Текст книги "Ипц"

Автор книги: Юрий Перов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Кузьма склонился над аквалангами.

– Послушай, Васильич, а ведь это старый баллон.

– Где старый? Не может быть.

– Да вот этот, – Кузьма показал на левый баллон, – гляди, он был уже вручную покрашен. Краска свежая, а баллон старый. Все новые баллоны покрашены по-заводскому, из пульверизатора.

– Значит, перепутали, – буркнул себе под нос Гарри, недовольный тем, что на его станции обнаружен непорядок. – Пойду качать воздух. – И он направился в компрессорную. Через несколько минут там раздалось громкое чавканье дизельного двигателя.

– Эй, на вышке! – крикнул Кузьма. За резным барьером мелькнула тень, и показалось недовольное лицо Музыкантова.

– Чего кричишь?

– В шахматы сыграешь?

– Вот начальник придет, он тебе сыграет…

– На вышку-то он не полезет.

– А кто его знает…

– Все равно. Сейчас приду с шахматами, – сказал Кузьма и пошел в дежурку, потом по приставной лестнице поднялся на вышку. Музыкантов лежал на полу, постелив телогрейку. Он пристроил смотровую трубу между фигурных колонок ограды и не отрывал глаз от окуляра. Музыкантов нес вахту. Нес же он ее всегда настолько добросовестно, что на него трудно было рассчитывать. Если б случилось что-нибудь экстраординарное, чего не предусмотрено в инструкции, он не пошевелил бы и пальцем. Он продолжал бы нести вахту.

– Может быть, сыграешь? – Кузьма тронул его за плечо. Только тогда Музыкантов повернулся к нему лицом.

– А кто смотреть будет?

– Да все равно небось девочек разглядываешь… Давай сыграем. Умираю с тоски. – Кузьма знал наверняка, что Музыкантов не согласится, но ему доставляло удовольствие искушать его. Музыкантов очень любил играть в шахматы, особенно на станции, когда очень хочется, но позволял он себе это удовольствие только в чужую смену.

– Если тебе скучно, – строго сказал Музыкантов, – то иди крась шлюпку, а я, – он посмотрел на часы, – через сорок минут тебя сменю.

– Да брось ты эту трубу, выпусти ее из рук, давай сыграем одну партию.

– Я не могу на работе, – взмолился Музыкантов, – отстань ты от меня, пожалуйста, слезай отсюда, ты мне мешаешь нести вахту.

Музыкантов снова уставился в трубу левым глазом. Кузьма сел поудобнее, так, чтоб видеть его лицо, и сказал мягким голосом:

– Вот ведь ты какой порядочный человек, Музыкантов, не хочешь даже в шахматы сыграть со мной. Ты меня не любишь, Толя. А за что? То вещи у меня с Рудаковым стащили, то утопить меня со старшиной хотел, то игнорируешь меня. Зачем? Ведь это я тебя должен игнорировать и не любить. Ведь не я совершал такие гнусные поступки, а ты.

Музыкантов молчал и не отрывался от трубы. Кузьма сидел над ним и внимательно наблюдал, как багровеет его шея.

– Ты ведь думал, что никто не узнает, правда? Вот видишь, молчишь. Совестно. Мне тоже совестно за тебя… – Музыкантов продолжал молчать. – Теперь я ведь все расскажу ребятам. Я им скажу: «Посмотрите на этого человека, который только с виду такой тихий. Посмотрите на него внимательно, товарищи, – вот он, который не пьет водку и пиво, скромно ведет себя с молодыми девушками. Вот он, который самый прилежный и дисциплинированный спасатель. Не верьте – скажу я им – его кроткому виду. Он притворяется таким, чтобы скрыть свои страшные пороки. Он недавно обворовал своих же товарищей, а затем покушался на их жизнь и теперь спокойно смотрит им в глаза. Он гнусный лицемер. Осторожней с ним, люди. Он к тому же верит в бога, но это не мешает ему прикарманивать вещи, которые ему не принадлежат, а также сыпать сахар в бензобак…»

– Я ничего этого не делал, – еле выговорил Музыкантов. Кузьма видел, как дрожит труба в его руках.

– Конечно, конечно, транзисторы и фотоаппарат сами ушли из водолазки, а сахар из твоего кармана самостоятельно проник в бак. Завтра же утром, как все соберутся, все как есть расскажу ребятам. Пусть знают, с кем они имеют дело. А там уж сами они решат, как быть с тобой.

