Текст книги "Ипц"

Автор книги: Юрий Перов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

* * *

Возвращался домой Кузьма уже под утро. Над аккуратными белыми домиками городка светилось небо, разъедаемое сиреневым рассветом. На одном из пустынных перекрестков три кошки справляли тризну по сизому голубю. Один кот сидел рядом и облизывал окровавленные лапы. Спать Кузьме уже не хотелось. Дойдя до своей улицы, он подумал, что заходить на квартиру, пожалуй, не стоит. Незачем беспокоить хозяйку, раз уж спать некогда. Он постоял около своей калитки и повернул назад. Прошел на набережную. Сел на скамью, сырую от утреннего тумана и от близости моря.

С Меньшиковым они договорились о том, что Кузьма постарается сойтись с этими ребятами. Бумажник придется отдать. Нужно попроситься в долю. Рудакова решили ввести в курс дела. Как помощник на станции он был бы очень полезен. К тому же Рудаков начинал догадываться о настоящей профессии своего приятеля, во всяком случае, подозревал его…

Кузьма убедился, что к угону катера Рудаков не имеет никакого отношения.

Глава шестая

Будем заниматься станцией, – сказал про себя Кузьма и посмотрел вдоль берега на спасалку. Здание ее, чуть отстоящее от порта, со спущенным флагом и одинокими флюгерами, казалось старой посудиной на корабельном кладбище.

«Нужно будет отвести. Рудакова к Меньшикову, – думал Кузьма. – Интересно, Филипп Степанович уже лег?» Кузьма отыскал телефон и решил, что если после двух гудков полковник не подойдет к телефону, то будить его он не станет. Трубку сняли сразу.

– Филипп Степанович, извините…

– А, это ты…

– Я думаю, что лучше будет, если мы с Рудаковым сегодня придем к вам. Именно сегодня. Это избавит меня от всевозможных объяснений. И вообще можно его сразу подключить. Он знает местные условия. Парень надежный. Я за него ручаюсь, комсомолец…

– Хорошо, сделаем. Отдохни. У тебя будет трудный день.

Кузьма направился на станцию. «Кажется, сегодня там Музыкантов дежурит».

Дверь на станцию оказалась открытой. Толя Музыкантов уже встал с жесткого ложа, сооруженного из трех дубовых стульев казенного образца. Кузьма прошел по коридору и остановился в дверях дежурки. Музыкантов сидел на стуле спиной к Кузьме. Потом он поднялся, постоял, задумчиво глядя на море в окно, потом отвесил кому-то низкий поклон и несколько раз перекрестился. Кузьма на цыпочках вышел в коридор, затем, нарочито громко топая, вошел в дежурку.

– Кто это? – испуганно прошептал Музыкантов.

– Это я, Толя, это я. Ты думал, начальник пришел тебя проверять?

– Нет. Время раннее, кто знает, кого может принести в такую рань… А ты чего не спишь-то?

– Да вот запровожался, а смена в семь часов. Думаю, зачем домой идти, хозяйку тревожить, когда можно на станции отдохнуть немного до смены.

– Ну и правильно, – согласился Толя с довольно кислой физиономией. Кузьма отметил про себя, что Музыкантов чем-то недоволен. – Ложись вот на столе, постели телогрейку, а я пока убираться буду. Все веселее.

– А ты чего один дежуришь? Привел бы друзей, приемник бы послушали. Ребятам ведь все равно где спать, улеглись бы все вместе в дежурке, было бы веселее, – говорил Кузьма, а сам думал, как бы начать разговор. Ему не верилось, что Музыкантов может всерьез верить в бога. Тогда почему он крестился? Можно подурачиться, но для этого нужна аудитория. Не похоже, что серьезный Музыкантов способен дурачиться спросонья перед самим собой. – Ну я буду укладываться, – сказал Кузьма, широко зевая. – А то давай помогу.

– Не мешай, и то ладно…

– Суров ты, Толя, вот и друзей вокруг тебя немного. Вон у Рудакова отбою нет от желающих подежурить вместе с ним.

– Пустозвон он, твой Рудаков, и друзья у него пустозвоны. Дождется он, что выгонит его начальник со станции. Уже сколько предупреждений было…

– Но ведь скучно одному…

– Как-нибудь сам с друзьями разберусь. Без подсказок. Ты здесь новичок, вот и не суйся в чужие дела.

