрака; на всю свою жизнь, глупую, пустую, никчемную.

А Женька со ржаньем покатился от нее в сторону. Лариса готова была с кулаками броситься за ним вдогонку, да остановил ее оказавшийся на пути дед Антип:

– Ну полно, полно… Садись лучше перекуси… Что с ним, с кобелем, сделаешь? И то – ломается, поди, человек. Да и холодно, накинь-ка ватник-то. Ты, Лариса Анатольевна, тех, кто вот так ржет да лезет, не бойся. Это совестливые мужики. Вроде бабы-балаболки. Один руками, другая языком…

– Что мне его совесть? – нагибаясь за ватником, фыркнула Лариса. – Ни рук, ни языка ему распускать нечего.

– Будет тебе куролесить, Жень, – подался к парню Антип. – Чего ты на себя напраслину напустил?

– Не баба она, что ли? – поднявшись, сказал Женька, не сводя глаз с Ларисы и не разгадав ее поведения. Слыхивал он и не такие отповеди, да на поверку выходило иначе.

– Умотался человек, а тебя на баловство… – заметил старик.

– Да чего я? И пошутить нельзя? – совсем негромко бормотнул парень. Последние слова Антипа вразумили его, и Женька не мог не согласиться со стариком. Одно дело – он кайлил полтора месяца, другое – эта девчонка-тростинка; ее не то что подмять, прижать как следует и то боязно. – Ладно. Чего там… Ты, атаманша, не сердись.

Снова склоняясь над пикетажкой, Лариса ответила:

Не до тебя мне… – Не взорвись она минуту назад, возможно, и злоба её не прошла бы. А теперь стало чуть совестно за свою слабость. Ведь держалась и сдерживалась же она эти последние чертовы полтора месяца, хоть спуску себе в работе не давала и своим упрямым упорством подавала пример даже бывалым мужикам-таежникам, людям, злым на дело. Поешь… – позвал Антип.

– Потом… ужо… – кивнула Лариса.

– Чифирку, может?… – предложил Женька.

– Давай попробуем. Только ты, Жень, лучше отоспись сегодня. Сегодня мне подумать надо. Кайлить не станем… – И уж совсем для себя Лариса добавила: – Есть тут мыслишка одна…

Мыслишка пришла к ней не сию минуту и не в этот день, только вот поверить в нее до конца было боязно. Казалось, не удайся она – всему делу каюк, а кто ж легко расстается с надеждой, да еще последней. Не всяк способен решиться сразу поставить все на карту. Для Ларисы же, с одной стороны, ничего другого не оставалось, но с другой, пока она не приняла твердого решения, пока не вскрыла шурфом самое что ни на есть последнее перспективное место на разработанном плане, пусть эфемерно, пусть в мечтах, однако оставался еще намек на удачу. Характер у нее был таков, что собиралась она, словно поднималась на высоченную гору, ну а катилась с нее без тормозов.

Антип сам вызвался приготовить для Ларисы чай. Женька не спорил, отправился в палатку, забрался в спальный мешок и, пошевелившись раза два, чтоб улечься поудобнее, заснул, сладко присвистывая носом.

Когда вскипел чай, геолог подсела к костру, молча приняла из рук Антипа эмалированную кружку и стала прихлебывать из нее громко и со вкусом.

Переваливая через оснеженный бугор сопки, ветер, подобный ленивому, но плотному от полноводья потоку, стекал в широкую долину, звенел сосульками на рыжих, еще не осыпавшихся лиственницах. Их жидкие ветки печально провисли. Несколько темных елок на самом дне долины совсем заледенели. Они таились в глубокой тени и выглядели издали недвижными, хотя порывы там были особенно сильны.

Чтоб не мешать Ларисе разговорами, Антип старательно разглядывал окружающее и старался приметить в нем хоть намеки на скорую перемену погоды. Но чистое небо, спокойное солнце, ясное, без ореола, не предвещало близкую непогодь, которая могла принести тепло в облаках.

– Прихватит землю, – вполголоса, будто про себя, вздохнул старик. – Неглубоко, но прихватит.