Он облокотился на перила и стал смотреть на пляж. Неожиданно его ноги поднялись в воздух, и Кузьма почувствовал, что готов вылететь с вышки вниз. Он уцепился руками за перила и оглянулся. Он увидел багровую от натуги и злости шею Музыкантова. Тот обхватил его ноги и пытался скинуть Кузьму вниз. Кузьма ударил ребром ладони по натуженной шее. Руки ослабли, и Кузьма встал на ноги. Музыкантов так и остался сидеть на корточках у его ног. Кузьма пожалел, что ударил слишком сильно. Он присел рядом с Музыкантовым.

– Ну что, болит? Что же ты так неловко? Осторожней надо. Так недолго и совсем сломать шею. – Кузьма посмотрел вниз. На мягком от солнца асфальте лежали обрезки рельс, предназначенные для мертвых якорей под буйки. Он снова перевел взгляд на Музыкантова. Тот так и сидел, скрючившись, спиной к нему, Внезапно Музыкантов выпрямился, в его руках сверкнула объективом подзорная труба. Кузьма перехватил его руку, вывернул, бережно вынул из безжизненной кисти подзорную трубу и положил ее на телогрейку. Потом немного отпустил руку Музыкантова и влепил ему громкую пощечину.

– Всякое терпение с тобой лопнет, – оправдался он. Музыкантов смотрел на него ненавидящими глазами.

– Все равно тебе не жить… – прошептал он.

– Ну, это ты слишком, – дружелюбно сказал Кузьма, – я еще поживу. Еще, бог даст, и женюсь. Ты не первый, не последний, кто говорит мне подобные вещи. Если б принимать все это всерьез, то никаких нервов не хватит. Так что ты не расстраивайся, все будет хорошо.

– Я все равно убью тебя… – сказал Музыкантов. Он сидел набычившись. По веснушчатым щекам его катился пот. Волосы на лбу слиплись. – Ты ничего завтра не расскажешь на станции. Я все равно убью тебя.

Кузьма улыбнулся. Эти страшные фразы Музыкантов произнес так неуверенно, словно он не угрожал, а просил что-то у него.

– Сколько тебе лет? – спросил Кузьма.

– Восемнадцать. Я все равно зарежу тебя сегодня…

– Зарежешь, зарежешь, – успокоил его Кузьма, – только не нервничай. Подожди, я сейчас свой паек принесу, и мы с тобой подкрепимся. Только ты никуда не уходи отсюда, я сейчас через пять минут приду.

Музыкантов ничего не ответил. Кузьма слетел по лестнице в дежурку и достал свой паек. Газета, в которую он был завернут, промокла, и сквозь нее сочился помидорный сок и наполнял все вокруг приторно кислым запахом. Вероятно, на его завтраке кто-то отдыхал. Кузьма на цыпочках подошел к лестнице и прислушался. Потом, стараясь не скрипеть перекладинами, полез наверх. Перед самым люком он остановился и снова прислушался. Над его головой раздавались быстрые шаги. Музыкантов шлепал босыми ногами из угла в угол наблюдательной площадки. «Убивать вроде не собирается пока. А там посмотрим…»

– Толя, держи! – крикнул Кузьма и поднял над головой сверток. Он увидел склонившееся над ним лицо Музыкантова. Тот немного помедлил, но сверток взял. Кузьма вылез на площадку. Толя протянул ему сверток, из которого падали на пол рубиновые капли и испарялись на солнце. Кузьма развернул завтрак, закинул раздавленные помидоры в море, достал припасенный в дежурке длинный водолазный нож и нарезал копченую колбасу. На ровных тонких ее кусочках, как только их коснулось солнце, проступили бисерные капельки жира. Хлеб он искромсал на щедрые лохматые куски.

– Садись, перекусим.

Музыкантов стоял около Кузьмы и как загипнотизированный не отрывал от него глаз.

– Ладно, – весело сказал Кузьма, – потом мной налюбуешься, а пока садись.

– Я не хочу.

– Ну что ты дуешься, как ребенок, садись, тебе говорят. – Он подошел к Музыкантову и, взяв его за плечи, потянул вниз. Музыкантов сел с безучастным лицом. Он выпрямил ноги, покосился на нож, лежавший рядом с газетой, и снова уставился на Кузьму. Тот уже набил себе рот одним из уцелевших помидоров. Это приключение вызвало у него неукротимый аппетит.