– Да ты не сердись. Это я так, к слову…

– Я не сержусь. Не люблю, когда мне указывают. Понятно?..

– Вот ведь ты какой свободолюбивый, а в бога веришь…

Музыкантов вздрогнул. Выпустил из рук веник, тот мягко упал ему на ногу, да так и остался лежать.

– С чего ты взял?

– Вся станция знает… – неопределенно ответил Кузьма.

– Врешь. Кто тебе наболтал?

– Неважно. Ведь это правда?

– Какое тебе дело? – Он нагнулся за веником, чтобы скрыть растерянность. Стал беспорядочно подметать. Водил веником по одному и тому же месту.

– Хватит тебе пыль поднимать, – не выдержал Кузьма, – ведь все равно не метешь. Положи веник, садись, поговорим.

– Не о чем мне с тобой разговаривать. Ты зачем сюда приехал? Отдыхать? Вот и отдыхай. И поменьше задавай вопросов. А то как бы… – Он посмотрел на Кузьму с такой беспомощностью, она настолько не вязалась со словами угрозы, что тот улыбнулся.

– Ну, вот. Теперь ты меня пугать начинаешь. Это же несерьезно… Я же тебя так, по дружбе спрашиваю. Просто интересно, как это молодой парень может верить в бога, когда моя бабка в нем разуверилась.

– Вот я тебе по дружбе и не отвечу.

– Чудной ты парень, – сказал Кузьма миролюбиво. Он укрылся телогрейкой и поверх нее грандиозным бушлатом боцмана. Блаженно потянулся: – Ну живи, как знаешь. Только с богом скучнее, никакой самостоятельности.

– Что ты знаешь? – уже успокоившись, спросил Музыкантов. – Только то, чему тебя в школе учили: «Бога нет, дети. Человек произошел от обезьяны. Гагарин бога не нашел». А вы сидите и как бараны повторяете за учителем: «Бога нет».

– Забавный ты парень, – сказал Кузьма, чуть приоткрыв телогрейку. – Мы обязательно поговорим с тобой на эту тему, только не сейчас. Спать хочу смертельно. Уж извини. А о тебе мне никто не рассказывал. Я сам сегодня случайно подсмотрел. До сих пор стыдно. Но, ей-богу, никому не расскажу, будь спокоен, у меня как в могиле. Какое мне дело, в кого ты веришь, зачем и почему…

Кузьма укрылся с головой. «Да, не все здесь одинаковые на станции. Странно все это. Нужно непременно все обдумать. Что-то много всякой религии вокруг меня в последнее время. Нужно все обдумать… обмозговать… обмыслить…»

Он незаметно задремал. Проснулся оттого, что кто-то положил руку на его плечо. Кузьма резко дернулся и откинул телогрейку. Перед ним стоял Музыкантов и не отрываясь смотрел на него.

– Ты чего?!

– Правда, никому не скажешь?

– За этим и разбудил? Отдохнуть не даешь человеку. Чего ты боишься, у нас Конституцией предусмотрена свобода вероисповедания. Так что успокойся, никто тебя не съест и с работы не выгонит…

– Ты действительно никому не скажешь? – голос его дрожал.

– Никому, даже родной матери. – И подумал: «Надо рассказать Рудакову. Он лучше знает Музыкантова. Нужно посоветоваться».

Кузьма заснул. Ему снились церковные колокола, купола, кресты и лики святых. Разбудил его Рудаков:

– Вставай, поработай немного. Твоя смена уже началась.

Кузьма потянулся и спрыгнул со стола. Вышел из дежурки и, спустившись по трапу к воде, умылся, преодолевая озноб и отвращение к холодной воде. Его шея покрылась гусиной кожей, и он долго растирал ее полотенцем, прежде чем она вновь порозовела.

– Ну и холодина, – сказал, вздрагивая всем телом. – Это у меня от постоянного недосыпания.

– Это норд-ост, – ответил ему Рудаков, – этот колотун теперь дня на три…

– Метеосводка обещала?

