Текст книги "Дуга большого круга"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Ну что? Говорили вам? Сами подрубили сук, на котором сидели.

Роман несколько раз звонил в министерство, спрашивал, когда же он получит откорректированный план, но ответы получал неопределенные. Он пытался поговорить с самим замминистра, но тот всегда оказывался занятым. Все это действовало на нервы, раздражало. Наконец его вызвал к телефону начальник главка. Роман обрадовался. Теперь, наверное, все выяснится, но начальник главка сухо сказал:

– План остается прежним. Он составлялся в расчете только на те суда, которые вы имеете. Так что надо выжимать.

– Вы не учитываете, что флот очень старый и половину времени простаивает, а обещанного количества новых судов мы пока еще не получили. Вот здесь, наверное, кроется просчет министерства. Такой план нам не выполнить.

– Как знаете. Будете отвечать.

Роман обозлился.

– Готов отвечать. Думаю, что на коллегии меня поймут.

4

Игорь пошел к Роману сразу же после того, как «Арктурус» пришвартовался к причалу. Он поставил судно под погрузку, закончил портовые формальности, дал распоряжения старпому. Вечер оказался свободным. Микешин уже знал, что Сергеев назначен начальником пароходства. За месяц отсутствия Игоря в Ленинграде произошли большие изменения. Ну что ж. Роман дельный парень. Знает работу.

Снова радость охватила его. Он свободен. Никто не орет на него, нет сзади немца с автоматом, который может его ударить в спину, а если вздумается, и выстрелить… Не будет больше серых, дождливых рассветов, когда кусочек неба виден через решетку… Всюду он слышит родную речь. Все кажутся ему такими приветливыми, милыми… Он сам готов делать для людей только приятное… Рот растягивается в улыбку. Ему очень хорошо.

Трамваи весело позванивают, громыхают на рельсах… Автобусы и машины разноголосо сигналят. Раньше он никогда не обращал внимания на то, что у них приятные «голоса». Девушки улыбаются ему. Какие они свежие, нарядные… Игорь не замечает, что платья у большинства старые, не модные, ведь совсем недавно кончилась война…

Мир прекрасен! Стучат каблуки по асфальту. Игорь идет по улице. Свободный… Проспект залит вечерним теплым солнцем. Все выглядит, как праздник… Игорь нарочно не садится в автобус. Пройти Невский пешком, только пешком. Продлить себе удовольствие. Наверное, еще долго он будет испытывать волнение от самых простых, обыденных вещей…

Игорь шел, и нетерпение его росло. Но какая-то непонятная тревога мешала, портила ожидание радостной встречи. Что же? Рейс прошел удачно. Он вернулся на сутки раньше, чем определял план. С командой он живет дружно. Как будто все хорошо. И все-таки что-то не так. На причале «Арктурус» встречали морагент, снабженец, диспетчер. Все люди, связанные с работой судна. Даже заместитель начальника по кадрам Багликов зашел к нему на теплоход. Игорь считал, что Багликов относится к нему неважно, как-то презрительно смотрит на него, а тут он был очень любезен, спрашивал о погоде в рейсе, шутил, интересовался командой. С ним пришел молодой темноволосый человек с большим от лысины лбом. В разговор он не вмешивался, сидел молча. Наверное, какой-нибудь знакомый Багликова.

Прощаясь, Багликов пристально посмотрел в глаза Игорю.

– У вас дела в порядке, товарищ Микешин? Если сразу вдруг придется передавать судно, – и добавил: – может быть, переведем на большой пароход.

Вот это. Да, именно этот взгляд Багликова тревожил его сейчас. Не просто был задан вопрос. Микешин ответил:

– Мне не хотелось бы уходить с «Арктуруса». Я только что начал привыкать к людям…

Багликов усмехнулся.

– А это уж как начальство прикажет. Ну-ну, учту ваше желание.

Что имел в виду Багликов? Ведь на «Арктурусе» Игорь сделал всего два рейса. Может быть, Роман уже распорядился, чтобы его перевели на судно побольше? Так надо ему сказать, что он не хочет.

