Текст книги "Легенда о флаге"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

«ВХОД В ПОРТ СВОБОДЕН»

Через смотровую щель рубки едва различим во тьме беловатый пенный бурун впереди идущего корабля. Только по этому буруну и можно определить направление, чтобы удержать «морской охотник» точно в кильватерной колонне[21]21
  Кильватерная колонна – строй кильватера, когда корабли идут вслед один другому.


[Закрыть]. Других ориентиров нет. Корабли идут без огней.

Уже заполночь. В рубке выключено освещение – так виднее все снаружи. Лишь от картушки компаса, освещенной изнутри, сочится желтоватый отраженный свет, ложась на два молодых лица – командира корабля, капитан– лейтенанта и старшины первой статьи, который, низко надвинув бескозырку на лоб, стоит рядом с ним у штурвала.

Сквозь ровный гул моторов и доносящийся снаружи шелест волны, отбегающей от борта, ухо иногда улавливает далекий раскатистый гул – он слышен справа, со стороны невидного в ночи берега, вдоль которого, километрах в десяти от него, идут сейчас корабли. Далекий гул… Словно раскаты грома где-то над прибрежными горами… Но уже давно миновала пора летних гроз. Не гром над побережьем – это грозный голос «бога войны»: нашей артиллерии.

В эту ночь большая колонна кораблей с десантниками на борту идет вдоль Кавказского побережья курсом норд-вест, от Туапсе к Новороссийску, где засели гитлеровцы. Чувствуют они себя там очень неуютно. Захватив город в сорок втором, они так и не сумели овладеть им полностью и за все время ни один немецкий корабль не смог войти в его порт. Восточная окраина Новороссийска– район цементных заводов – с частью берега так и осталась в наших руках. А вплотную к южной подступает плацдарм, еще в феврале захваченный нашими десантниками возле прибрежного поселка Мысхако. Десятки тысяч немецких снарядов и авиабомб перепахивают его почву изо дня в день, из месяца в месяц. В ясный день издали, с моря, кажется – берег Мысхако непрестанно дымится.

Те, кто на плацдарме Мысхако, верят: настанет день, ради которого они вот уже восьмой месяц держатся на голой, открытой вражескому глазу равнине под снарядами и бомбами, в траншеях, выдолбленных в каменистой земле, – день, когда они пойдут вперед, в Новороссийск.

И этот день настал.

Вчера, девятого сентября сорок третьего года, корабли Черноморского флота получили приказ: этой ночью высадить десанты в Новороссийск, один из них – прямо на причалы порта. В те же ночные часы штурм должна начать пехота. Ее поддержат десятки бомбардировщиков, сотни орудийных стволов.

С лета прошлого года, с того времени, как Иванов с Васюковым, Петей и Машей добрался до Батуми, служит он на этом «морском охотнике». За четырнадцать месяцев, что минули, немало было у него вот таких ночей, когда шел он в неизвестность, к берегу, занятому врагом. Сегодня снова, как той февральской ночью, когда корабль высаживал десантников на Мысхако, на борту – морские пехотинцы. Как и тогда, курс норд-вест, к Новороссийску. Но тогда подходили с открытого моря, к пустынному берегу. А сейчас надо пройти Цемесской бухтой, на берегах которой лежит город, и высадить десант в самое сердце его. Вся бухта под прицелом немцев. Идти в порт – лезть в дышащую смертью пасть…

До Цемесской бухты осталось не менее часа хода. Есть еще время собраться с мыслями…

Начнется бой и поглотит все чувства и помыслы. Но пока он не начат, мысли, как бы разжимая до поры пружину предбоевого напряжения, уводят далеко, далеко… Почему так получается – Иванов не знал, но уже не впервые перед боем память возвращает к первой военной ночи. Тогда за бортом не бурлила крутая черноморская волна, как сейчас, а шелестела тихая вода Пины. И рядом были Мансур, Василь… Где вы теперь, други? Разыскивал по разным адресам, да напрасно. Писал матери Мансура – ответа почему-то нет. Удалось ли Мансуру пройти через фронт, донес ли со Шкарандой флаг, жив ли? Василь от Херсонеса, наверное, добрался благополучно, – слышно было, все те катера вернулись в базу. Если так, то Василь давно вылечился, снова в строю. Очень даже возможно, он где-нибудь поблизости. А вдруг в этой же колонне, на таком же «охотнике»? А почему бы нет? По своей же специальности, радистом. А где теперь Васюков, Петя, Маша? Про Машу особенно хочется узнать. Да попробуй отыщи. Ответила коротеньким письмецом. А потом, сколько писем ни слал – нет ответа. А может быть, Маша теперь не в Сочи, а где-нибудь на фронте? Свободно может оказаться Маша даже здесь сейчас, на корабле. Грузились пехотинцы в темноте, мог и не заметить девушку среди них. А до Маши – только спуститься по трапу…

