Текст книги "Дуга большого круга"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

На мостик поднялся Шамот. Он был, как и все, в надувном спасательном жилете. Постоял, посмотрел на воду и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

– Да… Туман…

Ему никто не ответил. Механик потоптался в крыле, потер озябшие руки.

– Ну, я пойду.

Роман повернул голову.

– Хотели что-нибудь сказать, Соломон Иосифович?

Он задал этот вопрос по привычке, зная, что «дед» приходит на мостик редко, только когда ему нужно что-нибудь доложить капитану.

– Нет. Просто решил посмотреть, как у вас тут наверху…

Капитану показалось, что дизеля стучат слишком громко, но он ничего не сказал. Туман. Наверное, от этого. Он вернулся к своим мыслям. Который уже раз Роман думал о своей команде.

Еще в Архангельске в первый день своего прихода на «Гурзуф» он собрал экипаж. Коротко рассказал о предстоящем рейсе, особенностях плавания в конвоях и закончил словами:

– Я думаю, что объяснять важность наших рейсов не надо. Вы все понимаете сами.

В столовой согласно зашумели. Слова попросил помполит Снетков. Был он очень высокий, худой, с продолговатым смуглым лицом, черными глазами, над которыми нависли густые, сросшиеся на переносице брови.

– Мне кажется, ребята, – Снетков сказал именно «ребята», а не официальное «товарищи», – что мы можем без всякого хвастовства заверить капитана в том, что на нас можно положиться – не подведем. Роман Николаевич – капитан молодой, но бывалый. Воевал на Балтике, подорвался на минах, тонул. Смерть в глаза видел. А это сейчас важно. Так что, Роман Николаевич, еще раз говорю – не подведем.

После собрания капитан пригласил Снеткова к себе в каюту. Они долго говорили о разных судовых делах, об Англии, где, наверное, придется долго стоять, о команде. Помполит давал каждому короткую характеристику. Роман заметил, что, несмотря на лаконичность, характеристики отражали самое главное, выхватывали из многообразия человеческих черт основное. Снетков говорил:

– Чехонин. Моторист. Золотые руки. Работяга. Семейный. Трусоват, но не хочет показать этого товарищам. Вместе со всеми горы перевернет. В одиночку – не воин. Анощенко Виталий. Матрос. Первый год на море. Из детдомовских ребят. Безрассудно смел. Хочет быть героем. Лезет в самые опасные места. Надо присматривать. Может натворить глупостей…

О себе Снетков сказал:

– Я до войны служил на военном флоте электриком. Ну, потом политшкола, и вот попал на торговые суда. Сначала как-то странно себя чувствовал, а теперь ничего, привык. Даже полюбил службу. Некоторые смеются, поп ты, говорят. Ну а какой я поп? Электрик я.

Снеткова на судне любили. Роман заметил это сразу. Помполит никогда не бывал без дела. Он всегда находил себе работу. Если команда красила судно, мыла или обивала ржавчину, Андрей Федорович обязательно делал то же. Ну, а если уж случилось что-нибудь с брашпилем, лебедками или рулевым приводом, Снетков переодевался в робу и вместе с судовым электриком копался в сложных электромеханизмах. Все это он умел совмещать со своей основной работой.

Первое время моряки обращались только к помполиту и, казалось, совсем не замечали нового капитана. Роман даже немного «ревновал» Снеткова к экипажу, но потом оценил его популярность. Он был великолепным помощником. То, чего не мог сделать Роман или Мельников административными мерами, легко удавалось Снеткову. Поговорит, пошутит с командой, и дело сделано. Он знал «душу» каждого человека на «Гурзуфе», знал, о чем мечтают люди, что их тревожит и как живут семьи моряков.

Снетков был лет на пять старше Романа. Над высоким ростом помполита подтрунивали.

– Без беседки трубу может красить, – говорил с завистью боцман Тихон Пархоменко. – Вот дает же бог счастье человеку.

Боцман – невысокого роста, сухой, быстрый, сильный. «Южный» горбатый нос придавал его лицу хищное выражение. Когда Пархоменко повязывал бритую голову красным платком, то становился похож на пирата, болтающийся на поясе широкий канадский нож дополнял впечатление. Он отличался бешеной вспыльчивостью, тогда глаза его становились дикими. В такой момент он мог дать и затрещину. Мальчишки-матросы его боялись и не любили.