– Может, оно и лучше… Грязюка в шурф не потечет. А то не поймешь, то ли воду лопатой, что решетом, черпаешь, то ли грунт выкидываешь. Это хорошо, влаги поменьше будет.

– Оно и вправду так, – согласился Антип, обрадованный ответом геолога. Очень не любил старик, когда люди вот так наглухо замыкались в себе, даже ненадолго. Антип переставал чувствовать и понимать их. А это всегда его раздражало, настораживало, он слишком привык к тому, что люди, среди которых он жил свою долгую-долгую жизнь, не таились и не прятались в молчании – надобности не чувствовали, а желания их были так просты и естественны, что не представляли ни для кого секрета. Тайны же были у каждого охотника, корневщика – искателя женьшеня, а в старину старателя. Только в них не лезли, если и не уважали, так боялись: платить-то приходилось жизнью.

Вдруг Лариса спросила:

– Не уйдет он?

– Женька-то? – кивнул Антип в сторону палатки, из-за брезента которой слышался ровный присвист. – Ты ему не как баба нравишься. Этого добра у него теперь и в поселке и в райцентре девать некуда. Морды царапают из-за него бабы друг другу. Не знает парень, куда прибиться. Случилось у него в жизни что-то. Что – не говорит. А мается. Он мне говорил: «Найдет атаманша – ты, значит, – руду, при деле останусь».

– А чего ж это теперь? – полюбопытствовала геолог.

– Чего?

– Ну… морды друг другу…

– Так с той поры, как экспедиция в поселке обосновалась, много вашего брата понаехало. Конторские, столовские… А мужики народ все больше одинокий да пришлый. Тебе он поверил.

– С чего бы?,

– Так ведь и я тоже поверил. С упрямства твоего, видать. Вон в прошлом годе вдвоем с Садовской колупались. И так ведь в этом годе одна решилась бы пойти. Неспроста. Силу за собой чуешь…

– Силу? – удивилась Пичугина. – Какая ж сила?

– В дело свое веришь, как в утреннее солнышко. А людей таких ой мало. Ты не красней. Я к слову сказал.

– Я не смущаюсь, дед Антип. Просто вы многого в нашей работе не понимаете, – ополоснув кружку из ведерка, Лариса повернулась спиной к костру и еще часа четыре проколдовала над пикетажкой. Потом ушла на сопочный склон, к шурфам, и пробыла там долго, до темноты.

– Вот теперь я похлебала бы чего-нибудь, – сказала она, усаживаясь у негасимого костра. – А Женька все спит?

– Раза два перевернулся, – ответил старик. – Раз так со вздохом.

– Со вздохом… – хрипло, со сна пробасил Женька из-за брезента. – Ужин-то есть?

А как же, а как же… Что от обеда осталось, то и доедим,

– Чего ж это? – заинтересованно пошевелился Женька.

– Да вот, – продолжал Антип, – ты спал, а мы не ели.

– А-а-а… Иду, – хохотнул Женька. – Иду!

Вечером Лариса была весела вроде, но рассеянна, задумывалась вдруг. Перед тем как забраться в свой спальный мешок, сказала:

– С зарей поднимемся, Жень.

– Решилась? – прищурившись, оборотился к геологу Женька.

– На что? – искренне удивилась Пичугина.

– Решилась… – констатировал парень.

– Да что ты заладил? – раздраженно потупилась Пичугина.

– Была у тебя, Лариса Анатольевна, задумка какая-то хитрая. Ходила ты вокруг нее, ну будто кошка вокруг горячей сковородки. И взять хочется, и взять боязно. Я в партиях-то не впервой. Подбиралась ты к одному местечку, ну вроде медведя обкладывала. Похоже, плохо будет тебе, коль не выйдешь на руду-то… А?

Лариса замерла, точно затаилась, а потом скользнула в спальный мешок. И все молчком, словно не слышала Женькиных слов.

– То-то… – наставительно этак гмыкнул Женька. – А чего боялась? Шла бы напропалую. Давно бы все знала.

