Текст книги "ДОРОГАМИ БОГОВ"

Автор книги: Юрий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

От Колоксая пошли все племена сколотов. Само имя практически и не требует для нас перевода – это и "круг", и "колесо", и "солнце". Колоксай – солнечный царь или царь-солнце. Он и рождается на заре, связан с восходом солнца. Заманчиво было бы провести тут параллель с имеющими отношение к солнцу и свету Кополой и Аполлоном. Но как мы подчеркивали, последние непосредственно солнца не олицетворяют, у них свои функции. А вот в Ипатьевской летописи, в записи, датируемой 1114 г., говорится о "цесаре-солнце, сыне Сварогове, еже есть Дажьбог". Можно вспомнить и "Слово о полку Иго-реве". Там русские князья именуются потомками Даждьбога, то есть, прямыми наследниками "царя-солнца". И тут надо бы сразу заметить, что, по всей видимости, словообразование "Дажьбог" не является в прямом смысле и полном значении теснимом. Это скорее эпитет – дающий бог, ниспосылающий блага. Имя, надо думать, у божества было иное, каким ему и положено быть, – достаточно однозначное, уходящее корнями в общеиндоевропейские глубины и не поддающееся искусственному выведению от каких-либо соседей, то есть, непривнесенное.

Здесь любителям "всеохватывающей теории привнесения" вряд ли удастся чем-то поживиться. Хотя, впрочем, поле деятельности у них и так достаточно широкое, а замахи и вовсе какого-то нечеловеческого масштаба. Достаточно сказать, что эти любители народной этимологии или псевдонаучных методов доходят до того, что слово "Су-зд-аль", имеющее чисто славянские и совершенно четко переводимые приставку, корень и суффикс-окончание, объявляют порождением таких чудовищно непохожих, нахватанных, кажется, у всех народов и племен земли слов и словосочетаний, что мороз по коже! А в основе всех этих умственных построений "привносителей" чаще всего наблюдается элементарное незнание русского языка, не говоря уже о языках славянских. Впрочем, что о таких говорить!

Продолжим лучше наши изыскания и присмотримся, где еще мог оставить следы наш герой Кополо-Аполло. И к слову, сразу же отметим, что наивно-простецкая этимология, проникшая во многие справочники, учебники да и околонаучные издания, нас больше занимать не будет. Ибо еще можно как-то предположить, что у слов "купаться" и "купала" могли быть в 5-6-тысячелетней глуби некоторые общие корни, но выводить "купалу" из глагола "купаться" и наивно, и глупо. Потому что стоит только пойти по ложному пути, как мы тут же окружим себя сонмом словечек-выродков, сочиненных нами самими: купать – купала, латать – латала, сочинять – сочиняла, спать – спала, воровать – воровала, таскать – таскала. И единственным, пожалуй, по отношению к подобным этимологиям жизненным словопорождением, которое можно с правом отнести ко многим "академикам" и их прилежным ученикам, подвизающимся на ниве "официальной исторической школы", будет следующее: "охмурять – охмуряло"!

Мы же будем исходить не из схожести звучаний, а из более основательных положений. Где еще можно найти "родственников" Кополы?

В греческой, римской, славянской мифологиях мы немножко сориентировались. В германо-скандинавской вот так, сразу двойника обнаружить не удается – то ли сам образ божества угас, был утрачен при переселениях, то ли он как-то сильно видоизменился, и мы не можем его опознать. В чем причина, трудно сказать. Может, и в том, что большая часть мифологических образов и сюжетов стала известна исследователям не от самих германцев, плохо сохранивших предания, а от окружающих их народов. Гадать не будем. Но и упускать из виду тоже, ведь иногда искомое лежит совсем рядом, и оно вовсе не виновато, что мы бродим вокруг да около с завязанными глазами.

Мифология кельтская? С налету также не разберешься. Но кое-что выявить удается. Вспомним о связи Кополо-Купалы с волком и собакой, о "волчьих" функциях Аполлона. О способностях всевозможных волкодлаков-оборотней.