– Ешь, тебе говорят, ешь колбасу.

– Подавись ты этой колбасой, – прорычал Музыкантов.

Кузьма согласно кивнул головой и соорудил огромный и соблазнительный двухэтажный бутерброд с колбасой и помидорами.

– На, держи!

– Я сказал, не буду… – пробурчал Музыкантов и, примерившись, откусил от бутерброда.

– Не всегда прекрасное вечно, – изрек Кузьма, с сожалением разглядывая заметку в газете, на которой они только что пировали. – Но червячка мы все-таки заморили.

– Подожди, – буркнул Музыкантов, – у меня тоже что-то есть. Сейчас принесу.

Пока он ходил за своим завтраком, Кузьма размышлял о том, как вот такой вспыльчивый парень (хладнокровия Музыкантову явно не хватало) мог так спокойно провести боцмана. Да что боцмана. Всех. Что-то уж очень большое и сильное заставляет его быть таким. Что-то гораздо серьезнее, чем соучастие в делах Ефима. «Все-таки кто же такой Ефим? – думал Кузьма. – Уголовник? Нет. Зачем уголовнику убивать какую-то старушку. Тем более что он разглядеть-то ее толком не успел. Разве можно спутать его, Кузьму, со старухой, если посмотреть внимательнее. Фарцовщик? Тоже нет. Не похож. Шпион? Это тоже не то. Он не стал бы связываться с такой шпаной, как Евсиков. Тот фарцовщик-профессионал. Это установлено, и его приятель Вова – тоже. Эти молодцы за последнее время несколько раз всплывали на черном рынке. Причем каждый раз с очень крупными суммами. Откуда у них деньги? Насшибать по мелочам такие суммы невозможно за такой короткий срок. Значит, они просто исполнители, а финансирует эти операции кто-то другой. Что связывает всех этих людей? Сможет ли Музыкантов ответить мне на этот вопрос? Должен, хотя бы косвенно. Никто, кроме него. Ефим только на допросе у следователя, да и то не обо всем расскажет. Евсиков с приятелем сами ничего не знают. Ну что ж, Музыкантов так Музыкантов! Рисковать стоит, тем более что Ефим неспроста приходил сегодня с дурацкой проверкой. Что-то не то, чего-то он боится? Что-то подозревает, а Музыкантов, как назло, не может отличить румпеля от якоря, вот Ефим и ходит вокруг меня как лиса вокруг винограда. Нужен ему, видно, катер позарез.

На лестнице раздались шаги Музыкантова. Он положил холщовый мешочек к ногам Кузьмы на газету и вытряхнул из него несколько вобл, малосольные крепкие огурчики, от запаха которых у Кузьмы сразу защекотало в носу, и четыре плотных, домашних котлеты. Он взял в руки хлеб и приготовился его ло, – мать.

Кузьма протянул ему нож.

– Разрежь аккуратнее, а то больше искрошишь. Музыкантов нерешительно, с опаской взял длинный острый нож и с испугом посмотрел на Кузьму.

– Этим ножом ты собирался меня зарезать?

– Этим. – Музыкантов затряс головой в знак согласия.

– Ничего, – сказал Кузьма, – ты режь хлеб и не волнуйся, все будет хорошо.

– Чего уж хорошего… Теперь ты всем расскажешь. Хоть беги со станции.

– Могу никому не рассказывать, только тогда ты должен мне помочь. Ладно, потом поговорим, а пока давай покончим с обедом, а то аппетит пропадет.

С моря задул ветерок, и на вышке стало прохладнее. Заскрипели флюгеры, надулся и защелкал флаг спасательной службы. Музыкантов резал нежные малосольные огурчики, и они приятно скрипели под ножом. Ребята поели, немного отдохнули, ощущая себя наполненными и удовлетворенными, затем Кузьма спросил:

– Ну как, согласен ты мне помочь?

– Не знаю…

– Зачем ты подменил баллоны в аквалангах? – неожиданно спросил Кузьма.

– Я не менял.

– Врешь!

– Как ты узнал?

– Это уже отдельный разговор… Я еще много знаю, мне непонятно только одно, как ты, молодой, разумный парень, не видишь, к чему тебя может привести эта дружба?

– Они не друзья мне, – Музыкантов отрицательно покачал головой, – это не друзья, это больше… Тебе этого не понять…

– Что же, они твои родственники, что ли? – улыбнулся Кузьма. – Уж больно много их для родни, разные очень.