Отдаваясь таким мечтам, Иванов продолжал следить за мутно-белым в ночной тьме буруном впереди и сверяться с компасом. Курс все тот же – норд-вест. Но вот идущий впереди корабль начал забирать правее. Иванов переложил штурвал.

– Поворачиваем в Цемесскую бухту, – сказал ему капитан-лейтенант. – До Новороссийска – сорок минут.

Сквозь однообразное пение корабельных моторов слышнее стали громовые раскаты. Голос наступления…

Возле капитан-лейтенанта возникла фигура поднявшегося в рубку радиста. Он что-то коротко шепнул командиру, тот кивком отпустил его, резко повернул ручку машинного телеграфа. Тотчас же моторы загудели громче. По всему корпусу корабля, отдаваясь от палубы в ноги, пошла железная дрожь. Громче забурлила волна под бортом.

– Вход в порт свободен! – негромко, но с какой-то особой торжественностью в голосе проговорил капитан– лейтенант. – Держать строго по мателоту[22]22
  Мателот – впереди идущий корабль.


[Закрыть].

– Есть! – Иванов, прищурясь, стал особенно внимательно следить за буруном впереди.

Сейчас не в открытом море. В бухте, на фарватере, только что пройденном передовыми кораблями, опасно отклониться от курса даже на метр, если по сторонам остались под водой необезвреженные мины.

«Вход в порт свободен…»

В тот час ни сам Иванов, ни его командир, ни кто– либо на их «охотнике», как и на других кораблях в колонне, не знал, что предшествовало этому сигналу.

Незадолго перед тем как корабли, идущие с десантом, получили по радио это сообщение, торпедные катера Черноморского флота внезапно для врага на самой большой скорости вихрем промчались через бухту к порту. Вход в него стерегли крупнокалиберные пулеметы и пушки, установленные немцами на молу, ограждающем гавань от моря, а также опущенная в воду стальная сеть, подвешенная на поплавках-бонах.

В минуту, когда торпедные катера подлетали к воротам порта, немцы с мола и причалов не стреляли. Они прятались в блиндажах, спасаясь от снарядов: наша артиллерия обрушила огонь на порт. Оглушаемые разрывами, немцы обнаружили торпедные катера в тот момент, когда те были уже возле мола. Немцы начали стрелять по ним с опозданием. Помогла морякам и темная осенняя ночь.

Несколько катеров, промчавшись под перекрестным огнем к самым воротам порта, с хода выпустили торпеды по огневым точкам на молу, а также по бонам, преграждавшим вход. Мощные взрывы торпед разворотили мол в нескольких местах и погребли под глыбами бетона немцев с их пушками и пулеметами. Упала на дно, освобождая дорогу в гавань, сеть, сорванная с поплавков силой взрывчатки. И тотчас же торпедные катера ворвались в акваторию[23]23
  Акватория – водное пространство.


[Закрыть] порта.

К этому времени враг несколько пришел в себя. С берега, тысячекратно пронзая тьму ночи, навстречу катерам устремились светящиеся трассы. Вода перед ними вздыбилась от немецких снарядов. Но торпедные катера, не сбавляя хода, неслись напролом, нацеливаясь на стенки портовых причалов.

Взрыв! Взрыв! Взрыв!..

Перед катерами в ночное небо, подсвеченное разгорающимся боем, взметнулись багрово-дымные гроздья. Выпущенные с короткой дистанции торпеды нашли, как и перед этим на молу, каждая свою цель на причалах – бетонные укрытия, из которых немецкие пушки и пулеметы стреляли по катерам. Выпустив торпеды, катера, прежде чем лечь на обратный курс, разворачиваясь, проносились вдоль причалов, стреляя по метавшимся там фашистам из крупнокалиберных пулеметов.

