Текст книги "Голубая линия"
Автор книги: Юрий Клименченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Голубая линия
ЮНОСТЬ
Океан спокоен. Незаметно стемнело, и все кругом стало черным, только у бортов светится вода, отражая сотни желтых иллюминаторов. В темно-синем небе зажглись знакомые звезды. Вега, Орион, Альдебаран… Старые, испытанные друзья. Сколько раз капитан определялся по ним в море, сколько раз они выручали…
Только что за кормой тускло блеснул маяк «Кап Лизард» и скрылся. Теперь несколько суток теплоход останется один на один с океаном.
Привычно и мерно стучат дизели, снизу доносятся отдаленные звуки музыки – это пассажиры танцуют в салоне, откуда-то слышится женский смех, изредка щелкает картушка репитора в затемненной рубке. Все как обычно. Советский лайнер «Александр Пушкин» совершает свой очередной рейс в Канаду.
Капитан наклоняется над картой и смотрит на ломаную линию дуги большого круга: это – курс, которым идет «Александр Пушкин». Ну что ж. Так они и пойдут.
Капитан подходит к помощнику и говорит:
– Я спущусь к себе. Если будут какие-либо сомнения, немедленно вызывайте меня на мостик. Не жалейте, если буду спать. Сразу же будите.
Капитан всегда произносит эту фразу, когда уходит с мостика. Он знает, что помощники помнят об этом, но все равно повторяет ее. Не дай бог, если у сомневающегося поднимется жалость к нему… Он всегда готов прийти на помощь молодому штурману. В любую минуту.
Позади остался Ла-Манш. Его проходили в тумане, и капитан долгие часы не сходил с мостика. Кругом гудели, ревели встречные и обгоняемые суда. На экране локатора, как тыквенные семечки, рассыпанные вокруг «Пушкина», тускло светились корпуса этих судов. Черт знает какое движение стало в Ла-Манше за последние годы! Давно пора сделать здесь одностороннее. Вдоль одного берега идут с океана, вдоль другого – в океан. Так было бы легче плавать. Капитан здорово устал от того напряжения, которое владело им все время, пока он лавировал в этом «супе из судов». Нужно быть предельно внимательным, не то столкнешься. Столько страшных аварий помнит старик Ла-Манш. Гибель кораблей и людей. Ну ладно. Пролив пройден благополучно, можно и отдохнуть.
У поста управления.
Арам Михайлович Оганов опускается к себе в каюту. Нет, пожалуй, это не каюта, а квартира. Конечно, квартира. Спальня, кабинет, огромный салон для приемов, ванна, бар. Телефоны, соединяющие его с самыми отдаленными уголками судна, приборы, по которым он определяет, что делается на мостике. По теории, можно было бы командовать теплоходом, не выходя из каюты. Но это только по теории. Море не терпит капитанов, которые слишком много времени проводят в каюте. Оно жестоко мстит таким за нерадивость.
Арам Михайлович садится в кресло, с наслаждением вытягивает ноги и закрывает глаза. Устал по-настоящему. Но это приятная усталость, смешанная с удовлетворением. Выполнена сложная задача, и выполнена хорошо.
Вообще, если бы кто-нибудь опросил у капитана Оганова, доволен ли он жизнью, он ответил бы, что доволен. Правда, много еще хочется успеть сделать, есть неисполненные мечты и желания, но все-таки основная мечта воплощена в жизнь. Ему сорок пять лет, за плечами тысячи пройденных миль во всех широтах. Командовал многими разными судами, и вот теперь он капитан такого удивительного теплохода, как «Александр Пушкин».
Он знает свой корабль, уверен в нем и не сомневается, что судно не подведет его, если он сам будет отдавать ему всего себя. Ну а он будет… «Александр Пушкин» – его любовь.
Арам Михайлович протягивает руку, включает радио. Нежные, негромкие звуки скрипки наполняют каюту. Полонез Огинского… Какая знакомая мелодия. Тридцать пять лет тому назад…
*
…Маленький городок Закаталы, недалеко от Тбилиси. Белые игрушечные домики, пыльные улочки, разноязыкий базарчик. Здесь можно встретить армян, грузин, азербайджанцев, украинцев. Все говорят на своем языке, поэтому на базаре такой шум. Вокруг синие горы и палит солнце. Знойно.