Лариса ничего не ответила, лишь улеглась поудобнее. Ее поразили слова поселкового парня. Мало ли, что он работал в геологических партиях. Работа – одно, но чтоб вот так разобраться в ее думах и намерениях – совсем иное дело. Значит, не умеет она хранить своих тайн, и ее хитрости, уловки даже в мелочах видны любому. И жаль стало Пичугиной самое себя и то, что приняла она решение испытать судьбу напрямки только сейчас.

Теперь, после сказанного Женькой, ее хитрость с самой собой представлялась Ларисе действительно глупостью, недостойной взрослого человека. Однако она понимала: без проделанной ею предварительной работы она не смогла бы утверждать, что открыла промышленно важное месторождение.

Антип просидел у костра всю ночь. Спального мешка у него не было. Он покряхтывал около огня, но к утру, когда холод пробрал до костей, встал и попрыгал. Однако это мало помогло, и он отправился рубить дрова на весь день, согрелся кое-как. Вернулся к палатке, почаевничал вволю. Однако озноб не прошел, стало ломать кости. И все ж Антип бодрился и не подавал вида, что, похоже, заболел.

Среди следующего дня в их табор неожиданно прилетел Бондарь. Начальник экспедиции сделал порядочный крюк, чтоб узнать, как у них дела. Старик знал Бондаря хорошо, и, судя по виду, начальник не огорчился и не обрадовался, что у них нет приятных новостей. Скорее все-таки даже обрадовался, хоть и старательно скрывал это за заботливостью и настойчивыми предложениями заканчивать и без того затянувшийся сезон. Он предложил тотчас забрать их с собой на вертолете.

– Я все дела сделал, – приговаривал Бондарь, прохаживаясь меж пустых шурфов, – так что давайте, Лариса Анатольевна, решайтесь. Машина пуста, вполне могу вас всех с собой в поселок забрать. Больше оказий не предвидится.

– Я все-таки подожду, – сказала Пичугина.

– Что дадут вам десяток-другой шурфов? Да и их-то вы не успеете пробить. Хорошая погода вряд ли вернется. А выбираться отсюда, сами понимаете, очень трудно…

– Все-таки я постараюсь выполнить намеченный план.

– Жаль…

– Что я все-таки выполню план?

– Вашей нерасчетливости.

– Это я переживу, – резко сказала Лариса.

Женька, который случился рядом с ними, удивился, почему же Пичугина не сказала начальнику экспедиции, что пошла, так сказать, ва-банк, в нарушение инструкций по разведке. Если бы Бондарь приехал дня на четыре позже, он и сам смог бы убедиться в самовольстве молодого геолога. Пока же по расположению шурфов еще нельзя было судить о том, как они пойдут в дальнейшем.

Потом появление Бондаря в стороне от обычных трасс его экспедиции, столь большая забота этого вечно занятого и, как считал Женька, расчетливого человека не настроили рабочего на разговор с высоким начальством. Да и сами отношения Женьки с Бондарем были сложноваты, во-первых, Пичугину не хотелось подводить, во-вторых, а в-третьих, он и остался здесь с Пичугиной только для того, чтоб убедиться, права ли эта настойчивая девка.

Очень хотелось Женьке, чтоб Лариса утерла нос всей этой экспедиции. Хотелось, чтоб фанатизм одиночки победил и в этом деле. Ведь только ради этого он и согласился посередь лета пойти к Пичугиной рабочим, он, охотник-промысловик, который и думать забыл о прежнем приработке.

– Ну что ж, как говорят, была бы честь предложена, – сказал Бондарь прощаясь. – Ждем вас с победой! И попомните о нашем разговоре.

– Даже если я потерплю поражение? – усмехнулась Пичугина.

И по этой усмешке Женька, да и Бондарь поняли, что она не боится осечки – ее просто не может быть. Иначе она не вела бы себя так.

– Вот видите… – многозначительно протянул Бондарь.

А душа Женьки ликовала – он видел, как спесивый Бондарь предлагал Пичугиной свою поддержку, свое покровительство, он заманивал Ларису Анатольевну к себе, в свою экспедицию, потому что этот Бондарь знал, что справиться с задачей, найти ускользавшую от всех руду могла только она одна, вот эта девка.