Путь десанту был пробит. Вот после этого и был дан десантным кораблям по радио сигнал: «Вход в порт свободен».

С берега немцы продолжали стрелять – там уцелело еще немало огневых точек. Но это не остановило отважных.

Было начало четвертого часа утра, когда в озаряемой вспышками выстрелов тьме мимо разрушенного мола самым полным ходом, чтобы не дать противнику пристреляться, в порт прошли первые десантные корабли – «морские охотники», катера, мотобарказы. Одним из этих кораблей был «морской охотник», у штурвала которого стоял старшина первой статьи Иванов.

* * *

Промелькнула слева темная угловатая громада мола. За нею где-то на берегу вздрагивали, озаряя ночное небо, багровые отсветы. В подсвеченном ими сумраке впереди прямо по ходу угадывались горизонтальные линии портовых причалов, какие-то лишенные крыш строения. На темном фоне их непрерывно возникали желтоватые огоньки, пронизывали растревоженную темь, пересекая путь кораблю.

Прямо в лицо – неистовый удар водяной струи. На секунду Иванов перестал видеть. За переборкой рубки на палубе вскрикнул кто-то из десантников. Иванов моргнул несколько раз, чтоб согнать с глаз воду. В слабом свете компаса видно – внутри рубки все блестит от воды: вздыбленная снарядом, она хлестнула в смотровую щель.

Капитан-лейтенант, смахнув ладонью с лица брызги, крикнул Иванову:

– Левее по курсу обгорелый причал…

– Вижу!

– Держать на него!

– Есть!

Рванув дверь рубки, командир крикнул на палубу:

– Приготовиться к высадке! – и снова припал лицом к смотровой щели.

Гулко застучал крупнокалиберный пулемет с палубы – пулеметчики нашли цель на причале? Или стреляют наугад, чтобы навести на немцев страх?

Ночь уже отступала, теснимая огнями боя. В смотровую щель Иванову было видно – по темной взбаламученной воде пробегают отсветы, на блестящем от влаги железе палубы пульсируют красноватые отблески выстрелов носового пулемета. Снова ухнул снаряд близ борта, осколки черканули снаружи по броне. Каждой клеточкой кожи чувствовал Иванов сейчас любую из смертей, летевших в него. Но мысль была лишь одна – довести корабль до обгорелого причала. Обычный, как всегда в бою, страх погибнуть не давал забыть о себе – ведь только двадцать три года прожито на свете, рановато помирать. Но главное – желание исполнить свой долг – в самую глубину сознания оттесняло страх, заставляло забывать о нем.

До причала с черными обгорелыми сваями, причала, на который всем своим корпусом был нацелен стремительно идущий корабль, оставалось уже немного, каких– нибудь двести – триста метров…

Капитан-лейтенант резко повернул рукоять машинного телеграфа. «Охотник» сбавил ход до среднего, чтобы с разгона не врезаться в сваи.

Не выпуская рукояти машинного телеграфа, капитан– лейтенант приоткрыл дверь рубки, осторожно выглянул, очевидно примериваясь, как лучше подойти к причалу…

Багровая вспышка за дверью, оглушительно звонкий удар. Едкий запах мгновенно сгоревшей взрывчатки. Командира бросило обратно, прямо на Иванова, и он едва удержал штурвал.

– Товарищ капитан-лейтенант! – Иванов хотел поддержать падающего командира.

Но в этот миг катер рванулся вперед: капитан-лейтенант, так и не выпускавший рукояти машинного телеграфа, конвульсивно сжал ее, упал на нее грудью. Уже мертвым он дал «самый полный» своему кораблю.

Полный ход был дан вовремя: чувствовалось, как с каждой секундой оседает корпус и корабль движется все тяжелее, хотя моторы еще работают в полную силу. Видимо, одновременно со снарядом, что разорвался возле рубки, другой снаряд попал куда-то ниже ватерлинии[24]24
  Ватерлиния – проведенная снаружи вдоль борта линия, обозначающая осадку корабля до допустимых пределов.


[Закрыть] хлынула, наверное, сразу вода.

В три-четыре секунды выправив курс, Иванов вновь нацелил корабль на причал, обугленные столбы которого, пятнаемые прыгающим красноватым светом вспышек, виднелись уже совсем близко.

Смолк носовой пулемет. Замолчали моторы. Попадание в машинное?