– Настоящий корсар. Фома Ягненок, – смеялся старший механик Соломон Иосифович Шамот, вспоминая роман Клода Фарера. – Ему бы лет двести назад родиться.

Шамот – огнеупорная глина. Пожалуй, что-то было в стармехе от этого слова. Вероятно, темный цвет кожи. Всегда веселый, аккуратно одетый, бритый «царь Соломон», как называли стармеха, вызывал восхищение у всей команды.

– Вот дед! Какой кофе пьет! От одной такой чашечки нормальный человек дуба врезает. А он хоть бы что!

Шамот имел свой серебряный кофейник с длинной ручкой и сам варил крепчайший черный кофе.

Судовую машину Шамот любил, знал каждый винтик, каждый стук клапана, но копаться в двигателях не хотел, считая, что он за свою жизнь достаточно наработался. Механики ему это прощали и с гордостью говорили:

– Дед из своей каюты больше видит, чем многие в машинном отделении. Мастер.

Обратил внимание Роман на матроса Фокина. Щуплый, с бледно-зеленоватым лицом, с темными кругами под глазами, с рахитично скроенной фигурой – большая голова и кривые ноги, – Фокин производил неприятное впечатление. На руле он стоял отлично. Судно шло как по ниточке.

Через три дня по выходе из Архангельска Фокин спас судно от взрыва. Роман услышал, как он спокойным, безразличным, но громким голосом доложил:

– Мина справа.

Вахтенный штурман проглядел зловещий шар, внезапно вынырнувший по борту. Не видели его и сигнальщики. Роман срывающимся голосом крикнул: «Лево на борт!» – и сразу же, как только судно покатилось влево, взял «право». Мина прошла рядом. Все произошло мгновенно.

– Молодец, Фокин! – похвалил Роман рулевого, утирая платком лоб. – Глаза у тебя – никакого бинокля не надо.

– С вас приходится, товарищ капитан, после вахты зайду, – со смешком проговорил Фокин. – Грамм сто пятьдесят заработал?

Казалось, что проплывшая мина не произвела на него никакого впечатления.

Вечером Мельников жаловался:

– Фокин где-то набрался. Драку хотел учинить. Глупости всякие болтал. Жизнь ему не дорога, на смерть наплевать…

– Я виноват, Олег Владимирович, налил ему. Буду знать впредь.

Говорил Роман о Фокине и со Снетковым.

– Странный парень. Пьянчужка, сквернослов, бабник. Но смелый. Показал себя несколько раз. Что-то у него есть, чего я не знаю, – сказал Снетков. – Неустойчивый какой-то…

Или Витька Анощенко. Ему едва стукнуло семнадцать. Мечтает о подвиге… Ну был бы крупный, сильный, ладно. А то маленький, худенький, как заморыш, цыпленок… Носит всякие американские курточки с погончиками, учит английский. Хочет быть внешне похожим на американца. Смешной парнишка. Но волевой. Перед самой Англией «Гурзуф» затралил своим параваном какой-то предмет. Надо было срочно спустить человека за борт на беседке и обрезать параван. Первым вызвался Анощенко. Пошел и сделал. На ходу судна.

Среди команды много ребят, только что окончивших школу юнг. Его экипаж… Как они поведут себя в трудную минуту? Если бы знать, что ждет их впереди…

На вторые сутки плавания совсем некстати разъяснило. Позади траверза лежал Альтен-фиорд. В очень прозрачном и холодном воздухе взошло оранжевое солнце. После тумана все вокруг приняло радужный, праздничный вид. Море тихо плескалось у бортов, небо голубое, без облаков, висело над головой. Солнечные лучи играли в каплях воды, покрывавшей все судно от еще не успевшего просохнуть тумана.

Подравнявшиеся суда конвоя шли двумя стройными колоннами. Грозно поднимая дула зенитных пушек и пулеметов, проходили корабли охранения. Казалось, все идет хорошо, но именно эта радостная обстановка таила в себе смерть, ужас, тонущие корабли. Напряжение, владевшее людьми, усилилось. Никто не хотел оставаться в помещениях. Тот, кто был свободен от вахты, оделся потеплее, вышел на палубу.

