Текст книги "Мужчина и Женщина"

Автор книги: Юрий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– Егорушка! Егорушка! Что с тобой? – донесся отчаянный вопль из-за океана. Я сидел молча, вереница лиц вихрем закружилась передо мной, и постепенно осталось лишь два из них: Анастасии и Алевтины. Сильное, яркое, с пронзительным взором – Алевтины (наверное, потому такое, что уж больно лихо отрапортовала она мне свои результаты) и сникшее, с сетью взявшихся откуда-то горьких морщинок, с кротким спокойным взглядом лицо Анастасии.

– Я очень, очень желаю тебе счастья, – хрипло, каким-то не своим голосом наконец, произнес я. Я понимал, что расстаюсь с ней навсегда, навеки, что я больше не увижу ее ни-ког-да!

– Егорушка! Да какое же мне без тебя счастье? – закричала она. Прощай, – тихо сказал я и положил трубку на рычаг. Что мог я ей другого ответить?..

Не стану рассказывать ни о своем самочувствии, ни о фуроре, которое назавтра произвело в фирме мое сообщение о судьбе Алевтины. Мое дело было "закапсулироваться", закрыться, добиться забвения, вытеснить из сердца, из памяти все, что было связано с Алевтиной: во имя самой возможности жить. Здесь не место повествовать ни о перемене в наших производственных делах, ни об официальных вестях, касающихся г-жи Берхстгаден. Упомяну лишь о двух ее письмах, и с большими промежутками мне пересланных со случайными оказиями. Вот отрывки из них:

Ужасно неловко отправлять письмо на работу, но как до тебя добраться-то? Я ведь и так – пишу второй раз всего за эти девять месяцев.

Чего надо-то мне? Понимаешь, прилететь или приехать – куда угодно (какая разница!). И осуществить свое дичайше-невыполнимое желание: поставить тебе на тумбу у постели стакан воды. Потом – могу уйти, ведь я, может, и летела-ехала-то из-за этого стакана.

Меня совесть мучит из-за твоего тогдашнего, полусонного: "А почему ты воду не приготовила, у меня ночью горло сохнет ?" Очищения, понимаешь ли, жажду. Если бы ты увидел этот стакан, может быть, ты понял бы, как я живу с пересохшим горлом – без тебя. Есть ты, и есть мои несколько тогдашних "глотков свободы", а все, что без тебя, при моих новых радостях и горестях, это же все – какая-то ужасная нелепость, какой-то обман, сон. Не сон – это только когда до тебя можно дотронуться, когда можно, даже не глядя, чувствовать: ты – есть, ты – вот он...

А вообще-то я живу так: и последние минуты этого дня – с тобой, и первые – следующего, и весь потом день – тоже. Ничто и ничего меня не берет: ни время, ни какие-то "самоохранительные" чувства...

Ты со мной, всегда, постоянно. Я так же с тобой говорю, так же протягиваю иногда руку – дотронуться, меня от тебя – не вылечить. Ну, прошло девять месяцев, ну будет год, два, три...

Я тебя люблю, и все тут! Не так: "Ах, ты со мной эдак, ну и я!.." Не обхожусь я без тебя, не обойдусь. Где-то промелькнет такое: без тебя – жизнь стала без смысла, без цели. Да в глубине-то я знаю: не стала, потому что все равно ты – есть. Люблю тебя. Поэтому – и верую в жизнь "там, за горизонтом, там, где-то там..." Там, где ты. Я люблю тебя.