Сквозь грохот боя слышались встревоженные голоса, гулкий топот по железу палубы.

Еще несколько секунд шедший по инерции корабль окончательно потерял ход. Иванов глянул в последний раз на капитан-лейтенанта. Окаменевшая рука его все еще держит рукоять телеграфа. «Прощай, командир…» Выбежал из рубки. Прижался к ней: рядом, словно клацнули стальные зубы, злобно щелкнули по броне не то осколки, не то пули.

Иванов видел: палуба кренится, уходит из-под ног, солдаты-десантники прыгают за борт, держа над головами автоматы. Подымаясь правым бортом, краем левого «морской охотник» уже почти касался воды. К ней по палубе медленно сдвигались несколько тел в матросских робах и солдатских гимнастерках. Навалившись на замолкший носовой пулемет, укрепленный на тумбе, висел, опустив голову, убитый пулеметчик. Ноги его чертили по кренящейся палубе.

Иванов еще раз обежал палубу взглядом. На ней не было уже никого. «А внизу? Кто из наших уцелел?»

Удар! Палуба под ногами содрогнулась, гремя, покатился мимо ног Иванова чей-то автомат. Он подхватил его. Но тут же, проскользив подошвами ботинок по косо опускающейся палубе, не удержавшись, оказался за бортом.

В первые секунды даже не ощутил, холодна ли вода. Намокшая фланелевка, сразу облепив тело, сковывала движения. Автомат, оттягивая руку, тащил вниз. Бросить? Нет! Перекинул на шею мигом набухший брезентовый ремень автомата. Теперь обе руки были свободны, плыть стало легче.

Кажется, он плывет совсем не к тому месту, до которого почти довел корабль. Перед глазами не сваи, а бетонная стенка. В нескольких местах она разворочена, черными ребрами торчат шпангоуты какого-то давно разбитого судна. А обгорелый причал? Он чуть правее, до него дальше.

Иванов оглянулся. Его корабль еще держался на плаву, хотя и ушел одним бортом в воду. На палубе ни души. Только на носовом пулемете все еще висит, держась за его рукояти, наводчик – он и убитым не покинул своего поста. Так же, как капитан-лейтенант…

Рядом слышались отрывистые, глуховатые, возбужденные голоса. Неподалеку, в разноцветных отсветах, пробегающих по воде, виднелись головы в пилотках, в касках и совсем непокрытые. Десантники… Сколько их? Шесть-семь. А на борт было взято не меньше сорока. Может быть, плывет больше? А из своих ребят… Где все, кто был на палубе? Успели ли выйти наверх мотористы? Ага, вон чья-то голова в бескозырке. Кто-то из экипажа. Кто?

До бетонной стенки всего метров пять… Рывок, рывок, еще рывок. Скорее бы дно! Автомат тянет за шею вниз. Скорее бы дно. Но здесь не мелко. В мирное время прямо к стенке швартовались большие суда.

Попробовал ногами. Нет еще дна… А руки уже коченеют, автомат с каждой секундой тяжелее. Сбросить? Как тогда, в сорок первом, когда с Василем переплывали речку. Иначе не выплыть. Сбросить? Нет! Теперь уже нет. Еще взмах, еще… Перед глазами серые угловатые глыбы, выпавшие из разбитой стенки причала, торчат из воды.

Дно под ногами, дно!

Отдышаться…

Снова оглянулся. «Охотник» еще на плаву. Мутно-тусклые трассы полосуют его: немцы яростно стреляют по кораблю, потерявшему ход, хотя он ничем уже не опасен для них.

Корабль погибал, сделав свое дело: рядом с Ивановым, перекликаясь хриплыми, простуженными голосами, солдаты-десантники выбирались на скользкие камни, гремя по ним подошвами и оружием. Никого из товарищей по кораблю он так и не приметил. Неужели из всей команды уцелел только он? Не может быть, кто-нибудь да выплыл. Но где их искать?

Выбравшись из воды, припал к шершавому, косо торчащему камню, еще раз обернулся к своему кораблю. В бликах летящего огня светлым пламенем струился флаг на гафеле. Развеваемый ветром в сторону берега, он словно показывал: вперед! вперед!

