Текст книги "Стихи о войне"

Автор книги: Юлия Друнина

Сапожки

 
Сколько шика в нарядных ножках,
И рассказывать не берусь!
Щеголяет Париж в сапожках,
Именуемых «а-ля рюс».
 
 
Попадаются с острым носом,
Есть с квадратным – на всякий вкус.
Но, признаться, смотрю я косо
На сапожки, что «а-ля рюс».
 
 
Я смотрю и грущу немножко
И, быть может, чуть-чуть сержусь:
Вижу я сапоги, не сапожки,
Просто русские, а не «рюс»,
 
 
Те кирзовые, трехпудовые,
Слышу грубых подметок стук,
Вижу блики пожаров багровые
Я в глазах фронтовых подруг.
 
 
Словно поступь моей России,
Были девочек тех шаги.
Не для шика тогда носили
Наши женщины сапоги!
 
 
Пусть блистают сапожки узкие,
Я о моде судить не берусь.
Но сравню ли я с ними русские,
Просто русские, а не «рюс»?
 
 
Те кирзовые, трехпудовые?..
Снова слышу их грубый стук,
До сих пор вижу блики багровые
Я в глазах уцелевших подруг.
 
 
Потому, оттого, наверное,
Слишком кажутся мне узки
Те модерные,
Те манерные,
Те неверные сапожки.
 

1964

«Мне близки армейские законы…»

 
Мне близки армейские законы,
Я недаром принесла с войны
Полевые мятые погоны
С буквой «Т» – отличьем старшины.
 
 
Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала напролом,
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.
 
 
Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала —
Научилась верности в бою.
 

1963

«В шинельке, перешитой по фигуре…»

 
«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» —
Читаю, и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.
Но по-другому было на войне —
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять.
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп – солдатская постель,
А одеяло – волглая шинель.
Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели – под,
Пола шинели – над.
Куда уж тут ее перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) —
Санрота, медсанбат, госпиталя…
Едва наркоза отойдет туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжелые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредешь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.
Шинель до пят, обрита голова —
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп – солдатская постель,
А одеяло – верная шинель.
Куда ее перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…
 

1964

Мамаша

 
Вас частенько
Уже величают «мамашей» —
Пять детей, сто забот…
Никому невдомек,
Что в душе
Этой будничной женщины пляшет
Комсомольский святой огонек —
Тот, что, яростным пламенем
Став в сорок первом,
Осветил ей дорогу в военкомат.
 
 
…Хлеб, картошка
И лука зеленые перья —
С тяжеленной авоськой
Плетется солдат.
Не по моде пальто,
Полнота,
Седина…
 
 
Но Девятого мая
Надевает она ордена
И медаль «За отвагу»,
Что дороже ей прочих наград.
 
 
Козырни ветерану,
Новобранец-солдат!
 

1964

Десятикласснице

 
О, как мы были счастливы, когда,
Себе обманом приписав года,
На фронт шагали
В ротах маршевых!
А много ли
Осталось нас в живых?..
Десятиклассница годов шестидесятых,
На острых «шпильках»,
С клипсами в ушах,
Ты видишь ли раздолбанный большак,
Ты слышишь, как охрипшие комбаты
Устало повторяют:
– Шире шаг! —
Ты слышишь ли пудовые шаги?..
Все медленней ступают сапоги.
Как тяжело в них
Детским ножкам тонким,
Как тяжело в них
Фронтовым девчонкам!
 
 
Десятиклассница
На «шпильках» острых,
Ты знаешь, сколько весят сапоги?
Ты слышишь наши грубые шаги?..
 
 
Почаще вспоминай
О старших сестрах!
 

1964

Бабы

 
Мне претит
Пресловутая «женская слабость».
Мы не дамы,
Мы русские бабы с тобой.
Мне обидным не кажется
Слово грубое
   «бабы» —
В нем – народная мудрость,
В нем – щемящая боль.
 
 
Как придет похоронная
На мужика Из окопных земель,
Из военного штаба,
Став белей
Своего головного платка,
На порожек опустится баба.
 
 
А на зорьке впряжется,
Не мешкая, в плуг
И потянет по-прежнему лямки.
Что поделаешь?
Десять соломинок-рук
Каждый день
Просят хлеба у мамки…
 
 
Эта смирная баба
Двужильна, как Русь.
Знаю, вынесет все,
За нее не боюсь.
Надо – вспашет полмира,
Надо – выдюжит бой.
Я горжусь, что и мы
Тоже бабы с тобой!
 