– Они мои братья, – серьезно ответил Музыкантов.

Кузьма опешил. Он ожидал чего угодно, но чтобы этот мальчишка, тихоня, так явно издевался над ним… Нет, этого Кузьма не ожидал. Видно, у него сильно переменилось лицо, настолько сильно, что Музыкантов отпрянул от него и прошептал, заметно побледнев:

– Я правду говорю, верь мне. Больше я ничего не скажу. Не имею права.

– Так, значит, они твои братья. И сказать ты мне больше ничего не можешь. А придется. Войди в мое положение. Мне нужно узнать, что тебя с ними связывает, что это за народ, чего они хотят и чего хочешь ты. Ты не уйдешь с этой вышки, пока все мне не расскажешь. Если ты будешь упрямиться, то я позову сюда всю смену, и мы будем решать, что делать с тобой дальше. Я все тебе сказал. Решай.

– Эгей! На вышке! Кузьма! Срочно к начальнику.

Кузьма чертыхнулся про себя. Изучающе посмотрел на Музыкантова.

– Ты подождешь меня?

– Да.

– Я скоро. Никуда не уходи. В любом случае будь на станции.

– А если я уйду? – спросил Музыкантов, и что то незнакомое, несоответственное с его обычным обликом мелькнуло в его глазах.

– Я думаю, что ты все-таки не уйдешь. Это в твоих интересах…

– Хорошо, – согласился Музыкантов. Кузьма заметил, что он уже не кажется таким тихим, как прежде.

…Начальник станции встретил его на пороге своего кабинета.

Однако вы не торопитесь. Служили в армии?

– Не пришлось.

– То-то и видно. Дисциплинка у вас… Посмотрите, что с радиостанцией. Все время фонит. На пляже ни слова не слышно.

«Черт бы тебя забрал вместе с твоей радиостанцией. Ведь уйдет Музыкантов, тогда ищи его по городу».

Он расположился так, чтобы из окна кабинета видеть всю веранду станции. Музыкантов спустился с вышки, взял краску и кисти и принялся красить шлюпку, лежащую вверх килем на пандусе.

«Ну и хорошо. Все время на виду».

Начальник любознательно заглядывал ему через плечо.

«Если Музыкантов пойдет со станции, брошу все к черту и побегу за ним. Все равно операция идет к концу, и на станции мне больше нечего делать».

Музыкантов продолжал спокойно красить шлюпку.

– Ну вот, кажется, все.

– Сейчас попробуем.

Начальник станции поставил перед собой микрофон, откашлялся и произнес:

– Раз, два, три, четыре. Проверка, проверка. Идите на улицу, послушайте.

Кузьма вышел и с улицы показал начальнику, что все прекрасно. Он выставил большой палец вверх и потряс рукой. Начальник удовлетворенно кивнул ему.

…Музыкантов так ничего толком и не рассказал. Он намекнул, правда, что является членом некоего тайного общества.

– Единственное, что я могу сделать, – это отвести тебя туда. Там ты все узнаешь.

Об акваланге и катере Кузьма решил даже не спрашивать. Тут и так все было ясно. Ему хотелось узнать только одно – как они узнали, что он с Рудаковым решил спрятать вещи в водолазке. Это оказалось гораздо проще, чем Кузьма себе представлял. Музыкантов случайно подслушал их разговор. Кто лазил за вещами, оставалось неизвестным. Кузьма решил не отпускать сегодня до вечера Музыкантова от себя, но на всякий случай предупредил:

– Смотри, если кто-нибудь узнает о нашем разговоре…

Глава девятая

Еле дождавшись конца смены, Кузьма решил созвониться с Меньшиковым и спросить у него разрешения идти с Музыкантовым. Позвонить со станции не удалось – там все время толпился народ. Пришлось идти в город и искать телефон-автомат. Музыкантов сохранял полное спокойствие.

«И ведь не волнуется ни капли, будто направляемся на танцы или на прогулку, – отметил про себя Кузьма, – куда его вспыльчивость девалась? Или смирился парень? Не похоже, пожалуй. А может, не стоит с ним идти? Может, это ловушка? А что они со мной сделают? Не посмеют!»

Во всяком случае, Кузьма обрадовался, когда встретил машиниста Курбацкого.

– Гуляете? – спросил он.