Враг появился внезапно. Сигнальщик доложил:

– Самолеты справа. Курсовой сто двадцать!

Раздался сигнал боевой тревоги. Люди разбегались по местам, задирая головы. На большой высоте черными едва заметными точками появились самолеты.

* * *

Военный комендант Антонов подает команду зенитчикам. Они быстро вращают маховики наводки. Роману кажется, что все самолеты летят на «Гурзуф», но это только кажется. Каждый выбирает себе жертву и с ревом пикирует на нее. Только один летит на «Гурзуф». Роман кричит рулевому:

– Десять градусов право! Так держать! Лево на борт!

Самолет входит в пике. Ничего не слышно, кроме страшного воя. Он заставляет сжиматься сердце, воля слабеет. Видно, как из-под крыльев отрываются маленькие груши-бомбы. Они тоже воют в воздухе, но уже по-другому – визгливо, свистяще, как будто уши сверлят тонким бором. Почему они так медленно падают? Уж скорее бы! Бомбы взрываются в море недалеко от «Гурзуфа». Грохот прокатывается по воде, вокруг поднимаются высокие белопенные столбы. Смолкают зенитные орудия. Лейтенант Антонов, вытирая лоб грязным куском ветоши, говорит:

– Первую атаку отразили. Сколько их еще?

На мостик поднимается Снетков.

– Все в порядке. Повреждений никаких. Люди держатся хорошо.

Роман оглядывается вокруг. Все ли суда конвоя целы? Все на местах, все идут.

В небе нарастают знакомые звуки. Снова летят самолеты. На этот раз их много. Они приближаются с разных направлений.

– Самолеты!

Воздух содрогается от звука зениток. Стреляют все транспорты, все корабли охранения. Небо покрывается черными облачками разрывов. Фашистские летчики пытаются прорваться через сплошную стену огня. Непрерывно ведет зенитный огонь и «Гурзуф». Теплоход все время меняет курсы. Бомбы падают рядом, пока не причиняя ему вреда. Но вот над «Гурзуфом» появляется самолет.

– Огонь! – задыхаясь, кричит Антонов.

Трещат зенитки, и вдруг самолет начинает быстро снижаться, за ним тянется густой черный хвост. Потом он вспыхивает, как бенгальский огонь, и падает в море.

– Ура! Есть один! Наш, «гурзуфский»! – радостно кричит Антонов. – Добрынин сбил. Орел!

Отбомбившись, самолеты улетают. Наступает тишина. Несколько судов каравана сильно повреждены, горят. Но враг не оставляет конвой в покое. Снова слышится рев приближающихся самолетов. Свист падающих бомб, грохот орудий и зениток… Роман маневрирует…

– Право, лево, прямо руль!

Пикировщик стремительно падает на «Гурзуф». С воем летят бомбы… Грохот взрыва. Теплоход сотрясается, дрожит, приседает к воде. Что-то рушится, трещит. Длинный язык пламени взмывает к небу. Черный дым вырывается из носовой части «Гурзуфа» и окутывает все судно. Роман ничего не видит. «Сейчас будет взрыв», – думает он.

Перед ним вырастает старпом Мельников.

– Роман Николаевич, обстановка такая. Полубак горит. Пробоина в районе второго трюма. Вода поступает интенсивно. Люди на местах, работают. Я иду в трюм.

Старпом исчез в клубах дыма так же внезапно, как появился.

Команда «Гурзуфа» работала слаженно и четко. Пожарная группа боролась с огнем. Из нескольких шлангов тугими струями била вода. Моряки подносили песок и огнетушители. Откуда-то из стены черного дыма вынырнул второй помощник Кубус, закричал:

– Сюда, сюда, несите огнетушители! Начинайте с малярной. Там очаг. Рубите все дерево и выбрасывайте за борт. Да живее.

На передней палубе матросы подводили пластырь.

– Да не тащи ты его за один угол! Трави, трави больше! – сердито командовал боцман.

В трюме несколько человек разбирали ящики, стоя по пояс в воде.

– Никак не подобраться. Здорово хлещет. Хотя бы пластырь подвели скорее. Можно было бы работать, – ворчал моторист Кольцов, откидывая в сторону тюки.

Каждый знал, что и как ему делать.