1964

«Когда проходят с песней батальоны…»

 
Когда проходят с песней батальоны,
Ревнивым взглядом провожаю строй —
И я шагала так во время оно
Военной медицинскою сестрой.
 
 
Эх, юность, юность! Сколько отмахала
Ты с санитарной сумкой на боку!..
Ей-богу, повидала я немало
Не на таком уж маленьком веку.
 
 
Но ничего прекрасней нет, поверьте
(А было всяко в жизни у меня!),
Чем защитить товарища от смерти
И вынести его из-под огня.
 

1966

«Особый есть у нас народ…»

 
Особый есть у нас народ,
И я его полпред:
Девчонки из полков и рот,
Которым нынче —
Жизнь идет! —
Уже немало лет…
 
 
Пора, пожалуй, уступать
Дорогу молодым…
 
 
Клубится в памяти опять
Воспоминаний дым —
Девчонка по снегу ползет
С гранатами на дзот.
 
 
Ах, это было так давно —
Гранаты, дзоты, дым!
Такое видеть лишь в кино
Возможно молодым…
 
 
Девчонкам из полков и рот
Уже немало —
Жизнь идет!
 
 
И все ж моложе нет
Той женщины, что шла на дзот
В семнадцать детских лет!
 

1966

«До сих пор, едва глаза закрою…»

 
До сих пор,
Едва глаза закрою,
Снова в плен берет меня
Война.
Почему-то нынче
Медсестрою
Обернулась в памяти она:
Мимо догорающего танка,
Под обстрелом,
В санитарный взвод,
Русая, курносая славянка
Славянина русого ведет…
 

1966

«Над ними ветра и рыдают, и пляшут…»

 
Над ними ветра и рыдают, и пляшут,
Бормочут дожди в темноте.
Спят наши любимые, воины наши,
А нас обнимают… не те.
 
 
Одни – помоложе, другие – постарше,
Вот только ровесников нет.
Снят наши ровесники, мальчики наши,
Им всё по семнадцати лет…
 

1967

«Я опять о своем, невеселом…»

 
Я опять о своем, невеселом, —
Едем с ярмарки, черт побери!..
Привыкают ходить с валидолом
Фронтовые подружки мои.
 
 
А ведь это же, честное слово,
Тяжелей, чем таскать автомат…
Мы не носим шинелей пудовых,
Мы не носим военных наград.
 
 
Но повсюду клубится за нами,
Поколеньям другим не видна —
Как мираж, как проклятье, как знамя —
Мировая вторая война…
 

1967

Левофланговый

 
На плацу он был левофланговым:
Тощ, нелеп – посмешище полка.
На плацу он был пребестолковым,
Злился ротный:
«Линия носка!»
И когда все на парадах «ножку»
К небесам тянули напоказ,
Он на кухне очищал картошку,
От комдивовских упрятан глаз…
 
 
После – фронт.
В Клинцах и Сталинградах
Поняла я:
Вовсе не всегда
Те, кто отличались на парадах,
Первыми врывались в города…
 

1967

Ополченец

 
Редели, гибли русские полки.
Был прорван фронт.
Прорыв зиял, как рана.
Тогда-то женщины,
Подростки,
Старики
Пошли на армию Гудериана.
 
 
Шла профессура,
Щурясь сквозь очки,
Пенсионеры
В валенках подшитых,
Студентки —
Стоптанные каблучки,
Домохозяйки —
Прямо от корыта.
 
 
И шла вдова комбата,
Шла в… манто —
Придумала, чудачка, как одеться!
Кто
В ополченье звал ее?
Никто.
Никто, конечно, не считая сердца.
 
 
Шли.
Пели.
После падали крестом,
Порою даже не дойдя до цели…
Но я хочу напомнить
Не о том —
Хочу сказать о тех,
Кто уцелели:
Один на тысячу —
Таков был счет,
А счетоводом —
Сорок первый год…
 
 
На Красной Пресне
Женщина живет.
Нет у нее
Регалий и наград,
Не знают люди,
Что она – солдат.
И в День Победы
Не звонит никто
Пенсионерке
В стареньком манто.
 
 
Ей от войны на память —
Только шрам…
Но женщина обходится
Без драм.
«Я, говорит, везучая:
Жива!»
 
