Текст книги "Мужчина и Женщина"

Автор книги: Юрий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Я люблю тебя! – это и счастливо, ликующе, это и обидно (а как же иначе, разве иначе – возможно?!), это – и как жалоба – я не могу больше так, ну один глоточек, один вдох!

Я люблю твое мужицкое лицо, я люблю твою голову, я люблю это нечто, растущее на твоей голове (Господи, когда я вижу что-то похожее – как я потом не скоро прихожу в себя!), я люблю, как ты говоришь, я люблю твои интонации, я люблю твой несокрушимый настрой, я люблю то, что зовется Егором, – во всей совокупности телесно-психически-эмоционально– мировоззренческих и прочих всех компонентов. Я люблю тебя. И это – моя боль, и это – такая моя радость! Невыносимо – ну, правда, Егор, – так долго, так безнадежно – жить без тебя. И – какое счастье знать, что ты есть. У меня есть ты. И я люблю тебя.

Я всегда боюсь, что ты вот уберешь меня от себя – и насовсем. Так страшно! Сразу – небо низкое, облокотившееся на крыши соседних пятиэтажных домов. Тяжелое, вязкое – в таком небе – не полетаешь, рукой не взмахнешь. И в голову всякое лезет! И воображение так услужливо подсовывает мне меня в самом дурацком свете! Нелепом, действительно, чучельно-недвижном, омертвевшем. Улыбнись мне, а? Я совсем тебя люблю. Ты – умница, ты сильный, все у тебя будет хорошо, только – пусть и я у тебя буду, ладно ? И давай меня ты въяве увидишь, ая-тебя, а? Ну давай, Егорушка?

Нет, Егор, в такую мечту и поверить-то не могу: ты – рядом, и не надо на часы смотреть, и не надо себя виноватой чувствовать за то, что еще пять, еще десять минут около тебя задержалась. Прижаться к твоей руке и знать: и сегодня, и завтра, и еще послезавтра это будет. И ты будешь всегда. Я, наверное, в это никогда не поверю. Так не бывает. Я бы сказала, что такое не перенести – можно сойти с ума, но не уверена, можно ли в применении ко мне такое сказать. Я люблю тебя, Егор. Люблю и все.

Ты не сердись на меня. Я не виновата, что я тебя люблю. Это ты – такой, ты сам такой, что я не могу тебя любить чуть-чуть. Я не виновата, что атомы во мне так расположены, это они организовали эту дурацкую мою направленность на тебя. А что я поделаю – не кубики ведь, не перестроишь. Вот плесни мне в душу бензином, подожги – все выгорит, отболит – и начнется сначала. Я очень тебя люблю.

А вообще – так кто-нибудь еще живет? Там, где было сердце (кстати, как оно у тебя ?), все саднит. Постоянное состояние тревоги. Ясное осознание безысходности, безнадежности. Всегдашняя тяга к тебе. И это – уживается во мне с ликующим состоянием: у меня есть ты (ты у меня есть – и это не моя фантазия), и я – счастливейший человек, и чем больше я тебя открываю – тем больше я тебя люблю, ценю, уважаю и т.д.

Я думаю – если бы не сблизились и еще год, и два, и пять – это бы ничего не изменило в моем к тебе отношении. Потому что-чтобы ты ни придумал для меня, даже самое-пресамое, мне уже ничего не страшно: пусть будет и новое, и неожиданное, но я "старым" в общем-то, к моему "новому" подготовлена. И какой бы ты стороной -":. ни поворачивался – я только острее чувствую, как люблю тебя. Боже мой, Егорушка, и до чего же я счастливый человек! Я тебя "восстанавливаю" из твоих нескольких предложений на работе: по пунктиру – и счастливо улыбаюсь – все никак не привыкну, а времени-то второй год пошел!

Ты улыбнулся мне в четверг, а сегодня – суббота, а я все улыбаюсь, и мне – так спокойно! Да нет, это – не ровно-гладко, мне такое – не свойственно. Но – не тревожно. А еще знаешь, что? Вот ты как-то сказал: "Если Бог даст". А он ведь, собственно, ко мне очень даже добр. Ведь подтолкнул меня – к тебе! Куда уж больше! Я тебя люблю.