– Видите, – потянул Бондарь, – вы настолько уверены в своем успехе, что сомневаетесь в неудаче. Главное, вы получите полную возможность спокойно работать. Мы предоставим вам все необходимое.

И уже больше и не заикаясь о том, чтоб взять крохотную экспедицию на борт, Бондарь направился к стоявшему неподалеку вертолету, задумчиво опустив голову. Ни Лариса, ни тем более Женька не пошли провожать его. Зачем? Коли такой ас разведки приходит с поклоном, признает свое поражение, просит о помощи. Что говорить – свет победы затмевает не одну сомнительную тропинку к успеху.

Пилот распахнул перед Бондарем дверцу кабины. Начальник устроился в кресле, взглянул на убеленный склон сопки. Там, рядом с кучей грязи, выкинутой из шурфа, стояла крохотная женщина в сером изгвазданном ватнике и таких же грязных ватных брюках, от которой зависело будущее его и еще очень многих людей, ученых, ученых с именами. Но только в том случае, если эта девчонка схватит удачу, как медведя за хвост.

«Лишь бы схватила! – подумал Бондарь. – Лишь бы схватила, да не своих, а нас позвала на помощь. Мы поможем. Мы-то уж поможем наверняка… И себя не забудем…»

А Женька, бывший рядом с Ларисой, положил ей на плечо ладонь и сказал:

– Так пошли дальше долбить, Анатольевна?

– Назвался груздем – полезай в кузов, – ухмыльнулась Пичугина.

И они вкалывали до последнего света, когда узкая полоска тревожной пурпурной зари погасла будто вдруг, а как раз над тем местом над сопкой вспыхнула яркая пульсирующая звезда. Сразу сделалось темно, сверху опустился холод, а звуки стали вкрадчивыми.

Антип у костра сидел скрючившись. Он с трудом повернулся к подошедшим. Увидел улыбающиеся лица.

– Удача, стало быть?

– Еще нет, – тряхнул головой Женька, – но будет.

– Некуда ей больше деваться, – подтвердила Лариса.

– Приготовил, приготовил я еду…

Женька подсел к старику:

– Да ты никак сдал? А? Что с тобой, дед Антип?

– Заколдобило малость.

– Кой черт! – разозлилась Пичугина. – Почему не улетел? Что мы с тобой здесь делать будем?

– Ты не шуми, Лариса Анатольевна, – сморщился дед Антип. – Разошлась, как прежде моя старуха.

– Видно, и она вас за дело ругала, – стараясь скрыть раздражение, проговорила геолог. Но хорошее настроение после удачной работы, после появления на дне шурфа «чего-то похожего» было испорчено безвозвратно. Лариса скорее ожидала землетрясения, чем вот такой глупой истории. Коли дед заболел серьезно и из-за своей глупой амбиции или еще чего не захотел улететь в поселок, убраться в больницу, то придется все бросить, а его тащить до поселка. Черт те что!

Что делать-то будем, Анатольевна? – спросил Женька с досадой.

– Неча меня… – поднялся у костра Антип. – Неча меня в расход списывать. Я еще ого-го! – воскликнул он, но покачнулся на ослабевших ногах и завалился бы прямо в пламя костра, не подхвати его Женька.

– Ну вот… – протянул парень. – Ты б уж не хорохорился, старый. Ты теперь молчи да слушай.

– Поваляюсь, вылежусь… Ты сам таежник, Евгений Петрович.

Нервы Ларисы были напряжены до крайности. Вот теперь, почти что ухватив за хвост жар-птицу, уходить не солоно хлебавши? Такое не снилось ей в самом жутком сне. И, сжав кулаки, она застучала ими по коленям и едва не взвыла, не разжимая зубы:

– Да что ж это такое? Как быть-то, Петрович?

Оказавшись вдруг в центре внимания, Евгений Петрович, которого по отчеству называл за последние годы разве только судья, когда Звонарев выступал в качестве ответчика по делу о незаконной охоте на медведя, – так вот, оказавшись в центре внимания столь нежданно-негаданно для себя, Женька почесал на затылке шрам, оставленный на память медведем, вздохнул и сказал:

– По закону уходить надо…

Пичугина сложила ладони у груди и, оборотившись к Антипу, жалобно, совсем по-детски, произнесла дрожащим голосом:

– Дедушка Антипушка, родной, потерпи денек… Ну два… Два всего денечка потерпи. Петрович, ну ты попроси его.

