Текст книги "Тепло Востока на Квинс Бульваре (СИ)"

Автор книги: Юрий Цырин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

...Был поздний вечер, темнота. Я с офицерами зашел в столовую на ужин. Там на нашем пути был люк, который солдаты забыли закрыть. И я попадаю в этот люк левой ногой. Боль, наступать уже не могу. Вызвали врача. Оказалось – перелом большой берцовой кости. В госпитале меня загипсовали и санитарным поездом направили в тыл. Утром слышим, что Белгород был сдан противнику...

А война продолжалась. В результате битвы на Курской дуге Красная Армия овладела стратегической инициативой и двинулась в дальнейшее наступление. Белгород был окончательно освобожден 5 августа 1943 года.

Через шесть месяцев лечения я был направлен в 1-ю гвардейскую армию, в 130-й полк 44-й пехотной дивизии, командиром противотанковой истребительной роты.

– Я понимаю, что теперь Вы поведаете непосредственно о Вашей фронтовой судьбе?

– Да. Началось с того, что я получил в бою ранение в височной области. Осколок повредил ухо. Думал, что задета голова, но, к счастью, ошибся.

Получив ранение, я хотел прежде всего собрать личный состав. Но выходит из блиндажа начальник штаба и говорит: "Товарищ Аронов, немедленно – в санчасть". Отвечаю: "Я должен собрать личный состав, он разбросан – не могу найти".– "Приказываю вам: идите в санчасть – и всё!" Я оставил за себя командира первого взвода и пошел в санчасть. Это около четырех километров от передовой. Там врач говорит: "Сейчас темно, зажигать свет не разрешается. Ложитесь, утром я вас посмотрю". Утром рану обработали, сделали перевязку. Я находился в санчасти неделю. А вернувшись на передовую, узнал, что от моего личного состава никого не осталось: при бомбардировке артналетами все 13 расчетов погибли. В 130-м полку осталось 12 человек.

Нас отвели на пополнение за два километра от переднего края. Дали пополнение, и снова – в наступление. Я воевал командиром стрелковой роты, командиром роты автоматчиков. Наша дивизия с боями неуклонно продвигалась на запад. Несколько раз пополнялся личный состав. Когда дошли до Ростока – города на востоке Германии, война кончилась. Мы пешком возвращались в Польшу, а затем шли до Москвы Пехота есть пехота!

– Каковы были самые памятные для вас события военного времени?

– Мы форсировали Днепр, причем при этой операции не был потерян ни один человек из личного состава моего подразделения – правильно была организована операция! Могу заметить, что за подобное некоторые командиры получили звание Героя Советского Союза, а я не был награжден никак. Да, такая несправедливость бывала на фронте...

Однажды в штыковом бою немец чуть не убил меня ударом приклада. Наш солдат на несколько секунд опередил его – свалил таким же ударом...

В Полесской области Белоруссии была деревня Мормовичи. Она несколько раз переходила из рук в руки, поскольку к нам не поспевало подкрепление. Когда появились наши танки, мы окончательно выгнали немцев из этой деревни. В этих краях – одни болота: наступишь и еле вытянешь ногу. Люди тонули в болотах. В таких условиях приходилось воевать...

Еще один эпизод. Зима, всё в снегу. Мы – в белых маскировочных халатах. Нас семь человек-разведчиков. Надо идти в расположение немцев... Приблизились к ним, уже слышим их разговор. Сделаешь лишнее движение – уничтожат. Видим, что дальше двигаться невозможно. Потихоньку стали возвращаться назад. Нам вслед стреляли трассирующими пулями. Двое из нас были убиты, трое ранены. Только двое вернулись невредимыми, среди этих двоих посчастливилось быть мне. Горячей пищи не было. Сухари и вода... Бывало, что месяцами не имели горячей пищи – возникали острые желудочно-кишечные заболевания...