Вот и мостик через Мойку. Игорь поворачивает и прибавляет шаг. Виден старый дом с облупившейся зеленой штукатуркой. Дом, в котором он так долго жил… «Дом Фаберже» называют его старожилы. Игорь уже приходил сюда, но всегда, когда он видит дом, его охватывает волнение. Сейчас он встретится с Ромкой…

Миновав свой бывший дом, Игорь позвонил у двери, обитой рваной черной клеенкой. Как хорошо знал он эту дверь и двор, через который только что прошел, темноватую площадку лестницы и нишу с кладовкой, с деревянными дверцами. Тут они хранили весла от лодки. Теперь ниша была без дверей. Наверное, их сожгли в блокаду.

Ему открыл Роман. Он втащил Игоря в комнату.

– Гошка! Ну дай на тебя посмотреть…

Они молча стояли друг против друга. Все, что связывало их – детство, школа, море и большая настоящая дружба, – с новой силой вспыхнуло в сердцах. Пережитое стремительно пронеслось перед глазами. Многое вспомнилось в эти секунды – и лодка «Волна», яхт-клуб, старая Мореходка, и плавание на «Товарище», и первая самостоятельная вахта…

– Жив, значит, «капитан великого плавания». Не думал тебя увидеть…

У Романа по щеке поползла слеза. Он недовольно вытер ее рукавом. Роман смотрел на похудевшее лицо Игоря, на тонкую шею, вылезавшую из воротника рубашки, на седые виски и думал: «Сколько ты, брат, выстрадал. Хоть бы здесь тебе жилось хорошо…»

Игорь улыбался, счастливый от сознания, что вот теперь, кажется, он получил все обратно… Все, о чем мечтал, даже Ромку.

Еще мгновение продолжалось молчание, потом друзья обнялись коротким мужским объятьем.

– Жив, – запоздало сказал Игорь. – Жизнь начинается снова… Только вот… Мама умерла за несколько месяцев до моего возвращения… Мать – единственная, кого не могла мне вернуть судьба. Как у тебя?

– Хорошо. Ты с Валей познакомился? Видел, какая она у меня?

Микешин кивнул.

– Познакомился. Понравилась.

Роман с грустью смотрел на друга, на его седые виски.

– Да… здорово они тебя… Килограммов шестьдесят весишь? И седой совсем. Ну, ничего, все придет в норму.

– Поседел в первый день войны. Сначала борода, потом волосы…

Игорь погладил ордена на груди Романа.

– Герой! Прямо не верится, – с хорошей завистью сказал Игорь. – О Сахотине знаешь? Остался. Не захотел возвращаться.

– Слышал. Помнишь, что я говорил о нем еще в Мореходке? Негодяй. Ладно, Гоша. Стоя – это не разговор. Жаль, Валентины нет. Ну, ничего…

Сейчас я все сооружу сам. Сядем, и вот тогда…

– А как твои старики?

– Здоровы, живут на Урале. Заезжал к ним в прошлом году. Они, может быть, приедут сюда, когда будет полегче. Пока я буду накрывать на стол, рассказывай, как же ты там жил.

Роман ушел на кухню.

– Как жил? Лучше, чем тысячи военнопленных, хуже, чем интернированные других национальностей. Немцы создали нам специальный режим… Ну хорошо, все по порядку. Двадцать второе июня застало нас в Штеттине. Пароход грузился. Но еще за десять дней до начала войны немцы перестали выпускать наши суда из порта. Под разными предлогами. То на фарватер англичане набросали мины, то заняты тральщики для вывода судов, то военное командование запретило движение по каналу…

Задерживали погрузку, не давали рабочих. В общем, как могли, тянули резину. Утро двадцать второго выдалось тихое, жаркое. Я проснулся рано. Посмотрел в иллюминатор – по берегу у трапа шагает солдат с автоматом. Раньше этого не было. Ну, думаю, ладно – военное время. Не успел я умыться, как слышу топот, крики… Выскочил на палубу, а там полно немецких военных моряков. Сразу я ничего не понял, но тут прибежал стармех: «Машинное отделение, говорит, занято фашистами. Наших всех выгнали из машины».

Солдаты привели Виталия Дмитриевича Дрозда, моего капитана. Офицер кричит: «Спустите советский флаг, капитан. Война. Ваше судно захвачено как приз».

Война! Как будто что-то полыхнуло перед глазами. А мать, жена, сын, Ленинград? Как они там будут без меня? Первое время я совсем растерялся. Уж больно все было неожиданно. А Дрозд очень спокойно сказал:

– Флага не тронем. Военный приз захватывают в море, а это грубое насилие. Я заявляю протест.