Легко сказать – "закапсулировался". Да, конечно, характера у меня хватало, да ведь пробои-то эти шли не столько через разум и соображение, сколько через сердце. И потому, чтобы вытеснить из памяти это страдание, чтобы не биться как на смертельном гарпуне на вопросе: ну, почему, почему так нелепо устроен этот мир? – чтобы заглушить всегдашнюю боль потаенную, я принялся вкалывать. Вкалывать денно и нощно. В кратчайшие сроки мы не только развернули супероборудование, присланное нам концерном г-на Берхстгадена, но и освоили его в полной мере. Это было непросто в условия общего спада производства, памятного, думаю, всем нам. В поисках заказов и заказчиков я мотался по городам и странам ближнего и дальнего зарубежья, дважды вылетал в Западную Европу, на неделю "сбегал" и в Китай. Дела шли неплохо, даже весьма неплохо, хотя у меня не было столь надежного, проницательного и компетентного экономиста, как прежде. Наши отношения с Настей сохранялись ровными, спокойными: тем более ценил я эту прекрасную, доверившуюся мне женщину, чем более высокую, почти невозможную цену заплатил за то, чтобы смерч страстей не расшвырял нас, не разрушил нашего счастья, которое, оказалось, было столь хрупким, таким открытым для ударов бешеных штормов, как парусник в открытом океане.

Мне было от души приятно привозить дорогие подарки ей и детям да и без того чувствовать себя в состоянии держать материальный уровень своей семьи на много выше принятого у нас ординара благополучия. Это приносило мне теплое чувство самоудовлетворения: да, я был все тот же человек, полковник в отставке, жестоко выброшенный несколько лет тому назад прочь из обеспеченного существования, запущенный в пучину неопределенности и нищеты, но я был уже другим человеком, победившим обстоятельства. Достаток, приносимый картографической фирмой и другими заведениями, находившимися под моей рукой, стал столь значителен, что мы, учредители, могли позволять себе время от времени спонсорство и благотворительные акции по отношению к офицерам, увольняемым из армии, и число наших союзников неуклонно росло. И все же, и все же... Не было мира в моей душе! И не только потому, что саднила в ней рана, оставленная Алевтиной: эту боль я действительно сумел капсулировать, и если по какому-то поводу не вспоминал об Але, то вроде бы ничего и не болело. Нет, все больше вносило смущение в мою душу поведение Насти. Вернее говоря, не поведение, а настроение, я сказал бы хоть ровное, но какое-то безрадостное. Она не сверкала, не сияла, не светилась, как прежде, но уподобилась вроде бы матовой лампе. Боже мой, сколько радости, эмоций и восторгов доставляли ей те пустяки, которые мы приобретали прежде! А сейчас она относилась даже к роскошным дарам скорее всего с равнодушным любопытством.

– Наелась, мать? Или заелась? – как-то в сердцах воскликнул я, когда она спокойно глянув на принесенный мною для нее пакет, отложила его в сторону и продолжала на кухне заниматься своими делами. Она без улыбки и гнева глянула на меня и покачала головой: – Нет, Егор, не заелась. Только зачем мне все это? – Как зачем? Ведь это так красиво, так тебе пойдет! – А зачем? Сам-то подумай: ведь я живу, как вдова, при живом-то муже. – Как вдова? – опешил я. – А где у меня муж? Где? Где? – она подняла руки и поочередно глянула себе подмышки, потом за кухонную дверь. – Дома прикажете сидеть? – избычился я. – А дела сами собой сделаются? – Дела, – протянула она ровным голосом. – Да, это, конечно, самое главное в жизни. – Настена, да что с тобой? Ты? Против? Моих? Дел?! – Нет, мужчина без дела, что петух без хвоста. Я не против твоих дел. Твои дела против тебя. И против меня. Для чего я тебе? Рубашки стирать при редких встречах? – она смотрела на меня спокойно, без всякой . аффектации. И родное лицо ее было отчуждено от меня. Оно – выглядело и знакомым мне до самой последней черточки, и – чужим, не моим! – Ну, еще одно пальто. Еще одно кольцо. А дальше что? Богатые поминки? – она прямо смотрела мне в глаза. – Богатые поминки? – переспросил я медленно. Все мои возражения испарились при взгляде на это поскучневшее, утратившее жизненную энергию лицо. – Нет, очень богатые, – поправилась она, все так же, с отчужденным интересом вглядываясь в мои зрачки. – Мы для этого сходились? – А как же быть? Сами-то дела не делаются. – Я сказал это без явной запальчивости, потому что ее правоту – выстраданную ею – ощутил сразу, всеми молекулами своего естества. Ведь это говорила моя жена, та, с которой с хотел и хочу в счастье и согласии прожить весь отпущенный мне судьбою срок. Говорила та, ради которой я пресек счастье Алевтины. Так для чего же искалечил и пресек? – Да, сами не сделаются? А где же твои помощники? Я развел руками: – Дел все больше, а помощников все меньше. Аля уехала, теперь она царствует за океаном. Настя опустила на миг глаза, секунду помолчала. Не от хорошей жизни она уехала, – бесстрастно сказала она после паузы. – А все ли твои дела нужны тебе? Ты для чего живешь? – Самоутверждаюсь. Самореализуюсь. Иду из грязи в князи. – Егор, а ты не заблудился в поисках своего княжества?

