Текст книги "Юрова гора"

Автор книги: Юрий Татаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4. Первая жертва

Рассвет не подарил ничего утешительного: солнце еще не выглянуло, а осажденные уже знали, что город заняли татары...

Пришельцев признали по их тулупам шерстью наружу, по длинным черным лукам, надежно сидевшим у них за спиной, и кожаным колчанам, полным стрел. Длинноволосые, смуглые, они, казалось, были привязаны к лошадям. Их низкорослые лошади были худы, вислошеи и долгогривы, зато в выносливости и беге, кажется, несравненны.

В эти утренние часы татары были заняты грабежом. Они выносили из домов все, что считали ценным. Награбленное тут же грузили на повозки, крытые дерюгой и запряженные одвуконь. Меха, металлические изделия, седла – все это затем должно было последовать вместе с пленными на юг. Скот угоняли за Костельную горку, где нехристи, по всей видимости, устроили стан.

Странно, что, занимаясь грабежом, варвары не обращали внимания на замок. Казалось, они даже не догадывались, что замковый двор полон людей. Их дисциплинированности следовало позавидовать.

Вскоре выяснилось, что в замке укрылись далеко не все. Из иных хат татары выгоняли стариков, старух, тех, кто, по-видимому, посчитал, что враг не покусится на их жизнь и свободу. Отказавшись покинуть свои дома, несчастные приняли на себя первый удар. Пришельцы угоняли их все за ту же Костельную горку...

Наконец татары удалились. В душах осажденных затеплилась надежда.

– Ушли! – обрадовались иные.

Но большинство не спешило с радужными выводами. Им было ясно, что татарам нужны пленные, много пленных, без этого они не уйдут. Вдобавок им было известно, что пришельцы нападают ночью. То есть, прежде чем делать выводы, следовало дождаться темноты...

О том, что непрошеные гости захотят «показать себя» уже сегодняшней ночью, догадывался и его милость пан Петр. А потому он потребовал, чтобы к вечеру на стенах удвоили число дозорных.

День прошел в ожидании чего-то невероятного. Первоначально осажденные разделились: на одной части замковой поляны собрались евреи, на другой – татары, на третьей – шляхта и простой православный люд. Но потом группы стали смешиваться. Люди не сидели на месте, двигались, тем самым образуя какое-то подобие гигантского муравейника...

Когда пану Юрию вменялось в обязанности двухчасовое дежурство у бойницы, он становился продолжением своих глаз и ушей. Он испытывал к пришельцам не столько ненависть, сколько отчаянное любопытство. Появление татар и затворничество горожан виделись ему не иначе как игрой, крупной забавой. Кровь бежала быстрее по жилам подростка, когда он начинал воображать, как вместе с дружинниками он выходит за пределы замка и вступает в схватку с врагом. «Пусть я буду ранен, – с воодушевлением думал юноша, – но не отступлю. И уж конечно, проломлю голову хотя бы одному варвару!» Злости в нем не было. Откуда ей было взяться в непорочной душе?.. Зато был избыток страсти, которую едва ли мог бы сдерживать любой в его возрасте.

Впервые увидев татар, паныч был разочарован. «Разве это воины... – с презрением подумал он. – С дедовскими луками, в тулупах!.. Стадо вепрей! Наши арбалеты и пушки разделаются с ними в два счета!» Особенно его удивляло то, что у многих татар отсутствовали сабли. Вместо них к седлам пришельцев были приторочены конские челюсти, нанизанные на толстую палицу... «И этой безделицей они собираются побить нас?» – искренне смеялся молодой, забывая о всеобщем чувстве отчаяния, царившем в его стане. Его презрение можно было понять.

У каждого воина дружины, в которой он служил, обязательно имелась сабля. Иные из тех, кто был побогаче и рангом выше, например десятники, носили при себе кончар – длинный увесистый меч, одним махом которого можно было обезглавить целую ораву этих длинноволосых степных стервятников. Пан Юрий тоже мечтал иметь такой меч. Думая о нем, он воображал, как будет орудовать им в толпе наседающих на него варваров...