Яркая желтоватая вспышка на борту «охотника» заставила Иванова на миг зажмуриться. Вспышку затмил серый, смешанный с искрами дым, – он вырвался откуда-то изнутри корабля. «Прямое попадание. В боезапас угодило… – Болью толкнуло в сердце. – Прощай…» Молнией промелькнуло в памяти: серый осенний день, тихая протока Десны, белый дымок запального шнура взбегает по борту родной «букашки»…

Дым смахнуло ветром. Там, где секунду назад еще был виден «морской охотник», лишь белеет пена на колеблемой взрывами воде да вскакивают рассыпчатые фонтанчики. Немцы еще стреляют туда, где был корабль. Словно страшатся, что он вновь возникнет из поглотившей его глубины…

Немного дальше, позади места, где погиб «морской охотник», промелькнул силуэт катера-сторожевика, входящего в порт. За сторожевиком проглянули в подсвеченном огнями боя предрассветном полусумраке очертания нескольких мотоботов. Идут, идут еще корабли!

Намокшая обмундировка связывала движения. Ботинки отяжелели от воды. Над головой посвистывало. Но он, цепляясь за бесформенно нагроможденные камни, упрямо карабкался по ним вверх. Рядом, пыхтя, лез большерукий, плотный парень в темной от воды гимнастерке и пилотке, напяленной по самые уши на круглую, как арбуз, голову. Поодаль взбирались по расколотым бетонным глыбам еще какие-то солдаты и матросы. Среди них взгляд Иванова так и не отыскал никого из команды корабля. Сваи обгорелого причала чернели правее, метрах в двухстах. Может быть, друзья выбрались там? Да, надо проверить автомат: в воде побывал. Прилег за угловатой бетонной глыбой, вынул магазин, дернул раз– другой затвором, вставил диск обратно. Рядом тот плотный круглоголовый парень, с которым они выплыли вместе, тоже торопливо проверял свой автомат. Поверху, не утихая, вспарывали воздух пули. Но эти не опасны – не достанут за камнями.

Автомат в порядке. Иванов с завистью глянул на соседа: пара дисков на ремне, сумка с гранатами. Добрый запас. Как только он с таким грузом, да в полной обмундировке, в ботинках с обмотками, выплыл? Здоровило!

Окликнул:

– Сосед, как звать тебя?

– Музыченко, – ответил тот охотно. – Филей кличут. А тебя?

– Иван Иванов.

– Иван в квадрате, значит? – Филя, прищурясь, взглянул в посветлевшее небо, на фоне которого теперь уже бледными казались летучие искры пулевых трасс. – Вперед подаваться надо. А то дождемся – накроют здесь!.. Ты как, пехотному делу обучен?

– Севастополь обучил.

– Тогда – порядок…

Филя, заметив, что Иванов с завистью глядит на его туго набитую брезентовую сумку, спросил:

– Гранаты имеешь?

– Ни одной.

– Бери! – Филя вытащил из сумки пару гранат. – У фрицев разживешься – отдашь…

– Слушай мою команду! – перекрыл и голос Фили, и все громыхание боя зычный бас.

– Наш старшина! – встрепенулся Филя. – Значит, лейтенанта сшибло… Гляди! – показал он из-за камня. – Фрицы там!

До закопченной стены, зияющей черными оконными глазницами, через набережную – шагов пятьдесят. Пятьдесят шагов по открытому месту. На пути, на мостовой – только поваленный телефонный столб да несколько камней, заброшенных взрывом. За этим не укроешься. По брусчатке мостовой то и дело скачут искры, высекаемые пулями. Потуже натянув влажную, торчащую колом пилотку, Музыченко поправил сумку с гранатами, крякнул озабоченно:

– Воду прошли, теперь огонь…

– Только медных труб не хватает, – без улыбки пошутил Иванов.

– Пусть трубы, лишь бы не труба.

– Приготовиться к атаке! – донеслось слева.

Иванов и Музыченко переглянулись: вот он, миг…

– Вперед!

Оба одновременно вскочили, выбежали из-за камней. Рядом, пересекая набережную, замелькали гимнастерки, брезентовые робы… Кто-то в синей фланелевке, не добежав, с разгона упал на усеянную битым камнем мостовую. «Наш, с корабля?..» – Иванов не успел присмотреться. Филя, обгоняя, прокричал:

– Давай, Иван в квадрате!