Постоянно рядом с божествами юных охотников-скотоводов, при случае исполнявших и воинские обязанности, присутствуют эти волко-собаки. Даже когда скотоводы (еще раз подчеркиваю – не кочевники поздних времен, а именно индоевропейцы и их всевозможные потомки в моменты расселения. – Ю. П.) оседали на земле, превращаясь уже по большей части в земледельцев, этот образ волко-собаки играл в их сознании огромную роль. Охранитель, бесстрашный, яростный воин? Наверное, да. Мы знаем традиционные маски с волчьими мордами и зубами. Не в этом ли и разгадка оборотничества? Не в ритуале ли превращения путем переодевания на какое-то время в волко-собаку? Например, перед боем, перед охотой, чтобы разъярить себя, поднять боевой дух? Во всяком случае, мы знаем, что племенная молодежь охотно сравнивала себя с волками и собаками, пыталась подражать этим хищникам. И в этом была очень схожа на больших пространствах, заселенных как славянами, так и германцами, кельтами, древними греками и прочими. Вожди и цари не гнушались носить имена "повелителей собак" или "хозяев молодых собак". Подразумевалось, конечно, что "собаки" – это и есть их смелые воины, бесстрашная племенная молодежь. Такие эпитеты носили и короли вандалов, и германо-скандинавские конунги, и… по мнению X. Коте, тот самый Колоксай, которого мы уже упоминали и в чьих землях обнаружены археологами в ритуальных кострищах волчьи и собачьи кости. Он тоже был "повелителем молодых собак", воинов-оборотней.

Мы видим, что все это не случайное совпадение.

Не случаен даже такой, казалось бы, простенький факт, что железное, серебряное и золотое царства охраняют собаки, чудовищные псы, – по логике вещей, именно так и должно быть. Ну а кто же еще должен охранять золотые дары, полученные "царем-солнцем", как не его верные "молодые собаки", псы-оборотни?!

Наш Кополо, как– и его "внучок" Аполло, одновременно и пес, и повелитель псов. А у кельтов мы встречаемся с неким Ку Холином, то есть "псом Холина". Он исполняет при своем хозяине функции именно такого "пса-воина", "пса-охранника". Негусто? Но пока – то, что есть. Откуда же попал в мифологию кельтов этот герой, чье имя в подавляющем большинстве случаев пишется слитно, то есть, как бы теряя смысловое значение: Кухолин или Кухулин? Глубинным и самостоятельным этот герой быть не может, маловероятно. Во-первых, он приходит со стороны, как бы внедряется в мифы кельтов. Во-вторых, чисто кельтского прообраза у него нет, как нет и такого прообраза, вынесенного самими кельтами из времен общеиндоевропейского единства. В чем же дело?

Можно предположить, что теоним проник к кельтам из исходного места в ту пору, пока еще существовало носовое "н". Вспомним, Кополо(н) – Апол-ло-н. В этот ряд можно было бы поставить и подогнанное кельтами под привычное и понимаемое словосочетание имя Кухолин. Во всяком случае, основа каждого слова, согласные, не так уж и разнится: к-п-л-н и к-х-л-н. Но это может быть пока лишь на уровне нашего предположения, не более. Не будем уподобляться тем исследователям, что выводят Иско-ростень из Йошкар-Олы, даже если наш случай вызывает сомнение одной лишь согласной.

Тут не столько лингвистика обращает внимание наше на сходство, сколько функциональное тождество. Кухулин – плод инцеста. Знакомый мотив, не правда ли? Он владеет магическими приемами, умеет перевоплощаться. О том, как способно преобразовываться имя, можно судить по его хозяину – Холи-ну – Хулину – Куланну, кузнецу, которому служит "пес". Этот герой этимологически не так далек от наших старых знакомых. Да и на слух, которому, правда, не всегда доверяем, где-то совсем близко вертятся, если не в одном ряду, то неподалеку, Кополо(н) – Купавон – Агюлло-н – 0'Куланн – Кухоланн – Кухолин.