Ты не думай, я не привыкла к тому, что – люблю тебя, я это ощущаю постоянно, физически – и всею собою, и – конкретно сердцем, и – душою, которую я чувствую как совершенно осязаемое, не как дух. Иначе, откуда бы постоянное ощущение этой "пронзенности", раны – насквозь. Что изменилось, так это реже теперь восторженное состояние, когда – захлестнет пронзительное счастье от понимания: я люблю тебя. Бывает, что и улыбаюсь, и где-нибудь на улице твержу тебе, себе – про это. Что говорить– то? У меня привычный жест: правая рука – вперед и чуть вверх – дотронуться до твоей щеки. Это еще куда ни шло. А в эти дни я все время чувствую, как бьется твое сердце, потому что ты же – рядышком, и твоя грудь совсем– совсем плотно прижимается к моей. Как больно! Как сладко! Я очень тебя люблю. И во мне постоянно такое порочное да не желание – необходимость!– лицом, губами припасть поочередно к каждой твоей частичке, от головы до пальцев ног. Так – лсиву. Смысл, понимаешь ли, жизни – в этом. Смешно, ага? Аж до слез.

ОТ АЛЕВТИНЫ – ЕГОРУ

Письмо только на литературные темы, с комментариями, с вводными эпиграфами, с прозой, стихами и с романсами, сочиненными корреспондентом самостоятельно и посвященными адресату

Эпиграфы

"Иногда хочется кричать, да хорошее воспитание не позволяет". ("Путешествие дилетантов")

"Встретив бритоголового, не проси одолжить у него прическу". (вьетнамская пословица)

"Пес хотел немножко кушать, потому что был живой". (А. Иванов)

Проза

Читая В. Сидорова "Семь дней в Гималаях":

"В борьбе с самим собой еще никто и никогда не обретал спасения. Ибо идут вперед только утверждая, но не отрицая".

Ну да! Я с собой и не борюсь, ага!

"...ломай вырастающие перегородки условного между тобой и людьми. Надо открыть все лучшее в себе и пройти в храм сердца другого. В себе найти цветок любви и бросать его под ноги тому, с кем говоришь".

Вообще-то у меня сердце постоянно болит из-за тебя. И эти всякие ситуации – для меня – вовсе не главное: пришло – уйдет.

"...Не тот любит, кто несет свой долг чести и верности. Но тот, кто живет и дышит именно потому, что любит и радуется, и иначе не может".

Так что – мои письма уже в Индии читали? И В. Сидорову передали?

"...Как только ты почувствуешь, что сердце твое живет в моем и мое – в твоем, что рука твоя – в моей руке, ты уже и думать не будешь о самообладании как о самоцели. Ты будешь его вырабатывать, чтобы всегда быть готовым выполнить возложенную на тебя задачу. И времени думать о себе у тебя не будет. Если ты живешь в полном самообладании, ты всегда держишься за мою руку. И все твои дела – от самых простых и до самых сложных – я разделяю с тобой".

Я могу! Я могу не думать о себе, поэтому я так часто чувствую твою руку, потому и живу. Только ты не отбирай ее, пожалуйста, ладно?

"...Одной готовности, как таковой, мало. Предполагается еще и верность Учителю и его словам..."

Тут ты можешь быть спокоен. Не каждое тобой сказанное слово приму, да тебе чтоб каждое – и не надо, а про верность тебе – тут все. На самом "гималайском" уровне. Ладно, поживешь – увидишь. Что кулаком-то по груди стучать?

"...Всякая разлука только до тех пор мучительна, пока у человека не созреет сила духа настолько, чтобы посылать творческий ток любви своему любимому... Ежедневная радостная мысль о человеке равняется постройке рельсов для молниеносного моста, на котором можно научиться встречаться мыслями с тем человеком, о котором будешь Радостно, чисто, пристально и постоянно думать..."

Все так и есть – точь-в-точь! Просыпалась с этим: "Егор, я люблю тебя!" Сейчас "радостно" – бывает не часто. Нет, я и сейчас могу вдруг ликующе к тебе: "Егорушка!" Только – редко. А сосредоточиться на тебе – я этого, в общем-то, лишена: я сосредоточилась на тебе однажды, а после этого так и не "рассосредоточилась". я только с тобой, каждую минуту.

"...Еще и еще раз уложите во все складки вашего сознания не раз сказанные слова: "Если сердце ваше чисто – никакое зло не может коснуться вас".