– Я и сам не хуже метеорологов знаю. Этот ветер никогда один день не дует. Как зарядит, так дня на три или на шесть. А то, бывает, и на девять, на двенадцать, но это реже и ближе к осени. Курортников жалко. Сейчас в воду не сунешься – холодная, а как вылезешь, так тебя и прохватит. Мне знакомый врач говорил, что этот ветер действует на нервную систему. Вся штука в том, что дует он без остановки с утра до вечера. Только на ночь утихает, а утром опять как часы. В общем сволочной ветер. И нам работы хватает, целый день сиди как на иголках. Волна нынче тягучая, нехорошая, а дураков много…

Постепенно собралась вся смена. В дежурку заглянул начальник и сказал:

– Курбацкий на вышку, Николаев и Лялин на катере, Рудаков с мегафоном по берегу, Музыкантов дежурный по станции до двенадцати.

Как только он ушел, Геша достал из кармана газету и стал читать ее вслух. В тот день курортная газета предупреждала, что во время норд-оста купаться особенно опасно. Какой-то мастер спорта, тренер местной команды пловцов, длинно и нудно объяснял свойства волны и скрупулезно перечислял несчастные случаи, происшедшие с гражданами Н., К., Б. и Л. Педантично, как юрист, он излагал причины, чуть не приведшие вышеуказанных граждан к гибели во время шторма.

– Видали мы таких спортсменов… – сказал старшина катеров Геша, свернул газету и протянул ее Рудакову.

– Видали мы таких мастеров, – произнес Рудаков и передал газету дальше – Кузьме.

Кузьма плотнее закутался в матросскую робу.

– Каждый салажонок думает, что он великий спортсмен и великий чемпион, – сказал Геша. – А на самом деле он великая салага.

Кузьма ушел в дежурку.

Там он сел на широкую, искрошенную перочинными ножами скамью и стал глядеть через окно на веранду. Потом пошарил глазами по дежурке: не валяется ли где еще телогрейка.

По стеклам колко сыпал песок. В разбитую форточку гудел норд-ост. Кузьме стало еще холоднее. Мурашки проступили даже на коленках.

Начальник станции включил радиолу и перевел ее на внешнюю сеть. За окном заревели «Половецкие пляски» из «Князя Игоря». На веранде Геша и Рудаков разложили шахматную доску.

Пришел Курбацкий, принес колбасу и стал резать огромными кусками.

Есть Кузьме не хотелось, он принес из водолазки брезентовый плащ, укутался в него с ног до головы. Холод угнетал. Он мешал ему жить, мешал думать. У Кузьмы дрожали руки. Ноги ходили ходуном. Он был готов возненавидеть ребят, которые сидели в рубашечках нараспашку, играли в шахматы и ели сочную колбасу розового цвета. Потом Рудаков пришел к Кузьме в дежурку, застенчиво спросил:

– Может, сыграешь?

– Нет.

– Я так и знал, что ты чемпион…

– Просто замерз, – Кузьма пожал плечами, и брезентовый плащ зашуршал на нем потертыми белесыми складками.

Начальник принялся кашлять в микрофон.

Потом по пляжу понеслись его спокойные нравоучения с точными данными о количестве погибших в море за прошлый год.

С досаафовских плакатов на Кузьму смотрели розоволицые, упитанные утопленники. В коридоре тревожными, частыми звонками задребезжал телефон.

Кузьма бегом бросился к аппарату.

– Да?

– Человека унесло в море на автомобильной камере! – выпалил голос на другом конце провода.

– Откуда вы говорите?

– Из кемпинга.

– Хорошо! Ждите. Скоро придет катер.

Кузьма вышел на веранду.

– Кончай турнир!

– В чем дело? – спросил спокойно Геша.

– Кого-то унесло в море на камере.

Геша оставил фигуру, за которую он было взялся, и сказал Рудакову:

– Запомни мой ход. – Потом, обращаясь к Музыкантову, крикнул: – Расчехли катер и посмотри горючее, я возьму новую свечу. И живее. Потом перевезешь нас с Кузьмой на катер.

Музыкантов вернулся скоро. Через минуту он вывозил Кузьму и старшину на катер. Обшарпанная скула шлюпки мягко прислонилась к белоснежному борту катера.

Музыкантов повернул шлюпку к берегу, а Кузьма кряхтя полез на нос катера выбирать швартовы.

Мотор взревел. Кузьма отбросил пробковый буек и спрыгнул в кабину. Там он уселся рядом со старшиной, чтобы ветровое стекло укрывало его от холодных брызг и норд-оста. Геша тронул ручку сцепления. Катер отработал задним ходом, потом пристал на месте и резко подал вперед.