"Пес" посещает загробный мир. Это тоже кое-что подсказывает нам. Но мало. Всего этого очень мало для более или менее сносных выводов. Может быть, есть еще хоть что-то, хоть какой-то признак, который если и не позволит нам провести отождествление, так хотя бы выведет на новый отрезок пути?

У кельтов есть легенды о "стране блаженных" – Аваллоне. Для греков, как мы знаем, Аполлон тоже выходец из страны особого народа – Аполлонии. Память о предках, о прародине? Аваллония кельтов – одно из наиболее архаических воспоминаний-легенд. Ирландское "абал", как и валлийское "афал", означает "яблоко". А сама страна – "яблочный остров", где обитают бессмертные, в основном почему-то женщины. Может быть, так трансформируются воспоминания о материнском крове, материнской земле. Гадать не будем.

Мы все время скользим рядом с чем-то нужным' нам, но никак не можем уцепиться хотя бы за краешек – все настолько зыбко и призрачно, что рассыпается в руках. И все же мы видим, тут есть нечто. Но кельты – народ в индоевропейской семье настолько своеобычный и неповторимый, что, если к ним и попадало что-то – образы, мотивы, теонимы, все менялось до полнейшей неузнаваемости, даже вынесенное из общих глубин родства у них оказывалось настолько трансформировавшимся, что и концов не отыщешь. И все же…

В "Похищении быка из Куальгне " Кухулин описывается основательно. Есть, скажем, такие строки:

Во глубине его грозных очей Сверкают семь драгоценных камней… Когда над колесницей боевой Вздымает он лик искаженный свой.

Достаточно грозное, гневливое божество. Похоже на то, что описывает Гомер и приводим мы в эпитете к этой главе, взятом из "Илиады". Грозный бог! Гневный бог! Описание того, как Кухулин вводит себя в ярость перед сражением с четырьмя войсками Ирландии, впечатляет и превосходит гомеровское – когда Аполлон в гневе бросается на помощь избранникам.

Многое есть в кельтской саге. Нам надо запомнить, что практически все страсти крутятся вокруг быков, коров и, вообще, стад – похищают ли их, охраняют, все одно. Этот "коровий" мотив очень важен для нас, и мы будем к нему постоянно возвращаться.

Сейчас же заметим, что воины-кельты были собирателями престижных трофеев – человеческих голов, черепов; исследователи допускают и распространение среди них людоедства. Но главное – черепа.

– Вижу безумца страшный улов:

на подушках колесницы девять голов!

Так повествует сага. Помимо всевозможных прочих украшений Кухулин носил на себе связки черепов. Что поделать, таковы были вкусы. И нам это на руку.

Совершим небольшой экскурс во времена очень отдаленные. По мнению ряда ученых, еще задолго до отпочкования индоевропейской общности от чего-то более емкого в этническом плане, от какой-то предыдущей общности, существовала ностратическая языковая семья, включавшая в себя индоевропейскую группу или ее эмбрион.

Ностратическая, то есть, "наша", включала также семитохамитскую, уральскую, алтайскую и другие семьи или группы языков. По части терминологии, как и по самой проблеме, пока общего и единого мнения достичь не удалось. Иногда эта языковая совокупность называется надсемьей.

Мы не будем вдаваться в тонкости. Нам важно, что, реконструировав этот праязык, лингвисты установили: понятие "череп" на нем звучало как "к'ап'А". Не правда ли, кое о чем говорящее звучание?