В общем-то, соответствует моему: жить так, чтобы перед Егором не было стыдно.

Поэзия

Можете плакать, можете смеяться: У меня есть конь, который ночью поет. Мелодии у песни нет. Слов у песни нет. Даже самого коня нет. А все-таки тому лучше живется, У кого есть конь, который ночью поет. (Ояр Вациетис)

Мой-то конь поет и днем, и ночью. Его песни я воспринимаю в виде боли около сердца, немного правее. И всегдашним там сквознячком (может, у меня душа – как раз в том месте и находится?) Понимаешь, иногда вздрагиваю и оглядываюсь: так явственно слышу твой голос. Что – голос? – я вдруг рядом почувствую твое дыхание, чуть подниму руку – дотронуться – опущу тут же, не прикоснувшись, а ладонь ощущает – понимаешь, все равно ощущает прикосновение. Ну что мне – перекреститься, что ли, в эти секунды? Так это очень часто бывает. Все время подряд креститься, что ли?

По этому поводу я поднимаю бунт на корабле, я вырываюсь на палубу, лезу на мачту и поднимаю черный флаг! А на нем с одной стороны написано: "Люблю Егора", а с другой – то же самое. Я немного там еще посижу, покричу, отведу душу, ладно ? Мне – в море – всегда вспоминается – детское, асеевское:

Не верю ни тленью, ни старости, Ни воплю, ни стону, ни тлену! Вон ветер запутался в парусе, вон – волны закутались в пену! А мы – на волне покачаемся, посмотрим: что будет, что станет. Ведь мы никогда не кончаемся, мы – воль напряженных блистанье. А если минутною робостью скуют нас сердца с берегами – вскипим! И над синею пропастью Запляшем сухими ногами.

Сейчас для выкрикивания с мачты я бы что-нибудь получше могла подобрать, но я же говорю: вспоминается то, что с детсада было в душе, тебя ждало– дожидалось.

Романсы самодеятельного автора

1.

По чьему, по какому, скажи мне, наитью, Видно, этого я никогда не пойму, Кто-то крепко связал нас невидимой нитью? Нет! Он сердце мое привязал к твоему.

2.

Ведь все могла ты, ведь сумела И нестерпимое перетерпеть. Сгореть? Дотла? Нет, нет! Не дело. Не сметь, несчастная! Иль сметь?..

3.

А я была горой могучей. Мне все иные – не под рост. Но налетела страсть как туча И я – пылинка?.. Вот вопрос!

Ты Зороастр? Ты Заратустра? Ты жрец огня Иль хладный маг? Ты кратер пламенного чувства? Игрок, обдумавший свой шаг?

Владеешь силою огромной, Меня сломившей навсегда. Так кто же ты? Волшебник темный Иль счастья светлая звезда?

4.

Ни видеть не должна я, ни внимать Тем звукам голоса. Они, как волны, Захлестывают. Мне не удержать Здесь на плаву корабль, смятенья полный. Да! Мне спастись, увы, уж не дано. "Титаник" мой идет на дно.

5.

Какой сегодня ветер на Неве! Он в ярости сейчас фонарь сорвет. Не удержать берет на голове. Шторм стонет, воет, озверев ревет.

Неистовствует, волны гонит вспять, Они вздымаются за парапет. Со мною рядом ваша тень опять. От бури чувств спасенья нет.

6.

Я по вашим следам брожу. Вы уйдете, я прихожу. Я на том же месте сижу, Я на те же фрески гляжу.

Я по вашим брожу следам. Повстречаться придется ль нам?

7.

Я мечусь как в клетке. Я тоскую. Чем же Вам отныне помогу я? Я слаба. Я вас благославляю. Силы Вам! Я счастья Вам желаю.

Егор! Живи всегда!

Алевтина

Зачем ты мне нужен? Чтобы любить тебя. Чтобы уважать тебя, гордиться тобой, восхищаться, чтобы ликовать, чувствовать себя счастливой: есть ты! Чтобы удивляться: почему я – живу, как это – без тебя – и живу? Чтобы зависеть от тебя, чтобы служить тебе, подчиняться тебе. Жаждать быть чем-то тебе полезной, мечтать что-то для тебя сделать.

