Текст книги "Пожиратели гашиша"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Скоро мы были дома. Радиотелефон лежал в я4цике письменного стола, я бережно извлек его и набрал номер представительства Алькантары в Санкт-Петербурге.

– Фирма "Аламос", – раздался в трубке приятный женский голос.

– Господина Эррару позовите, пожалуйста.

– Одну минуточку. – Женщина, по-видимому секретарь, стукнула трубкой о какую-то твердую поверхность, на полминуты воцарилась тишина, затем в трубке зазвучал гнусавый тенор заместителя управляющего.

– Алле?

– Это Потехин вас беспокоит, – представился я. – У нас все в порядке. Мы хотели бы встретиться. Сделать это действительно было необходимо, и как можно скорее, пока нас не попалили с криминальным товаром на руках.

– Мы готовы, – ответил Эррара.

– Когда?

– Вы можете приехать сейчас?

– Разумеется.

– Тогда мы вас ждем. – С этими словами благородный рыцарь повесил трубку.

"Мы вас ждем". Звучит многообещающе.

"Мы" – значит, не один, и, вероятно, не без оружия. Как в госпитале ВМА, только на сей раз какой-нибудь кабальеро продемонстрирует искусство владения навахой, или чем он там владеет. Каким-нибудь обоюдоострым мечом, скажем, рапирой из толедской стали. В центре города шуметь не рекомендуется. У нас культурная страна. Культура, знаете ли: "С вашего соизволения, сеньор, в знак высочайшей признательности за превосходно выполненную услугу разрешите проткнуть вам сердце этим прекрасным клинком старинной работы". "Ну что вы, не стоит затрудняться". – "И все ж-же!" – "Ах..."

– Ну, чего там? – Слава тронул меня за плечо.

Я вздрогнул, опустил "Бенефон" и повернулся. – Дозвонился?

– Да. Попросили приехать сейчас.

– Тогда поехали. – Слава хищно втянул ноздрями воздух, словно принюхиваясь к какому-то запаху. Запаху денег скорее всего. Я надел приличный костюм, упаковал ларец в сумку, и мы отправились в путь.

Улица Миллионная, как обычно, была заставлена коммерсантскими машинами. Какие из них принадлежали Министерству Любви, определить сложно. Контрразведчики, если они здесь и были, маскировались умело. Я нашел свободное место прямо у дверей "Аламоса" и там припарковался. Дверь открыл амиго Хенаро. Он приветственно улыбнулся, внимательно оглядел улицу и пропустил нас в офис.

Я изумленно огляделся, не узнав помещения. Тут все напрашивалось на капитальный ремонт. Стены здорово обгорели, обивку местами содрали, и сквозь останки евростандартовской отделки проглядывали островки шпаклевки а-ля рюс: неровные трупного цвета пятна, покарябанные пожарными крючьями.

Блеск и нищета буржуазии.

– Вот сюда, пожалуйста, – пригласил Гарсия.

Я вежливо пропустил вперед Славу, который теперь уже не вынимал руки из кармана, готовый мгновенно открыть огонь. Облажатьея, как в прошлый раз, ему не хотелось.

Эррара ждал нас один, справедливо посчитав, что присутствие какого-нибудь эксперта может быть истолковано превратно.

– Добрый день! – поднялся он нам на встречу.

Я пожал узкую сухую ладонь испанца. Эррара мельком глянул на моего насупленного спутника, но приветствовать его не решился – продолжением Славиной руки в кармане служил недвусмысленно прорисовывавшийся через одежду ствол.

Хенаро закрыл дверь, оставшись с той стороны.

Эррара закрыл жалюзи и включил настольную лампу.

– Показывайте...

Я выложил на стол ларец. Испанец достал из чехла лупу и принялся внимательно изучать предметы, интересуясь в основном гравировкой.

Я глядел на них и с сожалением с ними прощался.

– Да, – резюмировал наконец Эррара, – это именно они. – Он встал, прошел в дальний конец комнаты и открыл тумбочку, в которой обнаружился небольшой сейф, покрытый голубой эмалью. – С меня двести тысяч долларов, с вас документы на машину. Прошу.