Имея такой "корешок", мы можем смелее нащупать его побеги в индоевропейских языках. Латинское "капут" – голова, череп. А французское "купель" – чаша, купель. Это тот же округлый свод, сферическая полость. Тут же и – вспомним Апол-ло-Кополо – удвоение сонанты, ведь во французском "купель" пишется с двумя "л". Ну и, разумеется, "купол" – неважно какой, неба, храма или же отраженного в жаргонах "купола-кумпола" – человеческой головы. Мы приближаемся к глубинному значению первослова,.основы многих поздних образований. Именно сфера, именно свод, заключающий в себе нечто – пусть то мозг или мир земной. Здесь сходились представления о едином строении человека и мира.

И по всей видимости, одним из первоначальных значений теснима Кополо было очень емкое понятие и о небесной сфере, наполненной светом, и о черепной коробке, под которой для каждого человека, включая и сказителей, мечтателей самого далекого прошлого, будто под небесным сводом, заключался целый мир. Звучит несколько идеалистично. Но человек не всегда был материалистом, да и ныне не везде им стал. Для него по-прежнему весь мир прежде всего заключается в нем самом, весь удерживается под его "куполом-сводом", ибо при отсутствии такового пропадает и все остальное – пусть только для него, не для всех. Но для него и этого достаточно.

Не вдаваясь в философию, мы можем сказать, что нащупываем постепенно искомое. Надо проверить. Где? Как? На ком? А там, где не ощущалось влияния римлян и древних греков, где маловероятно воздействие кельтов. В Индии! В одном из удален нейших обиталищ индоевропейцев, забредших, туда задолго до возникновения мощной европейской культуры и не менее мощного мифологического древа. Проверим наши предположения на древних индийцах, не касаясь их поздних потомков, основательно пообщавшихся с иными народностями. И поможет нам в этом санскрит, один из древнейших языков индоевропейской семьи. Итак, череп – "капаалам". Листаем санскритско-русский словарь далее. "Капала" – сделанный из черепа. "Капала" – блюдо, чаша, череп.

Мы можем сказать прямо, что, не зная исхода, попали в самую точку: сошлись удаленные друг от друга "чаша" и "череп" – сферическая оболочка!

"Капала-малин" – носящий ожерелье из черепов. "Капалин" – носящий чашу (для подаяний), носящий черепа!

Капалин, грозное божество завоевателей Кополо(н), гневный Аполлон, увешанный черепами Кухулин – случайные ли совпадения? Можно было бы сказать – да, всякое бывает. Но вероятность подобных совпадений для периода в шесть-семь тысячелетий на огромных пространствах, несших на себе – если брать период с V тысячелетия до н. э. по I тысячелетие н. э. – всего-навсего несколько миллионов человек, по всей видимости, исключается. Сомневающийся может сходить на купальский праздник, лучше где-нибудь в Белоруссии. Там сохранилось еще кое-что, и можно увидеть важнейший атрибут – конский череп на палке, украшенный цветами, гирляндами. Как мы уже знаем, прежде жертвоприношения и черепа были человеческими.

А если мы поговорим с антропологами, то они нам однозначно скажут, что такое внимание к черепам у древних не случайно. И свидетельств тому бессчетное множество – об этом говорят груды найденных в самых различных местах черепов. На протяжении десятков тысячелетий, если не сотен, излюбленнейшим кушаньем наших предков были человеческие мозги. Впрочем, если вспомнить историю с нашим современником, разжалованным африканским "императором" Бокассой, то и ныне они составляют рацион некоторых гурманов. Так было, и кое-где так еще есть. Мы не будем зарываться в самую глубокую древность. Но коснуться этого момента мы были обязаны для понимания процесса – без представления о корнях нам предстояло бы ловить призраков в тумане.

Итак, в основе первообраза грозного Кополо – охотники за черепами, обожествлявшие сам череп и его конструкцию, воплощавшую, в их представлении, мир или, попросту говоря, являвшуюся для них моделью мироздания и одновременно черепом-чашей.

С этим прообразом мы забрались значительно глубже, чем намеревались. К моменту оформления индоевропейской общности и расселения скотоводов-пастухов он не был таким ужасным, но он в несколько трансформированном виде сохранялся, обрастал мифологической плотью, поэтизировался.