Знаешь, я последнее время живу, ощущая себя в каком-то море благодарности по отношению к тебе. Наверное, если бы я была с тобой – рядом – не день, не три дня – дольше – десять, месяц – я не смогла бы, не выжила бы: нельзя представить, что это – можно в себе носить – и не взорваться.

Лучше бы подружился ты со мною, а то я с тобой – дружу, а ты этого и не знаешь. Читал ли ты какую-то книжонку про двух английских собак и кота, как их бросил хозяин и уехал, а они прошли чуть ли не всю страну, чтобы вернуться к нему?

Стыдно за свою любовь: почему-то в последнее время на первое место высунулось, отодвинув начало духовное, интеллектуальное, совсем иное – чтото очень древнее, мохнатое, лохматое, первобытное. Свою любовь я ощущаю физически, постоянно в груди "качельное" чувство. Когда качели – вверх. Или – когда насосом воздух выкачали – вниз. Люблю тебя и рвусь к тебе не только сознанием, тягу испытывает каждая моя клеточка. Иногда, ты-то это пойми, ужасно хочется быть просто слабой женщиной. Такой парадокс: вроде бы потянулась слабая к тебе, сильному, а вышло – все не так, не вернулась к своей естественной – рядом с силой-то! – слабости, а приходится – наоборот: все держишь да держишь себя в руках. А если бы не в своих держать, а в твои руки отдаться!

Иногда к тебе прилетаю. Захожу ночью, сажусь на пол около тебя и смотрю. Иногда рукой по щеке проведу. Губами головы коснусь. Иногда – наглею совсем: беру твою руку, трусь об нее лицом. Все умираю от любви к тебе – да никак не умру.

...Этакий у меня нездоровый интерес к мужчинам, которым, как тебе, под пятьдесят. В общественном транспорте – всматриваюсь так изучающе: а что это за народ, как он себя чувствует, как живется ему? Вот у этого тоже два уха и нос – посередине лица. Как у тебя. Но никто так его не любит, как я тебя.

Знаешь, что бы ты ни говорил, все это как-то – мимо, ты меня вызываешь к себе, а я слов не слышу, только вижу, что это ты, слышу тебя, не слушая, беру твои "указивки", вижу твой почерк, прижимаю наедине эти листочки к лицу, утыкаюсь в них, как в твою руку, целую. Знаешь, Егор, когда ты рядом у меня работает только одна сигнальная система, а вторая отключается полностью. Какой там разум, какое понимание – только люблю, только ощущаю, что ты – это условие моего существования, среда, смысл и т.д., и т.п.

Ужасно на меня погода действует, даже стыдно говорить об этом: прямо никакой самостоятельности. В очень плохую погоду я могу радоваться: кто– то из великих характеризовал бабу-ягу – "Просто прелесть, что за гадость!" Несколько дней – тучами все затянуло, небо – одни тучи, и так низко, и так это тяжело – небо, облокотившееся на крыши. "Прелесть, что за гадость". Плюсовая температура – и мелкий снег. Бывает – простуда, ОРЗ, бронхит. Дома – температура, кашель, голова кружится, встать – невозможно. Идешь на работу (досадно – пропустить, мне каждый день – очень жалко потерять), а там вдруг увидишь тебя и "расхаживаешься", возрождаешься. Я тогда шибко эмоционально работаю, такая манера: выжать из себя все силы в твоем присутствии. Тут как-то пришло на ум слово: "яростно" работаю, и болезни нет, как не было.

И еще – кощунственное: пусть какие угодно боли, обиды, пусть что угодно – только не покой – без тебя. То есть кощунство в том, что, выходит, и страдания – счастье. Поскольку – предпочтительней, чем ничто, чем густота без тебя. Я люблю тебя, и если проводить какой-нибудь там химический анализ, то окажется, что в моем организме –90% – тебя, а десятые доли я уже не считаю.

В последний раз была в бассейне, тридцатого декабря – всего-то пять человек в воде, наверное. Может, к Новому году готовились, а может, электрики уже встречали его – все время выключали свет. В темноте стра-а-ашно! Но "а Егор?" – и плывешь, куда денешься! Хотя и жутко. Плыву и промелькнет молитвой, что ли: "Не устану, я же тебя люблю!" – и правда – не устаю, если успею это сказать.