* * *

Бой за Новороссийск… Засевший в нем враг давно ждал штурма. Вначале немцы были ошеломлены артиллерийским обстрелом, бомбежкой и отчаянно-дерзкой высадкой десанта: еще никогда и нигде торпедные катера не атаковали береговых укреплений и еще ни в какой войне не бывало, чтобы отряды первого броска высаживались так далеко в глубину вражеских позиций.

Однако немцы довольно скоро пришли в себя. Их огонь стал плотнее.

Было уже совсем светло.

Когда Иванов, Музыченко и все, над кем принял команду старшина, собирались пересечь первую на их пути улочку, всю ее перед ними покрыло густым дымом разрывов мин. Пришлось отбежать назад в полуразбитое здание. Залегли на колком каменном крошеве, под перекошенным бетонным перекрытием, которое одним концом упиралось в землю. В щель под ним, сквозь пролом в стене, была хорошо видна улица.

Минометный налет кончился. Но высунься попробуй!..

Всматриваясь в противоположную сторону улицы, Иванов увидел: там, в развалинах, прошмыгнула согнутая тень, еще одна…

Рядом коротко рыкнул автомат: Музыченко, не утерпев, пальнул в немцев, мелькнувших внутри развалин. Иванов тоже вскинул приклад к плечу – и опустил: патронов-то чуть, только те, что в диске.

– Э-эй, матрозен! – донеслось с другой стороны улицы. – Сда-вай-са плен! На-зад не-ку-да!

– Ах вы, черви зеленые! – ругнулся Музыченко.

Словно в ответ улюлюкнула мина, рванула где-то над перекрытием. По спине Иванова больно простучали куски отскочившей штукатурки.

Мина. Еще мина. Еще!..

Грохот давил в уши. Горло забила поднятая взрывами сухая каменная пыль. В носу щипало от запаха сожженной взрывчатки.

Мины рвались где-то наверху, на искалеченных перекрытиях, рвались и впереди, на мостовой перед домом. Пылью запорошило глаза. Протерев их, Иванов увидел: с противоположной стороны улицы прямо на него бегут немцы – налегке, в одних мундирах.

Тщательно прицелившись в переднего, полоснул по нему скупой очередью. Еще по одному…

Но из развалин напротив снова выбегают немцы. Уже на середине улицы…

– Гранатами – огонь! – Голос старшины.

Отложив автомат, Иванов выхватил гранаты, метнул, одну за другой, обе. Рядом Музыченко, рывком перекинув сумку на живот и встав на одно колено, что-то покрикивая, бросал свои.

Косо летящий дым от разрывов гранат закрыл подбегающих врагов. Дым развеялся. Немцев уже не видно. Только один – не тот ли самый, передний – лежит, упершись макушкой каски в расколотые кирпичи.

Тишина… Лишь где-то в стороне не утихает стрельба. Но что это?.. Еле слышный, однако с каждой секундой все более внятный звук мотора. И тяжелый железный лязг. Танк?..

Лязгает и урчит все ближе… Вот он! На той стороне улицы, из-за углового дома, высунулся серый пушечный ствол с уродливой шишкой дульного тормоза на конце. Следом осторожно выдвинулась махина танка. Иванову показалось – черный зрак ствола глядит ему прямо в лицо. Невольно зажмурился: «Сейчас даст…»

Прежде чем припасть к земле, на долю секунды открыл глаза и успел увидеть рыжее косматое пламя, полыхнувшее из пушки танка.

Дробный перестук валящихся кирпичей. Чей-то короткий крик неподалеку. Как не закричать от ярости – ярости бессилия?

Оставалось одно: припасть грудью к острому щебню и ждать, ждать, каждую секунду ждать: «Сейчас в меня».

О, как длинна такая секунда!

Танк продолжал долбить здание снарядами. Они проламывали стены, рвались где-то внутри, заполняя все вокруг пылью и дымом. В ушах звенело. После каждого разрыва их словно забивало ватой.

Улучив миг тишины, Иванов глянул в пролом: что на улице? Не поднялись ли немцы за танком в атаку?

Увидеть ничего не успел. Перед глазами сверху хлынул поток кирпича и бетонного крошева, взбивая клубы пыли.

Пыль расходилась медленно – каменный короб здания держал ее, все вокруг заволок серый колыхающийся сумрак. «А куда делся Музыченко? – спохватился Иванов. – Ведь только что был рядом».