Роман заметил, что в соседний пароход попала бомба. Катера охранения стаей неслись к нему. Видно было, что повреждения невелики. Судно оставалось на плаву. Машина работала. Под винтом пенилась белая струя, но скоро она прекратилась. Значит, машину застопорили. На палубе появились люди. Они лихорадочно спускали шлюпки, скользили по талям вниз, отгребали от судна навстречу идущим катерам.

«Покидают пароход», – понял Роман. Вскоре на палубе не осталось ни одного человека. Пароход накренился градусов на десять и так продолжал стоять на воде.

Роман искал глазами «Оушен Войс», но суда конвоя рассредоточились, и теперь уже нельзя было разобрать, кто где идет. Порядок ордера нарушился. Суда шли самостоятельно. Над «Гурзуфом» пролетела волна самолетов. Поднялся вой, грохот артиллерийской и зенитной стрельбы. Корабли охранения выплевывали сотни снарядов. Оставленный командой транспорт покачивался недалеко от «Гурзуфа». Крен на правый борт увеличился, но судно держалось. Роману было некогда наблюдать за ним. Из-под полубака «Гурзуфа» все еще вырывался густой черный дым, поднимался высоко в небо, образуя огромное облако.

«Может быть, дым спасает нас? Фашистский летчик заснял картину пожара, дым и записал победу». Тут Роман увидел Пархоменко. Он вел из-под полубака Фокина. На боцмане горел ватник. Кто-то накинул ему на плечи чехол от вьюшки. Пархоменко отмахнулся, подхватил матроса и понес его к надстройке.

Самолеты бомбили левую группу конвоя. Измотанный беспрерывными налетами, Роман действовал почти автоматически. Назад, вперед, вправо, влево!

Вдруг он увидел, как вражеский самолет ринулся на оставленный английский транспорт.

– Что делают, что делают! – сказал оказавшийся рядом Снетков. – Ты посмотри, Роман Николаевич. Сразу и не разберешь, кто его топит.

Не более как в двух кабельтовых от покинутого судна полным ходом шел английский крейсер «Аванти» и бил прямой наводкой из среднего калибра по одинокому пароходу. Фашистская бомба тоже попала в цель. Объятый пламенем транспорт разломился надвое и ушел под воду.

– Ведь совсем целое судно! Пропали тысячи тонн боезапаса и пароход, – зло проговорил Снетков.

– Они действуют по инструкции. Такова инструкция английского адмиралтейства – добивать поврежденные фашистами транспортные суда. Моряки здесь ни при чем.

Снетков махнул рукой.

– Пришел тебе доложить, Роман Николаевич. Пожар стал слабее. Фокин умирает от ожогов. Полез с огнетушителем в самое пекло.

– Ты был в машине? Как там?

– Пока все нормально. Стармех сам у реверсов.

– Роман Николаевич, подите сюда, – позвал капитана третий помощник.

У левого борта покачивался английский корвет «К-7». Третий помощник пытался объясниться с офицером, который что-то кричал, размахивая руками.

– В чем дело?

– Поговорите с ним. Я не улавливаю, чего он хочет, – смущенно проговорил третий помощник, уступая место капитану.

Роман перегнулся через перила:

– В чем дело?

– Капитан? Черт возьми, где вы так долго пропадали? Адмирал приказал всему экипажу немедленно оставить судно. Я вас подброшу на крейсер. Поторопитесь, а то, чего доброго, взорветесь и взорвете меня.

Из-под полубака вырвались языки пламени.

Взрыв! Самое страшное взрыв. Накалится палуба, переборки и тогда… Но он не будет снимать людей. «Гурзуф» на плаву, машина исправна, команда работает и не думает уходить с теплохода. Нет никакой паники…

– Положение «Гурзуфа» не так плохо, как вам кажется. Мы ликвидируем повреждения… – уверенно сказал Роман англичанину.

– Не говорите глупостей, капитан, – раздраженно прервал его офицер, – выполняйте распоряжения Коллинза и не губите людей. Через полчаса ваш транспорт если не взорвется, то затонет.

Роман устало подумал: «Ну что объяснять этому англичанину. Капитан не имеет права уйти, пока верит, что судно еще можно спасти. «Гурзуф» должен быть спасен. Сейчас каждый грамм взрывчатки дороже золота. Да ведь не поймет он».