– По закону уходить надо, Анатольевна. В тайге закон свят.

– Ник-куда вы не пойдете! – твердо, как мог, сказал старик. – Не решился я вас одних оставить, так нечего мне душу выматывать. Три дня пути – коль суждено, оно по дороге помру. Нет – и здесь выкарабкаюсь. Одно – не гадал, что в тяжесть стану.

– Уходить надо по закону! – словно выругался Звонарев.

Был он зол и не глядел ни на кого, потому что не ему такие дела решать, не ему в судьях ходить.

Словно догадавшись о мыслях Звонарева, Пичугина отрезала:

– Два дня будем здесь.

Антип всплеснул руками:

– Вот молодец!

– Ты вот что, Анатольевна… Ты в пикетажку себе это впиши.

– Что? – переспросила Пичугина.

– Это он о смерти моей, – пояснил Антип. – Коль преставлюсь, значит, как старухи говорят, чтоб он в стороне остался.

– А-а… Запишу, запишу…

Женька покряхтел, положил себе каши в котелок, как это делалось, когда в таборе народу было много, и тихо так сказал:

– Не боюсь я, дед, ни хрена… Только душу твою в укор своей совести не поставлю. И вот еще что… Ты, браток, – обратился он к Ларисе, – ты, браток, свой короткий спальный мешок деду болящему отдай, а мы и вдвоем поместимся. Мой просторный.

Уткнув глаза в котелок, Лариса не поднимала взгляда ни на старика, ни на парня, и лишь последние слова Женьки заставили ее посмотреть на таежника.

– Повеселей ничего не придумал?

– Ты не ершись, браток. Понял?

Опустив на мгновение веки, Лариса замерла, а затем ресницы ее вспорхнули, и она ответила, глядя в крохотные кругляшки зрачков Женьки:

– Понял, Петрович… Понял.

– И чего удумали? – всполошился было Антип.

– Ты, Петрович, спирт возьми у меня в рюкзаке. Да, натри хорошенько деда. И внутрь дай.

Легкомысленная улыбочка чуть что не выскочила на губы Звонарева, но он сумел сдержать и спрятать ее.

– Добро, браток, добро.

Потом старик долго и со вкусом кряхтел за брезентовой перегородкой, пока Женька растирал ему грудь и спину спиртом, а затем, блаженно ухнув, старик принял спирт внутрь и помычал, закусывая. Улегся уж и Звонарев, принялся знакомо посвистывать носом, а Лариса все сидела над пикетажкой, хоть и надобности в том не было. Однако сон брал свое, и она, стараясь недолго размышлять, забралась в мешок к Звонареву. Там было жарко и крепко пахло мужичьим потом.

Уснула она быстро, даже еще не согревшись толком. Утром долго не хотела просыпаться от разморившего тепла и вдруг вскинулась, почувствовав под щекой шевеление подушки. Оказалось, ее голова на плече парня, а он все не решался побеспокоить Ларису.

Заметив, что она проснулась, Звонарев тихо сказал:

– Не шуми. Продрых Антип. Самим надо костер зажигать и чай и завтрак мараковать.

Выскользнув из спального мешка, Лариса накинула на плечи ватник и вышла из палатки. Чуть влажный ветер тронул ее лицо, и на воле показалось теплее, и снег под ногами приятно пружинил, когда она сбегала к ручью умыться. И ей подумалось, что именно сегодняшний день непременно принесет ей удачу, огромную, ради которой только и стоит родиться на свет.