Геша надвинул на лоб береточку. Его единственная кудряшка развевалась на ветру.

Кузьма сидел, втянув голову в воротник штормовки, и с тоской думал о том, что придется лезть в воду.

Катер гулко шлепался на встречной упругой волне. Мимо спасателей проносился шквал брызг.

Пустые и неуютные пляжи уходили назад, словно их относило ветром. Время от времени Кузьма брал в руки электромегафон и объявлял в сторону берега, что купаться опасно для жизни.

На пляже кемпинга толпа размахивала руками. Геша, рискуя выбросить катер на берег, подвел его к самому пляжу. Друзья унесенного объяснили, что случилось это час назад.

Пока Кузьма разговаривал с ними, катер уже достаточно отнесло от берега. Геша дал мотору полные обороты. Катер, завалившись на левый борт, круто развернулся. Через двадцать минут хода спасатели увидели впереди, справа по носу, огромную резиновую камеру. Поперек нее, раскинув руки, лицом вниз лежал мужчина.

Когда катер подошел к нему, он поднял голову и посмотрел на ребят остекленевшими глазами.

Геша застопорил двигатель. Вдвоем с Кузьмой они вытащили на катер холодное, почти безжизненное тело. Потом долго тормошили его, прежде чем мужчина во второй раз открыл глаза.

– Ну как? Жив? – спросил Геша.

Тот слабо кивнул. Тело его уже имело тот харак-терний землисто-синий оттенок, который бывает у людей тонувших.

– Как же ты? – спросил Кузьма, укрывая его телогрейкой со своего плеча.

– Не знаю, – ответил потерпевший. – Страшно было… Сначала думал, что доплыву.

– Экий ты большой, а робкий, – сказал Геша.

Кузьма только тут заметил, что перед ним не пожилой мужчина, как он думал раньше, а скорее молодой, крепкий парень. На нем были плавки тигровой расцветки.

– Я пробовал плыть без камеры, так потом еле догнал ее. – Глаза его снова остекленели. Он принялся растирать ладонями грудь, покрытую гусиной кожей. – Зачем только полез?.. – Он пожал плечами, на которых трещала и, казалось, вот-вот лопнет небольшая телогрейка Кузьмы.

Геша развернул катер к кемпингу. Потерпевший постепенно приходил в себя, и на его лице проявлялся здоровый румянец.

А Кузьме было плохо. Холод странно действовал на него. Стоило ему замерзнуть, как вместе с калориями из него улетучивались душевные силы. Вот и сейчас он сидел скрючившись и твердил себе, что нужно встать или же, на худой конец, держаться за борт, чтобы тебя не швыряло из стороны в сторону.

Катер играл в догонялки с бегущими впереди волнами. Волн было бесчисленное множество, и все они были похожи одна на другую, и оттого казалось, что катер никак не угонится за одной и той же волной. Внезапно это бесконечное и монотонное чередование скачков и падений прекратилось. Двигатель смолк. Это вывело озябшего Кузьму из состояния болезненного оцепенения. Он вопросительно, так и не сменив положения, посмотрел на Гешу.

Геша полез через заднюю банку к мотору. Там он сел на корточки с выражением лица крайне задумчивым и даже мечтательным.

Катер разворачивало бортом к ветру.

Они находились километрах в двух от кемпинга.

– Ну вот и приехали, – задумчиво произнес Геша. – Цилиндр заклинило.

– Что же теперь будет? – спросил Кузьма.

– Ничего.

– Но ведь кто-нибудь увидит нас? – с надеждой спросил Кузьма.

– Нет.

– На станции хватятся в конце концов и пошлют за нами «старика».

– «Старик» не выйдет в открытое море. Его перевернет. И если хватятся, то поздно.

– Нас может перевернуть? – с тревогой спросил парень в тигровых плавках.

– Нас может не перевернуть, и тогда это будет чудо.

– Неужели никого нет в море?..

Кузьма внезапно понял, что ему уже не холодно, а, напротив, рубашка прилипла к лопаткам.

– Это норд-ост, – сказал Геша.

Он сидел, положив руки на рулевую баранку, как будто это могло помочь. Эта поза старшины показалась Кузьме нелепой и страшной насмешкой над ситуацией, над морем, грозящим и мрачным, над беспомощным катером и над небом – низким и беспощадным.