Но думать все время о войне не хотелось. Иной раз, когда мальчику случалось оглянуться с галереи на замковый двор, он встречался взглядом с какой-нибудь молоденькой панночкой. Увидев ангельское личико, пан Юрий расправлял плечи и старался показать своим видом, внушить пригожунье, что он следит за тем, что происходит вне замка, что ей, милой, нечего опасаться, когда он несет службу. Словно понимая его и давая знать, что доверяет ему, любезная улыбалась в ответ и скромно тупила глазки... Всякий раз, встречая такой доверчивый взгляд, наш храбрец краснел от стыда за то, что не имеет усов и что сабля его короче, чем у других дружинников...

Наступившая ночь не принесла изменений. Опустевший город хранил тишину. Разграбив его, татары больше не показывались. Действительно, создавалось впечатление, что они оставили Крево.

Но, как выяснилось скоро, нехристи не собирались уходить...

В полночь дозорные заметили движение на городских пригорках и улицах. Казалось, вокруг замка зашевелилась земля... Чуть позже стали отчетливо слышны топот и фырканье лошадей. Покачиваясь в седлах, словно притороченные тюки с соломой, татары приближались к замку с трех сторон. Пугало не количество их, а упрямое и неспешное шествие. Казалось, что взять замок им не помешает ничто...

В какое-то мгновение в стане врага раздалась команда. Эхом пронеслась она по цепи наступавших, и через минуту тысячи живых точек заплясали вокруг – татары зажгли факелы.

Как только около стен образовалась сплошная линия огней, новая команда, более громкая и отвратительная по своему тембру, пролетела по низине – и сейчас же длинные огненные линии потянулись в сторону замка, словно светящиеся арканы: всадники стали пускать зажженные стрелы... Перелетая через ров и стены, стрелы падали на территорию замкового двора, поджигали повозки. Этот неожиданный боевой прием вызвал панику в стане осажденных...

Тем временем факельщики пришпорили коней – и в доли минуты спустились с возвышений. За ними гигантской черной тенью двинулись пешие. Стали отчетливо слышны команды их военачальников.

– Чамбул! – кричали одни.

– Ямаки! – вторили им другие.

Стремясь прикрыть группу пеших, всадники с факелами продолжали пускать зажженные стрелы. И тут выяснилось, что татары готовились к нападению. Пешие наконец выступили вперед. Они несли части разобранных домов. Приблизившись ко рву, они бросали в воду свою ношу, разворачивались и уходили прочь, так как за ними ко рву подходила следующая линия пеших... Скоро через ров было проложено множество вполне надежных мостков – враг протянул лапу в сторону укрывшихся...

Нападение вызвало замешательство у оборонявших замок. Прошло несколько драгоценных минут, прежде чем с галерей стали отвечать ударом на удар. Наконец-то загремела башенная пушка. Однако свист каменных ядер никак не сказался на действиях наступавших, которые уже подтаскивали к стенам лестницы...

Постепенно в звуки схватки стали вливаться новые тембры. К грохоту выстрелов и свисту стрел добавились человеческие крики и стоны. Дружинникам, помимо отражения натиска, приходилось усмирять... осажденных. Паника унялась, когда горожане занялись тушением пожара. Люди встали в цепь. Воду передавали в глиняных кувшинах и деревянных ведрах... Появились первые раненые. Этих переносили под деревянную лестницу, ведущую на башню. Там, под лестницей, организовали лазарет... Ну, а тех, кто уже не подавал признаков жизни, сносили к въездной стене. Таковых, правда, Божьей милостью, было пока немного...

На галереях орудовали дружинники. Поначалу они стреляли неточно, потому что спешили и волновались, – сказывалось отсутствие настоящего боевого навыка. Но постепенно пристрелялись. Все чаще суетившиеся под стенами татары вскидывали руки и валились в ров.

На каждую удачу осажденных враг отвечал тучей стрел. Ударяясь о камни, стрелы издавали звук, подобный треску ломающихся костей. Назревал час решающего штурма...

Наконец, установив лестницы, татары начали взбираться на стены... Они легко добились бы успеха, если бы действовали более согласованно. В те минуты, когда одни из них уже находились на крыше замковой галереи и рубились с дружинниками, другие еще только устанавливали лестницы. Используя эту несогласованность, осажденные нападали вдвоем и даже втроем на тех, кто оказывался на крыше.

За первой группой татар наверх полезла вторая. Потом еще одна. Но скоро стало ясно, что в эту ночь нападающим успеха не иметь. На головы тех, кто карабкался по лестницам, летели не только камни и стрелы, но и трупы их сородичей. Ну, а тех, кто все же добирался до крыши, убивали ударом сабли. Татарские начальники подбадривали своих, посылали на штурм все новых и новых воинов. Но изменить ход событий было уже невозможно. Преимущество внезапности было утеряно...