Успеет промелькнуть в сознании: "Пусть будут родители", а все остальное – о тебе. И это будет второй Новый год. Когда я-с тобой. Даже для поступления в институт требуется стаж два года. Сказал бы ты мне, что хватит, мол, тебе, Аля, бояться, живи – спокойно, никуда я от тебя не денусь. Только не сердись же ты, что я – учу, чего сказать. Знаешь же, что я на это – не посягаю. Только могу я о таком под Новый год помечтать ? А я тебя люблю. И ты мое солнышко. А времени – два часа ночи, что же мне не протянуть сейчас руку, не дотронуться до тебя, не почувствовать тебя рукой, губами...

Каждому известно: истерические люди, позволяя себе распускаться, оздоравливаются в своих "всплесках", а носящие боль в себе – не выдерживают раньше. Так что – во свое спасение – иногда буянь. Можешь кричать на меня. Ругай, проклинай, только тоже – разряжайся.

Я люблю тебя. И боюсь этого твоего напряжения. Говорю о работе. Но ведь это так очевидно!

Боже ж ты мой! И как же мне повезло! Такой счастливый сон! Прихожу к тебе домой – и не гонишь. И не сердишься. И обнимаешь меня! И тебе даже хорошо со мной. Проснулась и боялась пошевелиться, чтобы – не спугнуть это счастье в себе. И что еще человеку надо, если могут быть вот такие минуты!.. Вполне можно жить одному на необитаемом острове.

Вот видела тебя в конторе неласкового, сердитого, "железобетонного". Ты знаешь, я тебя такого – больше люблю. Может, потому, что я тебя сначала таким увидела, в своей мягкости перед нами ты пото-ом, так нескоро – явился. А полюбила – такого. Доброта – она может быть и может не быть. А это – в тебе не уходит, это твое. И сейчас, когда изболелось за тебя сердце, когда жду чего угодно – для себя, я сейчас остро ощущаю, какая я счастливая: есть вот такой ты, и я тебя люблю.

Только как дыхание – естественно и легко у меня опять на губах всегдашнее: Егорушка, родной мой, солнышко мое, я люблю тебя, я очень тебя люблю! И никаких швов, никаких склеек. Я так живу, так дышу.

Ну, как сочиняет один товарищ свой исторический роман: как он дышит, так и пишет.

Ты у меня такой стойкий и мужественный: как я у тебя ни вымогаю мысленно какой-нибудь "милостыньки", держишься твердо. Ну и правильно. Зато каждое твое доброе слово – ого-го что значит! Вот – хоть и без особой конкретности, но – от "чужих" – отделил, "родной" – повеличал! И – ликую по этому поводу. Да я тебя такого – и люблю. Когда ты и мне – "родная", и какой– то секретарше по телефону – я тебя, такого, тоже люблю но обидно-то!

Сегодня утром – я еще с твоим "родная" – улыбаюсь, светло мне, счастливо, сегодня весь день у меня на губах мой "символ веры": Егорушка, родной мой, любимый мой!.. Сегодня я могу в мыслях протянуть руку – и дотронуться до твоей щеки, шеи. И рука моя – не пустоту ощущает.

Чего же еще надо, да? И без этого, скажешь, вон как хорошо устроилась... Я люблю тебя. Я тебя люблю.

Зато вечером в тот же день я вдруг повела себя таким храбрецом! Несколько ошалев после "родной", я как-то быстренько потеряла ключ от квартиры, который в мирное время имею привычку оставлять в дверях с наружной стороны. Что бы там ни было, а ночевать на улице можно, если б оставалась надежда, что утром-то я домой попаду! Походила по подъездам, пособирала ключи – ни один не подошел... Два народных умельца сказали мне, что дверь придется ломать. А как ломать, если я год нигде не могу замок купить – есть только амбарные! И вспомнила, что недалеко дом красят, машина со стрелой. Пошла, попросила, пожалели. Дело в том, что я вообще лет десять никаких каруселей не переношу, высоты боюсь – дико. Как-то рискнула сесть на самую детскую "ромашку", так сразу же закричала: "Снимите меня!" Трех-четырехлетки смеялись. И еще сейчас вдруг совсем давление куда-то надевалось голова кружится часто и без каруселей. И вот...

Ну, улыбнись, это правда было смешно? Ведь не каждый день входишь домой не через дверь, а через окно на третьем этаже. Да еще я – с моим-то страхом постыдным!