На квадратном дворике, в трикотажной распахнутой на волосатой груди безрукавке, с капелькой пота на носу, Михаил Багратович Оганов чинит швейную машину. Он большой мастер по этому делу и славится на все Закаталы. И соседки донимают его просьбами:
– Михаил Багратович, пожалуйста, челнок заедает… Михаил Багратович, посмотрите, иголка не ходит… Михаил…
Не может мастер отказать женщинам.
…Жена его поздно приходит с работы. Она большой человек. Директор шелкопрядного производства. Директор! Смешно подумать. Ведь пришла на это производство простой уборщицей, и вот теперь директор. Конечно, много с тех пор воды утекло, была и на партийной работе, и училась… а он как был мастером, так и остался. Ну что ж… Все-таки Михаил Оганов – хороший и всем нужный мастер.
Рядом с Михаилом Багратовичем стоит черноглазый мальчонка со скрипкой в руках.
– Ну играй же, Арам. Папа тебе говорит: играй. Ну? Раз…
Мальчик взмахивает смычком и не очень уверенно выводит мелодию полонеза Огинского. У забора сидят мальчишки и ждут, когда Арам кончит играть. У них более интересное дело. Как только Арам опускает смычок, товарищи кричат:
– Арам! Арам! Иди скорее! Мы достали «то». Ну, знаешь сам что. Иди!
Но Михаил Багратович не отпускает сына:
– Молодец, Арам. Хорошо играешь. Будешь музыкантом. Да? Ты представь себе только. Огромный зал… И на сцене появляешься ты… В черном фраке, галстук-бабочка, волосы назад… Взмахиваешь смычком – и льются волнующие звуки… Ты окончил, поклонился, и гром аплодисментов! Гром! И мы с мамой тоже на концерте. Да? Я так хочу, чтобы ты стал музыкантом! А ты хочешь?
Арам не хочет огорчать отца и молчит. Нет, он не будет музыкантом. У него есть заветная мечта. Это – море. Он должен плавать. Вот и пацаны, его приятели, все мечтают стать моряками или летчиками. Чкалов, Воронин, полярные исследователи стали их кумирами. Только о них и думают.
«То», что достали мальчишки, – это книжка Новикова-Прибоя «Море зовет». Теперь надо скорее читать ее. Садятся в кружок, и Арам читает вслух:
– «Вступив на вахту, я стою у руля, держась за ручки послушного штурвала, вглядываясь в круглую картушку компаса, разделенную на румбы и градусы, очень чувствительную к малейшим поворотам судна, и стараюсь не сбиться с курса…»
Мальчишки слушают, глаза горят, рты полуоткрыты. Вот бы им стоять у штурвала, они бы повели судно, они бы… Что может быть лучше, чем стоять у штурвала! Ничего, осталось совсем немного, и они будут на море…
Немного! Ах, как долго тянулось время до того момента, когда Арам наконец перешел в последний, десятый класс. Надо было решать окончательно, кем быть. Для него вопрос был ясен. Арам уже несколько раз бывал в Баку, познакомился с морем не по книгам, а по-настоящему, ощущал его тепло на своем теле, часами просиживал на берегу, любуясь необозримой спокойной далью или штормами, когда шипящие, белоголовые волны набегали на берег и откатывались обратно, уступая место другим, еще более свирепым.
А тут еще Лида, девочка, школьница, его первая любовь, твердила Араму, что он должен быть моряком, капитаном большого судна. Она приехала в Закаталы из Сочи и скучала по морю. Ей не хватало простора в городишке, стиснутом горами. Она не уставала вспоминать Черное море, рассказывала о белых огромных теплоходах, приходящих в порт, о веселых моряках, появляющихся на берегу.
Его друг и единомышленник Меджид Кардашев перед самым окончанием школы оказал ему:
– Не знаю, как ты, Арам, но я не изменю морю. Что бы ни решали мои родные…
Арам пожал плечами:
– Напрасно ты говоришь мне так, Меджид. Ты же знаешь… Мы поедем вместе.