– Так что же ты сидишь?

– Ты тоже сядь. Увеличиваешь парусность. Чем быстрее нас выволокет вон туда, тем скорее к крабам…

– Нужно же что-то делать, – сказал Кузьма. Геша пожал плечами.

– При нашей устойчивости не рекомендуется выходить в море при волнении свыше трех баллов. У берега сейчас четыре-пять, а в море – семь. Может быть, больше… Рыбаки пьют пиво в «Рваных парусах», а сейнеры скрипят в порту. Уже нечего делать. Просто нечего. Когда на человека падает кирпич – это нелепо. В это не веришь. Когда сам спасаешь, тогда ты самый осторожный в мире человек, но когда все равно с тобой случается такое, то это так же нелепо. Я не верю в то, что могу погибнуть на море, но, честно говоря, шансов у нас почти нет…

– Сколько до берега?

Геша с любопытством посмотрел на Кузьму.

– Километра два.

– Я, наверное, доплыву.

– Ты не доплывешь, – спокойно ответил старшина.

– Я наверняка доплыву.

– Ты не знаешь норд-оста. Это как в Кубани против течения, плюс волна. Она собьет дыхание – и все. Я не доплыву. Точно. Нет, не осилишь, – закончил он и взглянул на Кузьму сочувственно. Тот раздевался.

– Брось! Не городи ерунды.

Кузьма снимал брюки.

– Оденься, тебе говорят! Ты что, совсем ошалел?

Старшина вскочил и схватил Кузьму за брюки, не давая им упасть.

– А если ты на моих глазах?.. Ты думаешь, ты самый благородный, самый храбрый! Герой?! А если ты вот тут, в трех кабельтовых, и я ничего не смогу сделать… Салага.

Кузьма сдирал с себя одежду.

Парень в тигровых плавках молча смотрел на них. Его лицо вновь приняло землистый оттенок, а телогрейка стала велика. Он старался не смотреть на воду.

Кузьма приблизился вплотную к старшине.

– Я спасатель, – сказал он. – Ты тоже спасатель. Мы на службе, понимаешь? Риск – это просто наша работа. А он?.. – Кузьма кивнул на притихшего парня. – Мы его спасаем. Должны спасти. Мы должны спасать, а не сидеть.

– Звони на станцию, там сообщат пограничникам, – сказал старшина.

…Кузьма долго плыл под водой. Вынырнул, оглянулся. Катер был уже метрах в тридцати. «Ерунда, доплыву». Махнул, приподнявшись над водой. Геша так и остался с поднятой вверх рукой, голова парня еле виднелась из-за борта. Кузьма споро пошел широким брассом, с удовольствием изгибаясь усталым от неподвижности телом. Белые пенные гребешки жестко хлестали по глазам. Небо опустилось к самой воде, и казалось, что скоро оно сольется с морем и раздавит его, приплюснет и разгладит своей тяжестью. Неширокая скучная ленточка берега то исчезала за волнами, то появлялась, когда Кузьма взбирался на вершину волны. Кузьма оглянулся. У него похолодело внутри. Катер нисколько не отодвинулся. Он качался все в тех же тридцати метрах от него, Геша все еще стоял, только опустил руку. Потом он сел.

Кузьма некоторое время оставался на месте. Он лишь слегка шевелил ногами, чтобы удержаться на поверхности. Он смотрел на берег, который отодвинулся еще дальше. «Просто прошло слишком мало времени, – успокоил себя Кузьма. – Прошло всего мгновенье, и я не мог далеко отплыть…»

Через пять минут он снова поднял голову. Берег не придвинулся. Кузьма снова поплыл размашистым брассом.

Он выбрал глазами тоненькую горизонтальную черточку на берегу и шел точно на нее. Кузьма старался определить, приближается ли он к этой черточке. Катер был еще близко. Настолько близко, что когда волна обнажала его белые скулы, то можно было прочитать не только ярко-красные буквы «КС-1», но и светло-голубую выцветшую на солнце надпись: «Спасательный». Кузьма видел, как Геша курит. Видел каждое его движение.

Какое-то время Кузьма двигался, не думая и почти не поднимая головы, лишь изредка посматривая на свой ориентир – на крошечную горизонтальную черточку. Потом он вспомнил, что это динамик, который он сам вешал на столб по приказанию начальника станции. Сейчас этот динамик, вероятно, предупреждает, что купаться опасно.