– Передайте командиру конвоя, что я не могу выполнить его распоряжения, так как не считаю «Гурзуф» в безнадежном состоянии. Мы постараемся его спасти.

– Передам, но это безумие… Подумайте о ваших людях и их семьях.

– Я уже думал и запрещаю кому бы то ни было покидать судно, – твердо сказал Роман.

Сказал и вдруг со всей неумолимостью почувствовал: если теплоход взорвется – путь к спасению отрезан безвозвратно. Тяжелым бременем легла на его плечи ответственность за принятое решение.

К нему подошел матрос Чуркин. В руках он держал чемодан.

– Роман Николаевич, что, можно садиться на корвет?

– Можно, Чуркин, – насмешливо и зло ответил капитан. – Вы будете единственным из команды «Гурзуфа». Передайте в Мурманске наш привет.

– Как, разве кроме меня никто не идет? – удивился Чуркин, оглядывая корвет. – Тогда я тоже не пойду. А черт с тобой!

Матрос размахнулся, хотел бросить чемодан за борт, но передумал. Он аккуратно поставил его за продуктовый ящик и побежал вниз.

Роман послал третьего помощника к Мельникову узнать, как идет борьба с пламенем.

– Кое-где огонь подавили. Но горит еще здорово, – сообщил третий помощник, тяжело дыша.

– Вижу, что вы упрямы как черт, капитан. Желаю благополучия! – крикнул командир корвета.

Заработали моторы. Корвет, поднимая за кормой высокий бурун, помчался в сторону от «Гурзуфа».

– С флагмана передают: «Полный вперед! Следовать за мной!» – доложил сигнальщик.

– Хорошо, – безучастно отозвался Роман.

– Правильно, Роман Николаевич. Все правильно, – услышал капитан тихий голос Снеткова. – Не могли мы иначе поступить. Что бы ни было.

Роману стало легче. Немного слов сказал Снетков, но это были именно те слова, которые хотел услышать капитан.

На мостик пришел боцман.

– Подвели наконец пластырь, Роман Николаевич. Разрешите позвонить в машину, чтобы усилили откачку воды?

– Звоните, Пархоменко. Видите, конвой уходит, – проговорил капитан, испытующе взглянув на боцмана.

– Уходит?.. В машине! Давайте донку на полную. Все, что можете! – закричал в телефонную трубку боцман. – Да, да. Завели… Уходит? Ну и нехай уходит. Доберемся сами как-нибудь. Ну, я побегу.

Роман против воли улыбнулся. Пархоменко – «хитрый хохол», как его называли на судне, вечный скептик, «пират» и муж «гарной жинки», жившей где-то на юге в маленьком собственном домике, – даже не подумал о том, какой опасности подвергается он с уходом конвоя, не подумал о том, что можно бросить судно. Ему сейчас пробоину заделывать надо! Других мыслей, наверное, и нет. Все они такие – его команда. Вон на передней палубе Чехонин неистово месит цемент и кричит:

– Колька, давай пресной воды. Да поворачивайся, поворачивайся, тюлень!

Этот Колька только что пришел на судно из школы юнг. Пацан. И Чуркин здесь.

Огненные языки, вылетавшие из-под полубака, исчезли. С пожаром справляются. Скверно, что повреждена радиостанция. «Гурзуф» без связи.

Роман выпрямился и поднял голову. На горизонте еще были видны суда конвоя… «Гурзуф» покачивался на внезапно появившейся зыби. Пошел мокрый снег. «К лучшему», – подумал Роман.

6

Командир конвоя контр-адмирал Коллинз поднес к глазам бинокль. Только что его суда отразили девятую атаку вражеских самолетов. Теперь, вероятно, скоро не прилетят. На спокойной, серой поверхности моря плавали мелкие куски льда, оторвавшиеся от близкой кромки.

Катера из английского охранения подбирали попавших в воду людей, снимали их с поврежденных судов и шлюпок. Кое-где виднелись корпуса, объятые пламенем и дымом, некоторые накренились на один борт или, задрав к небу нос, уходили кормой под воду.

Корветы наводили порядок, устанавливали разбежавшиеся во время налета суда согласно походным ордерам следования.