Наконец школа окончена с отличием. Дома произошел большой разговор. Отец долго убеждал Арама выбрать что-нибудь другое.
– Ну если не хочешь быть профессиональным музыкантом, то стань инженером или кем-нибудь другим, только не моряком. Ведь это опасно! Мы с мамой всегда будем жить в тревоге за тебя. Это только в книжках все выглядит легко и просто. Нет, ты подумай, подумай сам. А там появится семья. Что тогда будешь делать? Ну?
– Я уже все обдумал, папа. Не могу тебе этого толково объяснить, но другой профессии для меня нет. Это где-то внутри меня. Хотя я согласен с тобой: все не так просто…
За Арама, как ни странно, вступилась мать. Он-то думал, что будет наоборот. Она сказала:
– Знаешь, Миша, пусть сын идет туда, где ему будет приятно работать. Он должен любить свое дело. В этом большое счастье. Иначе может быть очень плохо…
Вопрос был решен. Осенью Арам и Меджид выехали в Баку поступать в мореходное училище. Арама, как отличника, приняли без экзаменов. Ему было шестнадцать с половиной лет. Курсантская форма делала его вдвойне счастливым. Он – настоящий моряк. Начиналась новая жизнь.
В УЧИЛИЩЕ
Мир был объят войной, а в далеком Бакинском мореходном училище юноши усердно изучали незнакомые науки: навигацию, лоцию, астрономию. Нужно было торопиться. Каждый день с торговых каспийских судов уходили моряки на фронт. Команд не хватало. На судах остались только старики и мальчишки. С нетерпением ждали окончания учебного года капитаны и механики. Надеялись: вот придут «мореходы», станет легче плавать. Знающего народа прибавится.
Меджид пошел на механическое отделение, а Арам – на судоводительское. Там он вскоре нашел новых товарищей. Леша Башко, Овидий Ковалевский, Володя Григорьев стали его неразлучными друзьями. Помогали друг другу во всем, все было общее. Арам учился отлично. Науки давались легко, да и учиться было интересно.
Навигацию читал Василий Федорович Кузнецов. Арам любил его лекции. Особенно когда преподаватель давал им самостоятельную прокладку курсов на карте. Тут Арам чувствовал себя капитаном. Он вел свой воображаемый корабль и получал удовлетворение, когда ответ бывал правильным и его судно приходило в заданный пункт. Иногда Кузнецов рассказывал о плаваниях, о навигационных ошибках, приводил примеры из своей практики. Тогда море плескалось в аудитории…
Зима пролетела быстро. Первый курс благополучно закончен, и вот они в новеньких бушлатах, с чемоданчиками в руках стоят на причале и с благоговением глядят на пароход «Чичерин». На несколько месяцев он станет их домом. Здесь курсанты должны показать свою выучку, морскую хватку.
«Чичерин» был старым товаропассажирским пароходом, старомодным и обветшалым, но каким красавцем он казался вступившим на его палубу курсантам! Их первый пароход. Он никогда не забывается.
Приветливо встречает молодых моряков команда «Чичерина». С их приходом работать станет легче. Всех курсантов назначают на штатные должности. Какое им оказано доверие! Их считают настоящими моряками.
Все очень горды, но и беспокоятся. Ведь идут в море впервые, а у Каспия скверный характер. Тут иногда случаются такие штормы, что укачиваются даже «морские волки». Стыдно будет, если кого-нибудь из них укачает в первый же рейс. Поэтому все бодрятся и стараются показать, что совершенно спокойны: море нам, дескать, нипочем.
Утром «Чичерин» выходит в море. Идет в Пехлеви за военным грузом. Как интересно! Сразу попадают в новое государство – Иран. В полдень с мостика раздается свисток, на баке бьют склянки – четыре двойных, и Арам идет на свою первую вахту. На руль. Немного страшновато управлять судном в первый раз. Матрос Грибков, старик (ему шестьдесят два года), становится за спиной Арама и тихо шепчет ему на ухо:
– Не дрейфь. Поменьше гоняй руля. Заметь себе точку где-нибудь на горизонте или на берегу или облачко выбери и правь на него. Один глаз на компас, другой на облачко, и все будет как надо.
