Текст книги "Ипц"

Автор книги: Юрий Перов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Annotation

Юрий Перов

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Юрий Перов

ИПЦ

Глава первая

Кузьма пришел на станцию рано утром. Дежурный матрос только что поднял флаг спасательной службы и курил с дневной сменой. У всех были заспанные лица.

Кузьма сидел в стороне и с любопытством оглядывался. На него никто даже не посмотрел: посторонний человек на спасательной станции дело обычное. Наконец Кузьма встал и подошел к матросам.

– Ребята, – сказал он, – мне нужен начальник станции.

– А зачем? – спросил Геша, старшина катеров.

– Хочу поработать на станции, – сказал Кузьма.

Ребята замолчали и посмотрели на него с интересом.

– А что ты умеешь? – спросил Геша и с сомнением оглядел Кузьму. Его бледную шею, тонкие в запястьях руки с музыкальными пальцами и аккуратными ногтями, квадратные узкие плечи, острые ключицы, виднеющиеся под расстегнутым воротом рубашки. – Ведь за тебя никто не будет вкалывать, – назидательно произнес старшина…

– Мерещится мне, – ласково продолжал старшина, – что твоя мамка обидится, когда увидит тебя бледным и нездоровым после нашей ужасной деятельности. – Он ехидно замолчал и выплюнул окурок «Беломора» в Черное море.

Матросы с сочувствием посмотрели на Кузьму. Тот подошел вплотную к старшине и ответил ему:

– Ведешь ты себя так, словно я собираюсь отбить у тебя твой нелегкий кусок хлеба.

Сказав это, Кузьма отошел и снова сел на киль перевернутой для просушки старой шлюпки.

На станции стало тихо. Спасатели смотрели на новичка, и в их глазах светилось по-детски чистое любопытство. А обветренные на курортном ветру носы их с наслаждением вдыхали запах потасовки. Но Геша не высказал своих намерений. А незнакомец обратился к матросам с негромкой речью.

– Меня зовут Кузьмой, – сказал он, – и, если кто-нибудь интересуется, я могу рассказать о роли конкуренции в развитии капитализма.

– Ни к чему нам это, – с неожиданным радушием возразил Геша и протянул Кузьме свою руку. – Меня зовут Геша.

– Тогда все в порядке.

– А я думал, что ты пижон, – сказал старшина.

– А я думал, что ты куркуль, – сказал Кузьма. И они с удовольствием пожали друг другу руки.

Начальнику станции Морозову люди были нужны. Он задал Кузьме несколько наводящих вопросов. Тот выложил ему студенческий билет института физкультуры. Рассказал, что приехал на каникулы из Москвы, что на одну стипендию не проживешь. А когда перед начальником оказалось удостоверение спортсмена-подводника, он сразу обмяк и разговорился.

– А может быть, ты и в радиотехнике разбираешься? – неуверенно спросил Морозов.

Кузьма скромно пожал плечами.

– Немного, – сказал он и застеснялся.

– А ты не раздумаешь у меня работать? – насторожился Морозов.

– Не раздумаю.

Геша лично вручил Кузьме шлюпку типа «Тузик».

– Вон, видишь, водные велосипеды? Нужно, чтобы они не заходили за буйки. А то еще покалечат кого-нибудь из купающихся. С тобой пойдет Игорь Рудаков. Он все тебе объяснит. А вечером погуляем. С нами не соскучишься.

– Слушаюсь, старшина.

Кузьма с наслаждением врезал весла в теплую воду. Рудаков развалился на корме. Он курил. Сиреневый дым лениво выползал из-под ковбойской шляпы и поднимался к сияющему солнцу. Велосипеды кучно плавали в узком загоне. Курортницы томились на их мокрых деревянных скамейках, похожих на парковые. Они подставляли щедрому солнцу обнаженные животы и ноги. Солнце нежно ласкало их кожу. Рудаков снисходительно поглядывал на наездниц. Он делал вид, что ему на них начихать. Он и не подозревал, что нельзя чихать на прекрасный пол.

– Ты посмотри на этих полных идиотов, – сказал Игорь и показал на велосипед № 8. На нем торжественно восседали два парня. Они были в кожаных шортах и в ослепительных силоновых рубашках. На запястьях у них сверкали браслеты. Через плечо у одного висел транзисторный японский магнитофон. На другом парне висел тяжелый фотоаппарат. Они с довольными ухмылками гонялись за девушками. Лопасти их велосипеда хлюпали по воде и поднимали тучи брызг. Магнитофон орал дурным голосом. Девушки боязливо оглядывались и старались ускользнуть от преследователей.

Рудаков поднес к губам мегафон.

– Граждане, вы промочите свои штанишки.

Граждане посмотрели в сторону спасателей с совершенным презрением. Тогда Игорь надвинул шляпу на свои голубые глаза и набрал в легкие воздуха.

– Эгей! – крикнул он, и в его голосе прозвучал металл. – Эгей! Казаки! Кончай базар. А то будете слушать свою музыку на станции.

– «Не плачь, дитя, не плачь напрасно…» – с беспредельным нахальством ответили «казаки». Рудаков значительно взглянул на Кузьму. «Тузик» вздрогнул. Круто взял вправо. Вода за кормой вскипела, и легкий полуденный зыб застучал по обшивке. «Казаки» попробовали было улизнуть от шлюпки. Они стали неожиданно разворачиваться на месте. Равновесие было потеряно. Неуклюжий велосипед начал одним боком зарываться в воду. Потом над водой показалось его ржавое брюхо, и с громким чмоканьем он опрокинулся. Пассажиры с криком прыгнули в разные стороны.

– Я это предвидел, – хладнокровно заметил Рудаков, когда из воды выглянули две испуганные физиономии.

– Ну что, казаки? – оживленно спросил Игорь. – Допрыгались? Ну, давайте вещички в шлюпку…

Один из парней протянул Игорю магнитофон. Из него вылилась тонкая струйка воды. Все остальное, по-видимому, осталось на дне морском.

– Плавать-то умеете, казаки? Давайте агрегат к берегу. Своим ходом. А я барахло ваше ловить буду.

Он приладил маску, натянул ласты и спиной прыгнул в воду. Судорожно ухватившись за перевернутый велосипед, парни о чем-то шептались. Кузьма с жалостью смотрел на них. Наконец вынырнул Рудаков. Он передал Кузьме фотоаппарат, модный башмак и кожаный бумажник. Затем выловил блестящий браслет. Потом и сам залез в шлюпку.

– За вещами зайдете на станцию, – неподкупным голосом бросил парням Рудаков. – Давай, Кузьма…

Один из потерпевших крушение уцепился за корму.

– Ребята, отдайте, пожалуйста. Будьте людьми. Если штраф, то мы прямо вам заплатим. Не обидим, не думайте…

– Может быть, отдадим? Ну их к лешему, жалкие они очень. – Кузьма вопросительно посмотрел на Рудакова.

– Давай на станцию, Кузьма. Особенно не торопись. Поговорить надо. Давай-ка выгреби мористее.

Когда они оказались на достаточном расстоянии от велопастбища, Игорь развернул бумажник. Кузьма присвистнул. В бумажнике оказалась слипшаяся пачка денег. Рудаков разлепил бумажки. Это были доллары.

– Что будем делать? – спросил Игорь.

– Что ты предлагаешь?

– По-моему, сообщать об этом на станцию не стоит, – сказал Рудаков. – Это дело не спасателей, а милиции. А заявить можно и завтра. Можно их самих спросить, как и что. Ты согласен?

– Не знаю… – Кузьма пожал плечами. – Может быть, в милиции лучше с этим справятся?

– Неопытный ты человек, Кузьма, – снисходительно произнес Рудаков. – Милиция – дело серьезное. А мы по-товарищески, корыстно заинтересуемся. Мол, не будьте жмотами, поделитесь опытом, мол, нам тоже пижонами стать охота, а?..

– Прав ты! – с восхищением произнес Кузьма. – У тебя аналитический склад ума. А как ты думаешь, они расскажут?

– Посмотрим… – с достоинством ответил опытный спасатель.

Пижоны уже поджидали их на станции. Рудаков выдать вещи отказался. Он велел им прийти вечером, после работы.

– Может быть, и договоримся.

– Спасибо, друг, в обиде не останешься, – проникновенно заверили его парни. И потом долго трясли правую руку Рудакова.

Первый рабочий день на станции кончился. Кузьма был в восторге от новой работы, от новых друзей. К вечеру он был настолько переполнен впечатлениями, что совсем забыл о двух пижонах-неудачниках. Напомнил о них сам Рудаков.

– Ну, ты как? – спросил он. – Подождешь со мной потерпевших?

– Могу, – Кузьма пожал плечами, – только пользы от меня не много будет. Не умею я с такими. У меня от них это… зубы начинают болеть.

– Так ты, значит, устраняешься? – разочарованно спросил Игорь.

– Да уж не знаю, как быть… Если очень нужно, то, конечно, могу.

– Тогда давай ждать, – обрадовался Рудаков, – а потом, если хочешь, на старушек посмотрим. Это доставит тебе удовольствие.

– А что это за старушки, на которых можно посмотреть? – заинтересовался Кузьма.

– Завтра день поминовения усопших, – начал Рудаков, – и вот сегодня божьи старушки собираются у церкви. Когда их набирается около батальона, они начинают митинговать. После митинга они достают огромные свечи и зажигают их от какого-то угодника. Потом строятся поротно и идут на кладбище. Там они ставят свечи на могилы и расходятся, но уже не организованно. А так как кладбище находится на крутом берегу, то зрелище это очень внушительное и заманчивое. – Рудаков умолк и затянулся сигаретой.

– Не понимаю, чего ты остришь? Обычай очень красивый.

– Религия – опиум для народа, – безапелляционно заявил Игорь.

– Ну, уж к боту это не имеет никакого отношения. – Кузьма улыбнулся. – Просто дань памяти усопших.

– Да ладно тебе, – Рудаков отчаянно махнул рукой, – шибко ты правильный. Пусть будет по-твоему, согласен…

– Однако пижоны не спешат.

– Пижон – всегда пижон, – изрек Рудаков и посмотрел на часы.

Шел уже десятый час вечера. Солнце только что скрылось за морем. Воздух загустел и стал прозрачным. Здания санаториев и пионерских лагерей проступили отчетливее и ближе. Их белые стены собирали из воздуха остатки солнечного света и дышали серебряным маревом. Сверху, с набережной, до спасательной доносился загадочный женский смех. На всех курортах мира по вечерам, в сиреневых или зеленых сумерках женщины смеются загадочно и маняще…

Рудаков начал томиться. Его уши трепетали и ловили женские голоса. Глаза стали тоскливыми. Уже пришел ночной дежурный – боцман Гарри Васильевич. Уже он познакомился с Кузьмой и предложил ему партию в шахматы. В молодости боцман был чемпионом Черноморского флота по боксу в тяжелом весе. Чемпионом по шахматам он никогда не был, но это не мешало ему выиграть на десятом ходу. Кузьма обозлился и в следующей партии поставил мат на пятом ходу. Оба остались чрезвычайно довольны друг другом.

А Рудаков томился.

– А не пора ли нам? – со свойственным ему глубокомыслием заявил он.

Кузьма развел руками. В это время на станцию пришла женщина. Рудаков преобразился. Он даже посвежел с лица. У женщины были воспаленные веки и покрасневший нос. Она прижимала к лицу мокрый платочек. Кузьма предложил женщине сесть, а она громко зарыдала. Кузьма смутился и отошел в сторону. К рыдающей женщине подошел Гарри Васильевич и ласково спросил:

– Вы, может быть, что-нибудь потеряли? Вы успокойтесь и расскажите нам все, а мы вас утешим по мере наших сил. – И боцман расправил свои могучие, слегка оплывшие плечи.

Женщина зарыдала еще безутешнее, но все же заговорила:

– Я уже не знаю, что и делать… Я совсем с ног сбилась. Его нигде нет. Я и в милицию заявляла. Я всех знакомых расспросила. Нигде, нигде его нет. Бедный ребенок…

– А когда его видели в последний раз? – сочувственно спросил боцман.

– Вчера, – всхлипывая, ответила женщина, – вчера его видела на пляже наша соседка. Он, говорит, сидел на песке со своими дружками и играл в карты. Возле него стоял какой-то заграничный приемник и играл на весь берег. Какой приемник, я и сама не знаю. Никакого приемника я ему не покупала.

– А сколько лет вашему ребенку? – спросил Кузьма.

– Восемнадцать, – ответила женщина и зарыдала с новой силой. – Он только и успел школу закончить…

– Какие штаны на нем были? – без обиняков спросил Рудаков.

Женщина утерлась платочком.

– Я ему три дня назад шортики сшила. Такие красивые, из японского кожзаменителя. Вот он в них и пошел. Еще на нем рубашечка была белая силоновая…

– Не расстраивайтесь, – сказал Рудаков. – Ваш ребенок не пропал, не утонул. Просто загуляло дите.

– Ага! – радостно подтвердил Кузьма. – Дите пошло на волю, в пампасы. Мы его сегодня видели.

Женщина не донесла платочка до носа.

– Неужели он?!! Светленький такой, с проборчиком…

– Он и есть, – заверил ее Рудаков, – только пробора уже нет. Смылся пробор. Он сегодня с приятелем на водном велосипеде перевернулся. Со всей радиотехникой.

– Когда это было? – внезапно успокоившись, спросила женщина.

– Да часа примерно в два…

Женщина совершенно преобразилась. Она спрятала платок, посидела некоторое время в глубокой задумчивости и неожиданно разразилась бранью:

– Ах, он мерзавец! Мать здесь с ума сходит, по милициям бегает, а он с дружками на велосипедах разъезжает. Развлекается, видите ли. Ну, пусть он, подлец, только заявится домой!.. Я ему покажу! Я ему покажу и как с дружками шляться, и как дома не ночевать, и как на велосипедах кувыркаться. Я ему все покажу…

Она долго извинялась. Потом ушла. На станции некоторое время пахло ее духами и слезами.

– Ничего себе ребеночек… – только и сказал Рудаков. – Пойдем, Кузьма, ужинать, а потом к старушкам. Ждать уже бесполезно. – Он протянул боцману руку. – Спокойной ночи, Гарри Васильевич. Если меня будет спрашивать какой-нибудь ребенок в коротеньких штанишках, скажи, пусть приходит завтра.

– А куда ты дел ихний скарб? – спросил по дороге Кузьма.

– Их барахлишко я в водолазке в ящик под кислородные баллоны запихнул. Место надежное. А бумажник с собой. Тоже как в сберкассе…

– Откуда мы старушек будем наблюдать? – поинтересовался Кузьма.

– Пристроимся где-нибудь в сторонке. Хорошо бы вместе с ними на кладбище сходить.

– И не думай, – решительно возразил Кузьма. – Будет скандал. Большой скандал может получиться.

– Да брось ты… В темноте все равно не видно. Возьмем в руки по свечке и тихим шагом… В толпе никто не разберется!

* * *

Всю дорогу Кузьму мучили всевозможные предчувствия:

– Лженерон, Лжедмитрий и две лжестарушки.

– Ты что, трусишь? – подначивал его Рудаков. Старушек испугался?

– Не испугался, но все же испытываю некоторые ощущения в коленках.

Они шли и переговаривались вполголоса. В руках они торжественно держали по здоровой восемнадцатикопеечной свече. Редкий свет уличных фонарей тускло отражался на жирных боках свеч. Ночь была безлунная. В городе тихо, только где-то захлебывалась собака. Возле церкви безмолвно суетились согбенные старушки. Ребята вошли на церковный двор и смешались с толпой.

Наконец старушки перестали суетиться и сгрудились у паперти. Двери распахнулись. Весь в золоте и сиянии свеч появился рослый, красивый священник. Он что-то сказал старушкам, и они хором выдохнули: «Аминь».

Ребята вместе со всеми вошли в церковь и зажгли свои свечи от лампады под иконой Николая Угодника.

…Дорога на кладбище проходила по самому краю обрыва. По левую сторону чернел и пугал своей мертвой чернотой пустырь. По правую сторону был тридцатиметровый обрыв. Снизу доносился глухой ропот моря и костяной перестук. Это волны перегоняли с места на место прибрежную гальку. Мигал красный глаз маяка. Через равные промежутки времени он окрашивал причудливые линии обрыва красным светом, словно обливал кровью. Старушки испуганно оглядывались и мелко крестились. Свечи, открытые свежему дыханию моря, начали трепетать. Перекрестившись, старушки снова заслоняли огонь рукой. Свечи успокаивались. Их неровный свет выхватывал из глухой тьмы белые пятна старушечьих лиц. Все остальное было укрыто непроницаемо черной одеждой и сливалось с ночью. Кузьма зябко поеживался.

– А не уйти ли нам? – горячо прошептал он в самое ухо Рудакову.

– Самое интересное еще не началось. Впереди кладбище и почетный караул привидений, – зловещим шепотом ответил Рудаков.

Кузьма вздрогнул.

– А ты знаешь, в эту ночь даже цикады никогда не поют, – сказал Рудаков.

Кузьма прислушался. И действительно, цикады молчали. Лишь тишину раздирало шарканье старушечьих ног. Временами из-под неуверенной ноги срывался камень. Он долго падал и звонко цокал по глыбам до самой воды, словно кто-то стучал зубами от холода. Спасатели тоже усердно шаркали ногами и прятали лица от пламени свечей. Кузьма заметил, что одна из старушек стала часто поворачивать голову в их сторону.

– Держись левее, – прошептал Рудаков. – Сейчас будет самое узкое место дороги. А то загремишь вниз, я и костей не соберу. Придется посылать тебя в Москву заказной бандеролью. – Рудаков шутил, но голос его дрожал и прерывался.

…Дорога заметно сузилась. Подозрительная старушка перешла на левую сторону и заняла место Рудакова. Он отошел назад: Дорога превратилась в тропинку. Теперь на ней еле умещались двое. Старушка шла вплотную, и Кузьма чувствовал ее высохший острый локоть. Внезапно она резко двинулась. Ее рука распрямилась и ударила с неожиданной силой Кузьму в плечо. Кузьма еле удержался на ногах. Сохраняя равновесие, он нелепо взмахнул руками. Его свеча описала полукруг, погасла и канула в обрыв. Старушка замахнулась для второго удара, но тут Кузьма поймал ее за руку. Ему стало не по себе. Он почувствовал в своей руке крепкое, ширококостное мужское запястье…

Глава вторая

Гарри Васильевич не любил ночную вахту. Человек он был общительный, и ночное одиночество угнетало его. Хорошо, если кто-нибудь из ребят, проводив свою девчонку, на пути к дому заглянет на станцию. Тогда можно поговорить или сыграть партию в шахматы. На худой конец, можно забить рыбацкого козла на четыре конца.

Чтобы хоть как-нибудь убить время, боцман начал сухую приборку. Обычно ночные вахтенные делают ее по утрам. Он сдвинул стулья в кабинете начальника, открыл водолазку, свернул в плотные кули ковровую дорожку из коридора. Освещение на станции было тусклое. По ночам здесь, кроме одного дежурного, никого не оставалось, и начальник – человек без предрассудков – экономил электроэнергию. Молодым спасателям это не нравилось. Они норовили запереться в светлой дежурке и не выходить из нее всю ночь. А самые молодые обвешивали на ночь себя ракетницами и длинными водолазными ножами. А коль ложились прикорнуть, то устраивались на жестких стульях. Что-то мешало им пользоваться удобными санитарными носилками, на которых переносились утопшие.

Гарри Васильевич аккуратно, растянув насколько возможно удовольствие, подмел всю станцию, даже залез на наблюдательную вышку и вымел оттуда все окурки, оставленные дневными дежурными. Он собрал мусор в железный совок и закурил. Потом облокотился о резные деревянные перила и стал смотреть на бухту, опоясанную цепочкой золотистых береговых огней. Огни сверкали и отражались в море. А самые дальние, еле различимые огоньки смешивались со звездами. Словно глаз притаившегося хищника, вспыхивал и затухал зеленый огонек бакена. В порту призрачно белело большое и ладное тело теплохода. Он весело мигал ходовыми огнями. Из открытых иллюминаторов слышалось похрипывание транзисторов и довольный мужской смех. Гарри Васильевичу стало грустно, и он спустился в дежурку. Принес из коридора брезентовые санитарные носилки. Они были старые. По всему брезенту проступали неизвестного происхождения пятна. Ржавые петли раскрывались туго и противно скрипели. Боцман свернул под голову потертый бушлат с позеленевшими пуговицами и прилег. Брезент затрещал и просел чуть не до полу…

…Гарри Васильевич очнулся от дремоты с ощущением, что кто-то на него смотрит. Он огляделся. Вокруг никого не было. Он резко повернулся и посмотрел в окно. Одна его половина была открыта. За окном виднелась слабо освещенная веранда станции. Там тоже никого не было. Боцман снова прикрыл глаза и с хрустом в костях потянулся всем телом. «Зашел бы кто-нибудь… – подумал он. – Когда другой дежурный, так полна станция народу. Все «корешки» собираются. Сейчас приемник на окно – и пошли кормой вертеть. И сколько им ни говори, что нельзя на окно, что ругают за это… Да, а ведь я окна-то не открывал вроде…»

Боцман приподнял голову. «Точно, не открывал», – вспомнил он. От неожиданности он даже присел на носилках.

Открытое окно тихонько поскрипывало на ветру. Боцман не утерпел и вышел на веранду. На дворе было свежо и пустынно. Внизу под пандусом шевелилась вода. Боцман спустился по дощатому трапу к воде и умылся. Потом вернулся в дежурку, закрыл окно и снова задремал. Проснулся он на этот раз от сильного стука. За стеной что-то упало. Боцман прислушался. В коридоре за дверью раздались шаги.

– Кто там?! – крикнул боцман.

Звук шагов стих, но заскрипела дверь, и раздался характерный скрежет ключа. Боцман выскочил в коридор. Там никого не было. В воздухе явно чувствовалось присутствие человека. Казалось, еще проносится ветерок и медленно оседает пыль, поднятая чьими-то быстрыми шагами. Гарри Васильевич бросился к водолазке. В том, что скрипнула именно ее дверь, он не сомневался. Боцман приник ухом к замочной скважине. За дверью он услышал какой-то шорох. Гарри Васильевич рванул дверь, но она оказалась запертой. Он нагнулся и заглянул в замочную скважину. В ней торчал ключ, вставленный изнутри.

– Кто там? – крикнул боцман и прислонился ухом к двери. – Эй! Кто там? Открой, хуже будет. – Боцман грохнул своим огромным кулаком в дверь. По пустынному помещению пронеслось гулкое эхо. За дверью завозились. Боцман пошарил по карманам и вспомнил, что связку ключей от всей станции он оставил в ящике стола в дежурке. Бросился туда. Когда вернулся, ключа в замочной скважине уже не было. Хрястнул своим ключом и распахнул дверь.

В комнатке было пусто. Висели на вешалке огромные резиновые водолазные костюмы. Поблескивали свежевыкрашенные акваланги. Боцман растерянно огляделся. Окна плотно прикрыты и заперты на щеколду. Он посмотрел на вешалку. И там никого не было. Гарри Васильевич почувствовал, как большая капля пота скатывается ему на нос. «Ну, хорошо, – подумал он, – допустим, что шаги мне могли и померещиться со сна, но ключ-то я видел точно. Значит, здесь кто-то был. Так куда же он делся?»

Боцман тщательно запер водолазку и в глубоком раздумье вернулся в дежурку. На улице затихли все звуки. Было уже два часа ночи. Он закурил. Но посидеть спокойно ему не удалось. В стороне водолазки вновь послышался шум. Боцман бросился туда. Он был почему-то уверен, что это свои же, спасатели, разыгрывают его.

Дверь в водолазку была по-прежнему заперта. Он открыл ее и замер в изумлении. Лишь пять минут тому назад он заходил сюда и здесь было все в порядке. Сейчас же перед глазами боцмана предстала картина полного разгрома. Легкие водолазные скафандры были брошены на пол. Ящик с запасными баллонами от аквалангов открыт, и баллоны беспорядочно разбросаны по полу. Окно, не открывавшееся годами, распахнуто настежь. И открыть его могли лишь изнутри. В этом нет никакого сомнения. Ведь пять минут назад боцман собственноручно проверил все запоры. Боцман поднял скафандр и подошел к вешалке. Но тут его внимание привлекло небольшое мокрое пятно на внутренней стенке скафандра. В помещении было абсолютно сухо.

«Надышал кто-то», – подумал боцман.

Все прояснилось. Тот, кто был в водолазке, спрятался в скафандр, когда Гарри Васильевич заходил сюда в первый раз. Потом он спокойно вылез в окно и даже не осторожничал. Можно было и тише вылезти… А откуда у него ключ? Заходил-то он через дверь… А если это свой, то почему он не открылся? И что он здесь искал?..

Боцман внимательно проверил оборудование. Из водолазки ничего не пропало. Боцман привел все в надлежащий вид и вышел на улицу. Дважды обошел вокруг станции. Тщательно осмотрел землю под окном водолазки. Ничего подозрительного не обнаружил. Когда возвращался, заметил на занавешенном и ярко освещенном окне дежурки четкую человеческую тень.

* * *

Кузьма резким движением вывернул руку «старушки» и подтянул кисть как можно выше к затылку. Послышалось ругательство, сказанное сдавленным голосом. Оставаться долго в такой позе было невозможно. Сзади напирали старушки, и, по всей вероятности, настоящие. Кузьма подтолкнул человека в спину и прошептал:

– Иди вперед.

Позади раздался тревожный шепот Рудакова:

– Что случилось, Кузьма?

– Это не старуха, – ответил Кузьма.

Впереди появились кресты, подсвеченные блеклым светом свечей. Старухи, дойдя до ворот, рассыпались по всему кладбищу к могилам своих родственников.

Кузьма позвал Рудакова.

– Ну-ка, посвети.

Рудаков поднес свечу к самому лицу незнакомца, но тот неожиданно задул огонек: Ребята успели рассмотреть лишь густую щетину на щеках незнакомца и блестящие, глубоко посаженные глаза. Неожиданно пленник выбросил ногу и с большой силой оттолкнулся от массивного мраморного надгробья. Он навалился на Кузьму спиной и подмял его под себя. Кузьма стукнулся лопаткой об осколок могильной плиты, вскрикнул и выпустил руку. Незнакомец вскочил, прыгнул в сторону и через мгновение слился с темнотой. Рудаков, подминая кусты, тяжело дыша, бросился за ним.

Когда он вернулся, Кузьма был уже на ногах.

– Нигде нет, – сказал Рудаков, – наверное, спрятался. А ты как?

– Да вроде ничего… – смущенно ответил Кузьма. – Чуть позвоночник не сломал. Здоровенный, черт! Аж треснуло что-то под лопаткой. В нем килограммов девяносто, не меньше…

– Здоровый мужчина, – согласился Рудаков. – Только не понимаю, как ты догадался, что это мужик?

– Он пытался столкнуть меня с обрыва… Не знаю, думал ли он, что я старуха… Наверное, он был в этом уверен. Первый удар был довольно слабый. Таким ударом мужчину не свалишь. А второй удар я успел предупредить. Если б он знал, что я не старуха, быть бы мне в обрыве.

– А зачем ему старушку гробить? – спросил Рудаков. – Это совсем непонятно. Взять – и ни с того ни с сего убить старушку…

– Да, это по меньшей мере странно… – задумчиво произнес Кузьма.

– Не пойти ли нам домой, – предложил Рудаков и зябко поежился.

Над могилами бесшумно плавали белые пятна старушечьих платков. Около свечей кружились тучи ночных мотыльков. Приторно пахли могильные цветы.

– Пойдем, – согласился Кузьма. – Тут больше делать нечего. – Рудаков осветил надгробие из ноздреватого песчаника, увенчанное жестяной звездой, и прочел:

«Гвардии капитан Войскунов П. И. Геройски погиб в боях за Родину. 14 июня 1943 г.».

Рудаков бережно укрепил свечу у основания надгробия, и ребята вышли с кладбища. Они отправились той же дорогой, по краю обрыва. Проходя самое узкое место, Кузьма зажег спичку. На земле отчетливо был виден след ноги, соскользнувшей в сторону обрыва. Рудаков отыскал камень и бросил его вниз. Через несколько секунд послышался резкий стук, а затем всплеск.

– Зайдем на станцию, – предложил Кузьма. – А то у меня душа неспокойна. Как бы не утянули наши вещички.

– Там же боцман, – возразил Рудаков, – не похож он на человека, у которого можно что-то утянуть.

– Предчувствие у меня есть, – сказал Кузьма. – И когда сюда шли, предчувствие было. И не только предчувствие… Только давай не трепаться. А то засмеют…

Ребята вошли в дежурку. Гарри Васильевича на месте не было. Потом послышались его грузные торопливые шаги. Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся боцман.

– Это вы? – подозрительно спросил он и повел свирепым глазом по углам комнаты.

– А ты думал, пара утопленничков пришла навестить тебя? – неудачно сострил Рудаков. После всех приключений к нему еще не вернулось обычное чувство юмора. Боцман покосился на шутника и, не ответив, стал расставлять шахматные фигуры.

– Хорошо тебе здесь, спокойно…

Гарри Васильевич расставил фигуры и пригласил Кузьму на партию. Сделал ход и спросил, вроде невзначай:

– Вы не заходили на станцию полчаса назад?

– Нет, – ответил Кузьма и изучающе посмотрел на боцмана. – Что-нибудь случилось?

– А точно не заходили?

– Чтоб мне умереть на этом полу, – заверил его Рудаков. – В чем дело, Гарри Васильевич?

– Да так… – И боцман надолго замолчал.

Большая ночная бабочка с настойчивостью автомата била крылышками о стекло. Отлетала назад и снова шлепалась, оставляя на окне серебристую пыльцу. Потрескивали на стенах пересохшие досаафовские плакаты с инструкциями для спасателей. На плакатах утопающие с деревянными лицами цеплялись за своих спасителей, а те отработанными движениями пытались от них избавиться и вытолкнуть на поверхность вод.

Боцман объявил Кузьме шах и только тогда заговорил:

– Какой-то стервец забрался в водолазку. Откуда у него ключ? До сих пор не пойму…

Рудаков подпрыгнул на своем стуле.

– Что взяли?

– В том-то и дело, что ничего. Поэтому я вначале и подумал, что надо мной решили подшутить. Взять-то ничего не взяли, но все расшвыряли, вроде бы что-то искали…

– Пойду посмотрю, – как можно спокойнее заявил Рудаков.

Кузьма встретился с ним глазами. Взгляд Рудакова словно говорил: «Я так и знал». Когда он вернулся, по его лицу можно было понять, что вещи исчезли. Кузьма быстро сдался боцману и положил своего короля; они с Рудаковым вышли на улицу. Сперва молчали. Потом Кузьма сказал:

– Мне уже поздно идти к своей хозяйке. Придется тебе где-нибудь устроить меня спать. Договорились?

Город спал. Густые кроны акаций накрывали сверху уличные фонари. Мостовые и тротуары разрисованы пятнистыми фантастическими фигурами и были похожи на полотна импрессионистов.

Рудаков беспрерывно курил.

– Кто же мог знать? – спросил он.

– Я как чувствовал, – сказал Кузьма.

– А я ни черта не чувствовал, потому что у нас на станции сроду ничего не пропадало. Все было, но воровства… Правда, однажды пропал целый легководолазный комплект, но это кто-то чужой добрался.

– А почему чужой?

– Во-первых, свой не мог… А во-вторых, зачем ему комплект и куда он его денет? – убежденно сказал Рудаков.

– Ну, положим, деть-то денет. Покупателя найти не трудно. И деньги хорошие.

Рудаков подозрительно посмотрел на Кузьму.

– Интересно ты рассуждаешь, – сказал он. – Откуда ты такой взялся? Скажи спасибо, что ребята тебя не слышат, а то не работать тебе на нашей станции. У нас не любят такие разговоры. У нас морской порядок.

– А все-таки никто чужой не мог стянуть наши вещи, – сказал Кузьма. – Чужой их просто не нашел бы…

Рудаков обиделся и ожесточенно курил, только искоса, с неприязнью поглядывая на Кузьму.

Он постелил ему на застекленной веранде, а сам ушел спать в беседку.

…На следующее утро ребята поднялись рано. Спать им пришлось всего часа три, но усталости они не чувствовали. О ночных событиях ребята не вспоминали. Они долго плескались у колонки под жгучей струей воды. Вернулась с базара мать Рудакова и тут же начала приготавливать салат для завтрака. Ее крупные руки двигались плавно и быстро. Нарезанные овощи ложились свежей и живописной горкой на стол. Работая, мать не переставала говорить. Вместе с овощами она принесла с рынка столько новостей, что, не выскажись дома, пришлось бы бежать к соседке.

– Сегодня ночью, говорят, на колокольне черта видели. Сам, говорят, весь черный, а голова без кожи. Ну, точно мертвец. Череп такой, как на столбах рисуют. И светится весь, как гнилушка. А изо рта у него огонь дьявольский, ну так и брызжет, так и вьется. Он хотел, говорят, колокол утащить, да, говорят, бог не выдал. – Она понизила голос до шепота, словно сообщала страшную тайну. – Колокол-то освященный. Вот и не по зубам нечистому. А видать, он отгрызал его. Утром пономарь полез туда, а там следы от клыков его нечистых. А на крутом берегу, когда женщины на кладбище шли, двоих он же уволок. Как подхватил и понес, только и видели, как свеча у одной из рук прямо в воздухе вывалилась. Одну нашли внизу на камнях. Говорят, что черт сначала поизмывался, а потом душу забрал и бросил старушку. Она отсюда в двух кварталах жила. Что там делается… Я проходила, так там народу тьма, и поп самолично пришел. Отпевать, видно, будет. В народе ходят разговоры, что бог отвернул свое лицо от нашей церкви. – Она перестала резать овощи, глубоко и тревожно вздохнула, затем широким взмахом смела нарезанную зелень в миску. Щедро плеснула туда густого подсолнечного масла.