"Без проблем". Я выложил ксиву. Тачку было не жаль, все равно не моя. Взамен же я получал нечто более ценное: свободу, возможность не думать, как прожить завтрашний день.

Двадцать пачек стодолларовых купюр образовали на столе приятный для глаза кубик. Эррара пропустил их через счетчик банкнот, против чего Слава возражал шумным сопением. Мне тоже не хотелось терять время попусту, в честность испанца я верил, но тем не менее молча наблюдал за манипуляциями Эррары. Денежки счет любят, высказывать же нетерпение – несолидно.

Наконец грины были сочтены, я сгреб их в сумку, и мы выкатились из офиса.

– До свидания, – сказал нам вослед вежливый Эррара.

– Всего вам доброго, – учтиво ответил я. "Не могу сказать "прощай"". Хотя и очень хочется. Почему-то на душе у меня было неспокойно, казалось, что этим дело не кончится.

– А я все-таки съезжу. – Слава натянул куртку и направился в прихожую. Я не стал возражать и закрыл за ним дверь.

Трудно сказать, что нужно человеку для истинного счастья. Ощущение это, на мой взгляд, капризно, обманчиво и неуловимо. Я вернулся в комнату, сел в кресло и уставился взглядом в пол, чувствуя разочарование и опустошенность.

Я стал обладателем ста тысяч долларов. Ну и что?

Деньги мы с компаньоном поделили по-братски, сейчас они лежали в тайнике, но никакого восторга от обладания ими я почему-то не испытывал. Лежат себе и лежат: кучка бумаги с узорами и не более того.

Куда делось желание купить восхитительную жизнь?

Ожидаемое стремление скакать на зеленый свет в аспирантуру и к вершинам науки успело куда-то улетучиться, на смену ему пришло ощущение, что я здорово влип. Наверное, я просто устал. В ушах у меня до сих пор звенело, и побаливала голова, а случившиеся с утра события словно скрылись в тумане.

Сказывалась перегрузка. Впрочем, мог бы и привыкнуть. Жизнь у меня теперь пошла "новая, веселая и интересная". Впервые я осознанно пошел на мокрое, убивал не обороняясь, а из-за денег. Чистая сто вторая статья умышленное убийство с отягчающими. Надо же так попасть!

"С кем поведешься, от того и наберешься". Я тяжело поднялся и прошелся по комнате, пока не уперся в книжный стеллаж. Я вытянул руку и бережно провел по выровненным в одну линию корешкам. Почитать чего-нибудь? Мне было оченьочень неуютно. По правде, я здорово боялся, но усталость приглушила страх. Я знал, что меня снова могли найти арабы, отыскать менты или ФСК, и, п идее, стоило как можно быстрее дергать из города, но мне впервые за долгое время было наплевать на холодный расчет. Мне хотелось каким-нибудь образом отдохнуть, расслабиться, но как это сделать, я пока не знал. Слава, вон, без долгих размышлений взял пачку баксов и поехал в госпиталь свою любовь доставать. Вот прибило мужика.

Интересно, а поехал бы я на его месте? Такой вариант мой отупевший мозг был не в состоянии вообразить. Уж слишком мы разные со Славой. Вот поэтому он на своем месте, а я на своем: сижу дома с кучей баксов и вою от тоски.

Может быть, и в самом деле почитать? Я пробежался взглядом по полке, но ничего достойного не нашел. Не было в моей библиотеке книг, соответствующих моему теперешнему настроению. Навестить Маринку? Порадовать ее кучей бабок? Но для этого надо выходить из дома, а делать это отчаянно не хотелось. Я все-таки опасался, что какой-нибудь Абдулла пырнет меня ножом в живот, отложив вечерний намаз. Коран разрешает прервать молитву, чтобы убить змею. Нет, посижу-ка лучше в своей уютной квартирке. А что касается контрразведки с ментами... Одна граната у меня еще оставалась.

Подорвусь вместе с ними, если придут. Больше я в тюрьму не пойду!