И сбудется все и сполна, о чем она тайно и с пугливой страстью мечтала в одиночку вечерними сумерками, не зажигая в комнате света, потому что мать не любила, когда к ней приходили играть подруги, впрочем, так же, как не любила она, чтоб и ее дочь «шлялась по чужим домам». Чего только теми долгами вечерами не приходило девчонке в голову. Но чем взрослее становилась Лариса, тем тверже зрела в ней идея стать геологом. Она была уверена, уж в этой-то науке удача, открытие, счастье приходят только по воле одного человека и к нему одному. Потом, в институте, мираж растаял. Но так же, как и мираж имеет источником реальный предмет, пусть несхожий, но реальный, так и в душе Ларисы желание славы, вспоенное непреклонным честолюбием, не пропало, а лишь ждало часа, своего часа, чтоб дать росток.

Когда уже за полдень Лариса вытянула из шурфа бадейку с породой и увидела три первых куска руды, она даже не удивилась, и, самое странное, радость ее была тихой. Только пальцы трепетали, вынимая камушки из бадейки.

Из шурфа слышалось шарканье лопаты Женьки, следом тишина, тяжелый дых парня, его голова у ее ног, голос:

– Чо молчишь, браток? Накрыли? – И Звонарев сел на край шурфа, протянул руку к бадейке и взял такой же серый кусок руды. – Вот это? – в голосе его прозвучало недоверие.

Действительно, что, казалось, может скрываться в таком сером невзрачном куске камня?… Зачем десять лет без продыха сотни людей думали о нем, искали путь к нему, месяцами шатались по тайге и болотам, обрекая себя на съедение мириадам кровососущих, рисковали?

Лариса улыбнулась и посмотрела на Звонарева:

– Ты знаешь, что я держу на ладони?

– Руду, поди…

– Не-ет, – протянула она и помотала головой.

– Откуда ж мне знать, браток?

– Мечту. Меч-ту…

* * *

На повороте тропы, почти у самого берегового обрыва, инспектор глянул через плечо и увидел – к реке за ним идет Женька, которого Семен Васильевич уж и не чаял взять в спутники. Инспектор подивился – как это упрямый моряк изменил свое решение? Женька, что раненый вепрь, обычно шел напролом.

Но вспомнив о старике Антипе, Семен Васильевич посмотрел на происшедшее по-иному. Уж куда было семидесятилетнему охотнику подыматься ни за что ни про что с уютной лежанки да топать в тайгу кашеваром, а ведь пошел, когда Лариса его попросила. Правда, после уговоров, но пошел, и не оставил ее, как и Женька, в беде; все до конца вынес старик, даром что потом едва не всю зиму корежила его лихоманка.

Пришлось Антипу и в больнице полежать.

А вот если бы Антип не попал в больницу… – остановился на мысли Семен Васильевич. Если бы Пичугина, может, к нему за последним советом пришла? Тогда как обернулось бы дело? Вся ее жизнь как бы дальше потекла?

И все-таки старик ее любил. Привечал. Он, пожалуй, один из немногих, кто не охладел к молодому геологу.

Ну а ты сам, инспектор? Ведь кабы не форма на тебе, не твоя должность, не пошел бы ни за какие коврижки на поиски этой сумасбродной девки. Не явился бы даже и в красный уголок экспедиции, где поставят гроб с ее телом. Закрытый гроб. Потому как на то, что останется от Ларисы Пичугиной после того, когда она пройдет порожные водовороты, смотреть невозможно и даже ненужно – так это страшно и безобразно.

Ты к этой Пичугиной относишься плохо, инспектор. Ясно. И эта неприязнь идет не от долга по службе. По долгу службы ты, инспектор, идешь то ли спасать, то ли искать то, что от нее осталось…

Сознавать, что это именно так, было неприятно.

И Семен Васильевич продолжал спускаться крутой и извилистой тропкой к реке.

С год уже прошло, поди, думал Шухов, когда он, инспектор, сидючи с секретарем парткома экспедиции на диване в кабинете Ивана Павловича, обсуждал мелочи дел. Старшему лейтенанту нужно было пробраться на вертолете в дальние партии, с людьми поговорить, узнать о нуждах дружинников, общественных инспекторов. Сам Иван Павлович только недавно вернулся из глубинки, и он в меру сил помогал Шухову в его делах, во всяком случае, интересовался ими непременно, а бывая в партиях, куда больше, чем инспектор, знал о порядках и ладах и неладах между людьми многое.