Грибков не уходит, пока Арам не начинает сносно вести судно, только тогда он говорит:
– Ладно, я пойду. Да ты не бойся, я буду рядом. Вот тут на мостике крашу рубку. Если что, так крикнешь.
Арам так благодарен Грибкову. Он знает, что матрос придет ему на помощь, если станет трудно. И оттого, что Грибков близко, у него появляется уверенность. Судно идет хорошо. Штурман не делает ему ни одного замечания. Море спокойное, синее, далеко впереди дрожит линия горизонта. Небо безоблачно, воздух прозрачен и чист. И ничто бы не напоминало о войне, если бы на баке не возился комендор с маленькой пушкой. Теперь каждое судно вооружено, имеет специальную военную команду и комендора. Скоро Арам сам узнает, что такое война, а пока о ней не думается.
Так началось первое плавание. Пехлеви не произвел впечатления. Маленький восточный портишко, горы скопившегося на причалах груза, жара, пыль. Грузили сами, стояли на лебедках, сильно уставали с непривычки. Работали день и ночь. Фронт ждал груз. Все понимали важность того, что делали.
Командовал «Чичериным» ленинградец Соловьев. Высокий, худой, с печальными глазами, он тосковал по своему городу, – вероятно, там остались дорогие ему люди. Во время спокойных вахт негромким голосом капитан рассказывал о Ленинграде, о страшном голоде, гибели товарищей и считал, что ему несправедливо повезло. Он должен быть там, вместе со всеми. Арам крутил штурвал и слушал. Он уже влюбился в этот удивительный город, восхищался его героическими людьми, ставшими сильнее смерти. Арам уже знал, что в Ленинграде много красивейших памятников, дворцов, улиц. Он с жадностью разглядывал фотоальбом с видами Ленинграда, который показал ему капитан, и представлял, как он пойдет по улицам города и увидит все своими глазами. Ленинград манил его.
В темные звездные ночи, собравшись в кружок где-нибудь в защищенном от ветра углу, курсанты любили слушать своего руководителя практики Дворовенко. Это был человек, влюбленный в море и морскую службу. Он много плавал, много знал и видел, и потому его рассказы слушали с большим интересом. Плавал он и на знаменитом паруснике «Товарищ» с известным капитаном Лухмановым. Ходил под парусами в Аргентину.
– Знаете, ребята, – говорил Дворовенко, – с морем надо разговаривать на «вы». Оно не терпит хамства и панибратства. Запомните на всю жизнь. Уважайте море, и оно будет уважать вас. Всегда будьте настороже, не давайте ему опередить вас. Вообще не забывайте, что у русского флота есть вековые традиции, – я имею в виду хорошие традиции, – они должны жить на наших судах…
Арам очень любил рассказы Дворовенко. Он впитывал все, о чем с такой любовью говорил этот опытный моряк. Воспоминания об этих беседах на палубе «Чичерина» остались навсегда. Наверное, Дворовенко, более чем кто-либо другой из преподавателей, оставил след в душе Оганова.
Из Пехлеви «Чичерин» ходил в Астрахань и Красноводск. Разгружался на рейде. В Астрахани война чувствовалась уже сильнее. Судно встречали военные корабли, проводили по секретным фарватерам, выставляли охранение. Гитлеровцы стояли под Сталинградом и частенько бомбили Астрахань и рейд. С разгрузкой поэтому всегда спешили.