Утвердившись в этом решении, я бухнулся в кресло и потянул на себя верхний ящик стола. Вот что я хотел почитать – полевые дневники Петровича. В этом сумасшедшем мире только они могли соответствовать моему дурному сознанию, которое и определило теперешнее нелепое бытие. Все-таки я завидовал Славе. "Прочь тревоги, прочь сомненья!" Я достал тетрадь и записную книжку Афанасьева, открыл и уперся взглядом в текст. Интересный человек был этот Петрович, подняться до его уровня я мог только мечтать. Эх, надо же ему было ни за грош вот так сгинуть. Хотя – тут я слабо усмехнулся гроши на кону присутствовали. Но все равно жаль.

Читать записи Петровича почему-то расхотелось.

Я бросил книжицы в стол, задвинул ящик и отправился спать. Даже думать было противно.

Слава не появлялся, увлеченный амурной охотой, и ждать его не было смысла. Что я, нянька?

Надо будет – достучится.

Я принял душ и, едва добравшись до постели, провалился в глубокий сон.

Встал я почти здоровым. Голова не болела, а посторонние звуки в ушах фактически сошли на нет.

Хорошо мне вчера досталось. Вспомнив о вчерашнем, я недовольно поморщился, затем сладко зевнул, потянулся, подошел к окну и раздвинул шторы.

Ну, как там служба контрразведки?

Служба контрразведки явно спала. Ни тебе черных "Волг" у подъезда, ни фургонов с надписью "Хлеб". Во мне пробудился спортивный задор. Я попрыгал на месте и сделал несколько отжиманий.

Приятно чувствовать себя молодым, здоровым и сильным! После ванны я еще более взбодрился и в прекрасном настроении вкусил на завтрак тривиальную яичницу с тостами и остатками сыра.

Приготовив кофе, я отнес чашечку в кабинет– и достал из ящика полевой дневник. Чувствовал я себя следопытом, добывшим рукописи давно сгинувшего человека. История сия начала покрываться пылью забвения. Хоть я и нашел реликвии исмаилитов лично, читать о них теперь можно было только как о чем-то абстрактном, например, как о золотом блюде Шлимана. Реализация предметов состоялась, еще вчера я держал раритеты в руках, был их владельцем, а сейчас от них остались одни воспоминания в виде зарисовок старшего коллеги.

Печально, но это бизнес. Так или иначе, они изначально предполагались для продажи, а куда их еще девать? Оставить себе, чтобы доставать по вечерам, а потом прятать в тайник, боясь засветки?

Подарить музею и любоваться на экспозицию, отделенную тремя рубежами охраны? Нет, для меня археология – это коммерческое предприятие, иначе бы я давно ноги протянул. Жалко бывает расставаться с некоторыми вещами, но ничего не поделаешь, сантименты приходится оставить тонким ценителям искусства, готовым платить за проявление "высоких чувств" хорошие деньги. Я вспомнил о ста тысячах долларов и улыбнулся. Вот она, удача. Так везет единицам. Правда, тут же мелькнула мысль, а не продешевил ли я? Испанцы наверняка были готовы заплатить гораздо больше за право побольнее пнуть исламских фундаменталистов. Впрочем, снявши голову, по волосам не плачут.

Продал, и ладно. Хорошо, что жив остался.

Мнение это у меня окрепло, когда я закончил читать полевые заметки. Петрович был все-таки очень интересный человек и в очередной раз дал повод о себе призадуматься. Я вдруг с потрясающей ясностью понял, что издававший научные труды Афанасьев не стал бы продавать вещи Хасана ас-Сабаха, а использовал бы их для написания очередной книги, которая, несомненно, принесла бы ему широкую известность. Я не сомневался в том, что, когда потребовалось бы выбирать между обогащением и научной славой, в Петровиче возобладал бы ученый.

Официальное признание было для Афанасьева дороже всяких наград. Следовательно, продажа раритетов исключалась. Наличие звероподобных охранников, вряд ли согласившихся возложить свою долю (и немалую) на алтарь науки, не оставляло иного выхода, кроме как покончить с ними. Что и случилось в узбекской степи, только с точностью до наоборот: не Петрович убил Валеру с Женей, а ребята исхитрились расправиться с ним. Или...