Но только ли в этом суть образа? Лингвистические исследования показали, что рождавшиеся многие тысячелетия назад сочетания звуков, в основном согласных, то есть всевозможные варианты хрипов, шипов, цоканий, горловых щелчков и пр. разрастались в процессе развития речи пышными букетами и в свою очередь давали корневые основы для все новых и новых слов, понятий, обозначений. Так, по всей видимости, обстояло дело и с изначальным сочетанием согласных "кп-". Об этимологии индоевропейского корня "*куп-" мы уже говорили, это – "кипеть, страстно желать". Образ Кополо, АпЬлло, Кухолина и пр. как гневных, кипящих яростью богов нами рассмотрен в достаточной степени. Но подтвердится ли он с помощью санскрита? Откроем -словарь:

"куп" – 1. гневаться, сердиться, ссориться.

2. говорить.

3. сиять, блистать.

Совсем неплохая этимология для гневного бога, покровителя поэтов и сказителей-говорунов, сияющего и сверкающего божества света – этакого древнего Феба. Но далее:

"купайа" – кипящий гневом, "копа" – волнение, возбуждение, раздражение, ярость,

гнев на кого-то, "копай" – вызвать гнев, разгневать, волновать, колебать,

потрясать.

Имеются и прочие производные. Но с нас достаточно.

Нет нужды пояснять, почему значения слов, послуживших основой для теснима Кополо(н) и его вариантов, сохранились лучше в далекой Индии. Тут сыграли роль: 1) письменность, появившаяся у индо-ариев значительно раньше, чем у праславян, славян;

2) время ухода – значения были унесены практически в чистом виде именно с прародины или,' в крайнем случае, со второй, промежуточной прародины, не подвергаясь ни в малейшей степени обработкам в тех районах, которые мы признаем очагами цивилизации Европы, то есть, захода в Средиземноморье не было. Это еще раз подтверждает наши догадки.

Правда, непонятно, куда подевался образ первичного божества во время переноса-перехода, занявшего, по всей видимости, не менее тысячелетия. В ведической мифологии или он не просматривается, или мы, как и в предыдущем случае, ищем его с завязанными глазами. В поздних мифологиях индийцев мы искать его не беремся, нас интересуют истоки. Вопрос остается пока открытым и ждет своего разрешения.

Мы же и так получили результаты более чем внушительные – докопались до глубинного ядра образа, включающего в себя соединение понятий "череп – чаша – свод – вместилище" и "кипение – гнев – ярость – возбуждение". Почему они оказались в одном ядре, в одной отправной точке? Видимо, на каком-то ассоциативном уровне мышления древний человек, предок праиндоевропейцев, знал или ощущал каким-то образом, что эмоции, в том числе столь важные, как гнев, ярость, возбуждение, зарождаются не в груди, не в сердце или еще каком-либо органе, а именно под черепным сводом, в этой самой "чаше – сфере – вместилище". Смелое предположение? Смелое! Но других пока нет. Да и вроде бы оснований отвергать его у нас нет тоже.

Вот в какие дебри мы забрались с нашим Коп-оло-Аполло. Основа для создания образа была, как выясняется, с самых древних времен. А вот когда появился сам образ, мы так и не ответили. Может, он не попал в Индию именно по причине того, что оформился достаточно четко уже после ухода переселенцев, то есть, только во II тысячелетии до н. э.? Могло быть и так. Основа образа – это еще не сам образ. Но для нас важно, что к моменту вторжения "северных варваров" на Пелопоннес во II тысячелетии до н. э. он был уже достаточно "зрелым".