Немцы сорвали флаг сами. Тяжелые минуты. Наш флаг! Я чуть не разревелся. Да и не один я. У людей, стоявших на палубе, текли слезы. Не успели мы прийти в себя, как подъехал грузовик с эсэсовцами. Что тут началось! Нас загнали по каютам. Кладовки грабят, продукты рассовывают по карманам, по шкафам шарят. Дали пять минут на сборы. Орут, толкают, угрожают. Посадили в грязные самосвалы и повезли. Начались наши скитания по гитлеровским лагерям. Сначала в Штеттине, потом в Берлине – все обещали обменять на немцев, оставшихся в Советском Союзе. Мы надеялись, ждали, ох, как ждали…

– У нас, кажется, ни одного немца не осталось. Все убрались под разными предлогами недели за две до начала войны, – сказал из кухни Роман. – Да и немецких судов не было в порту. Ну, дальше.

– Наконец стало ясно, что обмена не будет. Мы упали духом. Значит, остаемся до конца войны…

Погрузили нас в тюремные вагоны. Куда-то везут, а куда – не говорят. Поезд остановился на маленькой станции Вартенбург. Мы успели заметить, что это недалеко от Нюрнберга, километров пятьдесят. Вот куда завезли. В центр Баварии. Вартенбург – средневековый городишко, узкие улочки, черепичные крыши. На перроне нас пересчитали, построили. Бог мой! Охраны раза в три больше, чем интернированных моряков. Толпы любопытных жителей. Им интересно! Первые пленные прибыли. Вывели нас из города и лесной дорогой погнали в гору. Мы, усталые, голодные, ослабевшие, еле тянемся. Охранники начали подталкивать прикладами. А подъем все круче и круче.

Наконец колонну остановили. Перед нашими глазами старинный замок. Высоченные двадцатиметровые стены, вокруг глубокий ров, подъемный мост. Распахнулись ворота, и мы очутились во дворе. Все окна замка в решетках. Ну, ясное дело. Тюряга. Вокруг здания колючая проволока. Где-то недалеко лают и грызутся собаки. Когда мы шли по городу, там было тепло, солнечно, а тут холод, ветер, дождь. Высоко, значит, загнали. Развели нас по камерам. По тридцать человек в каждой. Трехъярусные койки, посредине камеры печь. В потолке ввернута синяя лампочка. Сыро, холодно, угрюмо. Распределили, снова выгнали на двор, построили в две шеренги. Вышел комендант. Ты бы слышал его речь! Примерно она звучала так: «Мы знаем, что представляют собой советские моряки. Вы – банда шпионов, и через три месяца, когда великая Германия победит, мы вас уничтожим. Кто хочет умереть раньше – может».

Дал путевку в новую жизнь. Начали мы «осваивать» тюрьму. Смотрим, дело наше дрянь. Комендант свое слово держит. Убивает нас голодом. Кормят свекольной ботвой, крапивой, двести граммов хлеба-эрзац, десять граммов маргарина. Так изо дня в день. Трудно выдержать. За нарушение правил поведения – смертная казнь. Да и без нее люди начали умирать. Первым умер наш механик Курсак.

До сих пор не могу забыть его шепот: «Бульончику бы мне куриного… так хочется».

Люди пухли от голода. Для того чтобы его заглушить, мы пили огромное количество воды. Лица стали как маски, ноги как бревна, глаза заплыли. Угля почти не давали. Кажется, от холода мы страдали больше, чем от голода. Погода стояла отвратительная. Ветер ревет, или снег, или дождь лупит не переставая. Беспросветно.

А фрицы веселятся. Гитлеровские газеты сообщают: «Русская армия уничтожена. Доблестные войска фюрера стоят под Москвой. Еще несколько дней и…» Представляешь наше состояние? Невозможно слушать, верить.

Пожалуй, это было самое тяжелое для нас время. Да еще зима началась настоящая, морозная. В камерах стужа. Соберемся вокруг холодной печки, завернемся в бумажные одеяла, одно название, что одеяла, сидим, молчим, ждем чего-то… Надеяться не на что. Неужели подохнем здесь? Фашисты глушили нас своей пропагандой, никакой связи с внешним миром не было, мы не слышали ни одного правдивого слова за многие месяцы.