– Филя! Музыченко! – крикнул он, но не услышал своего голоса – его заглушил новый разрыв.

Мимо, невидимый в пыли, полз кто-то из десантников, кирпичи, раскатываясь, гремели под ним.

Сквозь пыль Иванов увидел чью-то голову в пилотке.

Человек в пилотке как слепой ткнулся в него, зашарил руками, ощупывая. В оседающей пыли Иванов разглядел: лоб ползущего залит кровью. И вдруг узнал:

– Филя! Да куда ж тебя? Постой, перевяжу!

Нащупав в кармане брюк раненого пакет, Иванов начал бинтовать ему голову. Но Музыченко в полубеспамятстве все порывался встать, кричал, захлебываясь клокочущей во рту кровью:

– Пустите! За мной!

Грохот нового взрыва потряс здание. На руки Иванова хлынул крошеный камень. Только что распечатанный белоснежный бинт мгновенно посерел. Отряхнув его и кое-как наложив повязку на лоб Музыченко, Иванов оттащил товарища назад, в полузаваленный обломками угол подвального помещения – там безопаснее, – и оставил лежать. Как-то сразу Музыченко затих – не потерял ли сознание? Побыть бы с ним. Но если немцы подымутся в атаку?

Вернуться на свою позицию, к наружной стене, не успел: тугая горячая волна отбросила его на железные прутья арматуры, торчащие из раскрошенного бетона. К счастью, не напоролся, только больно ушибся.

Едва успел встать – опять все содрогнулось от грома, Иванова снова швырнуло на перекрученную арматуру. «Чем ждать, пока тут завалит, – на улицу, вперед!.. Но что ж я, в одиночку? А Филю как оставить?..»

В полутьме подвала, наполненного не успевающей оседать пылью, его взгляд не отыскал никого. Прокричал:

– Эй, кто тут есть?

Словно в ответ громыхнуло наверху, перекрытие над головой дрогнуло. Сейчас рухнет!.. Метнулся в сторону. «Уцелел…» Только в голове знакомый звон.

Снаружи прогремело еще несколько разрывов. Танк? Нет, посильнее… Да это ведь свои стреляют! Выручили артиллеристы! Спасибо, боги войны!

Все тише скрежещут гусеницы, урчит, удаляясь, танк.

Поблизости где-то в глубине здания послышались голоса. Десантники, во время обстрела укрывшиеся кто где, собирались вновь. Меж стен еще не улеглась пыль, она мешалась с дымом – что-то горело. Поднявшись, чтобы отыскать Музыченко, Иванов не успел сделать и двух шагов, как увидел, что тот из-за простенка сам идет ему навстречу. Идет пошатываясь, весь – от повязки на лбу до ботинок – серый от пыли.

Иванов бросился к нему:

– Отдышался, Филя?

– Порядок! – прохрипел тот в ответ. – Еще дам фрицам жизни!

Филя тяжело, как-то осторожно, присел, потрогал запасные диски на поясе, пустую гранатную сумку, задержал ладонь на ней:

– Придется теперь мне гранат подзанять. У фрицев…

По команде старшины десантники, уцелевшие после обстрела, выбежали из дымящихся стен и устремились через улицу. Иванов и Музыченко держались рядом.

Из развалин напротив, где несколько минут назад были немцы, не раздалось ни одного выстрела.

Перемахнули улицу. Музыченко не отставал – видно, собрался с силами, здоровяк. Бежит, только покряхтывает.

Кругом бесформенные груды камней, каменный пустырь. Куда делись немцы?.. Вперед!

– Полундра! – Иванов пригнулся, услышав зловеще-знакомый посвист летящей мины.

Перед глазами железная дверь, вся во вмятинах от осколков. С нее пустыми глазницами глядит пронзенный молнией череп. Трансформаторная будка…

– Филя, сюда!

Протиснувшись в чуть приоткрытую дверь, хотели захлопнуть ее, но она не поддалась.

В будке было темновато. Свет, падавший через узкие горизонтальные окна-щели под потолком, процеженный сквозь железные жалюзи, едва достигал пола. На нем почти до окон громоздились исковерканные остатки трансформаторов.

Разрывы мин стихли. Иванов выглянул в дверь:

– Пошли, Филя!

Музыченко не ответил. Иванов оглянулся:

– Опять сомлел? Вот беда!..