 
…Далекая военная Москва.
Идет в окопы женщина в… манто —
Придумала, чудачка, как одеться!
Кто
В ополченье звал ее?
Никто.
Никто,
Конечно, не считая сердца…
 

1967

Званый обед

Екатерине Новиковой – «Гвардии Катюше»

 
Над Россией шумели крыла похоронок,
Как теперь воробьиные крылья шумят.
Нас в дивизии было шестнадцать девчонок,
Только четверо нас возвратилось назад.
Через тысячу лет, через тысячу бед
Собрались ветераны на званый обед.
Собрались мы у Галки в отдельной квартире.
Галка-снайпер – все та же: веснушки, вихры,
Мы, понятно, сварили картошку в мундире,
А Таисия где-то стрельнула махры.
Тася-Тасенька, младший сержант, повариха.
Раздобрела чуток, но все так же легка.
Как плясала ты лихо!
Как рыдала ты тихо,
Обнимая убитого паренька…
Здравствуй, Любка-радист!
Все рвалась ты из штаба,
Все терзала начальство:
«Хочу в батальон!»
Помнишь батю?
Тебя пропесочивал он:
– Что мне делать с отчаянной этою бабой?
Ей, подумайте, полк уже кажется тылом!
Ничего, погарцуешь и здесь, стригунок! —
…Как теперь ты, Любаша?
Небось поостыла
На бессчетных ухабах житейских дорог?..
А меня в батальоне всегда величали
Лишь «помощником смерти» —
Как всех медсестер…
Как живу я теперь?
Как корабль на причале —
Не хватает тайфунов и снится простор…
 
 
Нас в дивизии было шестнадцать девчонок,
Только четверо нас возвратилось назад.
Над Россией шумели крыла похоронок,
Как теперь воробьиные крылья шумят.
 
 
Если мы уцелели – не наша вина:
У тебя не просили пощады, Война!
 

1968

«Почему мне не пишется о любви?..»

 
Почему
Мне не пишется о любви? —
Потому ли,
Что снова земля в крови?
Потому ли,
Что снова земля в дыму?
Потому ли?..
Конечно же, не потому:
На войне,
Даже в самый разгар боев,
Локоть к локтю
Шагала со мной Любовь —
Не мешала мне,
Помогала мне
Не тонуть в воде,
Не гореть в огне.
Что ж теперь
Замолчали мои соловьи?
Почему
Мне не пишется о любви?..
 

1968

«Взять бы мне да и с места сняться…»

 
Взять бы мне да и с места сняться,
Отдохнуть бы от суеты —
Все мне тихие села снятся,
Опрокинутые в пруды.
И в звенящих овсах дорога,
И поскрипыванье телег…
Может, это смешно немного:
О таком – в реактивный век?
Пусть!.. А что здесь смешного, впрочем?
Я хочу, чтоб меня в пути
Окликали старухи: «Дочка!
До Покровского как дойти?»
Покровá, Петушки, Успенье…
Для меня звуки этих слов —
Словно музыка, словно пенье,
Словно дух заливных лугов.
А еще – словно дымный ветер,
Плач детей, горизонт в огне:
По рыдающим селам этим
Отступали мы на войне…
 

1968

«Били молнии. Тучи вились…»

 
Били молнии. Тучи вились.
Было всякое на веку.
Жизнь летит, как горящий «виллис»
По гремящему большаку.
 
 
Наши критики – наши судьбы:
Вознести и распять вольны.
Но у нас есть суровей судьи —
Не вернувшиеся с войны.
 
 
Школьник, павший под Сталинградом,
Мальчик, рухнувший у Карпат,
Взглядом юности – строгим взглядом
На поэтов седых глядят.
 

1968

«На ничьей земле пылают танки…»

 
На ничьей земле пылают танки.
Удалось дожить до темноты…
Умоляю: «Лишние портянки
И белье сдавайте на бинты».
 
 
Я стираю их в какой-то луже,
Я о камни их со злостью тру,
Потому как понимаю – нужно
Это все мне будет поутру.
 
 
Спят солдаты, автоматы, пушки.
Догорая, корчится село…
Где ж конец проклятой постирушке?
Ведь уже почти что рассвело!
 

1967–1970

Ты вернешься

 
Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.
Из санроты не было повозки.
Чью-то мать наш фельдшер величал.
 
 
…О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!
И лицо – родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста…
 
 
Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня…
 
 
Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд…
 
 
Поклялась тогда я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней,
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней —
Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.
И запахнет фронтом – снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.
 