Не знаю, почему сняли коменданта. Пришел другой. Увидел, что моряки вымирают. Наверное, испугался. А вдруг придется отвечать? Все-таки интернированные, формально находятся под защитой международного закона. Стали выгонять на работу. Вот тут мы немного ожили. Связи с населением завели…

– Кормить-то лучше стали? – спросил Роман.

– Нет, только больше баланды давали. А так мы сами промышляли. Игрушки стали простенькие делать, менять их на картошку…

Но самое главное произошло спустя несколько месяцев после нашего выхода на работу. Ребята ухитрились украсть сломанный радиоприемник. Притащили его по частям в тюрьму. Ну, радисты у нас были первоклассные. Наладили аппарат. И вот однажды ночью мы услышали Москву: «…от Советского Информбюро. Сегодня наши танки уничтожили в районе…» Голос Родины! Представляешь? За слушание радио – смертная казнь. А за украденный приемник – в первую очередь. Но зато на следующий день все знали слово в слово, что передала Москва. Все сразу переменилось. И голод стал казаться не таким уж мучительным, повеселели люди, головы поднялись. Несколько месяцев мы ежедневно слушали Москву, потом все же засыпались. Унтер нашел приемник. Начались репрессии, но мы уже знали что к чему. Я волнуюсь, не могу все так последовательно рассказать. Хотели нас в армию предателя Власова определить. Прислали агитатора. Пришел он к нам в камеры, чистенький такой, в немецкой форме, под охраной двух унтеров.

– Друзья мои, меня ничем не обидела советская власть, у меня есть награды… Вы будете сыты, если…

Мы стояли молча. Потом кто-то свистнул, и все побежали во двор. Унтера пытались нас загнать обратно, но увидели, что этого не стоит делать, все равно никто в РОА не пойдет. Так и уехал «агитатор» ни с чем.

Мы фрицам доставляли много хлопот. Не работали, больше вредили. Сыпали песок в буксы вагонов, ломали машины, крали все подряд, писали листовки для людей, насильно вывезенных из России… Делали все ловко, не подкопаешься. Не сдавались. Хотели хоть чем-нибудь быть полезными.

Но все-таки тюремный гестаповец почувствовал, что есть у нас организация, которая руководит всем. Что, кто – неизвестно. Тогда он решил отправить всех помполитов в «КЦ». Наш помполит с «Тифлиса» Чумаков, когда садился в машину, закричал:

– Не теряйтесь. Все равно мы победим! Фашизму нет места на земле!

Мы запомнили его слова и не терялись. Высоко несли свой флаг до конца. Никакой специальный режим не сумел сделать из нас подлецов. Нет, Рома, нам нечего стыдиться перед Родиной. Всего не расскажешь. Как-нибудь постепенно. Этот разговор на несколько дней, а может быть, и недель.

В общем, двадцать пять процентов умерло от голода в первый год войны. Вот так и жил. Страшное дело оторваться от Родины. Вы тут все плечо к плечу, плохо, но все вместе. А мы, отрезанные от мира, в лапах у этих сволочей. Что хотят, то и сделают…

– Понимаю.

– Ребята наши держались прекрасно. Может быть, нас это и спасло. Мы потом уж узнали, что происходило на фронте. Отступление, победы гитлеровцев, захваченные армии. Не к этому мы готовились, и не этому нас учили. Но мы твердили, что так надо, и считали предательством, если кто-нибудь говорил о недостатках. Заставляли себя не верить ничему, что так упорно навязывали нам фрицы. Подпольное бюро работало в полную силу. Люди каждую минуту рисковали жизнью. Многие из них погибли…

– Давай садись. Первую поднимем за тех, кто не вернулся.

Роман налил две большие стопки. Они выпили до дна. Помолчали. Игорь вспомнил, как хоронили умерших товарищей. На мусорной телеге вывозили трупы за ворота тюрьмы и закапывали в жидкую грязь. Да, многие не вернулись.

А Роман видел взрывы, горящие суда, задранные кверху носы… Людей, обожженных, без рук, кричащих от боли, умирающих на палубе. Он слышал крики тонущих людей, которым не мог помочь… Да, многие не вернулись.