Я покрылся холодным потом, а сердце сжалось, послав леденящий импульс. А что если не дебилы начали ту бойню? Ведь первый выстрел был пистолетный, а волыны у ребят не водились. Первым стрелять мог только Афанасьев, и, зная крутой нрав Петровича, я вправе был предположить, что он решил разом пресечь возможность возникновения конфликта, выйдя прогуляться "за бархан" со своей автоматической "Астрой". Я представил реакцию Валеры и Жени и понял, что на их месте действовал бы, наверное, так же. Что они могли подумать, когда шеф, откопавший кучу рыжья[Рыжье (жарг.) – золото (прим, автора). ], начал по ним шмалять? Что половина больше четверти? А когда зашли в палатку и обнаружили, что второй археолог исчез вместе со своей долей добычи?

Ответа здесь и не требовалось. А вот что бы сделал Петрович со мной: предложил поделить навар от продажи остальных мулечек, найденных в могильнике, или... Вот уж воистину, "умножая знание, умножаешь страдание".

Я оторопело заглянул в дневник, который приятно грел колени, и прочел последний абзац – аккуратненький прямоугольничек, написанный знакомым мелким почерком.

ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота".

"Ассистент"... Что предложил бы доктор исторических наук Василий Петрович Афанасьев своему ассистенту, возвратившись в палатку из прокаленной солнцем степи с дымящейся "Астрой" в руках? Долю в добыче, соавторство? Или выпустил бы в грудь остаток обоймы, наблюдая, как расширяется зрачок, не реагируя больше на свет?

Кем я был для Петровича, – нет, не до находки, а после, когда он прочел арабскую вязь и понял, что за предметы держит в руках? Остался ли я дли него коллегой или вмиг превратился в ненужного и опасного соперника?

Я хотел верить и верил, что компаньона он не мог предать. Однако вылазка Петровича не давала мне покоя. Его истинные намерения оказались невыясненными и теперь навсегда останутся для меня тайной. Прискорбно, но это так.

Я вспомнил Марию Анатольевну, до сих пор ждущую мужа из экспедиции, еще не знающую, что стала вдовой. Извещать об этом и вообще с ней встречаться мне теперь совсем не хотелось. Я бросил на стол полевой дневник с незаконченными заметками Афанасьева: еще один пройденный этап.

Украшений ас-Сабаха больше нет, и писать о них, стало быть, нечего.

Посидев еще немного в кабинете, я пошел на кухню и сварил кофе. На душе стало тяжко. И от прочтения дневников, и от осознания, что последние две недели моя жизнь – это сплошные трупы. Три рабочих-бича, Афанасьев, Валера, Женя, немцы, Гоша и арабы, арабы, арабы... И передвижная милицейская группа, которую уделал мой компаньон. Моча ему в голову ударила, афганский синдром взыграл – всегда начеку, или будешь убит. А после зоны ему и повода уже никакого не надо, наверное. По себе знаю: уж на что я человек мирный, а эту лягавую сволочь готов голыми руками душить – за дело ли, просто...

Отечественная исправительная система нашей любимой Родины своих граждан здорово в этом плане исправляет. Я не успел обдумать эту мысль, как в дверь весело позвонили.

Сто лет будет жить, только что о нем вспоминал – Слава, счастливый и пьяный, собственной персоной завалил в прихожую.

– А у меня все ништяк, – с порога объявил он, протягивая мешок.

– Приятно слышать, – сказал я, заглядывая в пакет.

Слава прибарахлился, водки купил, ого! – закуски. Да-а, разгулялся мужчина.

– Какими новостями порадуешь?

– С Ксенией встретился, – мы уселись на кухне, Слава вскрыл бутылку "Смирнофф", и я за компанию дернул рюмочку, – и соединились.

– Интересно, продолжай. – Я положил на хлеб толстый ломоть ветчины и закусил. Под водочку сообщение друга показалось крайне интригующим.

– Да нет, я не то хотел сказать, – смутился Слава, – хотя и это тоже. В общем, мы помирились и сошлись. Я теперь у нее живу.

– Поздравляю. – Я искренне обрадовался и протянул ему руку.