Потом он прищурил глаза и плыл, автоматически выбрасывая вперед, руки и так же автоматически подгребая ими под себя. Кузьма уже не думал о всем пути, не пытался соразмерить пройденное с оставшимся и определить свое местонахождение среди неумолимого однообразия волн. Его воображение, словно от холода, сжалось и не простиралось дальше очередной волны, с которой он вступал в единоборство. Кузьма уже не карабкался на ее пенный гребень, он вытягивал руки и, оттолкнувшись ногами, пронзал ее основание. И хотя Кузьма не любил брасс за его классическую строгость, сейчас ему приходилось плыть очень внимательно. Он подладил ритм своих движений под скорость волн. Когда он сбивался с ритма, волна на вдохе плескала ему в лицо. Он захлебывался и надолго терял дыхание.

Проплыв, по его собственному мнению, всего метров шестьсот, Кузьма захлебнулся и долго кашлял и отплевывался. Он даже не чувствовал горечи. Он открывал рот, но воздух не шел в легкие. Кожу стянуло от холода, пальцы свело, ноги сделались деревянными и с трудом сгибались в коленях. Кузьма видел, что с каждой волной его отбрасывает назад, но двигаться он не мог. Сил еле хватало, чтобы удержаться на поверхности. Стоило волне пройти под ним, как другая подхватывала, цепко обнимала и, словно продолжая дело, начатое ее товаркой, относила его от берега и передавала следующей.

Кузьма смотрел на столб с динамиком. Смотрел не отрываясь. Одинокий столб среди песчаных дюн вдруг стал целью всей его жизни. Конечной остановкой. За ним ничего не будет. Вокруг него ничего нет. Одинокий и недосягаемый. Столб – его цель.

«Кузьма, вернись!.. Вернись!..» Он с усилием встряхнул головой и сделал нерешительное движение руками. Поплыл медленно. Почти на месте, но уже вперед, к берегу.

«Ерунда, бывает». Сквозь однообразный шум, плеск и клокотанье могло послышаться и не такое. «Верни-и-сь на ка-а-тер, Кузьма!..»

Кузьма зажмурил глаза. «Нет, это мне самому хочется к катеру поближе. Это я сам кричу. Я кричу… Салага, истерик».

Он не оглядывался, он смотрел только вперед. Он боялся увидеть катер все в тех же тридцати метрах. Стоило ему поднять голову над водой за глотком воздуха, как в уши снова лез далекий скрипучий голос: «ма-а-а… и-и-сь…»

Он резко оттолкнулся руками и, выпрыгнув из воды по пояс, оглянулся. Над белой черточкой катера стояла тощая фигура старшины, в руках его матово блестел электромегафон.

«Так это он…» – подумал устало. Машинально поплыл, «Может, стоит вернуться? Он увидед, как плохо я плыву, и понял, что до берега мне не дотянуть».

«Кузьма…а».

«Нет, он сам сказал, что шансов нет. Я для них последний шанс. Мои руки и ноги, моя воля – последний шанс для двух людей. Я должен доплыть. Я доплыву».

Посылая вперед руки, Кузьма с каждым разом ощущал, как вода становится плотнее, неподатливее. Стало труднее рассекать ее. А когда он делал гребок, то руки не шли по короткой прямой к телу, а выписывали остроугольные кривые. Так падает сухой лист по безветрию.

«Кузьма… вернись…»

«Перестал бы орать. Нельзя возвращаться. Нельзя возвращаться! – С каждым гребком он твердил: – Нельзя возвращаться». Глаза болели, исхлестанные брызгами. Голос звучал все тише.

«Или я плыву, или катер относит». Уже чуть слышно звучало: «Кузьма… вернись… а-тер…»

«Нужно вернуться, не доплыву… Нужно вернуться. По волнам легко. Пока не поздно. Даже если проплыву половину, на вторую не хватит. И вернуться сил не хватит. Поворачивать. Поворачивать…»

И последний раз прозвучало: «А-а-а… и-и-и…»

Кожа на ногах, казалось, вот-вот лопнет. Она задубела и сковывала движения. Руки сделались мягкими и тяжелыми, словно из них вынули кости. Во рту было сухо. Кузьма уже приноровился к волнам и воды больше не хлебал.