Ну, а в заключение тех, кто еще сомневается, мы можем адресовать к книге Ю. В. Андреева "Ранне-греческий полис", в которой, разумеется, нет ничего похожего на изложенное выше, но зато довольно-таки подробно, со ссылками на наших и зарубежных ученых говорится о том, что помимо более или менее известных дорийцев в XIII-XI вв. до н. э. в Грецию вторгались никому не известные северные племена. Вели они себя странно: то громили все подряд, то мирно сосуществовали рядом с аборигенами, оказывая существенное влияние на последних. По словам автора, вторжение местами имело "характер постепенного просачивания в эти районы небольших разрозненных групп пришельцев". Одновременно он же пишет, что "на страну обрушились орды северных пришельцев". И о том, что "варвары" не оставили своих "визитных карточек". Сложнейшие процессы "происходили. Ни в какие схемы они не укладываются и никогда не уложатся. Не будем говорить про всех "северных варваров". Но кое с кем мы разобрались, выяснили, что у них были за "визитки".

ГЛАВА ВТОРАЯ ВЕЧНЫЙ БОЙ

И вот Владетель ваджры, поддерживаемый могучими божествами,

настиг наконец Вритру, застившего собой небо и землю.

Махабхарата

Расшиби-ко ты, громова стрела, Еще матушку, мать сыру-землю.

Развались-ко ты, мать сыра-земля. На четыре все на сторонушки.

Причитание

В этой главе речь пойдет об основном мифе индоевропейцев – краеугольном камне всех мифологий народов индоевропейской языковой семьи.

Сам миф и его основы изучены почти досконально. Но это не помешает нам приглядеться повнимательнее к стержневому и очень емкому мифосюжету хотя бы по той причине, что в школах и институтах нас не баловали его содержанием, да и вообще не намекали на существование такового. А стало быть, вперед!

Но для начала обратим свое внимание на одно немаловажное свойство всех индоевропейских мифологий, выражающееся в дуалистическом подходе к рассмотрению мира. Вселенной со всеми ее реальными и ирреальными областями, со всеми населяющими ее живыми существами и неживым веществом.

Дуализм – явление, нам очень хорошо всем знакомое, часто встречающееся в быту, в житейских оценках, имеющих, как правило, черно-белую окраску: плохой – хороший, злой – добрый, негодяй – герой, вредный – полезный и в таком духе до бесконечности. Таким видим мир мы, когда не желаем задуматься над происходящим, таким видят мир дети – маленькие дети. Таким мир. Вселенную видели первобытные люди, еще не совсем разбиравшие оттенки и многоцветье жизни. Дуализм – это архаика, это раннее детство человечества.

Но мы знаем, что впечатления, полученные в детстве, необычайно сильны, они остаются на всю жизнь. То же и с дуалистическим мировоззрением. Мы развились, стали взрослыми, кое-кто считает даже, что человечество уже стареет, перешагнув рубеж своей зрелости, но черно-белое восприятие жизни бытует наряду со всеми иными, иногда и преобладая над ними. Во всяком случае, именно оно представляет собой тот стержень, на который накручивается все прочее. Дуализм – это остов, скелет мировосприятия, это архаичная диалектика.

Дуализм есть в ядре любой мифологии. Иногда он скрыт. Иногда, напротив, выставлен наружу, как, скажем, в китайской, где противостоят друг другу и дополняют друг друга два начала: мужское и женское – янь и инь. Они же, сплетаясь, образуют гармоничный круг. Но особенно свойствен дуализм индоевропейским мифологиям. Как бы ни были сложны и многоцветны эти мифологии, какими бы поэтическими чудесами не были они расцвечены, в основе, в начале, в архаике – все тот же дуализм.

Двойственность эта и полярность возникли, разумеется, задолго до сложения индоевропейской общности. Но почему-то дуалистические представления заняли особое место в ней и пронизали буквально все сказания, предания и легенды. И схема мира в начальных фазах была двучленной:

свет – тьма

небо – земля

мужское – женское правое – левое

свой – чужой

дом – лес

Ну, а раз существовало два полюса, между ними должно было что-то происходить. И оно происходило. По крайней мере, было чревато происшествиями:

лес таил опасности, зато дом служил убежищем, чужой нападал или собирался напасть, свой защищал и помогал, правое было правильным и правым, левое – искривленным и лживым. Но все взаимодействовало и нуждалось одно в другом: свет озарял тьму, небо орошало землю, мужчина оплодотворял женщину. В результате всегда что-то рождалось, появлялось на свет или просто попадало в руки. Даже таящий опасности лес одаривал, награждал смельчака.