– Нам, кому не довелось быть фронтовиками (я, например, в 1944 году только пошел в первый класс), интересно знать, каков был, если можно так выразиться, механизм награждения вас основными боевыми наградами – орденами, как это осуществлялось.

– После одного из боев мы отошли от передовой на 5 – 6 км для передышки. К нам пришел командир корпуса и сказал, что меня надо наградить орденом Красной Звезды. У военачальников была возможность наблюдать, как мы воюем (имелись, в частности, мощные бинокли). Орденом Отечественной войны II степени я был награжден тоже по указанию командира корпуса. А орден Отечественной войны I степени получил по указанию командира полка.

– Спасибо! А где вы встретили День Победы в 1945 году?

– Мы наступали на Росток. 8 мая пришли в близкий к нему населенный пункт и остановились для получения нового задания. Было приказано всем построиться для получения этого задания. Нас повели на опушку леса. И приказали: "Ройте себе блиндажи – будем ночевать". А 9 мая утром узнали, что война кончилась. Нам дали три дня, чтобы привели себя в порядок, а затем двинулись пешком в сторону Польши и далее. После каждых 70 км пути отдыхали.

– Юрий Семенович, как складывалась ваша жизнь после войны?

– В конце войны я был в чине капитана. Попросил в отделе кадров демобилизовать меня, поскольку хотел продолжить учёбу, начатую перед войной.

Мне сказали, что не могут этого сделать. Я трижды обращался с той же просьбой, и только на третий раз мне пошли навстречу.

В учебе было пропущено восемь лет. Мои однокашники уже работали на кафедрах. А меня восстановили... на первый курс. Учился пять лет, окончил институт в 1952 году и был направлен в Гармскую область Таджикистана.

Поработал месяца три, и вдруг меня вызвали в военкомат. Начальник военкомата сообщил, что я снова призываюсь в армию, поскольку в воинских частях требуются врачи. Меня направили на Дальний Восток, а затем на Камчатку.

Прослужив на Камчатке месяц, записался на прием к командующему Камчатской флотилией. Говорю ему: "Я воевал, прошел войну командиром роты, лишь в самом конце войны меня назначили командиром батальона, оставив в чине капитана. Одновременно таких же офицеров продвинули значительно выше. Воспринимаю это как несправедливость по отношению ко мне. Неужели и теперь, на флоте, такая несправедливость будет продолжаться? Если я не нужен, демобилизуйте меня – я буду работать гражданским врачом..."

Через несколько дней меня вызывают в штаб нашей медицинской службы. Вижу, что оформляются документы на мое очередное звание. Через два месяца я получил звание майора.

Кстати, на Камчатке я провел медовый месяц с Раисой Николаевной, с которой живу и сегодня. Нам выделили маленькую комнатку, где поместились только кровать и тумбочка. Служил на Камчатке шесть лет.

Оттуда меня перевели в Баку, в Краснознаменную Каспийскую флотилию, врачом гидрографического отряда. Затем служил шесть лет в военном городке на Аральском море врачом торпедных катеров. Там выполнялось специальное правительственное задание. При всём этом оставался майором.

Попросил перевести меня в Туркестанский военный округ, где надеялся получить должность подполковника. Прибыл в Ташкент. Там был направлен на военную кафедру усовершенствования врачей преподавателем токсикологии.

Через год у меня неожиданно возникла сильная аритмия. Лечили в госпитале в течение месяца – результата не было. В санатории тоже мое состояние не улучшилось. В 1969 году демобилизовался по состоянию здоровья и остался в Ташкенте. Постепенно аритмия ослабевала и затем прекратилась...

В 1992 году, по вызову брата моей жены, мы приехали в Америку.

В разговор вступила супруга Юрия Семеновича Раиса Николаевна. Она отметила, что в жизни военного врача случалось немало непредвиденных ситуаций. Например, во время службы на Камчатке Юрий Семенович спас матроса, срочно сделав ему операцию по поводу острого аппендицита прямо на эсминце. А на Аральском море они находились в зоне распространения опасной инфекционной болезни – к счастью, обошлось.