 
Только мы – однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша, —
Песней
   возвратишься ты с войны!
 

1969

«О, хмель сорок пятого года…»

 
О, хмель сорок пятого года,
Безумие первых минут!
…Летит по Европе Свобода —
Домой каторжане бредут.
 
 
Скелеты в тряпье полосатом,
С клеймами на тросточках рук
Бросаются к русским солдатам:
«Амико!», «Майн фройнд!», «Мой друг!»
 
 
И тихо скандирует Буша
Его полумертвый земляк.
И жест, потрясающий душу, —
Ротфронтовский сжатый кулак…
 
 
Игрались последние акты —
Гремел Нюрнбергский процесс.
Жаль, фюрер под занавес как-то
В смерть с черного хода пролез!
 
 
И, жизнь начиная сначала,
Мы были уверены в том,
Что черная свастика стала
Всего лишь могильным крестом.
 
 
И тихо скандировал Буша
Его полумертвый земляк.
И жест, потрясающий душу, —
Ротфронтовский сжатый кулак…
 
 
Отпели победные горны,
Далек Нюрнбергский процесс.
И носятся слухи упорно,
Что будто бы здравствует Борман
И даже сам Гитлер воскрес!
 
 
Опять за решеткой Свобода,
И снова полмира в огне.
Но хмель сорок пятого года
По-прежнему бродит во мне.
 

1969

От имени павших

(На вечере поэтов, погибших на войне)

 
Сегодня на трибуне мы – поэты,
Которые убиты на войне,
Обнявшие со стоном землю где-то
В своей ли, в зарубежной стороне.
Читают нас друзья-однополчане,
Сединами они убелены.
Но перед залом, замершим в молчанье,
Мы – парни, не пришедшие с войны.
Слепят «юпитеры», а нам неловко —
Мы в мокрой глине с головы до ног.
В окопной глине каска и винтовка,
В проклятой глине тощий вещмешок.
Простите, что ворвалось с нами пламя,
Что еле-еле видно нас в дыму,
И не считайте, будто перед нами
Вы вроде виноваты, – ни к чему.
Ах, ратный труд – опасная работа,
Не всех ведет счастливая звезда.
Всегда с войны домой приходит кто-то,
А кто-то не приходит никогда.
Вас только краем опалило пламя,
То пламя, что не пощадило нас.
Но если б поменялись мы местами,
То в этот вечер, в этот самый час,
Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,
Губами, что вдруг сделались сухи,
Мы, чудом уцелевшие солдаты,
Читали б ваши юные стихи.
 

1969

«Все грущу о шинели…»

 
Все грущу о шинели,
Вижу дымные сны —
Нет, меня не сумели
Возвратить из Войны.
 
 
Дни летят, словно пули,
Как снаряды – года…
До сих пор не вернули,
Не вернут никогда.
 
 
И куда же мне деться? —
Друг убит на войне,
А замолкшее сердце
Стало биться во мне.
 

1969

«И с каждым годом…»

 
И с каждым годом
Все дальше, дальше,
И с каждым годом
Все ближе, ближе
Отполыхавшая
Юность наша,
Друзья,
Которых я не увижу.
 
 
Не говорите,
Что это тени, —
Я помню прошлое
Каждым нервом.
Живу, как будто
В двух измереньях:
В семидесятых
И в сорок первом.
 
 
Живу я жизнью
Обыкновенной,
Живу невидимой
Жизнью странной —
Война гудит
В напряженных венах,
Война таится во мне,
Как рана.
 
 
Во мне пожары ее
Не меркнут,
Живут законы
Солдатской чести.
Я дружбу мерю
Окопной меркой —
Тот друг,
С кем можно
В разведку вместе.
 

1970

В сорок первом

 
Мы лежали и смерти ждали —
Не люблю я равнин с тех пор…
Заслужили свои медали
Те, кто били по нам в упор, —
Били с «мессеров», как в мишени.
 
 
До сих пор меня мучит сон:
Каруселью заходят звенья
На беспомощный батальон.
 
 
От отчаянья мы палили
(Все же легче, чем так лежать)
По кабинам, в кресты на крыльях,
Просто в господа бога мать.
 
 
Было летнее небо чисто,
В ржи запутались васильки…
И молились мы, атеисты,
Чтоб нагрянули ястребки.
 
