Текст книги "Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)"

Автор книги: Юрий Белов

Соавторы: Валентин Рыбин,Ата Каушутов,Вячеслав Курдицкий,Сейитнияз Атаев,Огультач Оразбердыева,Ашир Назаров,Ходжанепес Меляев,Бекге Пурлиев,Агагельды Алланазаров,Байрам Курбанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Бакыев сидел красный и, как пришибленный, бессмысленно моргал глазами.

Курбангозель спокойно выслушала горячую речь Ораза и встала. Она сказала Оразу, что партсобрание только что постановило немедленно перебросить оставшийся корм в степь к отарам и мобилизовать всех, кто нужен для этого дела.

– Пораньше бы это постановили! – проворчал Ораз и первый стал одеваться.

– Ораз-ага, а ты был дома? Обедал? – заботливо спросила Курбангозель, тоже торопливо одеваясь.

– Нет ещё! – хмуро ответил Ораз. – Из степи прямо к вам.

– Так иди домой, отдыхай! И не беспокойтесь. Я сама посмотрю за всем.

– Тебе-то я верю, – сказал Ораз.

Он сел в свой «газик» и поехал домой.

К двум часам ночи всё было готово. Как раз к этому времени ветер немного утих, и в разорванных тучах показалась луна.

Длинный караван гружёных машин и верблюдов, напутствуемый добрыми пожеланиями колхозников, выехал из села в степь.

Курбангозель, проводив караван, пошла домой вместе с Бакыевым. Оба они устали и шли молча. Только снег под ногами звонко поскрипывал в ночной тишине и ветер шумел в голых чёрных садах.

– Оразу бы заведовать фермой… Он ведь член партии… – вдруг, как бы размышляя вслух, проговорил Бакыев.

– Да, Бакы-ага, – сказала Курбангозель, – Ораз – добросовестный коммунист и отличный работник. Он мог бы заведовать фермой, мы думали об этом. Но решили, что в степи он нужнее: ведь главная и самая трудная работа с овцами у нас там. А ты не обижайся на то, что говорили на собрании коммунисты. Они ругали тебя за дело и говорили правду. Ты хоть и беспартийный, Бакы-ага, но колхозники доверили тебе ферму, и ты должен брать с передовиков пример. Мы тебе поможем, если ты теперь понял, что нельзя работать по старинке. Ну, а если не хочешь понять, тогда не обессудь… поищем другого. Вот бери пример с твоего пастуха Ораза, учись у него, как надо работать. Видишь, я думала, что он ещё спит и хотела разбудить его, а он уже заводит свой «газик».

И в самом деле, Ораз уже не спал. Как только он услышал рокот моторов отъезжающих машин, так сразу вскочил с постели, надел шубу и шапку и сел за руль своего «газика».

– Едешь? – ласково спросила Курбангозель, подходя к нему.

– Да, надо, – заспанным голосом сказал Ораз. – Я-то дорогу лучше их знаю. А то заедут, засадят машины…

– Ну, счастливого пути! И ты уж не сердись на нас…

«Газик» затарахтел и двинулся в путь.

Ораз догнал караван и поехал впереди. До песков дорога была ровная и плотная. Машины шли гладко.

Но вот въехали в пески, и дорога стала значительно труднее. Моторы то и дело завывали на подъёмах.

Ораз с тревогой оглядывался назад.

Когда рассвело и из-за горизонта показалось багровое солнце, он начал тревожиться: а ну, как снег размякнет? Тогда уж совсем не доедешь!

Ветер усилился и обжигал лицо. Он дул о северо-востока, с холодной стороны, сильно продувал открытый «газик», но Ораз не чувствовал холода. Его то и дело бросало в жар, когда за спиной у него вдруг усиленно начинали завывать моторы, преодолевая препятствия.

Обычно Ораз, когда ездил по степи, зорко высматривал по сторонам, не бежит ли лиса или заяц, редко возвращался домой без добычи. А тут он только оглядывался на машины, и охотничья страсть даже не шелохнулась в нём, когда он увидел перед собой двух зайцев. Они подпустили его к себе так близко, что можно было палку добросить, прижали уши и, подпрыгивая на пружинистых ножках, скрылись за холмом.

Когда доехали до Маябатан, до самого тяжёлого места, машина, ехавшая последней, вдруг крепко завязла в снегу. Шофёр Сары, молодой парень, пытался вывести её то вперёд, то назад и не мог. Другой шофёр хотел взять на буксир, подъехал и сам завяз в снегу.

Ораз и все шофёры бросились им на помощь, дружно толкали машины, подбрасывали под колёса ветки саксаула.

– Надо разгружать, – сказал Ораз, – так мы не вытащим.

Шофёрам не хотелось сбрасывать, а потом опять накладывать по три тонны груза на каждую машину, но другого выхода не было.

Ораз усердно работал сам и подбадривал шофёров:

– Ничего! Это такое уж место… А выедем, всё будет хорошо. Солнце пойдёт на закат, снег подмёрзнет, доберёмся до Оджарли-ой, там уж пойдут кустарники – черкез, кандым, там не страшно. Считай, что дома!..

Машины вытащили, нагрузили и снова двинулись в путь. И тут опять солнце задёрнулось тучами и пошёл сухой снег. Когда доехали до Оджарли-ой, густо покрытого кустами саксаула, Ораз остановил машину и предложил шофёрам отдохнуть и пообедать.

Быстро свалили несколько сухих стволов саксаула, развели большой костёр, вскипятили чай, закусили, погрелись.

Ораз всё время посматривал вдаль, где нетерпеливо поджидали его пастухи и подпаски, а главное, овцы. Корм у них, должно быть, уже кончился. Они стоят на ледяном ветру и уже не в силах блеять, а только молча кроткими глазами смотрят, не несут ли им корм.

Он видел, что шофёрам не хочется вставать и уходить от костра, особенно худенькому пареньку Сары.

«Но надо же ехать! Время не терпит», – подумал он и хотел сначала строго сказать: «Ну, попили чайку, погрелись, и довольно! Овцы тоже есть хотят», но сердце ему подсказало другое. Ораз ласково хлопнул Сары по плечу и сказал:

– Устал, бедняга!.. Ну, ничего, доедем до стана, там отдохнём, мой ини.

Опять двинулись в путь. К ночи мороз крепче сковал старый заледеневший снег. Ехать стало легче, и только во впадинах, занесённых рыхлым снегом, машины пробивались с большим трудом. Две уже старые, потрёпанные машины Сары и Мергена дважды увязали в снегу, и дважды пришлось их разгружать и нагружать.

Бедняга Сары так измучился, что, когда последний раз перегружали его машину, он в изнеможении упал на снег и закрыл глаза.

Ораз бросил сено, подбежал к Сары, посадил его и сказал:

– А ты лучше в кабину… Полежи, отдохни. Мы и без тебя управимся. Теперь уж недалеко до стана… Нам тяжело, а овцам-то, мой ини [12]12
  Ини – младший брат.


[Закрыть], ещё тяжелее. Они уж на ногах еле держатся и ждут нас, как голодные дети свою мать. Ведь скот-то наш, колхозный. Четырнадцать отар, и в каждой по тысяче голов, Скоро весна придёт, и они принесут нам много хороших ягнят. Спасти их надо. Ведь это большое богатство всего нашего народа. Да, мой ини, сядь в кабину, отдохни, на снегу-то простудишься. А мы мигом, сейчас!..

Ораз метнулся к машине Сары. Сары встал, вытер рукавом пот со лба, посмотрел на Ораза и тоже стал грузить машину.

На рассвете, когда солнце мутно забагровело в снежной дымке, все семь машин подъезжали к главному стану. Навстречу им с радостным криком бежали подпаски. Огромные овчарки с лаем заметались вокруг машин. Запорошенные снегом овцы в загоне, почуяв корм, нетерпеливо заблеяли.

– Ну как, все овцы целы? – высунувшись из кабины, ещё издали крикнул Ораз.

– Все целы! – закричали подпаски. – Вчера вечером последний корм раздали! Как раз вовремя подоспели!

– Ну и хорошо! – повеселевшим голосом сказал Ораз, подъезжая к подпаскам. – Меред, готовь скорей обед! Видишь, гости приехали!..

* * *

Бакыев, пока нагружал машины, так устал, что едва добрёл до кровати, лёг, накрылся халатом и сразу же крепко заснул. Проснулся он, когда уже рассвело, сразу посмотрел в окно и покачал головой. Хоть и чесалась у него вчера поясница, а всё-таки снег шёл, и дул резкий ветер.

«А ну как они не доедут, вастрянут в степи? – подумал он и живо представил себе, как бранят его уже не на партийном собрании, а на общем собрании колхозников. – Вот дело-то будет! Хоть из аула беги!»

Он наскоро позавтракал и ушёл на ферму. Весь день он ходил понурый, озабоченный.

Среди дня он зашёл в правление колхоза, хотел сказать счетоводу: «Ну и удружил ты мне! Так настрочил!» Но счетовод, поддерживая ладонью распухшую щеку, так мрачно буркнул ему: «Овец, что ли, списывать пришёл?», что он только махнул рукой и вышел.

Бакыев вернулся с фермы поздним вечером, когда Сонагюль-эдже уже переделала все свои дела и собиралась спать. Она молча поставила перед мужем обед, чай и, пока он ел, что-то шила и протяжно зевала. Потом убрала посуду и легла спать.

Лёг и Бакыев, но ему не спалось в эту ночь. Он прислушивался к свисту ветра в саду, и его всё больше одолевала тоска и тревога. Он привставал, спускал ноги с кровати, нащупывал в темноте папиросы, чиркал спичкой и закуривал. Опять ложился и опять вставал и закуривал.

– И чего тебе не спится! – ворчала Сонагюль-эдже, переворачиваясь с боку на бок. – Раньше надо было беспокоиться, а теперь чего уж…

– Э, много ты понимаешь! – с раздражением ворчал Бакыев. – Не суйся не в свои дела! Без тебя тошно.

Так они проворчали всю ночь, и оба встали сердитые, хмурые.

А после завтрака, как только Бакыев вышел на улицу, ему встретилась старая бабка, мать бригадира-хлопковода, и спросила:

– Что слышно, Бакы? Как в степи? Доехали наши?

– Не знаю. Должно быть, доехали, – задумчиво ответил Бакыев и пошёл на ферму.

И весь этот день, с кем бы он ни встречался, все его только и спрашивали: «Что слышно? Доехали наши?» У всех одна печаль, одна забота.

Сначала он отвечал спокойно, так же как и старой бабке, а потом уж так его доняли, что он только отмахивался и с раздражением говорил:

– Да я-то откуда знаю? Вот приедут, тогда и узнаете.

Перед заходом солнца он обошёл хлев, конюшни, осмотрел всё, разругал конюхов за то, что они плохо убирают навоз в стойлах, и направился домой.

Снег крутился в полосах света, отбрасываемых окнами домов.

Бакыев еле брёл. Он устал за день, и ему мучительно хотелось спать.

Возле правления он встретил агронома.

– Ну как, Бакы-ага, спина всё чешется? – насмешливо спросил агроном.

– Тебе-то что? Если и чешется, так не твоя, а моя, – с раздражением ответил Бакыев и прошёл мимо.

– Да ты не сердись, чудак! – крикнул ему вслед агроном. – Уж и пошутить нельзя… Не знаешь, доехали наши?

Бакыев не оглянулся и ничего не ответил, только ускорил шаги.

Домой он пришёл злой, снял шапку, халат, бросил на диван и сел на пол, на кошму, ужинать.

Сонагюль-эдже поставила перед ним пиалу, чайник и заботливо спросила:

– Что слышно? Доехали наши?

– Фу ты! – уже в ярости закричал Бакыев, стукнув чайником по кошме. – Тебе мало того, что другие весь день меня донимают? Кого не встретишь – все! «Доехали? Доехали?» И ты тоже. Сговорились, что ли? Дурацкий вопрос! Всё с меня спрашивают! Я-то откуда знаю? Хоть из дому не выходи!..

– Ну, пусть будет так, как будто я и не спрашивала, – успокаивала его добрая Сонагюль-эдже, вполне понимавшая положение мужа. – Не сердись, сиди себе и пей чай, а я сейчас обед принесу.

И ушла подогревать обед.

Вернувшись, она покачала головой, увидев, что муж уже спит.

В это время пришёл с работы сын-тракторист и, стряхнув с себя снег, сказала:

– Мама, есть хочу!

– Тише, тише! – замахала руками Сонагюль-эдже. – Видишь, заснул, и пусть спит! Две ночи не спал.

И на цыпочках пошла за одеялом, чтобы накрыть мужа. Предосторожность была напрасной. Бакыев так спал, что у него под самым ухом можно было палить из пушки, и это его не потревожило бы.

Сонагюль-эдже накормила сына, постелила ему постель, убрала посуду, потушила огонь и легла спать.

Когда в полночь запели петухи, она проснулась и увидела в окне свет фар. Тут же подбежала к мужу ж стала трясти за плечо:

– Вставай, вставай! Едут!..

Бакыев открыл глаза, сел и, ничего не понимая, спросил:

– Что такое? Что случилось?

– Да из степи машины едут!

– Да что ты говоришь!.. Машины?.. Ах, ты!

Бакыев вскочил, надел халат, папаху и выбежал на улицу. Как раз мимо его дома проезжала последняя машина. Он кинулся к ней с криком:

– Стой!

Машина остановилась. Шофёр приоткрыл кабину.

– Сары, это ты? Ну как, отвезли?

– Да, хорошо, вовремя доставили, И верблюды ночью пришли. Ещё день-другой, пропали бы наши овцы.

Бакыев вздохнул с облегчением.

Подросток-шофёр хмуро смотрел из своей кабины на стоявшего в снегу заведующего фермой.

– Молодцы! А я-то за вас беспокоился! Ночь не спал, честное слово! Все меня спрашивают: доехали или нет? А я знаю?..

Бакыев с виноватым видом разводил руками, И этот безусый парнишка Сары наставительно сказал ему с высоты своего сидения:

– Ну ещё бы! Только знаешь, Бакы-ага, раньше надо было беспокоиться. Ты слыхал пословицу: «У того зимой котёл не закипит, у кого летом котелок не сварит»? – И Сары выразительно похлопал себя по макушке.

Бакыев хотел рассердиться, – мол, яйца курицу не учат, – но передумал. Он только усмехнулся и сказал этому юнцу:

– Ну вот, и ты уже меня учишь! Ладно, езжай отдыхай!

Перевод Б.Шатилова

Сейитнияз Атаев
Рыжий из Ашхабада

Игра складывалась на редкость упорная. Мы болели, конечно, за свой ашхабадский «Копет-Даг». По стадиону то и дело прокатывался мощный гул, приправленный пронзительным свистом. Вдруг ка трибунах всё замерло. Один из игроков, подхватив мяч, ринулся вперёд, он оставил далеко позади замешкавшуюся защиту противника и оказался лицом к лицу с вратарём. Вратарь, не овладев собою, ласточкой кинулся ему в ноги. А тот хладнокровно остановил мяч передними шипами бутсы, будто шутя, качнул плечами и сильно послал мяч под штангу.

Что тут было! Каждый как мог выражал свой восторг. Кидали вверх шапки, стучали ногами, хлопали в ладоши. И в этой суматохе сквозь шум и крик до моего слуха донеслось что-то давно знакомое, но полузабытое. Я невольно оглянулся.

Невдалеке, чуть позади меня, сидел крупный мужчина средних лет. По-видимому, сельчанин. Он особенно откровенно выражал свои чувства. Махал над головой косматой папахой-тельпеком и с каждым взмахом рьян о, с поразительной настойчивостью кричал:

– Рыжий… Рыжий из Ашхабада! Рыжий… Рыжий из Ашхабада!..

Игра снова началась с центра поля. Наши футболисты выступали тогда не то против финского спортивного клуба, не то против афганцев. Словом, защищали честь Туркменистана в международной встрече.

Дальше я уже не видел, как развёртывалась на зелёном поле эта мирная баталия, мысли унесли меня к событиям далёкого прошлого.

Ранняя весна сорок четвёртого года. 76-я Туркменская стрелковая дивизия преследовала поспешно отступающие немецкие части.

В начале марта дивизия замкнула с запада кольцо советских войск вокруг сильной группировки врага возле украинского города Ковель, и наш взвод занял оборону сразу же за рекой Тура, у местечка Турийск.