При всей своей неспокойной жизни, перемене многих мест, они решились иметь троих детей. Только в Ташкенте, с 1967 года, жизнь семьи стабилизировалась, хотя бытовые трудности завершились не сразу, лишь после получения квартиры на Чиланзаре. К огромному сожалению, младший ребенок – дочь – пять лет назад скончалась от рака.

Еще Раиса Николаевна вспомнила, что из Казалинска забрали на фронт 35 бухарских евреев, из которых 24 не вернулись, погибли на фронтах.

Затем продолжилась беседа с Юрием Семеновичем.

– Расскажите, пожалуйста, о работе возглавляемого Вами Совета ветеранов войны и трудового фронта – бухарских евреев.

– Нашей первоочередной задачей было взять на учет всех участников войны и всех участников трудового фронта. Когда мы начали свою работу, участников войны было около 150 человек, а участников трудового фронта (которые работали с 13 – 14 лет в госпиталях и на предприятиях, тоже приближая, как могли, День Победы) – 120 человек. Некоторые не стали вставать на учет, поскольку вначале нами было решено собирать членские взносы – 1 доллар в месяц, а это не всех устраивало. Позже мы отменили членские взносы, благодаря финансовой поддержке нашего общинного Конгресса. Сейчас остались в живых 26 участников войны и 19 участников трудового фронта – всего 45 человек. Членами Совета вначале были 5 человек, сегодня – 2 человека, остальных не стало.

Некоторое время нам удавалось ежемесячно отмечать все дни рождения ветеранов. Покупали виновникам торжества небольшие подарки (ценой по 8 – 9 долларов), в ресторане нам накрывали столы, причем за это с нас не требовали какой-то определенной платы – платили, сколько могли.

Мы ежегодно приглашаем наших ветеранов вместе отпраздновать День Победы, праздничный стол организуется за счет общинного Конгресса.

Надо отметить, что мы ходили по домам, навещали тяжелобольных, старались по возможности им помочь (содействовали госпитализации, организовывали подарки).

Ныне среди наших ветеранов есть такие, кто либо перешел рубеж своего столетия, либо приблизился к нему. В частности, есть 2 человека 1917 года рождения, 2 человека 1918 года, 5 человек 1919 года, 2 человека 1920 года...

– И позвольте, Юрий Семенович, задать последний вопрос, который я считаю очень важным. Что бы вы хотели сказать молодежи общины в связи с 70-летем Великой Победы?

– Молодые люди должны представлять, как мы воевали, осознавать, что это была чрезвычайно трудная и жестокая война для их дедов и прадедов. Конечно, надо знать горькую правду о том, что в начальной стадии войны были огромные, чрезмерные человеческие жертвы из-за недостаточной готовности Советского Союза к отпору германской армии, в частности, из-за плохого руководства Красной Армией. С другой стороны, молодежь должна знать, что руководству страны удалось эффективно организовать необходимую для фронта работу в тылу, в частности оборонную промышленность. А в целом советскому народу удалось одержать поистине Великую Победу над германским фашизмом, и этот народный подвиг должен быть предметом искренней гордости наших внуков и правнуков!

– Спасибо, дорогой Юрий Семенович, за нашу интересную беседу. Поздравляю Вас и милую Раису Николаевну с приближающимся 70-летием Победы! Пусть еще долго не изменяет вам здоровье, пусть радуют вас, согревают ваши сердца родные и близкие люди!

8

B приветствии по случаю выхода юбилейного, 800-го номера The Bukharian Times президент Конгресса бухарских евреев США и Канады Борис Эфраимович Кандов отметил: «Газета отражает не только жизнь бухарских евреев...» Да, это именно так. Редакция газеты, как и вся замечательная община, которую это издание представляет, не обособляется от сложной и многообразной жизни которая постоянно кипит за пределами общины, более того, бухарско-еврейская община активно реагирует на эту жизнь и нередко является участницей её политических и культурных событий.

Мне, например, посчастливилось, по заданию редакции, побеседовать с некоторыми интересными деятелями в сферах искусства, науки и образования, ставших друзьями бухарско-еврейской общины. Я с неподдельным интересом и волнением возвращаюсь к этим беседам и уверен, что читатель не пройдет мимо них равнодушно.

ИНТЕРВЬЮ В ЧЕТЫРЕХ МОНОЛОГАХ

Размышления доктора искусствоведения Владимира Зака

Тогда одному из интереснейших людей нашей, русскоязычной, общины Америки, известному ученому-музыковеду, доктору искусствоведения, человеку красивой, наполненной интересными событиями и делами судьбы, жителю Нью-Йорка Владимиру Ильичу Заку исполнилось 75 лет. В преддверии этого юбилея, я, как корреспондент газеты The Bukharian Times, получил любезное согласие Владимира Зака на скромное блиц-интервью и обратился к нему только с четырьмя вопросами.

Но наша беседа неожиданно получилась совсем не той стремительной и скромной, какой она задумывалась мною. В ответ на каждый вопрос я был одарен неторопливыми, мудрыми, волнующими раздумьями замечательного человека с молодой, неугомонной душой. Получилось необычное интервью, состоящее из четырех щедрых монологов в ответ на четыре коротких вопроса.

К огромному сожалению, эта наша беседа оказалась последней. В 2007 году Владимир Ильич Зак ушел из жизни...

– Чем была для Вас Москва и что Вы думаете о ней сегодня?

– Вопрос считаю очень серьезным. Мне кажется, что в каждом отдельном случае человек может отвечать очень по-разному на подобного рода вопрос. Ведь жизнь каждого из нас – это отдельная книга с массой психологических тонких линий, которые переплетаются и создают нечто необычное и необычайное в жизни человека.

Для меня слово Москва означает – вся жизнь. Я прожил в Москве больше 60 лет. Там я родился, получил образование, защитил две диссертации, стал доктором искусствоведения... Считаю, что даже те люди, которые очень неудачно прошли свой путь в московских условиях, – даже они вряд ли смогли бы сказать, что они напрочь перечеркивают свою биографию минувшего. Надо быть объективным к тому, что ты пережил, что "перемолол" за годы. Неужели тебе не сопутствовала никакая линия света? Неужели совсем ничто не поддерживало тебя в том, что ты называешь своей трагедией? Для меня Москва – это прежде всего овладение той профессией, которой я занимался. Для меня Москва – это замечательные друзья, которые стали неотъемлемой частью моей уже, увы, долгой-долгой жизни. Для меня Москва – это город, который ассоциируется с неповторимой прелестью детства, моими родителями. Можно ли это вычеркнуть и нужно ли это вычеркивать? Моя душа восстает против такого.

Понятие города, где ты родился и жил, очень многомерно. Москва – и очень красивый город, и город, который в чем-то внушает страх. Это город, который связан и с весенним солнышком, и, вместе с тем, с пасмурностью каких-то воспоминаний. Мне думается, что нет ничего одномерного на свете. И, говоря о таких явлениях, как наше прошлое, мы должны быть очень осторожны в определениях.

В Москве сейчас живут мои коллеги и друзья, которым я очень многим обязан. Это люди, которые читали мои труды, использовали мою теорию в самом лучшем смысле этого слова. Это люди, которые дали мне заряд для развития моих идей. И поэтому я считаю, что если мы сегодня пожелаем всем этим людям самых больших благ, которые в принципе могут быть адресованы человеческой личности, то мы поступим правильно.

В целом, Москва для меня – это бесконечный ряд ассоциаций, одна важнее другой. Я не буду углубляться в какие-либо дебри социально-политического плана. Хочу подчеркнуть вот что. Следует быть добрыми по отношению к тем, кого мы любили, кто любил нас – я говорю о конкретных людях, которые были связаны с нашей судьбой, а то и определяли нашу судьбу. Мне, как музыковеду, трудившемуся в Союзе композиторов 30 лет, нелегко слышать здесь настоящую ругань в отношении, скажем, такого человека, как Тихон Хренников. Кое-кто позволяет себе называть его одиозной фигурой. Я работал с ним те самые 30 лет и хочу сказать о нем совершенно противоположное. Он возглавлял Союз композиторов в непомерно сложную эпоху. Ему пришлось, подчеркиваю, защищать своих коллег. Да, он всеми силами защищал их – и никогда не нападал на них. Будучи прежде всего талантливым композитором, он сделал чрезвычайно много для конкретных людей, чтобы защитить их от системы, чтобы не позволить системе поглотить их. Достаточно сказать, что не было арестованных членов Союза композиторов, как это было в союзах писателей, художников, архитекторов, журналистов. Подчас он делал, казалось, невозможное, чтобы оградить своих коллег от несчастий. Хренников – это трагическая фигура, которая попала в очень сложный переплет социальной действительности...

Мы должны быть чрезвычайно осторожны в определении тех людей, с которыми работали. Мне кажется, наша задача заключается в том, чтобы по возможности спокойно разобраться в нашем прошлом. В связи с этим хочу заметить, что я с удовольствием читал и даже цитировал книгу нашего с Вами общего друга Рафаэля Некталова, посвященную творчеству Авнера Муллокандова. В ней – много высказываний самого героя книги и очень интересных авторских комментариев. И многие положения этой книги говорят о чрезвычайной сложности социальной обстановки, в которой находились талантливые люди. Было очень много плохого, было и много хорошего тоже. И если бы не было этого хорошего, не состоялся бы как певец Авнер Муллокандов. А он состоялся как певец – и это важно осмыслить! Читая книгу Рафаэля Некталова, мы ощущаем, что она объективно показывает наше прошлое.

Многоплановость Вашего вопроса требует от меня коснуться еще одной проблемы, смежной с тем, что я уже сказал. Мы все вышли из Египта – и должны не оборачиваться на Египет. Мы вышли из Египта, и нам нужно освободиться от рабства. Эта философская, психологическая, нравственная установка глубоко справедлива в том смысле, что нельзя, пагубно уподобляться людям, которые все время вспоминают свою прошлую жизнь в идеализированном свете ("Ах, как хорошо, как прекрасно было там – квартира высотой 3 метра, дача, где я мог поселить целый взвод!..). Когда я говорил о том, что немало было хорошего в нашей жизни, я вовсе не имел в виду культа возвращения к прошлому. Безусловно, психологическое мастерство личности заключается в том, чтобы освободиться от примата прошлого, а значит, и от того наносного, что это прошлое часто определяло. Это необходимо потому, что мы строим свою жизнь (я говорю об этом в свои 75 лет!) в принципиально новых социальных условиях, в условиях истинно высокой цивилизации. И дай Б-г здоровья Америке, которая дала нам эту возможность!

– Каковы вкратце направления Вашей творческой деятельности и что является главной задачей Ваших научных исследований?

– Прежде всего хотелось бы отметить, что по профессии я музыковед. Но при этом никогда не оставлял своего хобби – сочинения музыки. Да, это – хобби. Не применяю к себе слово "композитор", хотя я и поступил в 1947 году на композиторское отделение Московской консерватории с высокой оценкой.

До этого, в 17 лет, я окончил композиторский факультет музыкального училища при консерватории по классу профессора Евгения Осиповича Меснера. Он был исключительно интеллигентным, тонким человеком и замечательным учителем композиторов. Являлся ассистентом Виссариона Яковлевича Шебалина, тогдашнего директора консерватории. Я был удостоен высокой чести: Евгений Осипович показывал меня Шебалину.

А однажды обратился ко мне с такими словами: "Володя, ты говорил мне, что увлечен произведениями Бартока, знаменитого венгерского композитора. Но ведь ты играл его обработки венгерских народных песен. А сам-то ты увлекался каким-нибудь фольклором?" Я ответил, что очень увлекаюсь еврейской песней, что мои мама и папа знают сотни еврейских песен, а сам я помню – со словами – десятки. Он разрешил мне спеть ему что-нибудь. Слушал – слушал и сказал: "Я чувствую, что ты действительно увлекся еврейской песней. Так почему тебе не сделать какие-то обработки по типу того, что делал с венгерскими песнями Барток? Когда ты будешь поступать в консерваторию, мы покажем, что уважительно относимся к фольклору и можем услышать его в современном плане". И, знаете, я написал еврейскую сюиту и с ней успешно поступил в Московскую консерваторию.

Меня направили в класс профессора Евгения Кирилловича Голубева. Он был учителем многих очень ярких композиторов и представителем высокой русской интеллигенции. Я сообщил ему, что мечтаю и впредь заниматься еврейской песней, что прошедшим летом записал более ста песен, исполненных моими родственниками, и хочу предъявить этот сборник в качестве основы своего будущего творчества. Последовала глубокая пауза, и бедный Евгений Кириллович с большим смущением сказал мне: "Владимир, я очень опасаюсь, что нам будет тяжело реализовать этот Ваш план на практике. Мы же должны утверждать его на кафедре и не только там. Я не уверен, что, когда нам придется обнародовать Ваши намерения, нас правильно поймут. Советую Вам, Владимир, как-то изменить поле деятельности – и нам с Вами будет гораздо легче заниматься композицией".

Я до сих пор вспоминаю каждое его слово с очень большим волнением, потому что его соображения изменили мою жизнь. Этот наш разговор состоялся 1 сентября 1947 года, за несколько месяцев до начала генеральной волны антисемитизма в стране. Евгений Кириллович, как истинный русский интеллигент, не имевший никакого отношения к антисемитизму, уже предчувствовал наступающую ситуацию и старался по возможности мягко оградить меня от вероятных неприятностей.

Я рассказал о нашем разговоре отцу, который был из революционеров с твердой жизненной позицией, красных командиров гражданской войны. Он произнес: "Вовочка, я вынужден тебе признаться, что это – бедствие нашей страны... Твой профессор не желал тебе зла, надо действительно уйти в творчестве от намеченной темы. Тебе не дадут ею заниматься открыто. Можешь оставить ее для души".

Вам уже понятно, что мое вхождение в мир музыкознания было непростым. Но, как верно отметил другой мой учитель, профессор Цукерман, музыковедом, по большому счету, может быть тот, кто умеет музыку сочинять, кто знает, что такое творческий процесс. Признаюсь, что на фоне музыковедческой деятельности у меня были и взрывы сочинительских увлечений. Я был автором музыки к спектаклю "Новогодние мечты", поставленному в Московском театре эстрады известным режиссером Наталией Ильиничной Сац, которая исключительно хорошо относилась ко мне. Было еще несколько подобных случаев, в частности, телевизионный спектакль "Робин Гуд" с моей музыкой.

Вот я и подошел к прямому ответу на Ваш вопрос о том, какова же была моя музыковедческая задача. Основная задача труда всей моей жизни – приблизиться к разгадке тайн воздействия музыки на человека. Этими тайнами увлекались еще древние греки и древние евреи. Разгадка этих тайн веками волнует все человечество. Почему одна мелодия оставляет нас равнодушными, а другая, вроде бы, похожая на нее, становится другом на всю жизнь? В чем секрет воздействия магии мелодий на нас? Сегодня на этот вопрос не ответит ни один профессионал. Этого еще никто не знает. Но тут возникает следующий вопрос: возможно ли постижение этой проблемы в принципе и зачем ее постигать? И вот что я вам скажу. Мелодия имеет прямое отношение к духу человеческому. Если мы будем знать тайны воздействия мелодии на человека, воздействия на него музыкальной интонации, мы гораздо лучше узнаем душу человека, мы становимся личностями, которые способны понять сердце другого. Так разве это не глобальная задача человека? Особенно сегодня, когда мир раздираем такими кошмарными противоречиями, такой необоснованной ненавистью.

Я издал несколько книг о секретах мелодии, одна из них была признана моей докторской диссертацией. И я знаю, в частности, из многочисленных писем, что коллеги применяют мою теорию анализа музыки. Вчера я получил письмо из Калифорнии, от одного из крупнейших музыковедов мирового масштаба, своего давнего друга – профессора И. Земцовского, который пишет: "Открытая тобой "линия скрытого лада" лежит в основе души мелодии..." А значит, моя теория жива, она не пылится на библиотечной полке, к которой никто не подходит. Я продолжаю делать все от меня зависящее, все максимально возможное для разгадки тайн воздействия музыки на человека.

– Чем стала для Вас Америка?

– Америка – многоязычная страна и совершенно удивительна в том смысле, что ее многоязычие сводится к единому американскому духу (в самом позитивном смысле), который пронизывает все общество. Это имеет прямое отношение к каждому из нас. Я приехал в США в 1991 году, к сожалению, без английского языка (моим вторым языком был немецкий). Незнание английского стало тормозом для моей лекторской работы в университете. Однако я активно продолжил музыковедческую работу, т.е. свои исследования по проблеме, которую мы уже обсудили. Основой этой работы стали мои научные труды (книги и статьи), опубликованные ранее в разных странах. Я продолжил попытки познания тайны мелодий разных народов. И никогда прежде я не погружался так органично и глубоко в еврейскую мелодию, как здесь, в Америке. Именно здесь я смог свободно, без всякой оглядки, попытаться понять культуру того народа, к которому принадлежу. И, конечно, благодарен Америке за это. Здесь я познакомился с целым рядом раввинов, которым, естественно, задавал волнующие меня вопросы, связанные с музыкой и евреями. Я не стану говорить о них поименно, позволю себе отметить лишь имя раввина Кацина, который отнесся ко мне с очень большим вниманием на начальной стадии моей американской жизни и очень многое мне разъяснил.

Вся моя деятельность здесь состоит из двух основных частей. Одна часть – глубинное вхождение в мир еврейской музыки (что, как я уже говорил, было прервано в России). Вторая – продолжение моей исследовательской работы в области мелодии, имея в виду музыкально-социологический аспект этой проблемы. Университеты, с которыми я связан, поощряют мою работу, в частности, написание новой книги. Мой недавно сделанный научный доклад вызвал интерес и положительную реакцию ученых Нью-Йорка. Я понимаю, что люди ждут мою очередную книгу, и надеюсь, что она поможет студентам, аспирантам и вообще ученым Америки.

Я внимательно слежу за творчеством американских исполнителей в мире музыки. В частности, продолжаю свое многолетнее изучение творческого почерка Вана Клиберна – именно с позиций моей теории. Мог бы назвать и ряд других общеизвестных имен, с которыми связаны мои научные поиски.

Чтобы мой социоэксперимент был наиболее достоверным, я много внимания уделяю и тому, как исполняется музыка самыми простыми людьми, например, уличными музыкантами. С помощью маленького магнитофончика я добываю для исследований живой, звучащий материал. Меня интересуют универсальные законы слышания мелодии. Универсальные!

Позвольте дать несколько пояснений. Композитор точно фиксирует нотный текст. Этот текст – как бы постоянная величина. Многие исполнители чуть-чуть меняют какой-то фрагмент того, стабильного, текста и поют его по-своему. Почему они это делают? Почему они меняют нотный текст именно в данном месте? Такое явление мы называем фольклоризацией. Зачем же к ней прибегают? Это явление, в конечном счете, имеет отношение к человеческой душе (не только к человеческому слуху). Для меня каждый исполнитель – творец, и в этом смысле каждый важен для моего исследования.