Контр-адмирал нервничал. Он боялся новых налетов. Суда конвоя сильно потрепаны. Нужно как можно скорее уходить дальше, соединяться с русскими военными кораблями. Плохая видимость – снег, туман, пурга – явились бы спасением. Но людей подобрать надо. Поэтому конвой движется средним ходом. Коллинзу казалось, что катера работают очень медленно, а тут еще этот русский теплоход! Пылает как факел, вот-вот должен взорваться, но не высаживает экипаж. Адмирал дал твердое указание покинуть судно, а потом уничтожить его. Эти русские вообще странные люди – все стараются сделать сами, ничего не просят, предпочитают поменьше говорить. Вообще-то они ему нравятся. С ними мало забот. Но, черт возьми, в конце концов, что же медлит капитан «Гурзуфа» Сергеев? Так, кажется, его фамилия. Казался таким прекрасным, дисциплинированным моряком…

– Радио с «Семерки», сэр! – прервал размышления контр-адмирала адъютант, протягивая ему бланк.

Коллинз пробежал глазами текст и чертыхнулся:

– Послушайте, Джефри, что сообщает командир «Семерки».

«По моим наблюдениям, «Гурзуф» серьезно поврежден. Продолжать следование не может. Вероятен взрыв. Капитан категорически отказывается высаживать людей и покидать корабль. На уничтожение поврежденного судна не согласен. Ваше приказание не выполняет». Ну что вы скажете? Как остальные суда?

– Готовы следовать дальше, сэр.

Коллинз взглянул на часы.

– Передайте этому безумцу – мы уходим. Я не могу ждать.

Адъютант вышел, тотчас же вернулся и доложил, что распоряжение командира выполнено.

– Совершенно непонятные действия. Как вы думаете, Джефри, почему русские вопреки здравому смыслу так держатся за свои суда?

– У русских мало судов. Так я полагаю.

– Не знаю. А если у нас было бы мало судов, – кстати, их осталось не так уж много, – что-нибудь изменилось в наших действиях? Дайте бинокль. Так и есть. «Семерка» возвращается. Поднимите сигнал «полный ход». Пусть фанатик пеняет на себя. Жаль людей, но ждать нельзя.

На рее флагманского судна взвился трехфлажный сигнал, крейсер, вздрогнув, прибавил ход. За ним потянулись суда конвоя.

7

«Гурзуф» медленно шел среди плавающих льдин. Теперь вся надежда была на плохую видимость. Если снегопад не прекратится или, что еще лучше, снова накроет туман, противнику трудно обнаружить одиноко идущий пароход.

После непрерывного грохота, рева, воя и свиста тишина казалась неправдоподобной. Заваленную обломками палубу никто не убирал. С мостика был виден черный выгоревший полубак. Искореженные пламенем листы железа завернулись в причудливые трубки.

Невероятная усталость охватила Романа, и он, поколебавшись, сказал третьему помощнику:

– Я лягу на часок в рубке. Если что-нибудь тревожное, будите немедленно.

Третий, сам невыспавшийся и усталый, понимал, что капитану обязательно нужно дать несколько часов отдыха. Вахты сменяли вахты, люди как-то ухитрялись вздремнуть, а капитан двое суток не сходил с мостика. Сколько раз видели его в шубе, в шапке, склонившего голову на штурманский стол у невыпитого, остывшего стакана чая. Он дремал так несколько минут и снова выходил на мостик. Сейчас Роман спал, притулившись на коротком диванчике, но капитанский сон чуток. Он сразу же проснулся от крика сигнальщика: «Силуэт корабля прямо по носу!»

Когда помощник вбежал в рубку, Роман был уже на ногах. Сквозь редкий снег привычными, цепляющимися за все глазами капитан различил темное пятно. Он не мог еще сказать, что оно собою представляет – военный корабль или транспорт, но одно было очевидно – впереди враг. Уже раздались по всему судну звонки громкого боя, люди занимали места по боевому расписанию, как сигнальщик закричал:

– Впереди транспорт. Дает прожектор. Слева, курсовой десять.

Роман повернулся, увидел тусклый, расплывчатый свет прожектора, который, мигая, пробивался через снежные заряды. Не требовалось много времени для того, чтобы разобрать слова: «Я «Оушен Войс», я «Оушен Войс». Как ваше состояние?» Это было так неожиданно, что Роман сначала усомнился, нет ли здесь подвоха, но быстро отбросил подозрения. Подпись «О’Конор» развеяла сомнения. Через несколько минут суда сблизились настолько, что можно было разговаривать. На мостике в зеленой канадке и лихо сдвинутой на затылок фуражке, улыбаясь во весь рот, стоял Патрик О’Конор, а рядом с ним набилась в узкий проход свободная от вахты команда.