Помнится, несколько дней тогда не прекращался надоедливый мелкий дождик. Кругом болота, перелески.

Мы с Реджепом, густобровым парнем из Иолотани обороняли безымянную высоту под цифровым обозначением не то двадцать и ноль десятых, не то тридцать и ноль десятых. Время от времени мы по очереди постреливали в густую мглу из пулемётов. Реджеп из «максимки», я – из трофейного «эмга – тридцать четыре». Хотя командир взвода определил наши позиции в разных местах по склонам высоты, в вечерние часы мы сходились на вершине. Вдвоём легче было коротать ночь, да и безопаснее. Мы боялись попасть в лапы немецкой разведки. Притом на вершине меньше донимала слякоть: вода отсюда стекала в наши дневные позиции, превращая их в арыки, полные воды. Из-за этой проклятой воды то один, то другой пулемёт не работал.

Сидим однажды так, и вдруг Реджеп, увлечённо рассказывавший, как он тайно увёл от родителей полюбившую его белуджанку, на каком-то слове открыл рот и замолк, неестественно вытянув шею. Я тоже напряг слух, ко ничего не услышал. Два дня назад меня оглушило почти прямым попаданием снаряда.

Я заметил, как Реджеп повернулся направо и поднял автомат. Я, на всякий случай, сжал в кулаке холодную «лимонку».

– Стой, кто идёт? – негромко окликнул Реджеп.

– Земляк, братишка, спокойно – это я, – донёсся из темноты простуженный хриплый голос.

– А, это ты Рыжий… – опустив автомат, заворчал Реджеп и пошёл к нему навстречу.

Хотя в темноте, кроме неясного чёрного силуэта, ничего нельзя было разглядеть, я сразу представил себе лукавые, чуть прищуренные глаза, смеющиеся губы и веснушчатый нос парня, которого у нас называли просто «Рыжим». Я вспомнил, как в сарае-клубе под Ельней в антракте скучного шефского концерта он так лихо отплясывал, как он сам это называл, «драп-вальс-чечётку», что сарай ходил ходуном. Потом он шаржировал командира, чья рота отступила, оголив фланг полка. Аплодировали тогда ему больше, чем столичным артистам. Весь батальон кричал: «Рыжий, молодец! Рыжий… Рыжий из Ашхабада!» Опять и опять его звали на помост, но он как появился, так и исчез.

И вот теперь я встретил парня второй раз.

– У меня идея, братцы, – сказал он, шурша затвердевшим от дождя трофейным плащом. – Подойти вот к той подбитой машине на нейтральной, – он указал в темноту. – Я вчера подполз к ней, видел, немцы оттуда тащат боеприпасы. Я их здорово пугнул…

– Разве это ты был? Откуда ты там взялся? – удивился Реджеп. – Сумасшедший!.. Мы ж могли тебя в два счёта отправить в распоряжение Наркомзема! Чудак, лезешь без предупреждения!..

– Всё равно уж, дело такое, в Наркомзем или в Наркомздрав, – буркнул Рыжий. – Там боеприпасы, понимаешь: гранаты – ящиками, патроны к этому вашему саксофону. Понимаешь, трассирующие! Всё-таки с ними веселей ночью. Лапу наложим, потом фейерверки будем устраивать. Я с того фланга, вы – отсюда. Солидно будет, честное слово, братцы!

– Д-да, у нас тоже маловато… И когда ещё подвезут в такую погоду?! Одному аллаху известно. Тылы, наверное, завязли. А к этому, – Реджеп погладил по прикладу трофейный «эмга», – к нему, так или иначе, надо заготавливать самим, – заключил он рассудительно.

Вскоре, надавав мне всяких советов, Рыжий и Реджеп взобрались на бруствер и бесшумно растворились в темноте. А самый главный совет был такой: если они попадут в засаду, то будут палить из ракетницы. В этом случае я должен длинными очередями бить по тому месту, откуда взлетят ракеты, то есть по ним, то из одного, то из другого пулемёта.

Время идёт, а я сижу и до боли в глазах смотрю в темноту. Где-то далеко на правом фланге белёсо засветились облака, и спустя полминуты послышался тяжёлый удар фугаски.

Опять тишина.

Потом слева кто-то разрядил целый диск «дегтярки». По меняющимся звукам выстрелов можно было предполагать, что там такой же, как я, озябший пулемётчик простреливал таинственную темноту по сектору, чтоб хоть немного «художественно оформить» своё одиночество.

Присев на корточки, я укрылся с головой плащ-палаткой, чиркнул зажигалкой: четыре часа сорок минут. Прошло всего десять минут, как ребята ушли, а мне эти минуты показались вечностью.

Раз пять я садился и вставал. Устал до чёртиков. Наконец появились они. Добычи приволокли – целое состояние: ящик трассирующих к моему «эмга» и два ящика фаустпатронов.

– Поделим честно, пополам, без обмана будет, – сказал Рыжий, пыхтя около моих ног своей самокруткой.

– Зачем они мне? Я ж стрелять ими не умею, – возразил Реджеп. – Возьми себе, а то ещё взорвутся…

– Хочешь, научу? О, это такие штучки! Ба-ба-бах – и танка нет! Любую броню берёт. Детонирующие!

Но как ни расхваливал он трофейные, Реджеп отрицательно цокал языком. Рыжий, наконец, перестал торговаться, оставил нам весь ящик патронов, а фаусты утащил к себе.

Остаток ночи пролетел незаметно. Ощупью мы вдевали патроны в металлическую ленту «эмга» и по временам отвечали на салюты Рыжего пунктиром красных огоньков из только что приобретённых боеприпасов. Пунктиры пересекались где-то на переднем крае врага. Потом включился в «игру» какой-то бодрствующий миномётчик. Он ухал одиночным по тому месту, где пересекались гирлянды пуль.

Фронт постепенно «просыпался».

Прибыло пополнение. Возвратились в строи выздоровевшие бойцы из госпиталей. Свежая маршевая рота заполнила брешь, оставшуюся ещё с первых дней обороны между нашей ротой и частью, в которой служил Рыжий.

По ночам мы по-прежнему устраивали заочные встречи с Рыжим: наши и его трассирующие пули всё так же пересекались над позициями противника, а наш заочный друг-миномётчик дополнял нас одиночными минами, которые то и дело рвались на пересечении наших трасс.

Когда же около нас появились артиллеристы, замаскировав свою сорокапятку под кучей ивовых веток на голом холме, стало совсем весело.

Участились и визиты. Почти каждый день наведывался командир роты, бывший кавалерист, любитель потолковать про ахалтекинских коней. Иногда появлялись начальники повыше: замкомполка, артиллерийские офицеры. Но высокие чины поблестят, поблестят стёклами биноклей и уйдут.

Другое дело – замполит нашего батальона. Его мы всегда ждали. Он приносил письма, а если их не было, рассказывал о том, кто, откуда получил письмо и что слышно из Туркмении. Его широкое, монгольского склада лицо, с резко выступающими скулами, сплющенная пилотка никак не гармонировали. Было в нём что-то смешное, диковатое. Но когда он заводил разговор о будущем, когда кончится война, то угловатость исчезала. Весь он загорался каким-то внутренним огнём. И становился на редкость симпатичным.

– Счастливцы! Вы вернётесь домой, пройдя полный курс жизненного университета, – философствовал он. – Вы видели много городов, встречались со многими людьми. Посмотрели, кто как живёт.

Замполит мог долго распространяться о чести. Я не слишком вникал в смысл его рассуждений, но было трогательно наблюдать, как он старался внушить эти, в сущности, несложные и давно понятые нами истины.

– Честь – понятие особое!.. – начал было и в тот раз замполит, но тут как ухнет снаряд. Мы ничком упали на мокрое дно окопа. Ещё один взрыв. Совсем рядом. Земля задрожала, едкий запах взрывчатки ударил в нос. Фыркая, падали вокруг осколки.