Он растерянно стоял перед Филей: тот сидит на полу, прислонясь спиной к измятому железу, болезненно морщится, держась за повязку на голове.

– Вот что! – не стал задумываться Иванов. – Отдышись да топай потихоньку назад. А диски с патронами мне оставь.

– И самому сгодятся! – Филя снял руку с повязки на голове. – Обожди, сейчас пойдем. Накатило на меня…

– А если опять накатит? И так от своих отстали. Как с тобой-то я?..

– Боишься – обременю?

– Да я не потому… – смутился Иванов. – Тебе в санчасть надо.

– Город возьмем – тогда. Где ее сейчас искать?

– И то верно. Скорее немца найдешь, чем доктора. Ладно, Филя, топаем вместе до победного.

Они спешили. Их подталкивал в спины страх. Нет, не страх перед врагом. Страх, что они, пока Филя приходил в себя, потеряли своих.

В незнакомых дворах, за глухими оградами, сложенными из камня, где они пробегали, трудно было понять, как разворачивается бой. Он гремел россыпью очередей где-то неподалеку, и было похоже – бой, только что катившийся от порта в город, теперь клокочет где-то на одном рубеже, не в силах перехлестнуть через него.

– Поднажмем! – торопил Музыченко, хотя сам едва поспевал за Ивановым.

– Боишься, твой старшина с довольствия спишет? – пошутил тот, как шутил когда-то над Василем.

Еще один разбитый дом на пути.

Проломы в стенах. Груды камней. Искривленные балки, ржавые водопроводные трубы, торчащие из каменного крошева. Это был нелегкий путь, особенно для Музыченко. Он не хотел признаваться, что опять ослабел. Все же пришлось сделать передышку. Но едва успели присесть, как где-то совсем близко послышалось многоголосое:

– A-а… Полундра-а-а! Ура-а!

– Полун…

Резкий, совсем близкий стук пулемета заглушил голоса.

– Наши! – вскочил Музыченко. – Наши атакуют. Давай к ним!

Вот и пройден весь дом. Угловая комната. Без потолка, вместо окон – бесформенные дыры. Присели возле одной из них, что зияла у самого пола. Осторожно выглянули. Глазам открылась улица, вся в ярком утреннем солнце. На противоположной стороне ее три-четыре белых домика. Стропила крыш обнажены, лишь кое-где чудом держится черепица. Шагах в двадцати от дома, на залитой солнцем мостовой, тело в полосатой тельняшке, бескозырка на голове. Вытянуты вперед руки, словно летел матрос да так и застыл, с грозной врагу «полундрой» на устах.

– Ваш? – шепотом спросил Музыченко.

Иванов всмотрелся:

– Лица не разгляжу… Может, и с нашего «охотника».

И вдруг матрос шевельнулся, не поднимая головы, подтянул руки к груди, как бы собираясь приподняться.

– Живой! – изумленно выдохнул Музыченко в ухо Иванову.

Тем временем лежавший на мостовой приподнял голову, глянул в их сторону и, тяжело повернувшись, пополз к дому, волоча ногу.

– Филя, поможем! – позвал Иванов и первым высунулся из пролома. Но в ту же секунду отпрянул обратно: по мостовой возле ползущего проплясали искры, высекаемые из камня пулями.

Матрос дернулся, ткнулся лицом в землю, затих.

– Вот гады, по раненому! – Иванов в ярости тряхнул автоматом.

– Может, не убили? – спросил Филя. – Вытащим?

Вместо ответа Иванов, пригнувшись, первым скользнул в дыру.

В тот момент, когда они, подхватив тяжело обвисшее тело, втянули его через пролом внутрь дома, позади них, по мостовой, снова прощелкали пули. Но пули уже не могли достать их.

Матрос не шевелился. Повернули его лицом вверх. Филя тронул лежавшего за руку:

– Пульса нет.

– А ты что, доктор? – усмехнулся Иванов. – Умеешь определить? Сердце надо послушать, – и припал ухом к груди лежавшего.

Но их надежды оказались напрасными.

Заправляя тельняшку убитого снова под ремень, Иванов пальцами натолкнулся на тугой, плоский матерчатый сверток. Флаг?

Да, это был флотский флаг – совсем небольшой, со шлюпки или с катера. Иванов потрогал его: