Текст книги "Парень не промах (СИ)"
Автор книги: Юрий Гаврюченков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Ага, – скептически ответил уволенный с «Краснознаменца» пристрельщик, сын пристрельщика, и с заметной горечью на лице отхлебнул.
Хейфецу его выражение на лице понравилось.
– Ладно, – порешал он, чтобы время не было потрачено впустую, а в карты можно было играть дальше и не стесняться в средствах. – Сходим на дело, а дальше посмотрим.
22. Последний шанс
Лидия Поппель умерла, не приходя в сознание. Последняя ниточка, тянущаяся к убийце, оборвалась.
Больше зацепок не было. Обходы блошиных рынков и расспросы скупщиков краденого, сотрудничающих с милицией, результата не дали.
Колодей сидел за столом, глядел в потолок сквозь табачный дым, думал. Ситуация усугублялась тем, что об убийствах доложили товарищу Кирову, и Сергей Миронович регулярно интересовался у начальника Управления Рабоче-Крестьянской милиции города Ленинграда товарища Жупахина ходом расследования. Жупахин теребил начальника уголовного розыска Красношеева, а тот на каждом совещании спрашивал с Колодея. Кривая вывозила к строгому выговору. Дело усугублялось тем, что товарищ Киров ничего не забывал, а шанс, что жертва пундоловского стрелка очнётся и даст описание внешности преступника, только что исчез.
Осталась надежда на поиск патронной мастерской. Василий Панов глубоко погрузился в артельный быт и регулярно докладывал о новых и новых сомнительных шарашкиных конторах, требующих пристального внимания угро, но всё это не имело касательства к лесному стрелку.
Неужели это были подростки, которые наигрались в разбойников и теперь занялись учёбой? По оперативным данным, добытым Пановым, участковый провёл профилактические беседы с малолетними уголовниками, но ничего полезного для Первой бригады не выведал. Пацаны рассказывали про фраера с наганом, который недавно завёлся в округе и один раз сходил на дело со старшаками. Колодей этого ухаря даже знал – он работал под его началом. В деле розыска бандитов самым главным было не выйти на самого себя.
Охтинские гопники оказались крайне далеки от стрелкового оружия. Тем не менее, Панов должен был продолжать копать в этом направлении.
Может быть, появится новый шанс.
23. На правёж
Вася выскочил на проходную в синей прозодежде и заляпанном клеем фартуке, о который на ходу вытирал руки. Он предупредил Виталика, чтобы заходил со служебного входа, и рассказал, как его найти. Государственная Публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина была комплексом из четырёх больших зданий, хотя для постороннего выглядела как единый дворец.
– Здорово!
– Как оно? У меня руки грязные, – Вася торопливо протянул Захару вполне чистые пальцы, которые были бы ещё чище, если бы не вытирал об одежду.
– Когда заканчиваешь? – Захар пришёл сам после смены и рассчитывал, что кореш освободится тоже.
– Да хоть сейчас. Пойдём в мастерскую, чего тебе тут морозиться? Тёть Зина, запусти гражданина со мной.
Сторожиха Зинаида, которой Вася дал прочесть удостоверение и заинструктировал насчёт проведения в библиотеке оперативной работы, улыбнулась доброй старушечьей улыбкой и пропустила через турникет.
Колодей приказал развивать связи в преступном сообществе молодых уголовников с Охты. Он был уверен, что через наивных и болтливых хулиганов, обладающих огромным количеством родственников и знакомых в том районе, можно выйти не только на патронный цех, но и на самих убийц. Охта по-деревенски жила слухами и сплетнями. Кто-то обязательно кому-то проболтается. Юноши глупы и хвастливы, они уже наговорили Панову много лишнего. Поэтому Вася использовал личный ресурс на полную катушку. Он приехал к тёте Глаше и упросил помочь. Аглая Ивановна привела его в переплётную мастерскую и познакомила с начальником цеха. Как можно было отказать ленинградскому угро? Теперь к концу дня Вася исправно приходил в библиотеку и ждал два часа, когда Захару приспичит встретиться. И он клюнул.
– Ого, ничё се вы тут дети подземелья, – Захар озирался, пока они шли по захламлённому старой мебелью коридору цокольного этажа. – Не боитесь пожара?
– Боимся, но, главное, чтобы водой не залило, – глубокомысленно пустился в рассуждения Вася. – Губит книги не пламя, губит книги вода. У нас на чердаке её огромный резервуар заготовлен.
От такой премудрости Виталий Захаров уверился, что человек этот работает в библиотеке не первый день. И был прав – день шёл третий. Насчёт воды Захару бы в голову не пришло, книгами он только печку растапливал, но, подумав, согласился, что вода тоже портит, причём, все книги сразу, тогда как пожар может и потухнуть без свежего воздуха, – к этому моменту Вася рассказал про железные ставни.
– Сейчас переоденусь, – Вася пропустил Захара в мастерскую и снял фартук.
Захар цепким взглядом осматривал большую подвальную комнату, в которой стояли верстаки, винтовые прессы, резаки, стеллажи с пачками дерматина и стопами картона, пахло клеем, валялись обрезки и было много-много самой разнообразной бумаги.
– Рудольф Алоизович, я пойду? – испросил Вася мужика в чистой, отглаженной прозодежде и фартуке, который стоял у ближнего верстака и неодобрительно взирал на них холодными голубыми глазами.
Мастер молча кивнул.
Ему хотелось избавиться от опасного сброда. Милиции он боялся. Пусть бы они ушли и куда-нибудь провалились.
Пожелания переплётчика сбылись. В следующий раз он увидит оперуполномоченного Панова в марте 1942 года, когда запустевшие квартиры начнут обходить сотрудники органов внутренних дел, чтобы доставить в больницу тех, кого ещё можно было спасти.
Трёхэтажный дворец с колоннами, скруглённый на углу улицы 3-го Июля и проспекта 25-го Октября, живо напомнил Васе его прогулки с Виолеттой – он встречал её из института почти каждый день.
«Явился не запылился», – злобно думал он про Захара, которого был вынужден караулить вместо того, чтобы проводить время с королевой Марго.
– Пальто я на толкучке у Андреевского рынка запулил, – молотил языком оперуполномоченный, чтобы скрасить дорогу с вожаком охтинской шпаны. – Барыги сразу набежали и забрали.
– Знаешь их?
– Вообще не волоку, кто такие, и они меня не знают. Тётке какой-то боданул, они там чуть не драку промеж собой устроили, суки склочные.
– Много поднял?
– Нормально поднял. Сразу не уступил, ясен перец, мы там погрызлись. Надо было ещё часы этого фраера продать. Они у тебя остались?
– Котлы давно ушли. Да мы вообще с делов ничего не носим, чтобы не палиться, – солидно заявил Захар и с важностью добавил: – Детство это – в краденом ходить.
«Продуманные, гниды, – пригорюнился опер Панов. – Надо вас всех приземлять».
Они дошли до остановки 23-го трамвая и покатили на Охту. Трамвай был набит битком. Стемнело. На стекло упали капли. Вскоре оно покрылось длинными косыми штрихами. Потом потекли струи. Трамвай переехал через мост и затрясся мимо Крестов. Захотелось курить. Вася смотрел в окно и скрипел зубами.
Сошли, не доезжая кольца. Вася натянул на лоб кепку и поднял воротник своего полуперденчика. Виталик зашагал прочь от остановки.
– Десятого ждать не будем? – Вася думал, что они пересядут здесь и доедут до «Рюмочной» на Зиновьевской улице, однако у Захара были другие планы.
– А мы в другой шалман.
– Что там хорошего?
– Разговор есть, важный, – пробурчал Виталик.
– Какой?
– Вот наши соберутся, тогда и перетрём все вместе.
– На тему?
– С человеком хочу тебя познакомить.
– Что за человек?
– Узнаешь. Очень тобой интересуется.
– Лягавый что ли? – забеспокоился опер Панов.
Встреча с сотрудником уголовного розыска, который бы вмиг срисовал и, скорее всего, узнал бы Васю, а это заметили и поняли уголовники, стало бы неприятным сюрпризом, грозящим пустить псу под хвост всю разработку.
– Да не ссы, – засмеялся Виталик. – Он блатной. Я через него в общак максаю.
– Предупреждать надо, – сказал Вася.
– Вот я и предупредил.
– Что ему от меня надо?
– Он тебе сам расскажет.
Виталик повёл по Пороховской улице. Отсюда до его дома на Панфиловой был один квартал, но они шли всё дальше и дальше, и стало понятно, что не к нему.
Из темноты зорким совиным глазом на Васю Панова глядел старый участковый: запомнил внешность, опознал попутчика, взял на заметку новый контакт. Участковый не прятался, но Вася его не видел.
С Большой Охты зашли на Исаковку, где Вася практически не ориентировался. Он подумал, что Захар ведёт его на Большеохтинское кладбище, чтобы там прибить и закопать, познакомив перед этим с блатным, которого Панов когда-то задерживал. Вася боялся этого с самого начала, но теперь страхи грозили воплотиться.
Это было совершенно новое, неизведанное чувство обречённости.
Когда тревога переламывается о грань допустимого и превращается в безразличие к собственному будущему и физическому существованию вообще.
И как только Вася принял за факт, что жизнь его сейчас закончится, он перестал бояться. Даже в промокшей одежде сделалось тепло.
На углу Константиновской и Исаковской улиц Виталик свернул ко входу в пивную и сказал:
– Сюда.
Это было так себе заведение, рассчитанное на скудный ручеёк обывателей, которые в здешнем районе более привыкли выпивать дома, да на неприкаянных родственников, которым захотелось помянуть близких. Но Вася с порога почуял, что оно возле кладбище – не случайное.
В тесном зальчике за высокими столами сгрудилась компания, которую даже нездешнийй Вася не назвал бы завсегдатаями этих мест.
Почти все были ему знакомы, кроме самого блатного, и место им было значительно дальше – на Ржевке, а вовсе не на Исаковке.
Буфетчик зыркнул на вошедших с недовольством и опаской – эти тоже были ему незнакомы. Вася с Захаром как приличные люди взяли по кружке пива и присоединились к компании.
– Здорово, бродяги!
– Явился, малой, – приветствовал Мутный Глаз.
Поручкались, но не так приветливо, как ожидал Вася, а с прохладцей. Блатарь назвался:
– Коробок.
У него был стылый взгляд, круглое губастое лицо, узкие плечи и длинные грубоватые пальцы, синие от наколок.
«Не щипач, определённо, – оценивал оперуполномоченный Панов. – Попроще будет, ближе к насильственному действию. Взломщик или грабитель. Другого-то воры на эту мелкоту не кинут».
Коробку было лет 25–27. Партаки на пальцах заметно разнились. Наколки были самые распространённые. Вася даже всматриваться не пришлось – скользнул взглядом и прочёл.
Самый выцветший и расплывающийся, на безымянном пальце, с белой косой чертой объявлял, что Коробок срок отбывал. Соседний – с белым крестом и двумя коронами – заявлял об отсидке в Крестах и поддержке воровского хода. На указательном пальце перстень с белым крестом – судимость за грабёж, как Вася и угадал. На мизинце – чёрно-белый ромб отрицалова. Дабы ни у кого из понимающих не оставалось сомнений в том, что человек, с которым не повезло встретиться, самый что ни на есть пропащий, и потому социально близкий. Точка между большим и указательным пальцами свидетельствовала о побеге.
Этот гражданин перевоспитанию не поддавался.
Он был близкий к воровским делам и стремящийся короноваться когда-нибудь в будущем вурдалак.
Молодой и горячий оперативник хотел таких живыми не брать. Это через пять лет, набравшись опыта, Василий Васильевич Панов примет истину, что уголовный розыск должен таких вязать целями-невредимыми и доставлять на суд, который приговорит к отправке далеко и надолго, на тяжёлые работы с пользой для народного хозяйства, а пока ему хотелось простых и лёгких решений. Вася знал, что оперсостав Седьмой бригады под начальством Бодунова охотно ввязывается в перестрелки, и доставший оружие бандит имел больше шансов приехать в морг, чем в места лишения свободы. Однако в Первой бригаде порядки были иными.
– И чё ты, просто Вася? – с иронией переспросил блатарь, не веря, что к гопникам с Охты, которые все носили погоняло, пристал фуцан без прозвания.
– Зови как звал, – ровным голосом ответил опер Панов и сам засмущался от осознания собственной ничтожности.
Только в компании уголовников пришло понимание, что и в бригаде он кличку не получил, тогда как самым уважаемым сотрудникам опера давно придумали хорошие прозвища.
– Вот-те на, малой, – прогудел Мутный Глаз. – Как же мы погонять тебя будем?
– Да он переплётчик, – заторопился Захар. – Я его прямо сейчас из библиотеки вытянул. Был у него в переплётном цеху.
– Переплётчик, – хмыкнул Дёма.
– Переплётчик-хреноплётчик, – безо всякой приязни пробурчал Мутный Глаз.
– Ну, а что, я и есть переплётчик, – уцепился за соломинку Вася, чтобы закрыть тему и переключить внимание гоп-компании на что-нибудь другое, постороннее.
– Откуда родом? – спросил Коробок.
– Питерский, на Ваське родился, – сказал Вася.
– Я тоже из города.
– Не встречались, – перешёл в наступление Вася.
– Я тебя видел, – сказал молодой блатарь. – Ты по Садовой с двумя бабами шёл.
– Было дело, – важно кивнул Вася. – Я там неподалёку работаю.
«Следил за мной? – а внутри всё сжалось. – Знает, куда я хожу и с кем общаюсь? Знает про уголовный розыск?»
– Познакомишь с девками?
– Только с дылдой, красивая – моя, – сказал Вася.
– Ладно, Переплётчик. Ты пришёл, и у пацанов сразу появились сложности в жизни, – начал Коробок.
– Из-за меня? – опешил Вася.
Уличные грабежи прошли гладко. Виталик ни о каких бедах не говорил и даже вида не подавал, что возникли трудности. Кроме того, гоп-компания была в полном составе, и никто не выглядел излишне огорчённым.
– Сходили мы с тобой, – начал Захар, уставившись в столешницу, он совсем не притронулся к пиву. – А теперь нас таскает участковый.
– За улицу Марата? – перепугался Вася – вызов на суд в качестве свидетеля, пусть даже не соучастника, но в присутствии потерпевшего Зимушкина, грозил самыми катастрофическими последствиями отношениям с королевой Марго.
– Нет, по старым подвигам, – успокоил Виталик.
– Тогда я коим боком? Хрена ли вы на меня всё валите? – возмутился Вася. – Что я мог сдать? Кого я мог слить?
– Мы в дороге за старое базарили, – вставил Дёма.
– Хочешь сказать, что я уши погрел и в ментовку побежал, не снимая краденого клифта? – Васю поставила в тупик его глупость.
– Ничего я не хочу сказать.
– Зачем тогда говоришь?
– Стукача ищем.
– И решили поискать среди тех, кто вовсе не при делах?
– Кто-то стуканул, – заметил Коробок. – Вы как находите, пацаны?
Пацаны засопели, потупились. Штакет вскинул голову. Сказал:
– А если его, – он кивнул на Васю, – на толкучке замели? Он мусорам и напел про нас, что знал, чтобы не закрыли?
– Гонишь! – вспыхнул Вася. – Отвечаешь за базар?
Он почувствовал, как запылали щёки. Непроизвольно сделалось стыдно. Его схватили за руку и уличили в позорящем поступке. Даже тот факт, что уличили законченные преступники стража закона, честно исполнявшего служебный долг, не казалось Панову парадоксальным.
Его резко покрасневшее лицо старшаки восприняли по-своему.
– Остынь, малой, – осадил Мутный Глаз.
Коробок уставился на Штакета.
– Да ты сам за помелом не следишь, – проговорил Ситный, у которого сейчас проявилась к Штакету давняя затаённая неприязнь.
– Трепло драное, – буркнул Дёма.
– Метёшь где попало.
– Мусора нас тянут за такое, чего этот не втюхивал.
«Молодец участковый, – подумал Вася. – Запустил в ход всю оперативную информацию, в которой мои наводки потерялись. Выкручивайтесь теперь, гопота».
– Ты, Штакетина, знаешь всё, – раздумчиво проговорил Захар, глядя в стол. – Больше моего, наверное, знаешь.
Коробок в упор зырил на Штакета. Глаза его становились всё злее.
– Кому протрепался, чёрт? – рявкнул он.
– Я? – деланно возмутился Штакет. – Никому!
И получилось так фальшиво, что все уверились – врёт, врал всегда и будет обманывать дальше.
Физиономии уголовников приобрели одинаковое выражение. Оплыли, застыли. Взгляд стал откровенно отрешённым, задумчивым.
Атмосфера в пивной враз переменилась. Было принято решение. Не оглашённое, но всем понятное. Даже опер Панов проникся общим чувством и ощутил солидарность с блатной компанией.
Коробок отодвинул кружку с пивом.
– Ша! – сказал он.
Гопники напряглись и перепугались перед явственно представшей неизбежностью. Только Вася гадал, что же такое случится страшное, но что конкретно – не додумывался.
В отличие от всех остальных, знакомых с порядками, принятыми в их стае.
– Ну, что, урки, выходи на правёж, – привычным тоном распорядился Мутный Глаз.
Первым двинулся Захар с исключительно сосредоточенным видом. Толкнул дверь, сунул руки в карманы и пропал в темноте.
Все оживились и задвигались. Старшаки как бы загоняли стадо молодёжи на бойню.
Вмиг посерьёзневший Ситный и за ним решительный Дёма, на ходу помахивающий длинными руками. Вася тронулся за ними. Позади остался оробевший Штакет, про которого было ясно – Коробок с Мутным Глазом его не упустят.
В потёмках добрели до Большеохтинского кладбища. Дождь унялся, но на пустыре задул ветер. Деревья колотили ветками с противным костяным стуком.
У ограды Мутный Глаз сказал:
– Здесь.
«Не меня. Здесь главное, что не меня», – всю дорогу думал Вася. Принять участие в убийстве косячника сейчас не казалось ему чем-то преступным. Если бы оперуполномоченному Панову дали нож и приказали за компанию расписаться на Штакете, Вася без колебания исполнил приговор.
Внутренний опер Чирков советовал ему выскочить из правилки живым, а там будь что будет. Вася не думал, как дорого обойдётся ему внедрение в банду, но зарекаться впредь от внедрения не собирался.
Они встали, окружив Штакета. Коробок бросил кратко:
– Бей!
Кулак Виталика со смачным шлепком врезался Штакету в челюсть. Следом ударил Ситный. Штакет вжал голову в плечи, но рук не поднял. Он не пытался ни закрыться, ни защититься. Дёма приложил вполсилы. Штакет качнулся, но устоял на ногах. Повинуясь правилам, Вася однако же не без удовольствия зарядил Штакету по скуле. Следом опять Виталик, потом Ситный и Дёма.
– Бей сильней, – рявкнул Коробок.
Вася заехал Штакету по уху. На косячника посыпались удары. Он повалился и взвыл, когда его стали месить ногами.
«Так тебе, подлая Штакетина! – Вася повеселел и старался со своей стороны угодить ему по почкам, но попадал только по хребтине. – Гадина ты, гадина». Сейчас правёж ему казался самым справедливым наказанием для молодого грабителя, получше исправительно-трудовых работ, на которые осудить его можно будет позже.
Дёма поскользнулся на мокрых листьях и шмякнулся навзничь, отчаянно матерясь.
Пацаны остановились и глазели на него.
– Всё, – постановил Коробок.
– Хорош трюмить, – приказал Мутный Глаз.
Штакет извивался в грязи, подвывая и невнятно ругаясь.
Он не попросил пощады. Он не называл друзей по имени, чтобы разжалобить их. Штакет терпеливо сносил экзекуцию, должно быть, зная свою вину или подчиняясь приговору, вынесенному авторитетами, чтобы не стало хуже. Ему в этом участвовать было не впервой, пусть даже в качестве ответчика.
А Вася Панов сейчас получал урок на всю жизнь, один из немногих, превращающих молодого человека в опера.
Он обвыкался с блатными порядками. У него мысли не возникло применить для самозащиты оружие. Он ни разу не вспомнил про табельный наган. Впрочем, сегодня всё равно револьвер был сдан в ружпарк. Вася не носил его без необходимости, а таковая в подвале библиотеки не наблюдалась.
Ему и сейчас револьвер был не нужен.
Зато было кому напомнить.
– Это ты на гоп-стоп со шпалером бегаешь? – уточнил Коробок, когда они возвращались с кладбища.
Пацаны поставили Штакета на ноги, отряхнули и потащили домой. Избитый, он ковылял и стонал, но обиды не выказывал. С Васей они расстались, не попрощавшись.
– Есть шпалер, – осторожно ответил опер Панов. – Патронов нет.
– А ты ничего – фраер порченный, – поощрительно сказал Коробок. – Люди за тебя хорошее говорят, – он мотнул головой в сторону ушедшего восвояси Мутного Глаза. – Захар тебе поддержку кинул.
«Ох, Виталик, – расстроился Вася. – Я же тебя сажаю».
– Есть делюга, – продолжил Коробок. – Нужен стрелок.
– В натуре?
– Безо всяких зехеров. Чисто решительный пацан. Ты годишься, тебе я предлагаю.
– О чём идёт речь?
– Дело серьёзное, поднимешься конкретно.
– Что за делюга?
– На месте зарамсим. Там реально – люди всё продумали. Сейчас нужен твой ответ. Впишешься?
После ожидания гибели, прошедшего страха неизвестности, жестокого избиения подельника и пристального интереса со стороны смотрящего за местной гопотой Вася встал на рельсы, по которым следовало катить без простоя.
Он чуть помедлил для придания солидности и шкурой ощутил, что его спутник понял, для чего была сделана пауза. Такого понимания людей кожей Вася до сего момента за собой не знал, но теперь это чувство в нём появилось и осталось на всю службу и потом до скончания пенсии.
Ответил:
– Вписываюсь.
– Тогда бери шпалер и приходи на Сенной рынок завтра к закрытию. Стыкнемся у входа напротив Успенской церкви. Базар?
– Базар, – заверил Вася и напомнил: – Мне стрелять нечем.
– У тебя же наган?
– Наган.
– Выдадим, – обнадёжил Коробок. – До завтра.
– Не прощаемся, – в свою очередь сказал оперуполномоченный Панов.
24. Состоятельный крот
В доме было натоплено. За окном темно. Пахло свежим хлебом и пирогами. Мурлыкала кошка. Шуршали тараканы. Тикали ходики. Под печкой в корзиночке на тряпках спал поросёнок.
– Они, когда маленькие, чисто как младенчики, – умилялась мать. – Молочко пьют, запах от них такой же. Масенькие – хорошенькие все, а личико-то какое блаженное.
– Как назовём? – равнодушно спросил Лабуткин.
– Борькой, а как же ещё?
– Я – Мария Борисовна, если забыла, – хладным тоном напомнила жена.
– Ой, – смутилась мать. – Ну, а как же?
Сидели, смотрели. Вопрос был не прост.
– Давайте назовём Чемберленом, – обронил Лабуткин.
– Кем? – изумилась мать.
– Почему Чемберленом? – спросила Маша.
– Вырастет – забью, не жалко будет. А к тестю я очень хорошо отношусь.
Никто не напомнил, что всех предыдущих боровов по традиции звали Борьками.
* * *
На первое дело со слесарем Хейфецем Лабуткин обулся в башмаки, снятые с убитого кладовщика – на удачу. Новые ботинки, пошитые у армян, ещё не разносились и громко поскрипывали при ходьбе, смазывай их не смазывай.
– Наган только не бери, – предупредил Зелёный.
– Дурак я, что ли?
У него в мыслях не было брать на кражу наган. Даже если встретят жильцов и они поднимут тревогу, если всё обернутся плохо и его арестуют, за покушение на грабёж дадут условно. А вот если найдут револьвер, тогда не только срок за ношение, тут бандитизмом запахнет. И когда проверят патроны и увяжут с трупами лесу… Это вышка.
Глупо было самому становиться к стенке. Даже оскорбительно, когда тебя заподозрили в подобной дурости.
– Ты так и пойдёшь в своём шикарном артистическом пальто? – уязвил в ответ Лабуткин.
– Нет. Я фофан надену.
Зелёный заявился в новой стёганой фуфайке нежно-лягушачьего цвета.
«Неисправим», – подумал Лабуткин.
Подельники встретились на Кушелевке. Со Ржевки на паровозе до неё было всего ничего.