 
Отрешенным был взгляд комбата,
Он, прищурясь, смотрел вперед.
Может, видел он сорок пятый
Сквозь пожары твои,
Проклятый,
Дорогой —
Сорок первый год…
 

1970

«Шли девчонки домой…»

 
Шли девчонки домой
Из победных полков.
Двадцать лет за спиной
Или двадцать веков?
 
 
Орденов на груди
Все же меньше, чем ран.
Вроде жизнь впереди,
А зовут «ветеран»…
 
 
Шли девчонки домой,
Вместо дома – зола.
Ни отцов, ни братьёв,
Ни двора ни кола.
 
 
Значит, заново жизнь,
Словно глину, месить,
В сапожищах худых
На гулянках форсить.
 
 
Да и не с кем гулять
В сорок пятом году…
(Нашим детям понять
Трудно эту беду.)
 
 
По России гремел
Костылей перестук…
Эх, пускай бы без ног,
Эх, пускай бы без рук!
 
 
Горько… В черных полях
Спит родная братва.
А в соседних дворах
Подрастает плотва.
 
 
И нескладный малец
В парня вымахал вдруг.
Он сестренку твою
Приглашает на круг.
 
 
Ты ее поцелуй,
Ты ему улыбнись —
Повторяется май,
Продолжается жизнь!
 

1970

«И опять мы поднимаем чарки…»

 
И опять мы поднимаем чарки
За невозвратившихся назад…
Пусть Могила Неизвестной Санитарки
Есть пока лишь в памяти солдат.
 
 
Тех солдат, которых выносили
(Помнишь взрывы, деревень костры?)
С поля боя девушки России, —
Где ж Могила Неизвестной Медсестры?
 

1970

«В самый грустный и радостный праздник в году…»

 
В самый грустный
И радостный праздник в году —
В День Победы —
Я к старому другу иду.
Дряхлый лифт
На четвертый вползает с трудом.
Тишиною
Всегда привечал этот дом.
Но сегодня
На всех четырех этажах
Здесь от яростной пляски
Паркеты дрожат.
Смех похож здесь на слезы,
А слезы на смех.
Здесь сегодня
Не выпить с соседями —
Грех…
Открывает мне женщина —
Под пятьдесят.
Две медальки
На праздничной кофте висят,
Те трагичные, горькие —
«За оборону»…
Улыбаясь,
Косы поправляет корону.
Я смотрю на нее:
До сих пор хороша!
Знать, стареть не дает
Молодая душа.
Те медальки —
Не слишком большие награды,
Не прикованы к ним
Восхищенные взгляды.
В делегациях
Нету ее за границей.
Лишь, как прежде,
Ее величают «сестрицей»
Те, которых она волокла
На горбу,
Проклиная судьбу,
Сквозь пожар и пальбу.
– Сколько было
Спасенных тобою в бою?
– Кто считал их тогда
На переднем краю?.. —
Молча пьем за друзей,
Не пришедших назад.
Две, натертые мелом,
Медали горят.
Две медали
На память о черных годах
И об отданных с кровью
Родных городах…
 

1970

«Со слезами девушкам военным…»

 
Со слезами девушкам военным
Повторяли мамы, что умней
Им – козявкам – вкалывать три смены,
Чем из боя выносить парней.
 
 
Возразить «козявки» не умели,
Да и правда – что ответишь тут?..
Только порыжевшие шинели
До сих пор зачем-то берегут…
 
 
Я, наверное, не много стою,
Я, должно быть, мало что могу.
Лишь в душе, как самое святое,
Как шинель, то время берегу.
 

1970

«Был строг безусый батальонный…»

 
Был строг безусый батальонный,
Не по-мальчишески суров.
…Ах, как тогда горели клены! —
Не в переносном смысле слов.
 
 
Измученный, седой от пыли,
Он к нам, хромая, подошел.
(Мы под Москвой окопы рыли —
Девчонки из столичных школ.)
 
 
Сказал впрямую:
– В ротах жарко.
И много раненых…
Так вот —
Необходима санитарка.
Необходима!
Кто пойдет?
 
 
И все мы:
– Я! —
Сказали сразу,
Как по команде, в унисон.
…Был строг комбат – студент Иняза,
А тут вдруг улыбнулся он:
 
 
– Пожалуй, новым батальоном
Командовать придется мне!
 
 
…Ах, как тогда горели клены! —
Как в страшном сне, как в страшном сне!
 