– Да нет, – Кузьма похлопал Музыкантова по плечу, – мы вот с Толей в одно место собрались.

– А где же твой неразлучный друг Рудаков? Или вы уже больше не друзья?

– Да я и сам не знаю, где он. Хотел прийти на станцию, а не пришел. Он сегодня выходной. Вот теперь и не знаю, где его искать. Ты скажи ему, если он появится на станции, что я его ищу. И пусть он позвонит Меньшикову, возможно, мы с Толей будем у него. Только, пожалуйста, не забудь, а то одно интересное мероприятие может сорваться.

– Опять Рудаков девочек подцепил? – завистливым голосом спросил Курбацкий.

Кузьма молча многозначительно подмигнул.

Меньшикова в гостинице не оказалось. Кузьма долго слушал нудные длинные гудки и надеялся, что вот-вот там, в номере, Меньшиков откроет дверь, снимет трубку и густым, хрипловатым голосом скажет: «Я слушаю». Но трубку никто не снимал, а длинные гудки сменились частыми. Кузьма вышел из будки автомата. Музыкантов безучастно смотрел по сторонам.

– Что, не дозвонился? – равнодушно спросил он Кузьму, когда тот подошел к нему. Кузьма промолчал.

«Что же теперь делать? Нужно идти? Не нравится сегодня он мне, – Кузьма посмотрел на Музыкантова. – Ничего по нему не поймешь. Но рисковать надо».

– Ефим там будет? – неожиданно спросил Кузьма.

– Будет, – не задумываясь ответил Музыкантов.

«Ну, тогда легче. С этим можно будет договориться. Мужик головастый. Такой сгоряча дров не наломает. Да и я ему все еще нужен. Ведь не мог же он докопаться, кто я на самом деле. Интересуюсь всем в целях собственной безопасности… Пожалуй, стоит идти. Но отыскать сперва Рудакова все-таки нужно».

– Пойдем, – сказал он Музыкантову.

– Куда? – все так же безразлично спросил тот.

– К Рудакову.

Игоря дома не было. Мать его сказала, что ушел он утром и даже обедать не приходил.

«Где он шляется? Когда он позарез нужен, его нет».

Музыкантов подвел Кузьму к чистенькому, аккуратному домику, примыкавшему одной стеной к развалинам старинного особняка, на окраине города. Обшарпанная, исписанная вездесущими туристами колоннада особняка дышала в косые, малиновые лучи заходящего солнца пылью и запахом кирпича. Над бесформенными сломами стен носились стрижи. Они влетали в пустые окна, чертили стремительные круги по бывшим гостиным и спальням. С пронзительным криком они вылетали из окон бывшего кабинета и неслись к морю, где их крик мешался с плачем чаек.

– Смотри, как низко летают. К дождю…

– Чей это дом? – спросил Кузьма, запрокидывая голову и разглядывая увитые диким виноградом и плющом стены.

– А ничей, – пожал плечами Музыкантов.

– Раньше-то он чей был?

– Кто его знает? Говорят, какой-то граф здесь жил. А сейчас его зовут просто «Казаковский дом». Я даже не знаю почему…

– Там кто-нибудь из «братьев» сейчас есть?

– Не знаю, обычно собираются позднее. Когда войдем, тебя остановят, спросят, к кому ты. Ответишь: «Я пришел к себе, это мой дом». Тогда тебе скажут: «Тебя давно ждут здесь». Ответишь: «Я пришел к тому, кто ждет меня». Запомнил? Если перепутаешь слова – тебя не пустят, постарайся запомнить.

– Зачем ты ходишь сюда? – спросил Кузьма.

– Тебе легко спрашивать…

– Не силой же тебя тянут сюда?

– Что ты знаешь о силе? Если ты стукнул меня сегодня, то думаешь, что ты сильный? Что ты знаешь о жизни? – Музыкантов говорил не своим языком не свои мысли, и даже голос его стал старше, древнее, трескучее, словно он внезапно постарел на много лет. Сразу он как-то сгорбился, взгляд его стал туманным и мечтательным, глаза остановились. Так человек смотрит на яркий свет, у него слезятся глаза, текут ручьем слезы, а он не может оторваться. Свет загипнотизировал его. Кузьма с удивлением смотрел на странную метаморфозу, приключившуюся с Музыкантовым.