Не было конца радости, когда в один из рейсов комендор «Чичерина» осетин Твамба сбил вражеский самолет. Потрясло курсантов известие о том, что пропал без вести в море пароход «Куйбышев». Из команды никто не спасся. На «Куйбышеве» плавало несколько однокурсников. Через некоторое время новая трагедия. Перед самым приходом «Чичерина» в Красноводск взорвались в порту два судна – «Орленок» и «Осетин». И на этих судах плавали курсанты Бакинского мореходного училища. В голове у Арама никак не укладывалась мысль о том, что он никогда больше не увидит этих веселых, жизнерадостных ребят. Он представлял их матерей и родных, встречающих своих «мореходов» на причале… Вместо радостных объятий – известие о гибели. Это было страшно. В душе поднималась ненависть к войне и фашизму. От этих мыслей Арам как-то сразу повзрослел. Теперь каждый рейс не казался таким простым. Можно было ожидать всего. Больше, чем прежде, он чувствовал ответственность за свои вахты. Наблюдение за окружающей обстановкой стало главным и важным делом. После гибели «Куйбышева», «Орленка» и «Осетина» ребята-соученики помрачнели, реже раздавался смех, реже слышалась веселая шутка. Война приблизилась. Многие мечтали уйти в армию. Но Дворовенко доказал, что они делают именно то, что нужно. Кто-то должен перевозить грузы.
Осенью на Каспии часто штормило. Рейсы стали тяжелыми. «Чичерин» переваливался с борта на борт, кланялся каждой волне. Кое-кого укачивало, но они старались не показать вида. Бодрились перед товарищами.
Давно уже закончился срок практики, но с судна не отпускали. Некем было заменить научившихся делу практикантов. Но так или иначе, пришло время возвращаться в училище.
Так прошли еще три года. Учебу сменяли летняя практика, плавание на судах Каспийского пароходства. Арам овладевал специальностью. На последнем судне он уже плавал ученикам штурмана и с успехом применял все знания, полученные в училище.
В счастливый 1945 год, когда вся страна праздновала победу над фашистской Германией, когда люди ликовали, плакали от радости, обнимались на улицах, Арам Оганов с отличием закончил мореходку. Начальник училища, вручая ему свидетельство штурмана дальнего плавания, поздравил его и сказал, пожимая руку:
– Ну что ж, Оганов, вы учились хорошо. Всех отличников вызывают в Москву. Там получите назначение. Желаю вам всегда счастливого плавания.
В солнечный, теплый день Арам приехал в Москву. Только что окончилась война, и город не успел стать таким, каким он был раньше – шумной европейской столицей, но везде Оганов видел счастливые, улыбающиеся лица. Ведь кончилась война! И у Арама было такое же настроение. Он шел по улицам и улыбался окружающим.
В Наркомате Морского Флота, в отделе кадров, ему сказали:
– Поедете в Ленинград. В Балтийское пароходство. Не возражаете? Может быть, хотите что-нибудь другое?
В Ленинград! Сбывалась его мечта.
– Конечно, согласен. Я сам хотел просить вас об этом.
Необходимые документы выправили быстро, и в тот же вечер он сел в поезд Москва – Ленинград. За окном мелькали огоньки станций. Арам думал о том, что́ ждет его в этом далеком, но уже ставшим родным ему городе…
*
Зазвонил телефон. Капитан открыл глаза, взял трубку.
– Арам Михайлович, поднимитесь на мостик, пожалуйста, – услышал он голос помощника. – Через пять минут надо менять курс.
– Хорошо. Сейчас иду.
Капитан потянулся. Он все еще был во власти воспоминаний, так неожиданно нахлынувших на него. Да, давно это было… Разбрелись товарищи. Тогда еще никто из них не знал, что с ними будет. У всех разные судьбы… Овидий Ковалевский – кандидат наук, работает на берегу, Леша Башко – капитан, плавает на танкере Дунайского пароходства, Григорьев – на заводе, а Меджид Кардашев – начальник того самого Бакинского мореходного училища, в которое они когда-то вместе поступали…
Арам Михайлович натянул теплую куртку и по внутреннему трапу поднялся в рубку.
КАПИТАН ОГАНОВ
Как-то я встретился со своим старым приятелем – старшим механиком Иваном Федоровичем Куркоидом. Мы давно не виделись.
– Где плаваешь? На чем? – спросил я.
Иван Федорович удивился:
– Как где? Все там же. На «Аскольде».
– Здо́рово! Сколько же ты на нем? Лет двенадцать?
– Больше. С самой приемки, – с гордостью ответил механик, и я почувствовал, что он не искал других кораблей.
– Кто там капитаном теперь?
– Оганов. Знаешь?
Я не знал.