Обменявшись крепким мужским пожатием, мы пропустили еще по сотке, я обильно закусил и подумал, что увлекаться особо не стоит.

– Женюсь, наверное, – довольно улыбнулся своей щербатой пастью Слава. Зубки у него на зоне основательно подпортились, левого переднего и резца вообще недоставало – то ли выбили, то ли выпали сами. Изо рта у него шел гнилой запах, и я сделал усилие, чтобы не поморщиться. О зубной щетке с пастой он, наверное, с Афгана забыл.

– Приятно слышать, – заметил я. Мне и на самом деле было приятно. Во-первых, человек квартиру нашел, женится – так пропишется наконец; во-вторых, моя хата освобождается и можно попробовать свить собственное семейное гнездо; а в-третьих, и "Смирнофф" тому немалой виной, меня умилила романтическая встреча двух любящих сердец после долгой разлуки.

Надо же, думал я, счастливо кивая каждому проносящемуся мимо меня слову (корефан раздухарился, его пробило на речь, которую я совершенно не воспринимал), немолодые, в общем-то, люди, столькр лет прошло и столько событий случилось, а они все равно встретились. Несмотря ни на что. Или даже, скорее, благодаря тому, что...

– От судьбы не уйдешь, – возвестил я, воздев к потолку указательный палец.

– Верно, – охотно прервался Слава, поднимая рюмку. Я машинально взял свою и обнаружил, что она оказалась наполненной.

– За любовь, – произнес я тост, – и за судьбу, от которой не уйдещь!

Мы опрокинули, я тут же старательно зажевал это дело сэндвичем, стараясь не терять ясности рассудка и памятуя, что много пить я не умею.

Затем меня потянуло ознакомить Славу с теми выводами, которые сделал, листая полевой дневник.

Рассказ получился комканый и мне самому не понравился. Я запутался и обвинил Петровича во всех смертных грехах. Слава проникся и сказал, что его Афанасьев тоже по зоне настораживал, и завершил достаточно неожиданным заявлением, что слишком спокойные и слишком умные – всегда враги, ибо только и думают, как тебя перехитрить. Я тут же вопросил, не считает ли он и меня врагом, на что получил добродушный ответ, что такого дурака, как я, надо еще поискать, а значит, не опасен.

Тут я понял, что мне надо пойти поспать, ибо с меня уже хватит. Слава тоже заявил, что пора дать храпака, из чего я заключил, что ночь прошла в бурном веселье, – на сон товарищ был стойким и мог бодрствовать весьма продолжительное время.

Пробуждение было тягостным. Все-таки сон в дневное время, усугубленный алкогольным возлиянием, – штука гнусная. Я мрачно слез с кровати и побрел в туалет, пошатываясь на ходу и почесывая ноги (пока спал, зажрали комары). Героически ополоснувшись под холодным душем, я попытался прогнать из тела вялость, но особых успехов не добился, а только усугубил похмельный колотун. К тому же я был полон нехороших предчувствий, как всегда бывало с бодуна.

К счастью, затариваясь, Слава прихватил литровый пакет апельсинового сока, полным стаканом которого я начал лечение, запив две таблетки аспирина. Вообще-то, аспирин следовало принимать не после, а до начала чествования Диониса, но мне полегчало.

Был уже вечер, девять часов. Я заварил кофею и стал прихлебывать сей чудодейственный напиток, который понемногу развеивал дурное настроение.

Вскоре ко мне присоединился Слава. Он появился на кухне, помятый после сна, плюхнулся на табуретку и тяжело помотал головой.

– Уу, – только и смог издать он, вцепившись в пакет с живительной влагой. Утолив жажду, он выбросил пустую коробку в мусорное ведро и ополоснулся под краном, брызнув в лицо пригоршню воды. – Похавать чего-нибудь есть?

Я кивнул на холодильник, удивляясь, как у него сейчас что-то в рот лезет. Впрочем, Слава был лишен многих тяготивших меня проблем. Как морального свойства, так и физического.

Звонок в дверь явился неожиданностью для нас обоих. Я встрепенулся, а Слава поднял голову и перестал жевать.

– Кто это? – спросил он.