Мы поняли: началась артподготовка. Немцы должны вот-вот пойти в атаку. Голову поднять нельзя. Но надо было смотреть вперёд, оценивать обстановку. Увидев рядом с собой замполита, он лежал, уткнувшись носом в землю, я усмехнулся и подумал о чести. Реджеп встал первым. Поднялся и я, по привычке прильнув к прицелу. За торчащей в прорези мушкой видно было, как от подбитой машины бежали к нам немцы. Заработал пулемёт Реджепа, и они залегли. Я ждал, когда Реджеп остановится, чтобы сменить его, так мы условились, но его пулемёт, на удивление, работал без перебоя. Короткие очереди получались что надо. Я глянул в его сторону и увидел рядом с ним замполита. Он занял место второго номера и с мастерством направлял ленту. «Трат-та-та-та… Трат-та-та-та-та! Форменная «чечётка»!

С правого фланга среди беспорядочной трескотни тоже послышался отчётливый пулемётный мотив.

– Рыжий!.. Наш – тот, из Ашхабада! – крикнул Реджеп радостно. – Слышишь, как даёт?..

Заработала и наша артиллерия.

Немцы продолжали яростно бить по правому флангу, как раз туда, где находился Рыжий.

Опять взрыв под самым нашим бруствером. Хрустящий грохот в ушах. Звон в мозгу. Шлепки грязи на лице. Разъедает глаза. Ноздри полны едкой пыли.

Лежим, прижавшись к мокрой, кажется, уже горячей земле, единственной нашей защитнице от кромешного ада.

Земля дрожит. Её дрожь передаётся телу и расслабляет волю. Если воля недостаточно крепка, то жутко становится.

Огонь нарастает. Пытаемся оторвать голову от земли и взглянуть на всё, что делается там, впереди.

Танки, идут танки!

Невольно оглядываюсь по сторонам. Никто не бежит?

– Теперь нечего лежать… Встать! – командует сам себе замполит. – «Забраться на верблюда и прятаться за седло – позор», так ведь мы, туркмены, говорим! – добавляет он, выпрямившись.

Пять, семь тяжёлых машин движутся клипом на противотанковую батарею, а она молчит. Наверное её уже подавили. Наша соседка, сорокапятка, подпрыгивая при каждом выстреле, пыхтит белёсым дымком, но результата не видно.

– Честь дивизии, наша честь под угрозой! – с горечью вполголоса, скорее для себя, чем для нас, говорит замполит. – Если не удержим позиции, позор. Они рвутся на мост. Хотят захватить его. Эх, потомки Кероглы, соратники Курбан Дурды, Айдогды Тахирова!..

Одной рукой замполит ловко направлял лепту Реджепа, другой помогал мне, а сам глядел в сторону танков и продолжал перечислять имена известных и неизвестных героев. Вдруг он дёрнул меня за плечо и крикнул:

– Смотри!

Справа в лощине, уткнувшись носом в наши окопы, задымился один «тигр».

Замполит, не отрываясь от бинокля, теперь уже кричал:

– А, сволочи, так вас! Ваша броня или наша воля? Смотрите, смотрите, ползёт, ух, чёрт!.. Смотрите, наш грозный солдат! Аха!.. Даёт им угощение. Он!.. Он подбил… Бац! Охо, ещё один… Горит, оба горят… Бей их… Аха, остановились! Вот нам и натуральная завеса. Как дымовые шашки. Нате, бинокль! нате!

Реджеп взял протянутый ему бинокль. Два танка пылали вовсю, а остальные сгрудились, не доходя до них, и поворачивали налево, огибая горящие машины и приноравливаясь давить гусеницами залёгшую в окопах пехоту.

– Это же Рыжий, наш Рыжий из Ашхабада! – перебивая его, крикнул Реджеп. – Ну, конечно, он со своими фаустпатронами. Вон он там ползёт.

Реджеп передал бинокль мне, и оптика мигом приблизила ползшего солдата и танки прямо к подножию нашего холма.

Солдат в своей меланжевой ушанке вылез из одной воронки и исчез в другой. На него двигался рывками третий «тигр». От дрожи земли и лязга гусениц даже здесь, у нас, страшно было сидеть. Дым от первых танков, стелившийся по земле, то открывал, то закрывал спину и ушанку солдата. Когда я оторвал глаза от окуляра, чтоб отдать бинокль замполиту, раздался страшный взрыв. Взлетело облако дыма, потом показались языки пламени.

– Жив, жив! – закричал во всю силу замполит.

– Кто жив?