Мы стояли на кухне и глядели друг другу в глаза. Может быть, это была главная минуты в моей биографии. Женщина, которая вверила мне всю жизнь, потому что полюбила и поверила, которая гордилась мною и помогала мне подняться в трудную годину, разуверилась во мне. Она горестно и отрешенно ждала, пойму ли я ее или начну доказывать свою правоту, убийственную для нее. Я видел, что ей все равно, буду ли искренен в своем упорстве или оно сокроет некий тайный горизонт моих поступков. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза. Она была спокойна, ничего кроме глубокой усталости не читалось на ее лице. Это – я – довел – ее – до такой – апатии? ЕЕ – богиню Артемиду?!..

Я сделал два шага вперед и, не говоря ни слова, – зачем? – стал перед нею на колени и прижался к ее ногам головой. Она стояла неподвижно, положив ладонь мне на темя. Потом опустилась на колени и положила голову мне на плечо. Рыдания начали сотрясать ее тело, мою шею обожгли ее слезы.

– Господи! Как я счастлива! Он понял, он услышал, Господи! Какое счастье! Он человек, он не глухарь на току! Господи! У него открыты уши. Господи!..

Мы стояли на коленях, обняв друг друга. Я убирал губами горькую соленую влагу с ее глаз, с ее щек, и впервые за многие дни, недели и месяцы ее лицо стало таким, каким было до моего ухода: сияющим, светлым, с глазами, обращенными в мир, а не в себя.

АНАСТАСИЯ. Озарение

Почему же, почему же?.. Почему же с какого-то недоброго дня жизнь у нас пошла наперекос?

Почему на смену буйной радости, которая все могла растопить, которая могла даже сотворить чудо, как тогда, когда я миром выбралась из бандитского лимузина, почему на смену ей, чудотворной, пришла тоска, пришел неуходящий гнет на сердце?.. Раньше я домой летела отовсюду, где была, от нетерпения чуть ли не задыхаясь. Глаза мои горели, щеки пылали: вот-вот сейчас я встречусь с ним, с моим Егорушкой, с моим живым дыханием, с любовью долгожданной, с пламенем всесжигающим, с моим счастьем, с моим мужчиной, с моим мудрым мужем и огневым любовником, который впервые открыл мне меня, с моим идеалом человека, который всегда поступал по чести и справедливости, сейчас встречусь с той моей воплотившейся мечтой, о которой до встречи с ним я даже и не знала, не думала!.. Так что же случилось, почему я стала возвращаться домой не торопясь, каким-то внутренним чувством тормозимая, а дома тоже уже не живу, а существую? Почему я как механическая кукла вожусь с детьми, ровно, без искры, общаюсь с сотрудниками по кафедре и со студентами, почему избегаю встреч и разговоров с родителями, которые все-все чувствуют и, знаю, тяжело переживают мое состояние?..

А Егор, ах, Егор... Эти его бесконечные командировки, эти его поздние возвращения, когда он думает, что я уже сплю и тихонько ложится сбоку, чтобы не потревожить меня. И этот его тяжелый непроизвольный вздох, когда он колеблется, разбудить ли меня, решает, что нет, не надо. Он умученный отключается, наконец, засыпает, а я... В душе моей все плачет, все кричит, а я лежу тихонько, будто и впрямь – бревно-бревном, будто я могу спать, когда рушится долгожданное счастье. Да, поплачу, поскулю, повсхлипываю, а утром оказывается, что проспала, что детей уже поднял, умыл, накормил Егор, и я заявляюсь в столовую с запухшими глазами, нечесанная, когда святая троица уже собирается на выход.