Они вошли в калитку, проделанную в высоком темно-зеленом заборе. Прошли мимо домика и очутились в неприметном сарайчике. Там было сумрачно. Помещение освещалось одной пятнадцатисвечовой лампочкой. Кузьма с трудом различил человека, сидевшего за сколоченным из белых досок столом.

– К кому ты? – спросил человек. Лицо его было бородато, борода росла от самых глаз и спускалась ему на грудь беспорядочной мочалкой неопределенного серого цвета. Голос сидевшего за столом оказался неожиданно молодым. Кузьме вдруг показалось, что он забыл слова пароля. По спине просыпали мурашки. Он облизал губы и ответил:

– Я пришел к себе. Это мой дом.

– Тебя давно ждут, – сказал бородатый. Кузьма посмотрел на Музыкантова, как бы спрашивая, что делать дальше и куда идти. Музыкантов что-то шептал ему, сильно артикулируя. Кузьма вспомнил:

– Я пришел к тому, кто ждет меня.

– Выйди отсюда, – властно сказал бородатый. – А ты останься, – и он придержал Музыкантова за рукав.

«Ну и хорошо, – подумал Кузьма, – по крайней мере сразу станет ясно, можно ли положиться на Музыкантова».

– Я прошу тебя выйти отсюда, – повторил бородатый. – Я жду, пока ты удалишься.

Кузьма не сдвинулся с места и только вопросительно посмотрел на Музыкантова. В сарае стало тихо, только в углу медленно капала вода из алюминиевого рукомойника и скрипел стул под бородатым. Кузьма стоял и пристально смотрел прямо в лицо бородатому. Места, не заросшие бородой, поражали неестественной бледностью, и казалось, они источали запах сырой мертвой земли. Музыкантов тихонько тронул Кузьму за плечо.

– Выйди, пожалуйста, раз тебя попросили.

Кузьма спокойно, подчеркнуто спокойно и медленно вышел. Он нарочно скорчил недовольную гримасу. На улице сразу ощутил запах моря. Стрижи летали еще ниже, и еще громче слышался крик чаек. «Будет гроза», – отметил про себя Кузьма. Он стал внимательно оглядываться. Калитка сколочена из толстых двухдюймовых досок и обита металлическими полосами. Запирается на два мощных стальных запора и, наверное, на внутренний ключ. Под запорами Кузьма разглядел еле приметную замочную скважину. Вдоль всего забора тянется проволока. «Интересно». В зарослях крыжовника что-то зеленеет. Собачья будка. «Любопытно, что за зверь в ней живет?» Кузьма тихонько свистнул. Звякнула цепь. Под кустом послышалось шуршание, и, скрипя кольцом по проволоке, выбежал на лужайку перед домом огромный, серый в яблоках дог. Цепи хватило для того, чтобы дог смог подойти к Кузьме. Он стоял, и под его лоснящейся кожей переливались мускулы. Пес зевнул, обнажив ослепительно белые влажные клыки, и потянулся мордой к рукам Кузьмы. Кузьма ощутил его горячее сырое дыхание. Он с трудом сдерживал желание отнять руку. Дог по-щенячьи, вполне дружелюбно, царапнул Кузьму лапой. Брюки предательски затрещали. Краем глаза Кузьма заметил, как шевельнулась занавеска на окне домика. «Да, удрать отсюда не просто. Попасть сюда легче, для этого стоит только перелезть через этот глухой забор. А потом… потом вот эта зверюга». Кузьма поискал глазами и приметил на веревке ватное одеяло, вывешенное, вероятно, для просушки после сырых приморских ночей. «Это очень кстати, – подумал он. – Сдается мне, что уходить придется со скандалом… Все зависит от Музыкантова. Хорошо, если не удосужатся снять одеяло. Впрочем, оно тоже не поможет…» Дверь сарайчика скрипнула, и это прервало его размышления. Вышел Музыкантов, по его постной физиономии Кузьма так и не смог определить, что ожидает его в ближайшие полчаса. Раскрыл им Музыкантов или нет, какого гостя он привел?

– Тебя просят зайти. – Музыкантов стоял, придерживая дверь полуоткрытой. Кузьма, прежде чем войти в помещение, вопросительно в упор посмотрел на Музыкантова. Тот отвел глаза и отвернулся, пропуская Кузьму вперед. Кузьма снова долго привыкал к сумеркам, царившим в сарае. Вновь прозвучал неожиданно молодой голос бородача:

– Гордыни в тебе много! Оставь гордыню, выгони ея из души своей, выкинь ея из сердца своего, и станет оно у тебя чистым и праздничным. Хороший ли ты человек?