– Замечательный парень. Умница, с людьми умеет ладить, штурман отличный. Пожалуй, у нас такого еще не было…
Такая восторженная оценка в устах Ивана Федоровича звучала для меня странно. Я плавал с ним и хорошо знал, как критически он относился к своим капитанам. Почти всегда что-нибудь в них не нравилось Ивану Федоровичу. Сам прекрасный работник, влюбленный в свое судно и машину, он не прощал слабостей. Замечал их всегда и, не стесняясь, высказывал свое мнение.
Я позавидовал капитану «Аскольда». Приятно, когда о тебе так отзывается строгий, понимающий критик.
– Да, моряк он замечательный, – сказал Куркоид, отвечая на какие-то свои мысли. – Ну а ты где плаваешь?
Мы поговорили еще и разошлись.
Через несколько лет меня самого судьба свела с капитаном Огановым. Мы оба были приглашены на празднование дня рождения к одному моряку.
Пожалуй, меня постигло разочарование. Я предполагал увидеть пожилого человека в блестящей морской капитанской форме, с волевым подбородком, твердыми губами, загорелым, обветренным лицом. Конечно, это было ни на чем не основанное предположение, но, когда механик рассказывал мне о своем капитане, я почему-то представил его именно таким. А тут передо мной сидел молодой моряк невысокого роста, в отлично сшитом сером костюме, в скромном галстуке. Что-то восточное было в его лице. Черные спокойные глаза, черные, зачесанные назад, блестящие волосы, родинка на щеке, смуглая кожа. Когда он улыбался, то открывались хорошие белые зубы. Наверное, ему было лет тридцать с небольшим. Меня удивило, что такой молодой капитан уже несколько лет командует таким большим судном, как «Аскольд». Пароход поднимал десять тысяч тонн груза.
Прозвучали первые поздравительные тосты, подняли бокалы за хозяйку, и за столом начался общий, перескакивающий с темы на тему разговор. Я подсел к Оганову. Мне хотелось узнать его поближе. Скоро мы разговорились. У моряков всегда много общих знакомых на всех морях и океанах.
– Вы давно на «Аскольде»? – спросил я.
– Скоро семь лет.
– Сколько же вам было, когда вы приняли судно?
Арам Михайлович улыбнулся:
– Двадцать шесть или двадцать семь. Что – молодой, по-вашему?
– По-моему, для такого судна очень молодой, – откровенно сказал я.
– Возможно, вы и правы, но так складывались мои жизненные обстоятельства. Вот послушайте, если не будет скучно.
Мы отошли от стола и сели в кресла.
– Когда в сорок пятом я приехал в Ленинград после окончания мореходки – я кончил Бакинскую, – то сразу получил назначение третьим помощником на теплоход «Вильнюс». Я был в восторге. Такой красавец с развалистой «грудью», белый, чистый, большой! Но вы помните то время, после войны? Кадров не хватало, и меня почти сразу же послали в Англию на приемку нового судна, уже вторым помощником капитана. Видите, как быстро начал подниматься? Клянусь, я не виноват в этом, – засмеялся Арам Михайлович. – Такова была воля начальства. Приняли теплоход «Витязь». Но и на нем долго плавать не дали. Перевели на пассажирский «Белоостров». Он стоял на линии Ленинград – Лондон. Тут я впервые познакомился с перевозкой пассажиров. Совершенно специфическое плавание, другие требования, своеобразный быт. И знаете, мне понравилось. Я с удовольствием бы продолжал плавать на «Белоострове», но после отпуска меня послали на большой, такой же как «Аскольд», пароход «Владивосток».
Правда, я особенно не жалел. Мне хотелось в океан. Что же это за штурман, который все время «утюжит» одни и те же курсы в маленьких морях? Вы согласны? А «Владивосток» ходил в Штаты, пересекал Атлантику. Перевели меня туда с понижением. Опять я стал третьим помощником. Но зато судно!..
Оганов помолчал.
– Знаете, наверное, у каждого моряка есть свой шторм, который он помнит всю жизнь. Вот такой шторм я испытал на «Владивостоке». Впоследствии я попадал в разные штормы, но такого не было никогда.