– Ну, хорошо, – Роман тяжело вздохнул, потер подбородок. – Кто же вас освободил?

– Американцы. Больше месяца продержали в лагере. Предлагали остаться плавать в американском флоте, но ни один человек из наших не захотел. Кое-кто запугивал: «Не уезжайте в Союз. Пропадете. Покажут вам, где раки зимуют». Вот только Сахотин убежал в день нашего отъезда. А мы все вернулись. Кто остался в живых. Причем вернулись знаешь как? Готовыми командами. Бери и сажай на пароход. Шесть готовых команд. Там, в тюрьме, находили силы подготавливать из матросов штурманов. Верили, что попадем на море снова, что будут нужны люди… Так оно и вышло. Не напрасно старались.

– А как приняли у нас? – Роман испытующе посмотрел на Игоря.

– Приняли отлично. Королев позаботился. Теперь большинство плавает. Правда, один из проверяющих очень удивился, что мы вернулись живыми. Все добивался, почему нас не уничтожили. Ну так это один…

Роман нахмурился.

– Не всем верят… вернувшимся оттуда. Все не так просто. Ты меня прости, ну понятно – возвращаются миллионы. Среди них может затесаться какая-нибудь сволочь… Но ведь между ними встречаются настоящие герои.

Роман сидел опустив голову, вертел в руках пустую рюмку.

– Я могу говорить только о себе, – сказал Игорь. – Повторяю, нас отлично приняли. Я капитан «Арктуруса», ты, конечно, знаешь. Между прочим, сегодня был у меня твой зам Багликов. Ты ему ничего не говорил? Намекнул, что хочет перевести на большой пароход.

Роман отрицательно покачал головой.

– Ничего не говорил. Я его пока мало знаю, но уже не люблю. Ты доволен судном?

– Очень. Теплоход маленький, но другого не надо. Никуда уходить с него не хочу. Так что имей в виду. Ты знаешь, я так стосковался по судну, что, посади меня на любую лохань, буду счастлив. Сколько бессонных ночей я помню, когда казалось, что мы никогда не встанем больше на палубу, не увидим моря, погибнем забытые вдали от родной земли… Приходили и такие мысли. Всякие были мысли. Мучило, что все приносят какую-то пользу Родине, а мы нет. А, да ладно вспоминать. Что еще человеку нужно? Ничего. Мне ничего. Такое желание работать. Кажется, горы могу своротить. Только там, в тюрьме, понял, какое счастье ходить по улице, дышать, смотреть на море и чувствовать палубу под ногами… Тебе не понять. Нужно побыть за решеткой, тогда… В общем, – засмеялся Игорь, – теперь ты мой начальник. Я рад. Неожиданно у меня оказалась «большая рука». Не боишься работы?

– Как тебе сказать… И боюсь и нет. Я на нее не просился, но и не отказывался. Кому-то надо работать. Наконец, меня не спрашивали особенно, хочу я или нет. Назначили, и разговор короткий. Еще есть причина: хочется пожить дома.

Глаза Романа потеплели, он посмотрел на часы.

– Скоро Валюха должна прийти из больницы. Она нам все по-другому устроит, – он показал на стол. – А почему Женька не пришла?

– Придет. Сегодня у нее вечерние занятия.

– Слушай, – Роман оживился. – Давай выпьем за Женино здоровье. Мужественная она у тебя.

Он снова наполнил рюмки.

– Мужественная, – согласился Микешин.

Они чокнулись.

– Недавно я встретил Милейковского, – сказал Роман. – Помнишь, учился с нами такой хлюст. Дружок Сахотина.

– Ну, ну?..

– Так, понимаешь, выправился. Капитан. Плавает на Дальнем Востоке. Важный такой.

– Еще кого видел?

– Володька Коробов погиб. Пантелеев в военном флоте – капитан второго ранга. Михеев всю войну пробыл в Англии представителем министерства – умный парень…

– Ну, а Бармин, наш начальник Мореходки?

– Бармин на почетной пенсии.

Друзья долго сидели и вспоминали свою юность. Наконец Игорь стал прощаться.

– Валя твоя что-то не идет, а мне пора домой, – сказал он. – Завтра приду с Женей.

– Кстати, сколько твоему Юрке? – спросил Роман.

– Восемь лет.