– Ваш друг, как его?.. «Рыжий, тот, кто взорвал такую махину. Он уже перебежал к следующему! – словно ведя репортаж со стадиона, комментировал замполит. – Да, да, пополз к другому танку. Вот чёрт!.. Вот герой! А как фамилия, как имя, отчество? – вдруг обратился он к нам. – На Героя мы обязаны представить его, значит, точно надо знать его данные, – ворчливо повторял он, хватаясь за свой планшет.

Мы пожали плечами.

– Рыжий… Просто Рыжий из Ашхабада. Больше ничего, – неуверенно, точно виноватый, сказал Реджеп.

– Должна же быть фамилия? – резко бросил замполит.

– Мы не знаем… Как-то не думали о фамилии. Все так зовут его. Рыжий – и всё!

Теперь мы уже беспокоились не за честь дивизии и Туркмении, а за жизнь парня. Он то почти из-под гусеницы «тигра» выскочит, то кувырком катится в воронку или из автомата бьёт по выползающему из подбитой машины танкисту.

Ещё взрыв.

Через четверть часа ещё.

Сплошной дым застлал всё поле боя, и мы уже ничего не видим.

На нашу сопку больше никто не лезет. Оставшиеся два танка, забыв о «престиже» грозных «тигров», дали задний ход, второпях давя гусеницами своих.

Наступила тишина. Облака синеватого дыма вздымались выше, обнажая то место, откуда утром противник намеревался прорвать нашу оборону и выйти к мосту через Туру.

– Честь дивизии спасена, – без всякого пафоса сказал замполит после долгого молчания и тотчас снова задал себе вопрос: – Кем? Кем же спасена? Я обязан выяснить, кто он?.. – И, не получив ответа, он пошёл, сгибаясь, по скользкой траншее вниз направо, туда, где, уткнувшись в наши окопы, застыли чёрные тела недавно ещё страшных «тигров».

К вечеру опять полил дождь. Моей плащ-палаткой пришлось укрыть пулемёты, а Реджеп край своей накинул на мою голову. Мы молча курили. Наступила темнота. Реджеп вытащил из своего пулемёта ленту и что-то спросил о трассирующих. Я достал из ниши жестяную коробку, открыл и подал ему. Он дал по диагонали направо длинную очередь. Строчка светлячков разрезала темноту и, картинно изгибаясь, исчезла далеко в бескрайней черноте. Реджеп смотрел не мигая, видимо, ждал встречной очереди с правого фланга. Нет, оттуда ничего не последовало. Он опять нажимал на гашетку. Из ствола снова полетели светлячки – туда же, ка предполагаемую линию вражеской обороны. И снова темнота поглотила их. Он ещё и ещё нажимал на гашетку, но встречной строчки не было. И только после каждой очереди сзади нас раздавался одинокий хлопок, а потом над нашими головами со своеобразным «шув-шув-шув» летела мина. Она шлёпалась там, где угасали трассы пулемёта Реджепа. Этот неизвестный друг «аккомпанировал» нашему пулемёту. Но земляк наш, Рыжий из Ашхабада, молчал, не включался в «игру».

Утром снова пришёл замполит.

– Безобразие – никто не знает его имени! – с огорчением говорил он. – Надо представлять на Героя, а – видите!..

– Все знали… он из Ашхабада, – сказал Ред-жеп. – Представляйте просто: Рыжий из Ашхабада. Без обмана будет… Все ж знали человека!.. – И Реджеп, прильнув к своему «максиму», отстучал, словно бы в память о товарище, «чечётку».

Мы, затаив дыхание, прислушивались.

– Нет, не отвечает! – не вытерпел я.

Покосившись на меня, Реджеп опять «сыграл», теперь уже со злобою и очень длинно: тра-та-та-та-та…

И вдруг – ответ! Не справа, как всегда, а слева и издалека. Мы повернулись туда: трэт-тэ-тэ. Трэ-тэ-тэ-тэ.

– Трут-ту-ту-ту, – послышалось с другой, тоже неблизкой позиции. Ещё одна настойчивая бодрая рулада…

Наконец и справа, только далеко, где-то на опушке леса на рокочущих нотах, обнадёживающе застучало:

– Трот-то-то-то-то!..

Перевод А.Аборского