Давайте затронем наиболее общие корни данного явления. Мы живем в изменяющемся, необычайно динамичном мире. Вместе с изменением социальных условий жизни общества неизбежно меняется его психология – это в принципе общеизвестно. И значит, вместе с меняющимся миром меняется наше восприятие, чувствование. Можно ли показать это читателю газеты на музыкальных примерах? Думаю, да. Мы, наверное, все любим песню "God Bless America". Каждый из нас слышал ее по радио и телевидению как до, так и после 11 сентября. Я был поражен тем, как на наших глазах изменилось настроение этой светлой, радостной, гордой песни. Ранее мажорная, приближающаяся к маршу, она стала исполняться медленнее и тише. Сколько страдания внесено человеческой душой в интонации этой песни! Сколько переживания человеческого сердца стало вкладываться в мелодию, которая, по мысли автора, вовсе не должна смыкаться с мотивами стона, чувства горечи! Мы оказались свидетелями как бы перерождения песни, которая часто заменяет нам гимн Соединенных Штатов Америки. За этим стоит весьма чуткое отношение людей к тому, что происходит с ними, что происходит вокруг. И пафос моей специальности – в том, что я стараюсь следить за особенностями, за изменениями психологии, которые обязательно отражаются в музыкальной интонации. Мне, например, хочется понять, как отражается в музыке извечная неприкаянность евреев – разве не интересна эта проблема?

Очень хочется, чтобы идеи, которые я ныне особенно старательно вкладываю в свои публикации, стали некой заявкой на то, что будут делать мои молодые друзья и коллеги в дальнейшем. И всей душой желаю им добра и полного процветания.

...Получается, что и свое восприятие Америки я показываю через призму профессиональных забот и надежд. Не могу не добавить немного и самых простых, житейских мотивов, хотя никаких открытий они читателю не принесут, только подтвердят их собственные ощущения. Эти ощущения вызывают нашу общую признательность великой стране, где мы сегодня живем.

Здесь, в Америке, я вижу много хороших людей, вижу вещи, которые покоряют своей человечностью. Здесь человек в инвалидной коляске может без затруднений перемещаться по тротуарам, пересекая перекрестки, благодаря специальной, продуманной и любовно осуществленной "архитектуре" улицы. Этот же человек, благодаря техническому оснащению автобуса, без всяких проблем оказывается в его салоне и там не чувствует себя лишним – его окружает климат доброжелательности. Это и многое другое – культура отношения к человеку; она вместе с миром искусства помогает правильно формироваться человеческой душе.

– И, наконец, пожалуйста, чуть подробнее о Ваших контактах с выдающимися деятелями искусства. Это так интересно!

– Мне очень повезло в жизни: я встречался и сотрудничал со многими замечательными людьми. Осмысливая пройденный путь, все глубже понимаю, что нужно меньше противопоставлять людей, сталкивать их лбами (а такое нередко происходит, причем кто-то подчас уничтожается в угоду возвышению другого). Часто это глубоко неверно, несправедливо, а то даже и курьезно. Думаю, что сегодня поистине важно постараться видеть то хорошее, что действительно было в нашей жизни. Для меня хорошее – это, прежде всего, соприкосновение с большим искусством. Жизнь моя сложилась так, что я слышал живого Прокофьева, видел и слышал Шостаковича, общался с ним. Общался с другими композиторами, составившими славу российского искусства 20-го века. Среди них Т.Н. Хренников, А.И. Хачатурян и другие. Передо мной прошла такая галерея образов, характеров, неповторимых индивидуальностей, что об этом надо написать несколько книг. Это целая эпоха, в которой были и печали, и, конечно же, радости. Сейчас вспоминаю только хорошее, и мне кажется, что это помогает мне видеть хорошее в моей новой жизни на американской земле...