В ответ я только плечами пожал. Я бы и сам хотел знать, кому вдруг потребовалось навестить меня. Арабам? Или ментам?

Я пошел открывать, а Слава неслышно скользнул за моей спиной в комнату и оттуда мотнул головой на дверь: спрашивай.

– Кто там?

– Илья Игоревич? – Голос был женский, но догадаться, кому он принадлежит, я был не в состoянии. Не Ирке и не Маринке – кому-то явно старше. В очередной раз пожалев, что не обзавелся глазком, я открыл дверь.

– Здравствуйте, Мария Анатольевна, – оторопело произнесли мои губы, затем растянулись в заискивающей улыбке, и я учтиво отступил в сторону, пропуская высокую седую даму – жену Василия Петровича. Какие люди и без охраны!

– Здравствуйте, Илья. – Афанасьева царственной походкой переступила порог моей квартиры, и тут же в дверном проеме выросли три крепышаюжанина опаньки! – такие люди без охраны не ходят. Меня аж передернуло – в последнее время "черные" физиономии никаких положительных ассоциаций не вызывали.

Гости сперва ощутили явное преимущество, затем положение уравновесил появившийся из комнаты Слава, большой и непроницаемый, как скала.

Хе-хе, я тоже не лыком шит! Господа несколько поскучнели, поняв, что рожки да ножки от меня так просто оставить вряд ли удастся. Установился некоторый паритет, мы прошли в комнату, и я смог без опаски разглядеть, кого избрала Афанасьева в спутники. Выбрала она хачиков.

Одному было лет около сорока, он носил изящный деловой костюм и выглядел посолиднев двух других – типичных гоблинов с замашками парвеню, проще говоря, "шестерок" с дешевыми понтами, одетых в безвкусные кричащие одежды. Несколько секунд мы оценивали друг друга, затем я вынужден был переключиться на Марию Анатольевну.

– Вы уже вернулись, Илья? – спросила она, недружелюбно изучая меня с головы до ног.

– Да, – сказал я, потому что больше сказать было нечего.

– А где же мой муж?

Я опустил глаза. Как всегда: если уж неприятности происходят, то почему-то в самые худших своих вариантах. Что я ей мог ответить?

– Он... остался там, – неопределенно произнес я.

– То есть как остался? – спросила Афанасьева.

Бандиты за моей спиной угрюмо ждали.

– Он... э... погиб, его убили.

Мария Анатольевна побледнела, но быстро справилась с собой.

– Убили. Кто его убил?

– Наши охранники, – развел руками я. – Так получилось.

– И вы мне не сообщили?

Я проглотил слюну.

– Понимаете, я не успел приехать, как начались неприятности. Это связано со смертью Василия Петровича.

– Вы были столько времени в городе, – завелась Афанасьева, – и не могли позвонить. – Взгляд ее упал на письменный стол, она быстро подошла и раскрыла лежащий там полевой дневник. У меня затряслись коленки. Вот он, закон Мэрфи: если неприятность может случиться, она обязательно случается. Откуда это у вас?

– Я привез с собой, – сказал я. – Нас ограбили...

– Вы приехали, – Афанасьева повернулась ко мне, в глазах ее горело холодное пламя, – и сразу обзавелись иномаркой. Скотина! Вы скрываетесь от меня, не подходите к телефону, я должна вас искать. Я требую объяснений!

Это был капитальный прокол. Зная, с какой быстротой распространяются слухи, было наивно полагать, что Мария Анатольевна не узнает о гибели мужа и, узнав, не примет меры по выяснению всех подробностей. А подробности были таковы, что я все равно оказывался крайним. Не только не сумел уберечь Петровича, но еще и присвоил находки, обокрав бедную вдову. Негодяй! Вдова разошлась нe на шутку, а я покорно слушал, молча переживая сей афронт. Говорила в основном она. Я лишь поведал правду об убийстве Афанасьева и дал путаные объяснения по поводу продажи драгоценностей, которые, и это она тоже знала, предлагал Гоше Маркову за двести тысяч. "Охрана" сердито сопела, изредка перебрасываясь словечками на родном азербайджанском диалекте. Малышня, похоже, лезла в бой, а бригадир их осаживал, и было видно, что "дай волю – гарачий кров взыграт", полетели б от вонючего барыги, то есть меня, клочки по закоулочкам. Отдал бы в момент все, да еще сверху заплатил, но Слава, квадратная ряха которого постепенно принимала свекольный цвет, был мощным сдерживающим фактором, и горцы сдерживались.