– Хелло, Ром! Как ваши дела? – закричал О’Конор. – Можете двигаться самостоятельно или взять на буксир?

Роман, не отвечая на вопрос, крикнул в мегафон:

– Как вы очутились здесь, Патрик? Что-нибудь случилось?

– Все в порядке. Думали, если вам придется плохо, мы заберем вас к себе.

– Спасибо, Патрик. Но ведь «старик» не простит вам такого самовольства.

Американец захохотал.

– Я сообщил, что у меня машина не в порядке и пароход не может выдерживать скорость конвоя. Он выругался и приказал двигаться самостоятельно. А какова моя банда? – О’Конор с гордостью хлопнул по плечу кого-то из своих матросов. – Как один просили подождать «Гурзуф»… Так можете двигаться самостоятельно?

– Да, конечно.

– Тогда вперед. Торчать здесь не следует. Я буду держаться рядом. До встречи в Мурманске. Следуем рекомендованными курсами.

Роман услышал, как на «Оушен Войс» зазвонил телеграф. Американец прибавил ход.

– Неужели нарочно отстали из-за нас? – спросил рулевой, когда капитан вошел в рубку.

– Из-за нас.

– Молодцы! Вот ребята! – восхитился рулевой, поворачивая штурвал.

Люди повеселели. Чувство одиночества исчезло.

Снег пошел гуще. От воды пополз туман. Израненный «Гурзуф» бодро шел, выжимая свои двенадцать миль. Роман постоял несколько минут на мостике. Если продержится тихая погода и стармех не сбавит оборотов, они за сутки пройдут опасный район. Капитан передал командование третьему штурману. Очень хотелось спать. Он снова устроился на коротком диване в рубке. Глаза слипались. Капитан увидел Снеткова, склонившегося над картой, хотел сказать ему, чтобы он постоял на вахте вместе с третьим, но глаза закрылись, и он заснул.

8

Конвой контр-адмирала Коллинза пришел в Мурманск без дальнейших потерь, удачно использовав туманную погоду.

Коллинз побрился, надел парадный мундир и съехал на берег для доклада члену Военного Совета.

– Должен вам сказать, сэр, – говорил контрадмирал, сидя в кресле и выпуская клубы сигарного дыма, – рейс был тяжелым. Наши корабли отразили более двадцати налетов германской авиации. У Медвежьего острова мы потеряли семь единиц, в том числе и советский теплоход «Гурзуф». Команда отказалась сойти с судна. Не пришел пока в порт американский пароход «Оушен Войс», отставший от конвоя из-за неисправности машины. Конечно, могло быть хуже…

– Вам не удалось спасти ни одного человека с «Гурзуфа», адмирал? – прервал англичанина член Военного Совета.

– Мы могли снять всех. Теплоход находился в безнадежном положении. Но капитан «Гурзуфа» запретил команде покидать судно. Ничем не оправданный поступок, хотя и заслуживающий уважения…

– Насколько я понимаю, теплоход был на плаву, когда вы видели его в последний раз?

– Да. «Гурзуф» горел и с минуты на минуту должен был взорваться. Вот текст ответа на мое приказание.

Коллинз положил на стол копию радиограммы.

– Вы уверены, что судно погибло, адмирал?

– Безусловно. Только чудо могло спасти его.

Член Военного Совета задумчиво курил.

– Продолжайте, пожалуйста. Я вас внимательно слушаю, адмирал.

* * *

«Гурзуф» пришел в Мурманск через сутки. У него начисто выгорел полубак. Левый борт закрывал огромный парусиновый пластырь. В некоторых местах бортовое железо вспучилось.

Коллинз сидел у себя в каюте, когда в дверь постучали.

– Войдите, – откликнулся он.

– Прошу извинить меня, сэр. В порт пришли «Оушен Войс» и «Гурзуф»… – проговорил адъютант, появляясь в дверях.

– «Гурзуф»? Вы шутите, Джефри?