Наконец, осознав, что только зря теряют людей, татарские беи подали сигнал к отступлению. Живые, помогая раненым, начали отходить. Скоро на смену движению, лязгу и крикам в низинную часть города вернулась тишина. Стоны раненых какое-то время еще нарушали ее, но пружина отчаянной ненависти людей друг к другу уже ослабла. В ночном воздухе вместе с горьким дымом царствовал дух разочарования и усталости. Напряжение отступило, оставив осадок равнодушия как к живым, так и к мертвым.

Пан Скарга рывками двигался по галерее – от одной бойницы к другой, искал сына. Наконец он увидел его и крепко обнял...

Пану Юрию, впервые поучаствовавшему в настоящей сече, было не по себе. Он онемел и оглох. Ему хотелось заплакать – но он не мог, схватка отняла у него силы и волю. Ласка отца оживила обмершую душу мальчика – паныч наконец глухо зарыдал...

– Ну-ну, сынок, – начал успокаивать его отец, – все прошло. Не плачь. Тебя могут увидеть друзья...

Но подросток не слышал, воображение его продолжало рисовать картину боя... Мелькали огоньки пущенных стрел, искрами рассыпавшихся от удара о стены. Оскалив рты, к бойнице взбирались сразу несколько темноволосых воинов, пан Юрий слышал их выкрики, сиплое, учащенное дыхание и видел в их руках сверкающие, будто полумесяцы, ятаганы. Он не мог сказать уверенно, но в эту ночь он, кажется, убил одного из них!.. Паныч готов был побожиться, что не желал худа этому человеку! Ему показалось, что татарин лезет из преисподней, что это сам Сатана! Мальчик не торопился нажимать на спусковой рычаг арбалета. Он сделал это тогда, когда воин по пояс высунулся из-за стены и замахнулся кривой саблей. Получив стрелу в грудь, несчастный выронил саблю, раскинул руки и спиной повалился обратно в темноту. Он даже не вскрикнул... Пан Юрий приблизился к проему в стене, чтобы увидеть поверженного, но тут заметил новую голову, еще более страшную, с ножом, зажатым в зубах. Он едва отскочил – чуть не получил по лицу просунутым в проем ятаганом...

– Не плачь! – повторил отец. – Ведь ты мужчина!

Сеть страха наконец спала. Юный воин вспомнил про сестру.

– Папенька, как Ирия? – спросил он. – Я могу ее видеть?

– Конечно, сокол мой, – пан Скарга даже засмеялся, обрадовавшись вопросу. – Она около раненых. Иди к ней. Тебе надо успокоиться... Но сначала приведи себя в порядок: спустись к воде, умойся и причешись. Не след показываться перед народом таким косматым и перепачканным.

Пан Юрий не торопился. Ему хотелось продлить целительные объятия. С отцом он чувствовал себя смелее, увереннее. Одновременно ему хотелось увидеть сестренку. Ирия была на два года младше. Глядя на нее, пан Юрий всегда представлял себе мать, которую не помнил, но считал не иначе как святой. Отец к тому же утверждал, что Ирия похожа на мать. Наконец освободившись от объятий, паныч повернулся и побрел по темной галерее в сторону лестницы...

Глава 5. Переговоры

Утренний свет открыл находившимся на стенах замка дозорным картину последствий ночной схватки. Ров был завален бревнами и соломой. В иных местах около стен лежали тела убитых татарских воинов...

Но если пространство вокруг замка представляло собой картину царства мертвых, то во дворе его царила атмосфера жизни. Люди носили воду, мылись, разжигали костры, готовили пищу. Покойников еще затемно перенесли в подвал. Теперь внимание большинства осажденных сконцентрировалось на раненых. Разграничения по кастовому признаку исчезли напрочь: татарин помогал несчастному еврею, поляк кормил с ложечки пострадавшего литвина...

Угадав невозможность овладеть замком штурмом, татары затаились. Их не было ни на улицах, ни на пригорках. Глядя на пустующий, полуразбитый город, дозорные готовы были поверить, что варвары оставили Крево.