Выяснение отношений происходило на цивилизованном уровне, но по косвенным признакам была понятно, что так просто с меня не слезут. Придется раскошеливаться, товарищ денежный мешок.

Мария Анатольевна скромно назвала размер контрибуции – сто тысяч долларов (мол, пополам), горцы милостиво закивали и согласились сутки подождать. На этом переговоры закончились. Я клятвенно заверил госпожу Афанасьеву, что подготовлю вышеназванную сумму к вечеру завтрашнего дня, не возражая, поскольку Слава утвердительно кивал, и визитеры выкатились.

– Попадалово! – вымолвил я, заперев замок, и поглядел на удивительно спокойного друга.

В тихом омуте черти водятся – я в ходе переговоров думал, что корефан не выдержит и размажет-таки чурбанов по стенам. Сорваться и наломать дров Славе ничего не стоило, это было его нормальное состояние, но тут он повел себя как-то неестественно.

Меня всего колотило, но уже не с похмелья.

Слава выложил из рукава финку, и мы пошли на кухню, ибо в данный момент мне хотелось выпить.

Нажраться до чертиков и забыть обо всем. Словно бы это что-то решило. А что еще оставалось делать?

Во время разговора я не раз с тоской вспоминал о припрятанном за счетчиком ТТ – "черные" силу уважают. Ненавижу эту амбициозную дрянь, понаехавшую в Санкт-Петербург из далеких южных провинций: волосатая грудь колесом, пальцы веером – апломба им не занимать, – сицилийцы доморощенные!

От злобы я даже зубами заскрипел. Но не жадность душила меня – я понимая, что одноразовой выплатой дело не кончится. Платить вообще нельзя: убедившись, что барыга имеет деньги, бандиты не успокоятся, пока не отберут все, а потом замочат для верности. Не имея "крыши" более сильной, договориться с ними нельзя. Как я понимал, "братва" нанималась Марией Анатольевной не откуда-то со стороны, а была "крышей" Афанасьева. В нашем социалистическо-капиталистическом обществе даже представители такого экзотического бизнеса, как гробокопатели, не обходятся без "группы поддержки", исправно обкладывающей их данью. Я-то до поры до времени ухитрился никому не отстегивать, но, будь узбекская экспедиция чуть-чуть удачливее, тоже влился бы в общую компанию "налогоплатилъщиков". А куда деваться? "Жить в обществе и быть свободным от него невозможно".

Слава продолжал пребывать в безмятежном настроении. Настолько спокойным и миролюбивым было его лицо, что мне даже стало не по себе.

Непохоже это было на него, любителя побуянить, зарубившего топором двоих мужиков на рынке, где Слава в девяносто первом году торговал арбузами.

Случай этот, приведший его на нары, он рассказывал как забавное, и не более того, происшествие: ну завалил пару, в другое время и в другом месте за это бы орден Красной Звезды получил, а тут посадили. Теперь же, наблюдая, как духи наезжают на другана, он сначала раскипятился, а затем быстро остыл. В чем тут дело? Я попросил Славу поделиться своими соображениями относительно выхода из сложившейся ситуации. Будем ли мы отдавать деньги и как поделим расходы?

– А чего, и так все ясно, – он прихлопнул на шее комара и вытер ладонь о штаны, – надо валить этих архаровцев, только не здесь, а спокойненько за городом. Или в городе. – Славин кулак мелькнул в воздухе и с треском раздавил на стене лопнувшую кровью тушку еще одного комара. Несмотря на сильную вибрацию, остальные откормленные насекомые продолжали оставаться на облюбованных местах и тупо наблюдали за гибелью коллеги-вампира. Возможно, они догадывались о пагубных последствиях собственной пассивности, но упрямо не предпринимали никаких действий во спасение, дожидаясь уготованной участи.