– Жених. Моей четыре года. Как раз, а? Так завтра обязательно, чтобы никаких там дел, вместе с Женей были бы у меня. Приказ начальника. Ясно?

– Есть, товарищ начальник, буду.

Утром за окном еще синели сумерки, когда раздался резкий, продолжительный звонок.

– Кто в такую рань? – спросила Валя сонным голосом. – Рома, посмотри.

Роман, шлепая стоптанными туфлями, прошел в кухню, открыл дверь. На пороге стояла Женя.

– Женька? Что-нибудь случилось?

– Игоря арестовали, – каким-то деревянным голосом сказала Женя, продолжая стоять в дверях.

Роман взял ее за руку, ввел в кухню. Лицо ее было бледным, но спокойным.

– Пойдем в комнату. Рассказывай. – Он принялся расстегивать пуговицы на ее пальто. – Ты не волнуйся. Рассказывай.

– Я не волнуюсь, – все тем же деревянным голосом сказала Женя. – Ночью пришли два парня, сделали обыск. Небрежно, для проформы. Ну и сказали, что увезут Игоря… Я считаю, что произошло недоразумение. Все должно выясниться. Игорь, когда уходил, улыбнулся мне: «Ты не беспокойся, скоро вернусь. Это недоразумение. Ошибка». Как ты считаешь?

– Я уверен, – горячо сказал Роман. – Ну ничего. Не дрейфь, Женька… Самое страшное осталось позади. Тут дома, не в Германии, как-нибудь разберемся. Я постараюсь что-нибудь узнать. Главное – спокойствие. Что же это может быть?

– Я знаю только, что он честный человек, – сказала Женя. – Пойду.

Роман вернулся в комнату.

– Кто приходил? – спросила Валя.

– Женя. Игоря арестовали.

Валя вскочила с постели.

– За что? Почему?

– Не знаю. Наверное, ошибка какая-то.

– Что ж теперь делать? Надо как-то помочь…

Роман тяжело опустился на стул. Он как-то сразу постарел, лицо стало угрюмым. Кто-то сводит личные счеты, пишет доносы в своих грязных целях, а им верят…

– Что же ты решил? – со слезами в голосе спросила Валя. – Надо что-то делать…

– Прежде всего узнать, почему арестовали Игоря, а потом уже действовать. Я очень надеюсь на то, что он сегодня уже вернется домой. Сейчас только шесть утра. К десяти я все должен узнать…

5

Как только Роман приехал в пароходство, он сразу же позвонил Багликову. Через несколько минут тот уже входил в кабинет начальника. Зеленый китель и галифе кадровик сменил на щегольскую морскую тужурку с одной широкой нашивкой на рукавах. Так полагалось по должности заместителя. Лицо со вздернутым носом, светлыми подозрительными глазами казалось сегодня холодным и надменным. Он как-то снисходительно посмотрел на начальника. Роман заметил это.

– Слушаю вас, Роман Николаевич.

Багликов сел в глубокое кожаное кресло, стоящее у стола, и тотчас же утонул в нем, так что видной оставалась лишь голова с редкими, зачесанными кверху волосами. Он был мал ростом.

– Так что с Микешиным? – без предисловия спросил Роман.

Багликов развел руками.

– Сообщили мне – арестован. Следовало ожидать.

– Следовало, по-вашему?

Багликов высунулся из кресла. Так ему был лучше виден начальник.

– Я имею кое-какие сведения… – многозначительно сказал он. – Следовало. Я вообще…

– Доложите, что вам известно.

– Сведения неофициальные и оглашению не подлежат. Позвонил тут одному товарищу, работали вместе… В общем, если я вам говорю, что следовало ожидать, можете не сомневаться.

– А я вот сомневаюсь, – грубо, неприязненно, с явным вызовом глядя на Багликова, сказал Сергеев.

Багликов выдержал взгляд и с видом превосходства спросил:

– Не верите? Напрасно. Королев, кстати, был очень дальновидным человеком, а чем кончилось? Погорел. Я ведь его предупреждал по-хорошему.

– Что, и меня уже предупреждаете?

Багликов промолчал.

– Так о Микешине ничего добавить не можете? Вернее, не хотите?

– Ну, не то чтобы не хочу, а ничего официального не знаю.

– Тогда я вас больше не задерживаю.