«А если прямо сейчас. Накроет вон той девятой волной и не будет сил выкарабкаться?.. На берег… К телефону… Только на берег… Ведь я их последний шанс».

Дюны то появлялись перед глазами, то исчезали, то расплывались в стекающей со лба воде, то вдруг становились четкими. Столб плясал и качался на берегу. Кузьма отбросил волосы со лба. Берег стал виден лучше. До него осталось полкилометра пути. Метрах в пятидесяти начиналось мелководье. Значит, четыреста пятьдесят. Он оглянулся. Катера уже не было видно…

Последние двести метров он плыл по-собачьи.

Боялся опустить голову под воду. Все время казалось, что не вынырнет.

Люди ходили и сидели на песке.

Кузьме стало страшно. Крикнуть, позвать на помощь он не мог. Даже махнуть рукой не мог. Не было сил. Чуть не теряя сознание от напряжения, он плыл и плыл… Столб уже кувыркался. Метрах, в пятидесяти от берега Кузьма коснулся ногой дна. Встал на носки. Вода доходила до рта. Подпрыгивая при приближении каждой волны, перебирал ногами. Стоял и дышал. Знал, что нужно идти, плыть, двигаться, – и не мог. Почувствовав под собой землю, он словно распустил в себе туго закрученную пружину и впал в состояние полной апатии. Возможность стоять и двигаться загипнотизировала его. Но с каждой волной, с каждым прыжком его относило назад в море. И, опустившись в очередной раз на дно, он скрылся под водой с головой. От неожиданности хлебнул воды. Оттолкнулся от дна и поплыл, беспорядочно хлопая руками по воде. Снова встал на ноги уже полной ступней. Увидел над собой борт шлюпки. Крепкие, сухие, горячие руки схватили его за кисти и выволокли из воды.

– Где телефон? Там катер… люди… Я сам!

Когда шлюпка ткнулась носом в песок, он поднялся и хотел шагнуть через борт, но потерял равновесие и снова шлепнулся на банку.

Земля под ногами спокойно и размеренно покачивалась, поднимаясь навстречу его шагу. Казалось, что он идет в гору. Кузьма даже наклонился вперед, как наклоняется взбирающийся в гору. Песок под ногами казался удивительно нежным и теплым.

Около машин с распахнутыми настежь дверцами горели портативные газовые плитки и пахло тушенкой и жареными баклажанами. Кузьма задевал развешанное на кустах белье и спотыкался на консервных банках.

…Далеко через бушующий залив в сумрачном коридоре станции к телефону подошел Рудаков.

– Излагайте, – с непередаваемой, прямо-таки барской ленцой произнес Рудаков.

– У нас отказал мотор, Геша и еще человек на катере, их несет в открытое море и может перевернуть…

– Ты откуда звонишь?

– Их может перевернуть каждую минуту. Дай тревогу! Я доплыл…

Сказав это, Кузьма сел на стул, откинулся на жесткую, прямую спинку стула и закрыл глаза.

Его разбудили через полчаса.

Ему снились волны.

Глава седьмая

В море вышел Курбацкий на «старике» – так спасатели звали второй катер, более тяжелый, неповоротливый, с крытой палубой и маленькой каютой. Кузьму до спасательной станции подвезли на машине отдыхающие из кемпинга. Он закутался в боцманский бушлат и долго сидел не двигаясь. Потом пришел Рудаков. Начальник сразу послал его на вышку, и с высоты Игорь кричал, что он видит катера, что все идет нормально.

Как только суденышки показались в порту, Рудаков кубарем слетел по крутой лестнице с вышки и одним махом спустил на воду «туза», Курбацкий прыгнул к нему на заднюю банку, а Геша сходить на берег отказался. Рудаков недоброжелательно принял на борт парня в тигровых плавках и погреб к берегу. Кузьма, наблюдавший за всеми в окно, увидел, как старшина достал из бортового ящичка инструменты и, откинув люки, начал разбирать мотор. Лялин нашел чью-то огромную робу и комбинезон, натянул все это на себя и попросил Рудакова перевезти его на катер.

– Да будет тебе… – сказал Рудаков, – это Геша теперь не успокоится до вечера, а тебе-то там нечего делать. Давай лучше пообедаем.

– У тебя есть что-нибудь?

– Конечно. Я колбасы по дороге купил.

– Давай сюда.