Но любому "дару" предшествовали обязательная схватка или хотя бы противостояние, знаменующееся готовностью к борьбе. И если все происходившее на земле было делом житейским, а борьба – обычной, зачастую заурядной, то подлинные битвы происходили в пространстве между небом и землей: свет разрывал тьму, тьма пожирала свет; небо нещадно било землю молниями, в ответ земля "запиралась" – уходила под снежные покровы, переставала рожать, сковывала воды, не кормила зверей и скот и постоянно восставала против небес. Ну, а раз шла битва, то должны были более четко определиться сражающиеся стороны, то есть, заиметь свое лицо.

Не знаем, как там было в самом начале, но к моменту зарождения индоевропейцев как культурно-этнического сообщества две противоборствующие силы определились. Ими оказались бог-громовержец и олицетворение злых сил – змей. Бесконечный поединок с заведомой победой громовержца и составил из себя основной миф.

С личностями "громовержца" и "змея" мы разберемся в отдельных главах, а заодно постараемся выяснить, кто послужил им прообразами. Сейчас же нас интересует сам факт битвы-схватки и его проявления в разных мифологиях.

Попутно сообщим лишь то, что миф, зародившийся в рамках дуалистического мировоззрения, развивался вместе с развитием мировосприятия и, не утрачивая дуалистического "хребта", становился все сложнее и насыщеннее. Почему? Да потому, что его героям приходилось действовать уже не в двуосной системе координат, а в трехосной, четырехосной, шести-, семи– и даже двенадцати осных! Нелегко приходилось и исследователям, пытающимся всюду поспеть за своими героями. Даже, прямо скажем, совсем туго пришлось им – ведь герои начали ускользать, делиться, будто простейшие, до бесконечности, приобретать множество ипостасей и менять маску за маской. Но об этом позже.

А сейчас обратим внимание еще на одну особенность – на двойственность уже внутри самого мифа. Вечно длятся две схватки: неба с землей и громовержца со змеем. Что это – независимые сюжеты, малое в большом, случайное совмещение? В одном случае – поединок-оплодотворение. В другом – поединок-убийство. Добавим, убийство, носящее цикличный характер: убийство – воскрешение, убийство – и т. д. Что во всем этом: общий исток или наложение сюжетов? Поединок отца-неба и матери-земли не принято вводить в основной индоевропейский миф. Но без него, пожалуй, не возник бы и сам сюжет борьбы бога-громовника со змеем-чудищем. Или возник бы? Вот это мы и будем выяснять на протяжении этой главы и двух последующих, попутно разбираясь со множеством интереснейших и загадочных вещей.

Небесный отец, верховный– бог, олицетворяющий само небо и все светлые начала, – главный объект индоевропейской мифологии. Лингвистически совершенно точно определено, что имена верховных богов славян, древних греков, римлян, иранцев, индийцев и других народов рассматриваемой языковой семьи происходят от праиндоевропейского понятия "деиво", что означает "дневное сияющее небо". И, уже исходя из этой первоосновы, мы можем наглядно проследить близость к древним индоевропейцам их расселившихся потомков.

Наиболее близки к первичной форме литовское "диевас" – бог, древнеиндийское "дева" – бог, авестийское "дэва", "дэв" – демон. Совсем первозданно звучит и славяно-русское Див, Диво. Правда, имеются гипотезы, по которым славяне позаимствовали своих "дивов" у ираноязычных племен. Доказательств тому достаточных нет, и с неменьшей уверенностью можно утверждать обратное. Но мы этого делать не будем по очень простой причине – самое логичное предположение таково: и славяне и иранцы "позаимствовали" дэвов-дивов у предков своих, индоевропейцев. А кто к ним был ближе, мы еще разберемся.