Вот, значит, отчего он был так миролюбив. Горцев этих из афанасьевской "крыши" для него уже не существовало.

– И как ты это собираешься обставить? – спросил я.

Слава пожал плечами, он и тут все продумал.

– Тебя они вряд ли куда отпустят... Ты-дых! – Большим пальцем он растер в лепешку очередного кровопийцу и с удовлетворением поглядел на размазанное пятно. – Приставят "шестерку" на машине и будут до вечера пасти. А потом опять приедут. Я так мыслю, надо этого топтуна живьем брать и потолковать с ним по-мужски. Духи, они на кровь слабые, как свою увидят – сразу полные штаны.

Слава мечтательно улыбнулся. Не к добру. Чует мое сердце, не к добру.

– Но это же... опять война? – выдавил я.

– Война – хуйня, главное дело – маневры, – отмахнулся Слава.

– Viv ere militare est[Жить – значит бороться (лат.).], – резюмировал я.

– Чего?!

Помогать нам было некому. Перетасовывая возможные варианты, я отбрасывал один за другим. К кому обратиться, чтобы не поставить в известность весь бандитский Петербург? Испанцы не станут вмешиваться – кто мы им теперь, чтобы просить за нас перед своей "крышей"? Да и что за "крыша" у "Аламоса"? В любом случае вряд ли это хорошая мысль – их бандиты тоже могут захотеть снять бабки с этой откровенно левой авантюры. Пойти к Борису Глебовичу: "Я, знаете ли, вам телефончик принес, и вот у меня какая проблема..."? Исключается – после смерти Гоши он вряд ли ко мне расположен. Остается действовать своими силами по принципу "ввяжемся в бой, а там посмотрим". Славу такая идея устраивала, но, на мой взгляд, безнадега была полная.

Я вышел из дома в десять часов утра и побрел не спеша по улице, щурясь от яркого солнца. Где же моя пресловутая иномарка?! Эх, Мария Анатольевна, не хотите вы по-мирному. Выкатилась вчера, дура, даже дневники своего благоверного в пылу позабыла. Темпераментная дама и недальновидная. Все ей не так, все не этак. Что ж, не желаете по-плохому, будем с вами по-хорошему. Но по-хорошему будет хуже.

Я услышал, как заурчал сзади двигатель, и обернулся. Так и есть топтун на сером дряхлом

"БМВ-325", протестующим на весь двор старым глушителем против прерванного отдыха на уютной немецкой или финской свалке. Отчалить этому аппарату не дал Слава, специально задержавшийся в парадняке, чтобы отследить хвост. Подскочив к машине, он распахнул дверцу и вмял наблюдателя в салон, занимая водительское место. Движок заглох, затем затарахтел снова, и я направился назад. На полпути мы встретились.

– Давай туда этого дурика, – ткнул пальцем за плечо Слава, – и сам с ним сиди, смотри, чтоб не рыпался.

Не знаю уж, как нокаутировал мой корефан лихого джигита, но находился тот в глубоком отрубе, и я с трудом протащил обмякшее тело на заднее сиденье. "БМВ" выехал на проспект Мориса Тореза и покатил по направлению к Парголовскому шоссе.

Вот мы и обзавелись иномаркой. На зависть Марии Анатольевне.

Уложив горца на живот, я обмотал ему запястья скотчем и спихнул на пол, в щель между сиденьями.

Моим ногам пришлось высоковато, зато хачу было там самое место. Судя по наколкам на пальцах, в свои двадцать лет он успел побывать в местах лишения свободы и в авторитетах не ходил: средний палец украшала татуировка перстня "Проход через Кресты", а безымянный – шесть точек и цифра "6" внутри, свидетельствующие, что Слава вчера не ошибся. Ну и прочая лабуда: "шестерка", он "шестерка" и есть.

Благополучно миновав КПМ в Осиновой Роще, Слава свернул налево, и мы углубились в поля, за которыми начинался лес. Хачик уже очнулся, хлопал глазами и мычал сквозь замасленную тряпку, которую я нашел под сиденьем и использовал вместо кляпа. Нечего орать, мы деловые люди.