Когда мне на следующий день умельцы поставили накладной замок и я, выйдя за почтой, тут же защелкнула "собачку" – уже обошлось без балкона: "собачку" сломать было не жалко, не так жалко, как замок. Хотя все равно пришлось замок искать, потом снова искать умельца и еще раз все приворачивать.

А любить тебя – ты-то знаешь, как это не просто! И кто еще будет все это выносить: вот такой мягкий, улыбчивый – только бантик привяжешь, цветочек воткнешь – такой... ручной. А этот ручной так повернется, что все бантики-цветочки – ого где, а ты сама – на тучку заброшена. Такого полюби! А я тебя люблю. И не раскидывайся мною, пожалуйста. И пусть тебя кто– нибудь так узнает, как знаю я.

Я готова опуститься на колени и молиться: Егорушка, родной мой, ну пусть я у тебя буду! Только пусть я у тебя буду! Я не могу без тебя.

Ты можешь меня спросить снова и снова: "Зачем я тебе нужен?" Мне на это просто ответить: чтобы жить. Ты мне нужен, чтобы я жила. Чтобы была – собою. Чтобы чувствовала себя счастливой. Несчастной – тоже. Чтобы -радоваться, что живешь. Мне уже совсем нельзя без тебя, Егор.

Самодеятельный романс о вреде ласкового слова, который (вред) хочется испытывать снова и снова

Ты нежно впредь меня не называй, Ведь для тебя "родная" ничего не значит! А для меня – на миг мелькнувший рай Враз обернулся пеклом адовым, горячим. Не возвратится больше никогда Покой душе смятенной и мятежной. И будет сердце исступленно ждать: Когда? Когда? Чтоб ты еще хоть раз назвал меня так нежно.

Я уж и всякой травкой себя чувствовала, и различными представителями фауны. И собачкой, для которой верх блаженства, – подать хозяину брошенную палку (не от послушности, не от того, что так учили, а от разрывающего грудь желания что-то сделать для него приятное), и – много неги.

У меня сложились собачьи стихи:

– "Туда нет входа!" – Так людям, не собакам? А я ведь пес, у двери посижу. Под дождиком немного поброжу. Я разучилась – я не буду плакать, Ведь я собака, и да будет так! Я стерегу тебя от всех собак!

Самый большой у нас на Васильевском острове ньюфаундленд – Фрэнк. Я таких нигде не видела. Однажды его жестоко оскорбил Петя Колосов из ВСЕГЕИ: увидев на улице Фрэнка, пошел к нему, заискивающе приговаривая (думал, что это собака директора): "Маша, Маша!" На выставках собачьих у этого Фрэнка отмечали два недостатка: очень большой и еще "излишне очеловечен". Вот беда-то: излишне очеловечен! Не просто исполнитель команд, а еще что-то там чувствует, переживает и т.д. Смешно, ага? У меня потребность – пояснять: смешно не то, что он тонко чувствует, а что это отмечают как недостаток. Про себя это я говорю, не про Фрэнка.

Я нынче поняла так ясно, откуда появилась эта версия: о ребре Адамовом. Очень достоверно древние передали эту зависимость одного человека – женщины – от другого – мужчины.

Улыбнись мне! А то мне приходится перешивать одежку – свой сорок восьмой на какой-то не свой – далекий. А машинка не работает. Шить приходится просто иголкой, все руки исколола! И женщины наши все пристают: на какой диете сижу? Будто я сижу на ней!

Вот сейчас я с интересом думаю про "уходящих в мир иной". Которые по собственной инициативе. (Да нет, ты не посчитай меня за совсем глупую – это я не в качестве какого-то там шантажа и не на предмет выбивания слезы. Я ж не глупая у тебя. Часто – даже наоборот). Просто, я вот будто вошла в их дом, осматриваюсь, и – так все понятно, даже близко. Эгоисты ужасные, ага же? Так просто: взял – и нет ни тебя, ни мук твоих, ни любимых, ни обожаемых. Тихо и спокойно. Вот ведь странное создание – человек! Такое выбирают единицы, а прочие-то – и страдают, и сгорают.