1970

«Я родом не из детства…»

 
Я родом не из детства —
Из войны.
И потому, наверное,
Дороже,
Чем ты,
Ценю и счастье тишины,
И каждый новый день,
Что мною прожит.
 
 
Я родом не из детства —
Из войны.
Раз, пробираясь партизанской тройкой,
Я поняла навек,
Что мы должны
Быть добрыми
К любой травинке робкой.
 
 
Я родом не из детства —
Из войны.
И может, потому —
Незащищенней:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя – шершавые ладони.
 
 
Я родом не из детства —
Из войны.
Прости меня —
В том нет моей вины…
 

1970

Вдова пограничника

 
Не плакала, не голосила —
Спасала других из огня.
– Как звать тебя? Может, Россия?
– Я – Лида. Так кличут меня…
 
 
Ах, Лидочки, Настеньки, Тани,
Сиянье доверчивых глаз!
Откуда в часы испытаний
Вдруг силы берутся у вас?
 
 
Так хочется счастья и мира!
Но ежели… нам не впервой…
Припала вдова командира
К планшетке его полевой.
 
 
Припала, губу закусила,
А плакать нельзя – ребятня…
– Как звать тебя? Может, Россия?
– Я – Лида. Так кличут меня.
 
 
Сквозь трудные слезы, сурово,
Любовью и гневом полны,
Вдове улыбаются вдовы
Великой священной войны…
 

1970

В Западном Берлине

 
Он строен, хотя седоват, —
Мальчишкой прошел по войне,
Прошел как окопный солдат,
Но только… на той стороне.
 
 
Он выучил русский в плену.
На память читает стихи.
С себя не снимает вину
За те – фронтовые – грехи.
 
 
Да, много воды утекло!
Он вроде другой человек…
Сверкает неон и стекло,
Блистателен атомный век.
 
 
Мой спутник галантен и мил,
Внимательность в умных глазах…
Так вот кто едва не убил
Меня в подмосковных лесах!
 
 
Молчим. У рейхстага стоим,
Не знаю, минуту иль час.
Не знаю, туман или дым
Сгущается около нас.
 
 
Не знаю я – если опять
Рванется лавина огня,
Откажется, нет ли стрелять
Галантный филолог в меня.
 

1970

«На полыни водку настояла…»

 
На полыни водку настояла,
Позвала товарищей-солдат.
Нас осталось мало, очень мало,
А года ракетами летят…
 
 
Мы счастливые, конечно, люди:
Встретили победную зарю!
Думаю об этом как о чуде,
Сотни раз судьбу благодарю…
 
 
Ну а те, кто не дошли до Мая,
Кто упал, поднявшись во весь рост?..
Первый тост за павших поднимаю,
И за них же наш последний тост.
 
 
Сдвинем рюмки, плечи тоже сдвинем,
Пусть руки касается рука.
…Как горька ты, водка на полыни,
Как своею горечью сладка!
 

1971–1976

«В слепом неистовстве металла…»

 
В слепом неистовстве металла,
Под артналетами, в бою
Себя бессмертной я считала
И в смерть не верила свою.
 
 
А вот теперь – какая жалость! —
В спокойных буднях бытия
Во мне вдруг что-то надломалось,
Бессмертье потеряла я…
 
 
О, вера юности в бессмертье —
Надежды мудрое вино!..
Друзья, до самой смерти верьте,
Что умереть вам не дано!
 

1973

Мушкетеры

 
К ним сердца прикованы и взоры.
Им дарят улыбки, слезы, смех.
Словно в детстве, снова мушкетеры
На экране покоряют всех.
 
 
Да и в жизни (вот какое дело!)
Я тянулась и тянусь всегда
К мушкетерам, преданным и смелым, —
Тем, с кем вместе брали города.
 
 
После были солнце и туманы,
Но в беде и радости верны
Мне навек остались д'Артаньяны —
Лейтенанты мировой войны.
 

1973

Памяти ветеранов войны

 
За утратою – утрата,
Гаснут сверстники мои.
Бьет по нашему квадрату,
Хоть давно прошли бои.
 
 
Что же делать? Вжавшись в землю
Тело бренное беречь?
Нет, такого не приемлю,
Разве, друг, об этом речь?
 
 
Кто осилил сорок первый,
Будет драться до конца.
Ах, обугленные нервы,
Обожженные сердца!..
 

1973