Мы взяли руду из Поти на Балтимору. Полный груз. Ну вы представляете себе, что значит плыть в океане с рудой. Пароход становится тяжелым, плохо всходит на волну, сильно качается. Но пока все было хорошо. Погода стояла отличная. Когда оставалось миль пятьсот до берега, нас поймал ураган. Я не могу описать эту рассвирепевшую стихию. Огромные, как дома, волны катились на пароход, подминали его под себя, рушили все на своем пути, удары в борт напоминали артиллерийские залпы. Ветер валил с ног, ходить можно было только согнувшись, он ревел так, что леденело сердце… Все помощники собрались в рубке – спать было невозможно – и наблюдали за хаосом на передней палубе. Рядом боролся со штормом наш «систер-шип» – такой же, как «Владивосток», американский пароход. Его присутствие несколько подбадривало нас. Все-таки не одни. Спустя двое суток после начала урагана, когда я стоял на вахте, капитан Грешнер – он был, конечно, тоже на мостике – как-то вздрогнул и спросил меня: «Арам, ты ничего не слышал? Мне показалось, что где-то треснуло железо». Он был прав. Я тоже слышал какой-то странный звук, похожий на треск, но не придал ему значения. «Трап, наверное, волной сломало», – успокоил я капитана.
Но он не успокоился, прижал голову к стеклу и пытался что-то разглядеть на палубе. Потом он вышел на крыло и скоро вернулся: «Да… Так я и думал. Трещина у третьего люка. Давайте вызывать всю команду наверх. Будем связывать судно. Не то…» Он не закончил фразы, но я понял, что́ должно было последовать дальше. Объявили аврал. Капитан развернул судно кормой к волне, чтобы не так ломало. Мы пошли «связывать» пароход. У третьего люка, через всю палубу, к борту, змеилась черная, зловещая трещина. Она «дышала» и увеличивалась в размерах.
Мы обкрутили кормовую надстройку и все кнехты тросами и огромными «закрутками» старались стянуть трещину. В какой-то мере это удалось сделать. Нас все время накрывало волнами и грозило смыть в океан, но никто об этом, кажется, не думал.
Американец отдалился от нас. И то показывался, то исчезал за водяными горами. Когда мы кончили работать и мокрые поднялись на мостик доложить капитану, что все, что можно, сделано, кто-то из моряков испуганно спросил: «Ребята, а где же америкаш?» Все повернули головы туда, где совсем недавно находился американский пароход. Его не было. Он не успел даже дать «SOS», переломился и утонул. Со всей командой. В какие-то считанные минуты. Мы были потрясены и угнетены своей беспомощностью. Шли недалеко и ничего не могли сделать. Погибли моряки…
Так, кормой к волне, «Владивосток» продержался еще некоторое время. Погода начала улучшаться, волны уменьшились, тогда капитан повернул, лег на прежний курс, на Балтимору. Дошли благополучно. В этом рейсе я получил большой опыт настоящего океанского плавания.
Я плавал на «Владивостоке» до самой его сдачи Дальневосточному пароходству. На «Севастополь» я пришел уже старшим помощником. Вы опять скажете, что рано? Так уж получилось.
Вероятно, у вас тоже есть судно, к которому вы питаете особенные, теплые чувства, и капитан – ваш наставник и учитель. Ему вы обязаны своей практической хваткой, вам он доверял то, чего не доверял ни один другой капитан, он прививал вам чувство самостоятельности и уверенности в себе. Так? Таким судном был для меня пароход «Севастополь», по конструкции ничем не отличавшийся от моего предыдущего судна «Владивосток».
Командовал «Севастополем» Федор Абрамович Погребняк. Опытный капитан и хороший человек. Именно на «Севастополе» я понял, что́ такое настоящий старший помощник капитана. Как-то Федор Абрамович сказал мне:
«Помни, Арам, что ты старпом и должен уметь и знать все, что знаю и умею я. Может быть, тебе придется заменить меня. Ты должен быть готовым к этому. Действуй самостоятельно, а если будут сомнения – спрашивай».