Что же случилось со мной, с нами? Неужели правы те, кто долдонят, будто счастье быстротечно, будто будни быстро и неизбежно заиливают ясные озера нашей любви? Да смирилась бы я с этой расхожей мудростью, если бы в памяти моей, в каждой клеточке моего тела не жило бы то жаркое пламя, которое горело во мне еще совсем недавно и вдруг принялось затухать. Так почему же все это сталось-случилось, почему? Почему?! Почему?!!

Какой-то проклятый рок висел надо мной: сглаз ли, заклятие ли, наговор ли. Ведь все это уже было, было! Пускай не в тех размерах, но было! Как быстро стало выстуживать когда-то у нас с Ипполитом, а ведь поначалу он был действительно искренне воспламенен мною. И никто иной, кроме меня самой, в том не был повинен. А Олег? Ведь я была для него недостижимым образцом женщины, богиней, но к чему все пришло и достаточно быстро? К пошлым его постельным романчикам (тьфу-тьфу, не хочу и вспоминать ни его пассий, своих подруг разлюбезных, ни моих "утешителей", тупых коблов, другого слова не подберу). И опять же вина была только моя и ничья более! Что же это за проклятие на мне такое, что за несчастье?!

Да, мне жить хочется, радоваться, любить по-прежнему, особенно теперь, когда я знаю, что это такое, но, может быть, выше себя не прыгнешь? Может быть, смириться? Третий раз дается мне этот знак: может быть, должно мне достать ума и уразуметь смысл троекратного указания перста Божьего? На том бы и утешиться, да все неймется душе моей грешной, все хочется ей радоваться жизни во всю ширь, уже однажды изведанную. Отведав сладкого, не захочешь горького, не так ли?

Я вижу, как подарками своими хочет Егор забросать ущелье, вдруг возникшее между нами, и подарками не рядовыми, дорогими, даже роскошными. Сама я его и оттолкнула, оскорбила самое сокровенное в его самолюбии, он ушел тогда от нас, и надолго. Не знаю, как я пережила эту разлуку, но вот он вернулся, а пропасть меж нами сохранилась.

Да, виновата я. Но ведь он сильнее меня, умнее, старше, мудрее! Ведь видит же он, как я страдаю, как дом выстужен, да разве ему самому хорошо в этом холоде? Нет, он должен все повернуть, ведь он муж мой, я за-мужем, за кормильцем, защитником, заботником! Если у него на это нет сил, зачем тогда мне все его другие дела? Прокормлюсь и сама, никому обязана не буду, ни на кого рассчитывать не стану!

Или самой этот ледник растопить, найти в себе силы, чтобы его сердце растаяло? Не знаю, не осталось у меня внутренних ресурсов, да и как его сердце разогреешь, если он из командировок не вылезает и конца краю им нет и не предвидится? Господи, если ты есть, раствори Егору глаза на беду мою! Я уже проучена судьбой достаточно. Боже милостивый, не надо мне новых уроков, я очень уже понимаю, что нельзя свои нервы дурацкие на муже срывать. Спаси меня, атеистку неверующую, ведь ты даже – разбойника простил, когда он на кресте покаялся, а я не душегуб, я слабая женщина, надломившаяся под грузом напастей. Господи! Не в словах дело, а в том, что я буду жить по совести. Помоги мне. Господи! Помоги!..

Не знаю, дошла ли моя мольба до Небес (как мне в это верить, если вся сознательная жизнь прошла в безверии), дозрел ли внутренне Егор до полного понятия, что нельзя нам с ним так-то вот по-чужому жить после прежнего полного растворения друг в друге, или случилось то и это, но он понял, он осознал, он почувствовал мое горе! И это случилось тогда, когда я уже была на самом дне своего отчаяния и безразличия, когда у меня уже ни сил, ни желания не было даже развернуть и посмотреть очередной его подарок, видно, дорогой, что-то меховое.

О, как сложна жизнь, как непросто бытие! В какую-то долю секунды было мне озарение, когда он жалобно сказал: "Аля уехала", как молния сверкнула и осветила своим мертвенным светом все до последней щелочки! Он сказал: "Аля уехала" как-то привычно, а не "Алевтина Сергеевна": так говорят не о сотруднице, а о близком человеке, об очень близком, о своем. Я видела ее, несколько раз пути случайно пересекались, но больше знала о ней из его рассказов – всегда одобрительных, даже восторженных. Он рассказывал и об отъезде Алевтины Сергеевны, но как-то сухо, отчужденно, и я думала, что он сдержанно осуждает ее предательство. И вот все разом прояснилось в моем сознании и тотчас связалось в один узел. Что-то тяжелое, трагическое должно было произойти в ее жизни, чтобы она, калека, уехала от своей интересной работы, от такого шефа, как Егор. И я все поняла, через какой ад она прошла, и через какие мучения прошел Егор, и чего стоило ему раздвоение души на разрыв. И я поняла, что Алевтина уехала потому, что Егор сказал ей, что возвращается ко мне. И я уразумела, что не я одна повинна в нашей тягостной атмосфере, и еще поняла, что кроме меня нет у Егора пути, а если на время он сбился, то значит, штормовые ветра дули ему, сильному и прямому, навстречу... Все это и еще много другого мгновенно узнала я своей интуицией из малой его обмолвки, и поняла, какую тяжесть принял он в свою душу, стремясь уберечь меня от нашей общей беды, и убедилась, что это – мой муж, мой самый родной человек! Господи, прости ему и ей! Прости так, как я простила!..

И любовь к нему, который понял сейчас мое отчаяние, вновь вырвалась из недр моего естества, и еще возникло преклонение, и уважение, ибо я достаточно знала, как много для мужчины значит его деловой успех. Я помнила, как ради карьеры Ипполит пошел на нарушение всех заповедей божественных и человеческих. Я не забыла, как гибко искривлялся нравственный хребет у Олега, когда готовился он к своей докторской защите. У Егора, как я понимаю, возникла сначала угроза краха всей его издательской политики из-за безумного, едва ли не стократного роста цен на бумагу, полиграфию, краски, энергоносители, а сейчас, когда он сумел оседлать ситуацию с помощью своей находчивости и заокеанских контрактов, объявилась вполне реальная возможность многократного и многопрофильного расширения его дела. И в такой-то вот победительной ситуации – каким же человеком надо быть, – чтобы по моей мольбе остановиться, оглянуться и оценить свои долгосрочные ориентиры!

Он услышал, он услышал: не меня, но голос своей мудрости! Он сумел не только с разгону остановиться, но и включил прожектора, ослепительно осветившие перспективу всей его жизни. И смог все разом и увидеть и мгновенно оценить им увиденное, и сделать свой выбор: не безграничную линейную бизнес-карьеру, но объемную многокрасочную полнокровную жизнь! Он понял в мгновение ока – потому что был готов к этому, – что быть человеком-функцией, каким он стал при самодовлеющем капитале, – это гораздо меньше и беднее, чем быть человеком по всей полноте его возможностей, в том числе и деловых. Его разум и его постоянная готовность стать больше, чем он был раньше, не опустили его к моим ногам на колени, но подняли до той занебесной выси, где парит свободный человеческий дух! И в искреннем благоговении перед своим любимым, перед этим мужчиной, всегда готовым к новому движению вперед и вверх, я стала на колени перед ним. И любовь, и вера моя в него и в нашу жизнь, и в наше счастье вспыхнули во мне с такой новой силой, что где-то под самым сердцем родилось пронзительное чувство-мысль: Егор, я хочу родить от тебя! Я хочу родить тебе! Я хочу, чтобы через мою душу и мое лоно ушел в будущее наследник всего лучшего, что есть в людях, чем является для меня Егор.