Багликов соскользнул с кресла, встал, одернул тужурку, но уходить, видимо, не собирался. Роман вопросительно посмотрел на своего заместителя.

– У вас еще что-нибудь ко мне?

– Я хотел бы вернуться к вопросу, по которому не смог договориться с Королевым. Он имеет непосредственное отношение к Микешину…

– Именно?

– Надо снять с судов кое-кого. Я имею в виду интернированных, которые прибыли из Германии. Недостаточно проверенных. Иначе мы будем получать сюрпризы, как сегодня с капитаном Микешиным. Прошу вашего разрешения.

Роман тяжелым взглядом смотрел на Багликова. В эту минуту он люто ненавидел его. Бездушного тупицу, чиновника, перестраховщика, но наверное считающего, что он делает правое и нужное дело, на пользу Советского государства. Хорошо, если так. А если он просто карьерист, строящий на чужом горе свое благополучие? Он ненавидел его еще и за то, что чувствовал перед ним свое бессилие. Прогнать его с должности? Посадить на это место человека с душой? Здесь без души нельзя. Но он не может так сделать. Нет формальных оснований, а назначили Багликова инстанции повыше…

– Прошу разрешения, – он снова услышал как бы издалека голос Багликова, – снять их всех с судов и пока поставить в резерв. Ну, а потом постепенно, чтобы не было шума, придется с ними расстаться. Так будет лучше.

– Не разрешаю, – яростно отрезал Роман. – Не разрешаю. Флот оголить хотите?

Багликов с удивлением посмотрел на начальника.

– Считаю преждевременным, – повторил, успокаиваясь, Роман. – Торопитесь.

– Как бы поздно не было, Роман Николаевич, – уже в дверях, с чуть заметной угрозой проговорил Багликов. – Королев тоже все предлагал подождать…

После ухода Багликова Роман долго сидел неподвижно. Думал.

В кабинет вошла секретарша с папкой бумаг.

– Вот тут срочное. Подпишите…

Начался обычный, заполненный разными делами день.

Вечером к Роману зашел Багликов. Он выглядел еще более надменным.

– Роман Николаевич, забыл совсем, у меня для вас посылочка лежит. Я ее сейчас принесу.

– Какая там посылочка? – удивленно спросил Роман, но Багликов уже вышел из кабинета. Через несколько минут он снова появился, держа в руках картонную коробку.

– Вот, прошу вас, получите подарочек, – не скрывая насмешки, проговорил Багликов.

Роман взял в руки коробку.

– Как она к вам попала?

– Сегодня наш «Семипалатинск» вернулся из Гамбурга, из английской зоны. Там на судно приходил какой-то американец и все выспрашивал капитана, не знает ли он Романа Николаевича Сергеева, а когда узнал, что знает, принес посылку и просил передать ее вам. Я встречал «Семипалатинск» в порту, приехал туда на машине и сказал капитану, что доставлю посылку.

– Ничего не понимаю, – нахмурился Роман, – ну, посмотрим.

Он принялся развязывать бечевку. Багликов с любопытством наблюдал за начальником. В коробке лежало два блока сигарет, банка какао, несколько плиток шоколада и письмо.

– Ого! – многозначительно воскликнул Багликов. – Дефицит.

Роман разорвал конверт, вынул письмо, посмотрел на подпись. Его нахмуренное лицо прояснилось.

– О’Конор! Жив, значит, чертяка!

– Кто это? – быстро спросил Багликов.

– Капитан, хороший парень. Воевали вместе на Севере. Что же он пишет?

Роман принялся читать письмо.

«Дорогой Ром, совершенно случайно узнал, что вы живы. Как видите – я тоже. Помню, что вы иногда любили курить наши сигареты, а остальное передайте вашей милой жене. Кажется, у вас с продуктами еще трудновато. Всего вам хорошего. Мы обязательно должны встретиться.

Искренне ваш, Патрик».

– Ну что? – спросил Багликов.

– Да ничего. Сопроводительная записка.

Роман распечатал пачку сигарет, закурил и протянул ее Багликову.

– Хотите?

– Нет уж, благодарю. Курите сами. Я как-нибудь нашими обойдусь.

Роман взглянул на заместителя и все понял. Он бросил сигареты на стол, лицо его снова стало официальным.