Кузьма забрал сверток с обедом и шагнул в шлюпку.

– Перевезешь или нет?

– Ладно, черт с тобой, мерзни, – неохотно согласился Рудаков.

– А! Пожрать принес? Это хорошо… Это прекрасно. Ну-ка, подержи.

– В чем там дело? – спросил Кузьма.

– Если бы я знал, в чем тут дело, то я уже сидел бы в дежурке и пил пиво.

– А у тебя есть пиво?

– Оно у меня есть всегда, и ты мог бы удивляться, если б у меня его не было… – машинально бормотал старшина, не отрываясь от мотора. Его руки уже по локоть были вымазаны в отработанном масле, и от этого он немного странно покосился на бутерброды и снова склонился над мотором. – Подержи этот болт, хотя лучше не надо, не пачкай руки. Что за черт?!! Утром спросили бы меня, и я ответил бы, что скорее у меня самого будет инфаркт, чем заклинит поршень. И если учесть, что в этом двигателе подобная штука совершенно невозможна, то действительно на свете есть чудеса. «А ты твердишь, что на свете не бывает чудес. Чудес на свете много…» Вообще-то есть одна шутка… Но не думаю, что на станции мог кто-нибудь так пошутить… Не думаю… Совсем не думаю… На всякий случай, Кузьма, пошарь в бензобаке. У тебя рука тонкая, может, и пролезет.

Кузьма снял телогрейку и засучил рукава робы до самого плеча. Потом, свернув ладонь лодочкой, он осторожно просунул ее в бензобак.

– А здесь что-то есть…

– Тащи, только осторожнее.

– Рассыпается, – озабоченно сказал Кузьма.

– Ничего, ты хотя бы крупинку извлеки.

– Сейчас.

Кузьма вытащил руку и протянул ее старшине. На ладони лежали несколько прозрачных, пожелтевших от бензина, маленьких кристалликов. Геша взял руку Кузьмы за запястье и поднес к своему лицу. Несколько мгновений молча смотрел на загадочные кристаллы, потом лизнул ладонь и забрал их на язык. Долго прислушивался к своим ощущениям. Потом молча опустил руки за борт и стал их мыть, ожесточенно потирая одну о другую. Повернул голову к Кузьме и кивнул на воду.

– Мой руки, сейчас будем обедать.

– Что это? – спросил Кузьма.

– Это сахар, – равнодушным голосом ответил старшина и еще упорнее заскрипел руками.

– Какой сахар? – удивился Кузьма.

– С каким ты пьешь чай.

– Откуда он там?

– Спроси что-нибудь полегче. Мой руки. Не есть же тебе колбасу с бензином вместо горчицы.

– И что же?

– Дальше все очень просто. Некий шутник бросил сахар в бак, сахар частично растворился и проник с бензином в цилиндр. Бензин сгорает почти полностью, а сахар не успевает в момент взрыва, и на стенках цилиндра остается нагар. Последствия ты сам наблюдал. Но не в этом дело. Теперь я умру, а найду этого шутника. И тогда, когда я его найду, ему нельзя будет позавидовать.

– Ты думаешь, это кто-то специально подложил? – спросил Кузьма.

– Нет, он сам совершенно случайно туда залетел. Сто грамм сахара туда попали нечаянно, – саркастично заметил Геша и сдул поникшую, на его левый глаз кудряшку. – Не в этом же дело. Это же примитив. Мы пацанами сами устраивали такие шутки с начальником милиции. Но ведь на суше. Мы клали сахар в бак его личной машины. Единственное, чем он рисковал, это застрять по дороге из одного винсовхоза в другой. Он их постоянно инспектировал в нерабочее время. Это ведь на суше, а на море за такие шутки отрывают голову и не велят жаловаться. На море это другое дело… Хотел бы я посмотреть на этого шутника.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю.

– Когда, по-твоему, подсыпали сахар? – спросил Кузьма. Геша почесал затылок, сдвинув при этом свою береточку, типа кепочки, на самый нос, видимо, он еще не задавал себе подобного вопроса.

– В общем-то недавно…

– Почему ты так думаешь?

– Так иначе он бы весь разошелся.

– Значит, тот, кто насыпал, знал, что нам придется выходить в шторм?

– Значит, так, – мрачно согласился старшина.

– Кто был на катере перед тем, как нам выйти?