Споры по части происхождения Дива начались не в наше время. Им столько же лет, сколько найденному списку "Слова о полку Игореве". Внимание исследователей привлекла строка: "Дивъ кличеть връху древа, велитъ послушати земли незнаеме". Исследователи сразу поняли, что имеют дело с каким-то мифологическим существом. Но с каким именно, в силу практически полной утраты исторической и мифологической памяти, им было разобраться нелегко. Дело было решено просто: в соответствии с модным поветрием объяснять все сплошь и рядом привнесениями со стороны.

Модные поветрия дуют уже третий век и порой напоминают нам иные сходные ветры, нагнетаемые всевозможными псевдоисследователями типа Даннике-на, объясняющего чуть ли не все созданное на земле человеческим разумом привнесениями извне, из Космоса, от, так сказать, более разумных собратьев наших. Мы за модой гнаться не станем, потому что при тщательном подходе к предмету всегда находятся реальные причины его существования, реальные трактовки малопонятных вещей и т.д.

В русском же языке в корне "див" таится столько изначальных значений, что выискивать ему "потусторонние" объяснения нелепо и несерьезно. "Диво" – это и чудо, и необыкновенное явление, и диковина; "дивий" – это и дикий, и жестокий, и неосвоенный, незаселенный – совсем как небо, не заселенное и не освоенное (имеется ввиду, людьми);

"дивение" – это исступление, молитвенный экстаз;

"дивитися" – это удивляться, поражаться, заражаться каким-либо чувством и, наконец, просто смотреть, глядеть, что можно делать лишь днем, при дневном небе, свете.

Имеется и еще множество всевозможных слов и производных от рассматриваемого корня. У нас нет также основания отвергать возможность происхождения от индоевропейского "деиво" и таких основных в любом языке понятий, в том числе, и в славянских, например, русском, как "деяти", "деяние", "дей-" и пр. Ни о каких, разумеется, поздних заимствованиях речи быть не может, обойдемся без самогипноза и постараемся избежать воздействия гипнотизеров внешних.

Итак, Див, Диво – изначальное славянское верховное божество, обладающее всеми соответствующими регалиями и способностями и, что особенно важно для понимания глубочайшей архаичности образа, дающее возможность любоваться всем поднебесным миром. Не занесенное, в отличие от богов античных или древнеиндийских, письменами на бумагу, оно со временем уступало место божествам более молодым, а скорее всего, своим же собственным ипостасям. То есть, божество оставалось тем же самым, но его уже превозносили (или кляли) под другим или другими именами.

Это небольшое отступление мы сделали для того, чтобы стало понятным, в какой степени сохранялось изначальное у разных народов и было ли оно у них изначальным или же попало к ним чуть-чуть – этак на тысячу, а то и на две-три тысячи лет – попозже. Ведь, что важно понять, народы, вышедшие из единого материнского индоевропейского лона, являются братьями. Но все-таки одни "народились" пораньше, другие попозже, а третьи, возможно, так и оставались если не в самой материнской утробе, то где-нибудь поблизости от "мамаши" и, что пока для нас еще совсем невероятно, возможно, бьии самим материнским народом.

Латыши, например, уже в большей степени исказили первоначальное звучание – их бог звался "де-бес". Римляне звали божество "деус". А день у них назывался "диес", и здесь трудно на первый взгляд определить, что ближе к истоку – латинский вариант или русский "день", но то, что корень один, бесспорно. Древние исландцы своего бога, а точнее, богов звали "тивар", лувийцы – "тивас", "тиват", хетты – "сиват". Последние формы уже совсем близки к славянскому "свет, свят", уходящему в ту же индоевропейскую древность, к тому же корню.