Тем временем в Княжеской башне собрался совет. Решено было открыть ворота и выпустить отряд верховых, чтобы те раздобыли хоть какие-то сведения. Не очень-то верилось, чтобы татары убрались. Все сходились во мнении, что нехристи где-то близко и что скоро, может быть, этой ночью, они еще раз напомнят о себе.

Но пришельцы дали знать о себе гораздо раньше.

Около полудня дозорные заметили небольшой конный отряд. На этот раз татары шли с миром. Они были одеты в легкие яркие одежды. При этом на голове у каждого красовалась кожаная шапочка, подбитая мехом. Удивило то, что отряд приближающихся не был вооружен: на боку воинов висели лишь кинжалы в кожаных ножнах. Всадники преспокойно, словно ночной схватки не было в помине, проследовали через городскую площадь и остановились на берегу рва перед замковой башней.

Пан Петр доверил начать переговоры сотнику.

Высунувшись из окна четвертого этажа башни, пан Богинец зычно крикнул:

– Что нужно? Проваливайте, пока целы!

– Делегация от бея Мустафы! – улыбаясь, ответил один из всадников, удивив всех тем, что говорит без акцента. – Мустафа – наш визирь, – пояснил посол. – У него предложение. В случае вашего согласия он обещает покинуть город.

– Мы не желаем разговаривать! – грубо ответил сотник. – После вашей ночной выходки с вами будут говорить только наши пушки!

– Ваши пушки нас не испугают, – спокойно, даже с насмешкой продолжал посол. – Сегодня мы пришли, чтобы напомнить: есть более действенное оружие – переговоры. Мы не хотим войны. Не хотим убивать ваших людей. Если вы согласны, мы заплатим за каждого убитого вашего человека.

Сотник даже зарычал от гнева. Не зная что ответить, он оглянулся на старосту.

– Бог знает, о чем он толкует, ваша милость! – возмутился он. – Большего нахала я не встречал! Что за кружева он плетет?..

Угадав, что сотник не в состоянии вести переговоры, пан Петр сам подошел к окну и, кивнув послам, негромко, но явственно изрек:

– Согласен вести переговоры с вашим визирем. Только одно условие: буду говорить с ним один на один, без посредников. Готов встретиться через час на площади перед костелом. Ваши воины при этом должны быть отведены за пригорок.

– Мой господин уполномочил меня дать согласие на любое ваше предложение, – заметил посол. – Он – смелый воин. Вдобавок он уважает ваш народ за честность и уверен, что не будет обманут.

– Надеюсь, он тоже не обманет нас, – ответил пан Петр. – Итак, на площади через час.

Посол провел ладонью по лицу, склонил голову, – тем самым дал понять, что предложение принял. Но прежде чем удалиться, добавил:

– Единственная просьба: позвольте до переговоров вынести убитых из-под стен замка. Святой обычай запрещает нам оставлять мертвых на съедение птицам и зверям. Нам следует сегодня же предать их тела земле.

Староста не возражал.

Кажется, татары не сомневались, что им разрешат забрать погибших. Потому что стоило послу направиться обратно, как со стороны одной из улиц к центру потянулась цепь крытых повозок. Через каких-нибудь четверть часа татары стали выносить из-под стен бездыханных братьев...

Тем временем пан Петр отдал распоряжение, чтобы члены городского совета немедленно собрались в башне...

На совете разговор повели, конечно, о предстоящих переговорах. На этот раз собравшиеся были единодушны: татарам ни в чем не уступать.

– Они объявят, что готовы убраться. Но потребуют выкуп, – пытался прогнозировать пан Загорнюк. – Неужели мы станем расплачиваться за их предприятие?.. Я не дам ни гроша! Пусть убираются! Уверен, великий князь уже в курсе событий и собирает войско!

– Когда придет великий князь, никто не знает, – печально отозвался на это еврей Фейба, у которого этой ночью погиб племянник. – Может быть, к тому времени мы все будем перебиты...

– Ну-ну, пан Фейба, – попытался успокоить старика староста, – не будем предрекать беды! Все знают о вашем горе. И сочувствуют. И все же мы должны верить, что освобождение придет. Заточение не может длиться бесконечно. Кто еще, как не великий князь, должен откликнуться на нашу беду! В том, что он вышлет войско, не может быть сомнений. Надо только набраться терпения. У нас один выход – ждать! Надо пообещать татарам исполнить их требования.

– И все-таки денег я не дам, – повторил пан Загорнюк.

– А вас, между прочим, и не просят, – ядовито заметил ему сотник.