– Посмотрите в правый иллюминатор, сэр. Контр-адмирал встал с кресла. Справа от флагманского корабля на якоре стоял «Гурзуф».

– Удивительно! – пробормотал Коллинз. – Как он мог прийти? Но великолепно, черт возьми!

Контр-адмирал подошел к столу и быстро принялся писать на радиотелеграфном бланке.

– Джефри, передайте на «Гурзуф» и все суда конвоя, – сказал адмирал, – «Командиру «Гурзуфа». От имени Военно-Морских Сил Великобритании я рад поздравить вас и вашу команду с отличной дисциплиной, стойкостью, храбростью и решительностью, которые были проявлены в непрерывных боях.

Поведение теплохода «Гурзуф» было великолепным. Мы глубоко сожалеем о тех, кто погиб в этих боях.

Старший командир конвоя контр-адмирал Коллинз».

Адъютант наклонил голову.

– И еще. Запишите на завтра. К двенадцати часам собрать всех свободных офицеров с английских судов и судов конвоя. Сюда на крейсер. Пошлите катер на «Гурзуф» и пригласите капитана Сергеева ко мне к одиннадцати тридцати.

А Роман тем временем докладывал члену Военного Совета о рейсе.

– В общем, пришли. Люди вели себя великолепно, – закончил Роман, вставая. – Разрешите представить особо отличившихся к награде? Они достойны ее.

– Непременно, Роман Николаевич. Я буду первым поддерживать награждение. Экипаж «Гурзуфа» проявил большое мужество и отвагу. Прошу вас как можно быстрее представить списки.

Вернувшись на судно, Роман застал у себя О’Конора. Американец был весел и немного на взводе. Увидя Романа, он бросился обнимать его.

– Читали радио «старика», Ром? Нет? Вот, читайте.

Он вытащил из кармана смятый бланк.

– И нас всех приглашают на «Аванти» завтра к двенадцати. Наверное, он хочет поздравить вас лично, со всей торжественностью. Ну, я очень рад.

Роман находился в приподнятом настроении. Радушный прием, оказанный ему членом Военного Совета, обещание наградить его команду, радио Коллинза – все было приятно. Но главное – «Гурзуф» был спасен. Роман крепко пожал руку О’Конору.

– Вот что, Патрик. Сегодня я подаю своему командованию списки людей, которые особенно отличились при спасении «Гурзуфа». Позвольте мне внести туда и ваше имя? Я уверен, что вы получите высокую награду.

Американец нахмурился.

– Большое спасибо, Ром. Но, пожалуй, не стоит. Знаете почему? «Старик» услышит, что я сознательно отстал, что машина была в полном порядке, ну, тогда держись. Будут большие неприятности. А так отстал и отстал. Благополучно пришел, и все. Так что не надо.

– Наверное, вы правы. Ну тогда мы закатим всей вашей команде обед на «Гурзуфе». Наш повар постарается.

– Ладно, – засмеялся О’Конор. – Это дело другое. Спасибо, пожалуйста, – сказал он по-русски. – Сейчас отправляюсь на берег. Гуд бай!

На следующий день, точно в одиннадцать тридцать, катер командира конвоя привез Романа на флагман. Контр-адмирал встретил его лично. Это была большая честь.

– Очень рад видеть вас живым и невредимым, – говорил Коллинз, пожимая руку капитану, – прошу вас ко мне.

В каюте у контр-адмирала стоял стол, накрытый на две персоны. Отражая электрический свет всеми цветами радуги, сияли и переливались хрустальные рюмки и бокалы.

– Я хочу выпить за ваше здоровье, – проговорил Коллинз, наливая бокал. – За русских моряков.

Они выпили.

– Расскажите, как вам удалось спасти судно, – сказал контр-адмирал.

О том, как пришел «Гурзуф» и как его спасли, капитан мог рассказать много. Рассказать о том, как заделывали пробоину, как шестнадцать часов в ледяной воде работали боцман Пархоменко и пять человек аварийной партии, как носили в кают-компанию обожженных при тушении пожара людей, как погиб Фокин, как он сам почти двое суток не сходил с мостика, пробираясь к родным берегам, как до Мурманска не вылезал из машинного отделения и дежурил у насосов старший механик, как, пренебрегая сном, едой, отдыхом, беззаветно работал экипаж, движимый одной мыслью: привести судно в свой порт…