– Не мне судить, – Кузьма пожал плечами.

– Брат Анатолий хвалил и возносил тебя, а я вижу, что ты горд и смирения в тебе мало. – И бородач, подперев руками пышные баки, шумно вздохнул: – Молодое горячее сердце, измученное в мирских дрязгах и бестолковой суете. Изболевшее в поисках справедливости. Я сам был молод, сам искал правду, горько поплатился за нее. Злые люди, безбожники, упрятали меня в места вечной скорби. (Потом уже Кузьма узнал, что упрятали бородача в «места скорби» за изнасилование малолетней девочки.) Присядь, брат.

– Спасибо, – вежливым голосом ответил Кузьма и смиренно опустился на краешек скамьи.

– Что привело тебя к нам?

– Он привел, – Кузьма кивнул на Музыкантова.

– А почему в церковь не пошел?

– Не захотел, – наобум отвечал Кузьма. Ему стало ясно, в какого рода «братство» он попал.

– Веры нельзя стыдиться, – значительно сказал бородач. – Ладно, ступайте, – он кивнул Музыкантову, – пусть он сегодня побудет на молении.

Музыкантов взял Кузьму за руку и откинул выцветший гобелен со сценами из охотничьей жизни. Под ковром оказалась небольшая плотная дверь, обитая с двух сторон войлоком.

Дверь отворилась бесшумно. Музыкантов пошарил рукой по стене и щелкнул невидимым выключателем. Загорелась тусклая лампочка и осветила тесное помещение, вероятно, являющееся частью сарая. Прямо посредине этой клетушки Кузьма разглядел широкий люк с тяжелым медным кольцом.

– Нам туда? – спросил Кузьма.

Музыкантов кивнул и стал поднимать крышку люка. Она откинулась тоже бесшумно, видимо, за петлями здесь следили и аккуратно смазывали. Ребята спустились по шершавой бетонной лестнице в подземелье. Стены подвала были выложены старинным красным кирпичом, швы между кирпичами белели ровно, словно разлинованные мелом. В крошечных нишах горели свечи. Они были разноцветные, толстые и тонкие. Пол подземелья посыпан свежим сухим песком, от которого пахло морем. Шагов не слышно, словно ступаешь по воздуху. Песок под ногами неестественно мягкий. В квадратных амбразурах – лики святых, перед ними – рубинового и бирюзового стекла лампады. Язычки пламени словно замерли и даже не колеблются. Воздух недвижим и, непонятно отчего, свеж. Коридор круто повернул налево, и они очутились в просторном помещении со сводчатым потолком. Пол выложен асфальтом. Каждый шаг, многократно повторенный эхом, заставляет вздрагивать.

– Что это? – спросил Кузьма.

«Что это? Что это? Что это, что это…» Эхо воспроизводило и множило не только звук, но и интонацию. Со всех углов спрашивало голосом Кузьмы. Спрашивало издалека, вкрадчиво и внезапно вопрошало прямо из-за спины, прямо над ухом.

Неожиданно оборвалось. Резко, будто выключили.

Музыкантов прижал палец к губам. Они пересекли зал на цыпочках, топоту было столько, будто прошел полк солдат. Большая, обитая цинковыми полосами дверь противно заскрипела. В зале раздался целый кошачий концерт. Ребята снова оказались в коридоре, метров через десять он кончался глухой стеной. Но как только прошли коридор до конца, справа в кирпичной стене открылся узкий проход.

– Где мы? – шепотом спросил Кузьма. – Что это такое?

– Мы в подвале под бывшим графским домом.

– Скоро мы куда-нибудь придем?

– Потерпи немного…

Освещался этот коридор меньше, в нем царил мрачный мертвенно-серый свет, которого едва хватало, чтобы видеть дорогу. Кузьма был в тенниске, и прикосновение холодных каменных стен к голым рукам заставляло его каждый раз вздрагивать. По рукам медленно струился холодок, а коридор все не кончался. Кузьма начал мерзнуть. Коридор завилял из стороны в сторону, поворачивая то вправо, то влево, и стал еще уже.

– Мы правильно идем? – раздражаясь все больше, спросил Кузьма.

– Все верно. Через минуту будем на месте.

– А ты хорошо знаешь дорогу… Давно здесь ходишь?