– Если они потребуют денег, – опять взял слово пан Петр, – мы ответим согласием. Но выплачивать будем частями, чтобы потянуть время. Потом все ваши пожертвования, панове, возвратятся. Не сомневайтесь. Любой ваш грош будет зарегистрирован в ведомственных реестрах согласно закону.

– А нельзя без пожертвований? – продолжал упрямец. – Эти исчадия возьмут мои денежки – и ищи потом ветра в поле!

Желая осадить скупердяя, слово взял управляющий финансами староства пан Каспар Кунцевич.

– Не время думать о личном! – решительно сказал он. – От вас, пан Загорнюк, только и слышно: «Мое! Мое!» То, что вы самый крупный арендатор в старостве, вовсе не означает, что магистрату не обойтись без вашей помощи. Деньги у нас есть!

После него опять выступил пан Петр. Он сказал:

– Мы должны быть единодушны, как никогда. На нас смотрит народ. На замковом дворе собрались женщины, дети, мы должны думать о них! В трудной ситуации решающее значение приобретают духовные качества: сила воли, любовь к ближнему. «Возлюби ближнего, как самого себя!» Вера в Бога, совесть, сострадание – вот оружие, которое нас спасет. Если мы будем искренни, милосердны, щедры, то нам нечего бояться!

Ровно в час во дворе загремели цепи – замковый мост был опущен, а ворота распахнуты настежь. Два десятка всадников один за другим выехали на небольшую площадь перед башней, неспешным шагом направились в сторону сиявшего белизной однобашенного костела. Впереди на длинноногой белой лошади ехал сам его милость пан Скарга. Рядом следовал пан Богинец. Желая показать врагу, что знает себе цену и не позволит разговаривать с собой как с побежденным, пан Петр нарядился в лучшие одежды. На нем был жупан из золотистой парчи и алый кунтуш. Бедра его опоясывал розовый кушак, с которого на шелковых перевязях свисала длинная сабля.

Однако он просчитался в своем стремлении перещеголять оппонентов...

На костельной площади их уже поджидал небольшой конный отряд татар, которые буквально ослепили своими нарядами пана Скаргу и его приближенных. Особенно выделялись двое. Одного из них пан Петр узнал сразу. Это был недавний посланец татарского бея. Он был в мисюрке, подбитой мехом, и с кинжалом на боку. Вблизи он не казался таким молодым, каким представил его себе пан Петр из башенного окна. Ясный взгляд, устремленный на подъезжавших, и улыбка татарина источали спокойствие и мудрое умиротворение. Этот человек был уверен в себе.

Рядом с ним на низкорослой долгогривой лошади вороной масти важно восседал в седле, скрестив на груди голые полные волосатые руки, толстый усатый татарин. Уже одно надменное выражение лица его подсказывало, что это и есть тот самый визирь Мустафа. Грудь толстяка закрывал круглый позолоченный панцирь, украшенный драгоценными каменьями, а голову венчал высокий турецкий шлем. На поясе видного вояки висела кривая сабля и несколько разных по длине и форме кинжалов в металлических ножнах. Предводитель татар был в широких алых шароварах и коротких сапогах с загнутыми вверх носками. Глядя на этого бога войны, можно было подумать, что на его совести десятки и даже сотни загубленных душ, что он и дня не проводит без того, чтобы не поучаствовать в разбойничьих вылазках. И только ладони его, пухлые и белые, как маленькие подушечки, говорили об обратном, а именно о том, что на самом деле этот человек – скорее всего, неженка и саблю свою он достает из ножен только в тех случаях, когда требуется отдать команду... Губы Мустафы, как и должно сластолюбцу, были влажными, а черные глаза излучали подозрительность – знак не слишком далекого ума. И вообще, красавец производил впечатление избалованного ребенка, готового обижаться по поводу и без повода. Даже теперь, когда делегация осажденных только приближалась к его отряду, он уже раздувал щеки и хмурил брови...

Пан Петр остановил лошадь шагах в трех от татар, после чего медленно и учтиво поклонился. Главный татарин не шевельнулся – лишь издал хриплый звук, словно прополоскал горло жиром.

– Бей Мустафа приветствует тебя, милейший, – перевел все тот же татарский посол старосте, – и именем святейшего бога нашего Аллаха заклинает выслушать его. Но прежде он желает знать, каково твое имя?