Наверное, все мои мучения и страдания подготовили меня к тому, что мысль эта без всяких логических зигзагов, самым коротким путем, как озарение, как солнце, вспыхнула в моем сознании. И я успела еще подумать, что все это сами Небеса подсказали мне, и мое решение родить есть мой им ответ, моя благодарность, мой святой долг перед мирозданием. Мой ребенок от любимого, почитаемого, обожествляемого мною мужчины, от Егора будет вершиной, средоточением того, что я могу подарить ему, его роду, всем людям своей страны, всему миру.

Мы стояли на коленях друг перед другом, я смеялась и плакала, он обнимал меня, а я уже знала то, что еще не было ведомо ему. И сила, и радость, и счастье вошли в меня. Егор во все глаза глядел на меня, будто видел впервые, и я смотрела на него и любовалась, как расцветало его лицо, в котором отражался свет моей радости.

ПОУЧЕНИЕ ОТ НИНЫ ТЕРЕНТЬЕВНЫ

ЗАВЕТЫ И СОВЕТЫ

(Начало)

Эпиграфы к главе

Ах, мадам, мне еще сорок восемь, Ну, а вам уже двадцать один.

Из песен Ю. Визбора, по памяти

Какие возрастные периоды переживает женщина? Девочка. Девушка. Молодая женщина. Молодая женщина. Молодая женщина. Молодая женщина. Молодая женщина. Старушка умерла...

– Скажите как вам удалось так хорошо сохраниться за пятьдесят лет супружеской жизни? – О, это очень просто! Мы с мужем твердо решили на первом году совместной жизни, что если назревает конфликт, то нужно не спорить, а выйти на улицу и пройтись. Вот так и прошло пятьдесят лет на свежем воздухе.

– Скажите, как вам удалось прожить с мужем пятьдесят лет без единой ссоры? – О, это очень просто! Когда мы сели с ним на телегу, чтобы поехать и зарегистрировать свой брак в мэрии, лошадь споткнулась. Муж сказал: "Раз". На лесной дороге она споткнулась еще раз о какой-то корень. Муж сказал: "Два". Около мэрии она споткнулась третий раз. Он сказал: "Три!" – вынул пистолет и пристрелил ее. "О Боже!" – воскликнула я. "Раз", – сказал он. С тех пор мы никогда не спорили.

Уйти друг от друга в условиях космического корабля некуда. А хорошие отношения зависят не только от психологической совместимости, но и от индивидуальных качеств человека. Замечательные результаты приносят, скажем, терпение, выдержка. Всегда могут возникнуть нерасчетные ситуации, задержки с поступлением нужной информации, могут быть даже ошибки в действиях партнера, но всегда надо уметь сдерживаться, не проявлять раздражения, которое может передаться вашему партнеру и только ухудшить дело. Всякий накал ситуации будет снижать и вашу работоспособность и ваше самочувствие. Ровность поведения, способность марафонца переносить длительное время и физические и психические нагрузки – вот качества, необходимые в длительном космическом полете. Качества же эти, как и столь не необходимое чувство товарищества, воспитывается на протяжении всей жизни человека и составляет неотъемлемую часть его культуры, воспитанности.

Жизнь на орбите. Из интервью академика О.Г. Газенко, директора Института медико-биологических проблем, данного журналу "Наука и жизнь" по завершении 140-дневного непрерывного пребывания на орбите космонавтов В. Коваленка и А. Иванченкова

Жаловался удав: сам-то я парень ничего, да жена у меня – змея!..

Говоря о половой любви, мы можем и должны различать в ней два момента, рассматривать ее с двух сторон: во-первых, со стороны тех откровений, со стороны того нового, что любовь дает любящему, и, во-вторых, со стороны тех стремлений, которые она в любящем пробуждает, тех достижений, к которым она влечет, тех целей, какие она ставит.

Из трактата священника и философа Анатолия Журакавского "Тайна любви и таинство брака" (Киев, журнал "Христианская мысль", 1917, No 1).

Милая моя женщина, не так уж много в масштабах жизни ума и сил нужно приложить, чтобы друг твой, муж ли, любовник ли, был, так сказать, дееспособен. Создай мир в его душе, регулярно поддерживай его функциональные способности, научись пробуждать в нем огонь вожделеющий, и супруг твой всегда будет в порядке, как гриб в рассоле, не пропадет, не зачервивеет. И ему хорошо, и тебе славно. Но вот в чем проблема проблем: в том, что внешность нашей сестры, женщины, увядает быстрее, чем у представителей так называемого сильного пола. И, хочешь не хочешь, твое время бежит быстрее его времени. Вот вышли вы, к примеру, в свой жизненный маршрут рано поутру, равно молодые и красивые, он даже постарше тебя, но к обеду, глядь, ты его уже и обогнала, выглядишь, как старшая сестра, а к ужину, сплошь да рядом, можешь уже сойти и за его мамашу – со всеми отсюда вытекающими... "Не в том беда, что я дедом стал, – озабоченно сказал как-то мой старый знакомый при известии о рождении внука, – а в том, что мне, добру молодцу, теперь в постель надо ложиться с бабкой..." Да, конечно, будем рассчитывать на их порядочность, на привычку к нам, в конце концов, к своим половинкам, как говорится, надеяться на Бога. Но я-то лично знаю другое: "Бог-то Бог, да сам не будь плох". По-моему, точно: на Бога надейся, но сам не плошай.

Сейчас я скажу нечто очень важное: изменить подобный порядок вещей есть не что иное, как задача, которая имеет решение. Трудное, но имеет. При достаточном приложении характера, мудрости, энергии женщина способна замедлить бег времени не на годы даже, а на десятилетия.

Это не сказка – не стану сейчас ссылаться на нестареющую Джину Лоллобриджиду или на нашу Людмилу Гурченко: это дамы особого круга, с особыми возможностями. Я сошлюсь на иное: если раньше, век назад, "бальзаковский" возраст, то есть последняя вспышка женского обаяния и очарования, числился по разряду тридцать лет с небольшим хвостиком, то нынче в эти же годы весьма многие и многие женщины за рубежом и у нас выглядят едва ли не как невесты, у которых вся жизнь впереди, и означенный бальзаковский возраст сдвинулся у иных на десять, а у иных и на двадцать лет! Недаром же Дарья, вторая жена Егора, в возрасте хорошо за сорок, жаловалась, возвращаясь из горнолыжных поездок: "Что за жизнь пошла, одни только двадцатитрехлетние клеятся, хоть бы посолиднее кто обратил внимание". Заметьте, явление подобной моложавости – массовое.

Что же такое исподволь происходит в цивилизованном мире, что позволяет нашей сестре в массе отдалять период старения? (Кто даст, примеру, мне мои семьдесят четыре? Да никто! Так, где-то за пятьдесят). Да и не только сестре отдалять. Помните у Тургенева: "В комнату вошел старик лет сорока"? Нынче сорокалетний мужчина сплошь да рядом выглядит, что твой новобранец (другое дело, что иной новобранец выглядит едва ли не под сорок). Что происходит?

Оздоровление.

Оно объясняется и более разумным чередованием труда и отдыха, и более рациональным питанием, и занятиями спортом, и успехами медицины, несомненно, и более благополучными, чем прежде, бытовыми условиями для большинства людей. Все это оздоровление, безусловно, в наших силах применить к себе.

Имеется однако и такой фактор сверх обозначенных, который у сознательного человека определяет, работают ли реально все названные принципы, оказывают ли воздействие на торможение наступающей старости. Это активная установка на радость. Точнее говоря, установка на активную радость, чтобы и мысли не возникло о безвольной лени.

Да, трудна жизнь, уж мне ли этого не понять, пройдя лагеря, войны, хватив почти полной мерой ленинградскую блокаду! Но поддержание своей женской сути (я даже поиграла бы словами: женской самости, то есть завлекательности и привлекательности в любом возрасте) – это трудность из всех трудностей особая. Зато и приз за такие немалые усилия – полнота бытия, мало ли? Самое главное, что доступно нам в жизни.

Что же это за усилия такие?