И я действовал. Там же, на «Севастополе», я стал секретарем комсомольской организации. Эта работа помогала мне лучше понимать людей. Приходилось не только как администратору, старпому, но и просто по-товарищески иногда помогать им, иногда осуждать. Мне нравилось быть в гуще молодежи, знать, что думает команда, чего хочет, чем недовольна. Опять же не как старпом, а как комсорг. Там же, на «Севастополе», я вступил в партию. Рекомендации дали мне капитан и первый помощник.
«Севастополь» делал длинные рейсы. Уходил из Ленинграда, шел в Мурманск или Архангельск, а оттуда в Арктику, чаще «сквозняком», выходил в южные моря и снова возвращался в Ленинград, но уже через Суэцкий канал.
Раньше я не бывал в Арктике, и это трудное плавание так пригодилось потом, когда я сам стал капитаном. Опыт накапливался. В пятьдесят втором году меня совсем неожиданно назначили капитаном на «Аскольд». Думаю, что Федор Абрамович приложил к этому назначению свою руку. Вот так я стал капитаном «Аскольда»…
– Скажите честно, вам было страшновато принимать такой большой пароход? Ведь тогда вы были совсем молодым человеком.
Арам Михайлович подумал.
– Пожалуй, нет. Вероятно, это произошло потому, что я не ощутил разницы в судах. Они были совершенно одинаковые, «Аскольд» и «Севастополь». А я досконально знал этот тип. Переход совершился как-то автоматически, что ли. Команда «Аскольда» была мне знакома, мы часто встречались в портах. Приняли меня очень дружелюбно. Нет, я не чувствовал страха. Надо сказать спасибо Федору Абрамовичу и тем капитанам, с которыми я плавал. Я уже кое-что знал и умел. Да и «Аскольд» такой пароход… Ну, в общем, не трудный…
Оганов улыбнулся, я понял, что капитан неравнодушен к своему пароходу.
– Не собираетесь, значит, уходить на другое судно?
– Пока не собираюсь… Но есть слух, что больше на нем сидеть не дадут. На «пассажир» хотят назначить.
– А вы что?
– Пойду. Готовлюсь. Я вам говорил, что мне нравится пассажирское дело.
– Ну а помощники, как они приняли такого молодого капитана? Часто бывает, что они считают такое выдвижение незаслуженным.
– Мне кажется, что мы сразу нашли общий язык. Я перенес на «Аскольд» метод капитана Погребняка. Я доверял помощникам. Доверял и внимательно наблюдал за ними. Многие из них числятся теперь моими учениками и сами плавают капитанами, – опять улыбнулся Арам Михайлович. – Петр Иванович Таиров, Никонов – он командует сейчас «Александровском», Владимир Дмитриевич Евсеев остался на «Аскольде»…
– И всегда все шло гладко?
– Ну что вы! Конечно, нет. Всякое бывало. Я старался передать им все, что знал сам. И прежде всего прививал чувство ответственности. Море не переносит легкомысленных людей. Капитан должен все предусмотреть, прежде чем он выйдет в море. Каждый рейс прорабатывали вместе, делали предварительную прокладку, много времени отдавали распределению груза. Мы часто брали руду, а я хорошо помнил тот рейс на «Владивостоке» и знал, что такое правильная погрузка… Требовал неуклонного выполнения моих указаний и объяснял, почему я этого требую. Конечно, бывали иногда и недосмотры…
– Представляю, как вы тогда разносили помощников!
– Неужели я кажусь вам таким? Нет, я не сторонник «разносов» и «раздолбов». По-моему, они малоэффективны. Надо, чтобы человек сознательно понял, к чему может привести халатность. Наверное, она недопустима везде, а в море особенно. В общем, меня понимали, и плавали мы дружно. Я рад тому, что они научились кое-чему, работая вместе со мной.
– А орден вам за что дали, если не секрет? – спросил я, дотрагивясь рукой до ленточки ордена Ленина, прикрепленной к груди пиджака вместе с другими «колодочками» от медалей.
Оганов пожал плечами.
– За работу на «Аскольде», – просто сказал он, – за систематическое большое перевыполнение плана, за безаварийное плавание, за отличное состояние судна… Ну я не знаю еще за что. За все, вместе взятое. Эта награда явилась для меня большой радостью и неожиданностью…