Очень хочется, Егор, пойти в больницу и попросить дяденьков-хирургов о такой операции: пусть бы грудь разрезали, подключили свою аппаратуру. Вот пожить бы хоть день-два, а лучше – три с механическим сердцем! Чтоб железное! Чтоб – не саднило, не ныло, не болело. Никаких тебе любовейненавистей, ничегошеньки. И чтоб эти два-три дня все в эту раскрытую грудь водичку лили да лили: пусть бы промывалось, смывалось все наболевшее, сгоревшее. И вообще – чтоб срезали все, что нездорово.

Анекдот есть про человека, который несколько раз приходил в мастерскую и всякий раз заказывал что-то противоположное вчерашнему. Юмор – в финале: Послушайте, а вы не псих? – Да, а что? Мне это – "Да, а что?" приходится употреблять. Удобная фраза – и отпадают последующие вопросы.

Ничего ты не понимаешь. Если бы мне можно было быть с тобой пять-семь дней (да еще и не чувствовать себя вот-вот перед смертью: вот еще пять минут, еще три минуты осталось!..), мне кажется, можно после этого или всю оставшуюся жизнь ходить и счастливо улыбаться, или – вообще не жить: такое счастье было – и ничего уже не надо. Ты не сердись. Я не могу о другом. Ведь психически больные не меняют своих идей: или он Наполеон, или – "на волю! в пампасы" У меня ты – моя идея-фикс, и я так же рвусь к тебе и ничем другим не могу жить. Я за все тебя люблю. Я могу страдать из-за тебя: "Ну как ты можешь, ну почему ты такой?!" Вот был ты сердит. Мне на тебя смотреть неловко, мне тебя и жалко, и обидно за тебя, и сержусь: зачем ты со мной-то так? Я люблю тебя, когда ты – мягкий. Я люблю тебя, и когда ты рассерживаешься на меня. Я люблю тебя – и сильного, и мудрого. И люблю тебя – для меня смешного, наивного, мальчишку. Я много тебя какого люблю! Я тебя люблю.

Сначала я сразу почувствовала силу твою. Я ее знаю. Но я знаю в тебе и другое, детское, и от этого знания – изнывает душа, и я молю: Господи, дай мне эту возможность – его голову прижать к себе, защитить! Верую: прикоснулась бы щекой к твоей груди, дотронулась бы губами, провела рукой и тебе стало бы легче, спокойнее. Я же люблю тебя, Егорушка!

Нет, я не про "ворованную" любовь – что ты, что ты! Я и не краду, и не краснею, тут у меня убежденность полнейшая: я твоя, для тебя, и любить могу – только тебя, и реализовать себя по-настоящему могу только в этой любви тут никто другой на твоем месте не мог бы быть (красивее тебя, умнее, совестливее, добрее и т.д., могут быть, но мне нужен именно вот такой – ты). Какое уж тут воровство!

Я не могу на тебя ни посмотреть – чтоб тебе стало тепло и ты улыбнулся, ни прикоснуться – так, чтоб тебе стало спокойнее оттого, что у тебя есть надежный такой... товарищ. Ничего не могу в своем далеке. Как калека обрубок, без рук, без ног.

И похромала в бассейн, куда перед этим решила не ходить. (Тапочки приготовленные забыла дома, зато десять раз проверила, взяла ли купальник). Плавала без остановок, без стояния у бортика, весь час, и ничего не болело, и ничего не кружилось, и сейчас – улыбаюсь, и уже не очень уверенно показать могу, где болело недавно. Я люблю тебя.

И, пожалуйста, когда я тебе этого не говорю, когда я не пишу тебе несколько дней, не надейся, что это может пройти, погаснуть, раствориться в этой жизни – далеко от тебя.

Разве можно на меня сердиться? Вовсе нет! Какой может быть с меня спрос: живу-то в условиях совершенно противоестественных, не холю тебя, не лелею. Это что нормальные условия для жизни? Это то же самое, если кого водоплавающего – на сушу выбросить, летающего – к какому-нибудь кроту-барсуку в норку подсадить? Я ж тебя люблю. И ты мое солнышко. И еще свет в окошке. И еще на тебе сошелся клином белый свет. И еще – что там еще было?