– Скарга, пан Скарга, – ответил староста.

– Гм, непростое имя для моего господина, – признался переводчик. И тут же любезно представился сам: – Если ты, пан Скарга, пожелаешь обратиться ко мне, то называй меня просто Амурат, – и он наконец заговорил со своим визирем.

Пан Петр напряг внимание. Он сознавал, что от того, как пройдут переговоры, будет зависеть судьба подвластных ему людей, да и судьба города, который пока что не был совершенно разрушен.

– Мустафа-бей просит продать ему часть твоих людей, – наконец опять обратился к старосте Амурат. – Он готов заплатить хорошие деньги. Говорит: «Зачем тебе так много!» Получи его деньги – и дай людей. И Мустафа уйдет. Он – честный воин. Его слово – закон.

Краска залила лицо старосты. Большего цинизма ему не приходилось слышать.

– Это невозможно, – превозмогая чувство негодования, ответил он. – Мои люди не продаются. Ты говорил о законе. Так вот, у нас нет такого закона, чтобы продавать людей.

Амурат перевел смысл сказанного своему господину – и уже через минуту опять обратился к старосте:

– Говоришь, нет закона. Мустафа-бей предлагает тебе утвердить его. Такой закон существует во всех цивилизованных странах.

– У твоего бея странное представление о цивилизации, – ответил пан Петр и оглянулся на своих подчиненных.

Те засмеялись...

Это было явной промашкой со стороны его милости. Смех осажденных насторожил визиря. Толстяк как-то весь сжался. Казалось, вот-вот голова его спрячется под грудной панцирь. Черные глаза его заблестели и забегали, как мышки, угодившие в ловушку, а белое лицо потемнело. Услышав перевод, Мустафа зло рявкнул.

– Значит, ты за продолжение войны? – перевел его слова Амурат.

– Я готов заплатить, чтобы ты ушел, – глядя в лицо толстяку, спокойно ответил пан Петр. – Мы могли бы поторговаться. У меня есть деньги.

– Деньги Мустафе не нужны, – выслушав ответ своего господина, сообщил Амурат и, глядя на пана Петра, разочарованно развел руками, как бы посочувствовав тому. – Ему нужны люди, много людей.

– Люди, люди, – кивая, неожиданно проговорил толстяк и облизал губы.

– Это невозможно, – громко, хотя и без признаков раздражения, повторил пан Скарга. В голосе его прозвучала твердость.

Переводчик и его господин переглянулись – оба поняли, что переговоры зашли в тупик. Но, кажется, у Мустафы заранее было припасено какое-то решение, потому что вместо того, чтобы продолжать разговор, он вдруг кивнул. И Амурат сказал:

– Мой господин предупреждает тебя, пан Скарга, что если до рассвета ты не выведешь на площадь треть своих людей, то он сожжет вот этот храм, – и татарин безжалостно указал плетью на стоявший на возвышении костел.

Лицо пана Петра потемнело. Бедняга хотел было ответить, но Мустафа опередил его. Злобно глядя на старосту, он поднял кулак и громко проревел на своем ужасном тарабарском языке. Как только он закончил, Амурат перевел:

– Мой господин недоволен. Он говорит, что своим упрямством ты, пан Скарга, погубишь своих людей. Он обещает ежедневно вывешивать на площади головы тех, кого наши люди будут отлавливать на окрестных хуторах или в лесу. И делать это он намерен до тех пор, пока ты, упрямец, не образумишься.

Амурат еще переводил, а Мустафа уже разворачивал своего вороного. Татарские всадники засуетились. Они пропустили бея, а потом, пришпорив коней, понеслись в ту сторону, где их поджидал большой отряд...

Пан Петр и те, кто сопровождал его, остались на площади в одиночестве. Староста не торопился. Он размышлял. Его беспокоили угрозы. Бедняга не видел своей вины в том, что все так повернулось. Он не собирался хитрить, заигрывать с врагом и тем более идти у него на поводу. И тем не менее чувствовал, что как дипломат проиграл... Нуждаясь в поддержке, пан Петр невольно оглянулся на костел, трижды перекрестился. Он призван Бога засвидетельствовать, что поступил правильно, заступившись за людей. И тут же попросил, чтобы Всевышний заступился за храм и тех, кого Мустафа грозил обезглавить. Ему ничего не оставалось, как надеяться, что Бог услышит его просьбу и поможет невинным...