– Хожу недавно, а дорога одна. Здесь другой нет.

– Другого выхода тоже нет?

– Не знаю… Может быть, и есть. Я слышал, что эти подвалы двухэтажные, что под этим есть еще один или два этажа.

– Что-то незаметно, – сказал Кузьма, громко топая ногами и пытаясь таким образом простукать пол.

– Этот подвал строился век назад, – заметил Музыкантов. – Тогда все делали незаметно.

– Для чего графу такой погреб?

– В первом зале он хранил вино, в том зале, куда мы сейчас придем, что-нибудь подороже…

– Скоро мы, наконец, придем?!

– Уже пришли. Последний поворот.

Коридор стал таким узким, что Кузьма, несмотря на то, что был не широк в плечах, шел боком и все равно цеплял за стену. «Не дурак был граф, – подумал Кузьма, – здесь можно держать оборону против целого полка одному. Только против кого ему было обороняться?»

Кузьма очутился перед железной, ржавой до того, что местами она слоилась, дверью.

– Куда ее открывать?

– Там, наверху, есть маленькое колечко… Потяни на себя.

Дверь неожиданно легко поддалась и отворилась без шума и скрипа. После серой мглы коридоров Кузьму ослепили десятки свечей. Они горели везде. Их трепетные огненные языки потянулись к Кузьме со всех сторон, и снизу и сверху. Когда Музыкантов прикрыл за собой дверь, язычки встали ровно, как по команде смирно, словно разом утратили всякий интерес к Кузьме.

Кругом был народ. Люди стояли во весь рост и на коленях. Они молились, осеняя себя то мелкими, то размашистыми крестами. Одни беззвучно шевелили губами, другие бормотали молитвы вслух. Здесь были старики и пожилые люди, мужчины среднего возраста и один совсем еще юный мальчик.

– Что мы должны делать дальше? – шепотом спросил Кузьма.

– Ничего… Стой и молчи. Как придет брат Михаил, тебя к нему позовут.

– Что здесь сегодня будет?

– Больше ничего. Служба только что кончилась.

– Почему они не расходятся?

– Молчи. На нас уже оглядываются.

Кузьма замолчал и стал потихоньку озираться вокруг. Из алтаря высунулась голова мужчины, остановила взгляд на Кузьме и скрылась. Исчезла она мгновенно. Язычки пламени всколыхнулись и снова замерли, освещая бесстрастные лики святых. Свечи отражались в блестящих выпуклостях дубового распятия. Ноги Христа были зацелованы до такой степени, что с них слезла краска и они белели, словно это были ноги покойника.

Кузьме приходилось бывать в церквах, и сейчас он невольно сравнивал эту молельню с маленькой церквушкой Донского монастыря в Москве. В общем они ничем не отличались, но если в Москве, войдя в церковь, Кузьма испытывал некоторое благоговение перед спокойной церковной тишиной, какой-то голубой на ощупь, то здесь эта тишина угнетала. Здесь была мрачная тишина. Тишина, заполненная свистящим шепотом молитв. Тишина, пронизанная холодом подземелья и неясной тревогой. Кузьма вернулся взглядом к алтарю. В глубине его, скрестив руки на груди и глядя прямо перед собой, стоял Ефим. Встретившись с ним глазами, Кузьма вздрогнул. Они оба смотрели друг на друга не отрываясь. Очевидно, Ефим был поражен больше: ему и в голову не приходило встретить здесь Кузьму.

Ефим указал кому-то на Кузьму и сделал неопределенный жест рукой. В то же мгновение Кузьма почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу. Кузьма оглянулся. Из толпы молящихся вышли двое крепких мужчин и приблизились к нему.

– Пойдем с нами, – сказал один из них.

Кузьма не шевельнулся. «Удрать еще, пожалуй, можно, – думал он, – мужички пошире меня, и бежать по коридору им будет труднее. Дальше тот бородач. Ну, мимо него тоже не страшно проходить. Потом собака. Если не убрали одеяло, то и она не страшна. Одеяло скорее всего не убрали. Кому может прийти в голову?.. Затем забор – и все. А дальше? Если тут же вызвать оперативную группу, то приедет она не раньше, чем через десять минут. Даже если там нет второго выхода, это будет слишком поздно. Все разойдутся, притихнут, и потом долго никого не возьмешь. Разве что Ефима. Да и он постарается ускользнуть. Нужно идти…»