– Ладно. Давайте мне телефон товарища, который занимается моряками, вернувшимися из Германии.

Багликов назвал номер и ушел.

Роман поднял трубку. Он, волнуясь, говорил о том, что нельзя снимать сейчас людей с судов, что моряков нехватает, что эти люди «золотой фонд» пароходства. На другом конце провода терпеливо слушали, потом приятный мужской баритон с сочувствием сказал:

– Мы понимаем, но помочь пока ничем не можем.

Роман уехал из пароходства с тяжелым чувством.

Ежедневно приходила Женя. Она стояла в дверях и в комнату не заходила. В глазах ее светилась надежда.

– Ну что, Рома?

Он брал ее руки в свои. Хотелось утешить, сказать что-нибудь такое, от чего ей стало бы легче. Но надо было говорить правду.

– Пока ничего не известно, Женька. Скоро коллегия, поеду в Москву, уверен, что мне удастся… Все будет хорошо. Ты ему сейчас ничем не поможешь, а тебе… Тебе надо что-нибудь? Мы с Валей все сделаем.

Она отрицательно качала головой.

– Ничего пока. Спасибо.

Он понимал ее. Четыре года она провела в ожидании. Надеялась, теряла надежду… От Игоря не было никаких вестей. И вдруг радость! Живой, целый вернулся…

6

Через неделю Романа вызвали на коллегию. Перед тем как уйти из пароходства домой, он зашел к начальнику политотдела.

– Ну вот, сегодня еду, Алексей Васильевич, – сказал Роман, тяжело опускаясь в кресло. – Буду доказывать нашу правоту.

Начальник политотдела пристально посмотрел на Романа.

– Поезжай, Роман Николаевич. Помни, что я полностью на твоей стороне. Очень жалею, что не разобрался во всем раньше. Беда, что я не эксплуатационник. Трудно тебе там придется. Поезжай. Успехов тебе.

Они обменялись крепким рукопожатием.

Первое, чем Роман решил заняться в Москве, было дело Игоря. Прямо с вокзала он поехал в центр. В большом красивом здании бюро пропусков он долго сидел перед закрытым окошечком. За деревянной дверкой дежурный кому-то звонил, называя его фамилию вполголоса. Наконец дверка со стуком распахнулась, дежурный позвал:

– Сергеев! Возьмите пропуск. Не забудьте подписать при выходе.

Роман ждал против двери с номером 236 – кабинет, который был помечен в его пропуске. Дверь открылась. Роман увидел плотную фигуру военного.

– Товарищ Сергеев, прошу.

Подполковник – Роман различил погоны – прошел за стол, подвинул к себе папиросы и вопросительно посмотрел на него.

– Слушаю вас.

– Я пришел узнать о капитане Микешине, которого арестовали месяц назад по неизвестным причинам. Вы, конечно, в курсе дела?

Подполковник заглянул в какой-то листок.

– Да, в курсе, Роман Николаевич. Против него имеются материалы. Он вел себя в Германии скверно.

– Этого не может быть, – твердо сказал Роман.

– Мы допросили свидетелей. К сожалению, они подтверждают. Правда, я не совсем верю этим показаниям. Сейчас, сразу после войны, люди склонны к преувеличениям. В деле Микешина еще много неясного. Надо разобраться. Надеюсь, вы понимаете, что я говорю с вами как с руководителем пароходства, лицом, облеченным доверием…

– Товарищ подполковник, давайте я расскажу вам о Микешине? – Роман закурил. – Микешина я знаю с детства…

– Вот как? Это интересно, – оживился подполковник. – Говорите.

Роман начал подробно рассказывать об Игоре, о его матери, о том, как они с Игорем учились в школе, в Мореходке, где и на чем он плавал.

Подполковник слушал, понимающе наклонял голову, иногда делал пометки в блокноте. Роман притушил в пепельнице папиросу и сказал:

– Я прошу приобщить к делу и мое мнение, участника Отечественной войны, коммуниста. Я ручаюсь за Микешина. Готов нести за него партийную ответственность.

Подполковник с любопытством посмотрел на Романа.

– Мы, – сказал подполковник, – ценим ваши заслуги, Роман Николаевич, но… люди под влиянием голода, мучений, унижений меняются. Мы еще не знаем всего… Все выяснится, образуется…