За деревянным павильоном станции приметили коренастую фигуру Хейфеца. Старый слесарь был в сером пальто, серой шерстяной кепке и чёрных перчатках. В руке он держал обшарпанный коричневый чемоданчик. Как он добрался, было его тайной.
Стоял полдень. Было сыро и холодно. За Малой Спасской темнел огромными деревьями парк Лесотехнической академии. Дальше зеленел лес Сосновки, в котором притаились технические институты, а также клиники и санатории, овеваемые полезными хвойными ветрами, но соваться туда Лабуткину было страшно. Загремев однажды в хирургическую больницу, он теперь инстинктивно боялся их всех.
Да и район был чужой.
Родившись в Санкт-Петербурге и прожив все двадцать три года на Пороховых, он никогда не бывал на Гражданке. Парню из рабочего посёлка великого завода «Краснознаменец» нечего было делать в этом лесу больниц и институтов. В свою очередь, пацаны с Гражданки на левый берег Охты набегали только за приключениями.
– Нам туда, – указал Зелёный.
Теперь Лабуткин пожалел, что не взял наган. Всё неизвестное пугает. До Гражданки надо было как-то добраться, а неизвестно ещё, чего в Лесной с ними сделают. Одно утешение – в это время рабочая молодёжь должна быть у станка.
Он шёл, слегка скособочившись на правую сторону, и озирался так зловеще, словно готов был в любой миг принять вызов парка Лесотехнической академии, всего того, что он в себе таил – студентов, преподавателей, академиков и почтенных лесоводов.
Но они ему так и не встретились.
Лесная не была заводской окраиной, где бабы сидели дома и вели хозяйство, пока мужики пашут на свои карточки категории «А». В этом странном месте гражданки ходили на службу и, возможно, снабжались не хуже граждан, пока их дети пребывали в школах и детсадах под присмотром нянек и училок.
Тем лучше было для шайки домушников, двое из которых несли большие и пока пустые чемоданы, а третий – небольшой, но увесистый.
– Жарим к остановке, – приказал Зелёный и припустил рысью наперехват трамваю номер 9.
Вагонвожатый ждал их, нетерпеливо звоня в звонок. Успели. Заскочили в вагон. Обилетились. Сели и поехали.
– До кольца, не пропустим, – Зелёный поставил чемоданы по бокам от ног и придерживал, чтобы не упали.
Лабуткин сидел между ним и слесарем, зажав свой чемодан коленями, как бедный родственник, которого злая судьба забросила на чужбину – участвовать в сомнительном предприятия на скудных паях.
С непредсказуемым исходом.
Лабуткин не знал, куда тут бежать и где скрываться. Любой дом мог оказаться отделением милиции. Трамвай ехал вдоль леса, и в какой стороне ждут чащи с болотами, а в какой – человеческое жильё, было совершенно неведомо.
«А Митька знает?» – подумал он.
Хейфецу тоже было не по себе. Он хмуро таращился в окно и выглядел как человек, который смекнул, что попал в непонятное, но старается не подавать вида.
Зато Зелёный смотрел соколом. Вероятно, много тут бывал.
Оно и неудивительно, ехали к его знакомым.
– Конечная, остановка «Политехнический институт», – специально для них заголосила кондукторша. – Конечная!
– Приехали, граждане, – Зелёный подхватил чемоданы и поднялся.
Сошли. Кругом стояли сосны и какие-то дачи. Ничего похожего на людской посёлок при заводе. За деревьями высилось белое каменное здание с большими окнами. Сразу понятно – здесь живут какие-то чудики, только непонятно, что с них взять?
Двинулись по Политехнической улице и вскоре свернули на проспект Бенуа. Справа тёмно-серые поля, слева – дома.
– Дома точно никого? – переспросил Хейфец.
– Все в конторе, стопудово, – уверил Зелёный.
– А дети, бабки?
– Коля постарше меня будет, а сестра младше слегонца. Кротов им давно квартирки в городе купил. Это сам забился как мышь в нору, чтобы не отсвечивать.
Лабуткин разглядывал бревенчатые домики: какие-то дачи, двухэтажные бараки-многосемейки, а кое-где натуральные избы с баней и хлевом.
Впереди торчала кирпичная водонапорная башня бывшей фермы Бенуа, ныне – ферма N 1 совхоза Ленинградского союза потребительских обществ.