Прежде всего, это здоровый образ жизни. Впрочем, на данную тему я распространяться не буду, передоверив ее "Трем китам здоровья", теории и практике, изложенным там. Позволю себе сделать лишь несколько существенных ремарок, на которые, надеюсь, не обидится автор "Трех китов здоровья". Дело в том, что он неоднократно заявляет в своей книге, что опирается на фундамент собственного опыта и своих ближних, и это-де дает прочность его убеждениям, но и объясняет некоторую возможную узость изложения. Эта узость, самокритически им признаваемая, коренится, на мой взгляд, прежде всего, во вполне объяснимом отсутствии опоры на специфический женский опыт. Почему бы, к примеру, ему было не порекомендовать удивительно эффективное средство избавления от менструальных неврозов? И он сам, наверняка, и дорогой моему сердцу Егор, и миллионы мужчин попадали-таки в жесткие переделки из-за женского психопатизма, невыдержанности и непредсказуемости поведения в период протекания месячных регул у их подруг. Сколько драм в мире вершится на этой почве! Но я заметила и проследила на протяжении уже десятков лет, что если в эти критические дни женщина получает максимум освещенности (естественной или электрической), уровень ее невротизма заметно снижается, и всем вокруг нее (не говоря о ней самой) становится намного лучше. Можно было бы об этом сказать в "Трех китах здоровья"? Разумеется.

Позволю себе еще одно важное критическое суждение. Если бы автор принялся излагать свои взгляды на примере не некоего Анатолия Федоровича (Финясовича, Филипповича и т.д.), а на жизненной основе, скажем, Анны Феоктистовны (Францевны, Филимоновны и т.д.), то он не смог бы пропустить такое важнейшее именно для женщины, условие здоровья, как необходимость родить! Зачатие, беременность, роды, кормление грудью, материнство – такой фактор, которые единственно и способен полностью раскрыть потенциал женского организма и психики, задействовать их полноценно и полноправно. Рискую вызвать взрыв общественной иронии и даже гнева, но ради академической полноты изложения сообщу: существуют такие достоверные научные исследования, в которых показано, что организм средне-русской женщины полностью достигает анатомического расцвета и раскрытия лишь пятыми родами.

С позиций женских, в "Трех китах здоровья" имеется еще один немаловажный дефект: отсутствие рекомендаций по восстановлению увядающей кожи, советов по уходу за волосами и т.д. Это упущение я постараюсь , здесь в какой– то степени преодолеть, но в целом однако разговор о здоровье как о фундаменте нашей постоянной радости я передоверяю "Трем китам", сама же остановлюсь здесь на таком источнике женской невянущей молодости, как отношения с мужем, мужчиной вообще. И сразу уточняю: эти отношения могут быть залогом радостной долгой жизни, но они же могут стать причиной горя, страданий и преждевременной старости. Стало быть, надо разобраться в особенностях именно благодетельных взаимодействий системы "М-Ж".

Я практикую как врач уже более полувека. Через руки мои прошли тысячи и десятки тысяч конкретных страдающих или счастливых женщин с их историями болезни и их историями личной жизни. Через меня прошли уже разные поколения с их разницей во взглядах и условиях существования, прошли женщины разных географических стран и широт, потому что где только ни довелось мне работать, короче, прошли женщины совершенно разных условий обитания. Хотя бы то сказать, что пришлось мне и в системе ГУЛАГ потрудиться, куда загремела я вслед за третьим своим мужем: не с теми, видишь ли, военачальниками он, как оказалось, был запечатлен на общей фотографии, сделанной на армейских сборах в 1936 году. Так что пользовала я и бедолажек, баб-зеков, и вельможных жен надзирательских вплоть до самых– самых. К чему это я? К тому, что бесконечный чужой опыт, перемноженный на мой собственный, достоверно позволяет мне установить две главные причины женского счастья (или несчастья). Одна коренится в нашей психологической мудрости (или глупости), другая – в физиологическом мастерстве (или бездарности). Конечно, деление это сплошь да рядом условное. Восторг сексуальной близости – это что, психология или физиология? Это – радостное слияние того и другого. Но чтобы сливалось, надо иметь, что сливать...