Все-таки верю, что тебе -ив твоих человеческих заботах, и во взаимоотношениях не со всем человечеством, а с конкретными близкими, капелька моей теплоты была бы вовсе не лишняя, даже – нужная. И я – из того, недополученного. Я-не тот человек, который способен поразить твое воображение, сразу потянуть к себе (как это было у меня – с тобой). Зато у меня есть другое достоинство: я люблю тебя. И поэтому я тебе нужна. И я для тебя – человек послушный и управляемый. Ты можешь повернуть меня в любую сторону (только не от себя!) – и это не постыдная покорность, это счастливейшая потребность – полностью подчиняться тебе.

Боже мой, какое это счастье, что у меня есть эта пленка! Когда я тебя слушаю, твой взаправдашний голос – умираю же совсем от этого блаженства, ужасно хочется обцеловать магнитофон, эту коробочку, в которой – твой голос. Я люблю тебя. И фото есть!

Я все-таки, наверное, не очень долго еще продержусь, это невозможно жить с такой любовью – заталкивать ее назад, в себя – рукой, двумя. Ноу меня, кажется, кончаются силы. Ничего я не могу делать, ничем не могу заниматься. Только тобой. Даже не надо глаза закрывать – чуть сосредоточиться, совсем небольшое усилие – чуть резкость поправить – и такой ты настоящий, такой ты – не с фотографии – взаправдашний – рядом! Господи, да материализуйся же у меня в доме!

Нет, я не права: у меня нет чего-то конкретного, где я хотела бы с тобой быть. Какая разница: ведь если ты со мной, "где" может быть чем угодно: и горы, и пещеры, и пустыня, и тайга, и никого, и многолюдье (рядом с тобой я других разве замечу!). Нет, одно, пожалуй, условие: чтоб не было очень-то красивых женщин рядом.

Я тебя, естественно, как-то не могу представить – ничего не делающим (так же не могу представить, что мне – самой! – можно добровольно от тебя отойти, отказаться). Поэтому вот так бы хотела: чтоб и дело делалось, и мне можно было с тобой рядом быть.

Собственно, и это – утешительный фактор: живем на одном с тобой континенте. Было бы хуже, если бы я – здесь, а ты где-нибудь в Австралии. Жутко повезло! Да же?

Кажется, я уже забыла, что представляла собой до тебя, столько во мне определено тобою – без прямых твоих "указаний". Все во мне и все вне меня: и снег, и ветер, и солнце, и общественный транспорт, и любая мелочь, воспринимаются через тебя.

Тут – разрушение возможно, пожалуй, лишь на химическом уровне: растворить меня самое, разрушить мое соединение атомов.

А я ведь живу-то с настроем на долгую, длинную дистанцию, и впереди-то видится еще не менее пяти десятков лет.

Егор, ты не объяснишь мне, почему у людей по графику биоритмов иногда бывает разум в минусе, а эмоции – в плюсе, а у меня – только так, без всякой смены? Чего мой-то организм никаких графиков не соблюдает?! Я всегда люблю тебя, и чувствую это – обостренно, и никакого притупления! А что касается разума – всего-то секундная вспышка и все в одном направлении – ослепительно сжигающе: я люблю тебя.

Я не знаю, что болезнь, что норма, попробуй тут разберись. Если я любящая тебя, – больная, – то так не бывает, в любом больном организме есть хоть крохотный островочек – здоровый. У меня нет. Тогда я не заболевший, а сама болезнь, какая-то персонификация болезни. Как у этого, у Шефнера – в "Лачуге должника": бегали там такие... зверики, жуткие типы. Ну, а если мое состояние – здоровое состояние?..

Знаешь, вот приснилось такое: мороз, холодища – и посреди степи какое-то пристанище. И это не доходит, и – настежь окна, дверь – а вдруг долетит ? Метель, мороз, а я – топлю, она, печь, горит, и все – настежь, в степь, во поле чистое. Ну, опять же. Сизиф этот – камушек на горку закатывал. Боже мой, сколько времени минуло, а Сизифы – не переводятся, все тащим эти камни, вкатываем!.. Во мне сосуществуют "три любви" к тебе: хочу помочь тебе, изнываю без тебя, тревожусь за тебя! А рядом – вечное, постоянное: как это ни смешно, ответственность, и – ни на секунду не усомнившаяся – готовность загородить собой, защитить, поддержать – это материнское. И еще: таким своим, разным, таким близким, наверное, может ощущать, воспринимать человека только жена. А чувствовать его богоданной защитой – только дочь. Вот такая я у тебя и есть одна в трех лицах. Яженщина. Твоя женщина.