– Нам сюда, – дёрнул подбородком Зелёный на кварталы по левую руку.
В переулке Карла и Эмилии было пусто. Зелёный уверенно отворил калитку, запустил подельников во двор, накинул крючок и поднялся на крыльцо, как к себе домой. Подёргал дверь – заперто.
– Ваш выход, маэстро, – элегантно уступил он место у двери.
На виду у всех надо было действовать быстро, и маэстро не подвёл. Он поставил чемоданчик, выдернул из кармана пальто связку отмычек, сунул перед собой, заслоняя спиной от улицы, мельком глянул на бородки, выбрал подходящий крючок, вставил в скважину, пошарил, повернул. Клацнула несмазанная сталь, дверь открылась.
Домушники внедрились на веранду и затворились, будто их на крыльце и не было.
Постояли, прислушиваясь. В доме ни звука. Чёткое ощущение пустоты.
Зелёный тихо задвинул внутренний засов.
– Если что, дальше есть задний выход на огород, – шепнул он. – К соседям забор низкий, у них тоже грядки. Будем уходить огородами. Если держаться всё время левее, выйдем в лес. Я здесь всё обошёл и всё знаю.
– Это и есть Сосновка? – Хейфец не стеснялся разговаривать нормальным голосом.
– Она самая, – уже не шёпотом, но всё же негромко ответил Зелёный. – За Сосновкой будет Удельная, там трамваи и поезда. Сорвёмся!
Они поднялись на три ступеньки в сени, где висела верхняя одежда, стояли гамаши и тапки. Зелёный потянул на себя ручку и дверь, обитая понизу войлоком, беззвучно открылась.
Дом был не мал и хорошо внутри обустроен. Слева от двери стояла плита с чугунными конфорками, занимающая мало места и предназначенная для стряпни. Справа делила жилую часть на две половины печка-лежанка до потолка. Стены и потолок были обиты картоном, оклеенным голубенькими обоями. Кисейные занавески на окнах с двойными рамами закрывали вид со двора на приватную жизнь хозяев. Плотные шторы тоже можно было задёрнуть, но сейчас они были аккуратно подвязаны тесёмочками и красиво свисали по углам.
У окна напротив двери стоял обеденный стол, застеленный льняной скатертью. На ней стояла пустая вазочка для цветов и сахарница, накрытая серебряной крышкой. Между окнами на стене висели фотографии в рамках. На центральном и самом большом семейном портрете был заснят мужчина в костюме-тройке, представительный, с близко посаженными глазами и толстыми щеками. Рядом с ним – дородная супруга с высокой причёской крупными серьгами и жемчужным ожерельем в три ряда. Справа стоял насупленный юноша, похожий на отца, но по щекастости обещающий превзойти его в скором времени, а слева – стройная девушка в открытом платье, которую не портила даже отцова посадка глаз.
– Вон они, Кротовы, – с завистью и безо всякой приязни указал Зелёный. – Сам-то Иван Ильич в сразу нэпманы подался, там толковые бухгалтеры нарасхват были нужны. Иван Ильич – умный. Жил королём. Шик-блеск, дача в Адлере. Когда начался угар нэпа, дожидаться конца не стал. Устроился на государственную службу и Анну Михалну пристроил, она тоже по финансовой части. Купил домик на Гражданке и отъехал от нас подальше, где его никто не знает. Натуральный крот. Затихарился и решил, что мы про него забыли. А батя всех помнит!
– Умный-умный, а поумнее в Крестах сидят, – проворчал Хейфец.
Лабуткин осматривался. В дальнем углу за плитой высился могучий буфет. Между ним и плитой – кухонный стол, мойка. Возле лежанки – большой сундук, на нём набросаны узлы. Он пошёл к дверям в спальню и надавил на медные ручки. Двери заскрипели и раскрылись.
– Будем дербанить состоятельных кротов! – объявил он.
Зеленый смахнул узлы и подёргал крышку сундука. Крышка не подавалась. Под ней темнела кованая пластина с прорезью для ключа.
– Вот и халтурка, Исак Давыдыч, – указал он и последовал за Лабуткиным. – Саша, глянь в шкафу, а я в комоде пошарю.
