Текст книги "Избранные произведения в двух томах.Том 2.Стихотворения (1942–1969)"

Автор книги: Юлия Друнина

«…И если захочу я щегольнуть…»

 
…И если
              захочу я щегольнуть
Стихом,
              «закрученным»
                                        лишь моды ради,
Шепните,
                ради бога,
                                 кто-нибудь:
«Не говори красиво,
                                   друг Аркадий!»
Наш Пушкин!
                        Ах, как элегантно он
Дал Баратынскому
                               урок жестокий:
«Ведь ты, мой друг,
                                  достаточно умен,
Чтоб быть простым,
                                  чтоб не туманить
Строки…»
А сказочка
                   о голом короле
До сей поры
                     гуляет по земле,
По современным
                             городам и странам —
Иной пиит с величием в лице
О выеденном
                       мудрствует яйце,
Прикрывшись
                         «непонятности»
                                                    туманом…
 

1968

УСПЕХ

 
Эскадры яхт,
                       колонны лимузинов —
Таким
           ночами снится Голливуд
Красоткам Золушкам
                                    из магазинов,
Что за прилавком
                              жадно принцев ждут
Ах, Голливуд!
                        Ах, золотые горы!..
И чудеса бывают, не скажи:
Случается,
                   что принцы —
                                           режиссеры
И в самом деле
                           ищут типажи.
Да, чудеса бывают,
                                 хоть и редко,
Живуч
             волшебной песенки мотив:
И впрямь
                звездою
                              стала мидинетка,
Всех Золушек Парижа
                                     всполошив!
И начат старт
                        отчаянной погони —
Летят
           успеха взмыленные кони!
Как это мало —
                          знаменитой стать:
Трудней
               в седле проклятом удержаться!
Всегда галоп —
                         и в тридцать,
                                                в тридцать пять
А той, что догоняет —
                                     восемнадцать…
Все это,
              знаю,
                       словно мир – старо,
Все это,
              знаю,
                       было,
                                 есть
                                        и будет.
И страшно мне
                          за всех Мерлин Монро,
За всех Мерлин —
                              не только в Голливуде…
Как тяжела,
                    должно быть,
                                            участь тех,
Кого влечет единое —
                                     успех,
Чья жизнь – погоня,
                                  вечная погоня.
Храпят
             успеха взмыленные кони…
 

1968

ЗАВИСТЬ

 
В душе
Был щенок бродяжкой.
Наверное, потому
Ему и дышалось тяжко
И скучно жилось в дому.
Что шелковые подушки,
Что сверхкалорийный корм?
Ему б побрехать по душам
С замурзанным кобельком —
Дворняжкой с голодным брюхом
И порванным в драке ухом.
Погнаться бы —
Наших знай-ка! —
За фыркающим котом.
Но сворка в руках хозяйки,
Намордник надет притом…
Диванных подушек скука,
Постылый —
«Служи!» —
Приказ…
Зевота сводила скулы,
Сочилась тоска из глаз.
Ему надоели люди,
Их ласк
Он терпеть не мог…
К тому же
Бедняге люто
Завидовал кобелек —
Тот самый,
С голодным брюхом
И порванным в драке ухом…
 

1968

АВТОМАТЫ

 
Мне нравилось раньше
Стоять на площадке трамвая,
Сцеплениям, ветру
И мыслям своим подпевая.
И было в то время
Мне радостно знать почему-то,
Что спрыгнуть с подножки
Могу я в любую минуту —
Приестся ли давка,
Прельстит ли домишко старинный,
Красавица шубка
Махнет рукавом из витрины,
Увижу ли рядом
Знакомого мне пешехода…
Да мало ли что!
Ну, а главное —
Чувство свободы!
Не надо считать,
Что была в этом
Глупая смелость —
Остаться калекой
Едва ли кому-то хотелось —
На полном ходу
(Коль не пьян!)
Ты соскочишь едва ли.
Всегда пассажиры
Момента удобного ждали:
Когда погрозит их трамваю
Глазок светофора,
Когда, задыхаясь,
Автобус потянется в гору…
 
 
Но где-то,
В каком-то
Трамтранспортномавтуправленье
Ретивые дяди
Заботились о населенье:
– Как это возможно —
Открытая каждому дверь?
Исправить ошибку! —
…Попробуй-ка спрыгни теперь!
 
 
В час «пик»,
В нескончаемом транспортном море
Застрял наш корабль —
Наш автобус —
На горе
Всем узникам,
В чрево его заключенным:
Ведь дверь оставалась,
Хоть плачь,
Непреклонной.
Молил ее парень —
Свиданье горело,
А дверь промолчала —
Какое ей дело!
Молил старичок,
Что спешил на работу,
А дверь проскрипела
Невнятное что-то.
Все злились,
И ссоры уже полыхали,
Старушку назвали «глухою тетерей»…
А те, кто потише,
Те просто вздыхали
О днях, когда были открытыми двери
А кто-то язвил:
– Мне бы ваши утраты!
Подумаешь! Мне бы да ваши заботы
 
 
Конечно, спокойней,
Когда автоматы,
Но с ними ушло
Человечное что-то…
 

1968

В КАФЕ

 
Колониальный запах кофе,
Жужжит кондишен в тишине,
Гарсона африканский профиль
На ослепительной стене.
 
 
Брюссель за окнами распластан,
Под лимузинами распят.
Гарсон, курчавый и губастый,
Монетку бросил в автомат.
 
 
И автомат запел про Конго —
Пел тенор, надрывая грудь,
О тех плантациях, которых
Ему вовеки не вернуть:
 
 
«Там шлем мой пробковый пылится,
Мой хлыст – давно изломан он…»
Смежив колючие ресницы,
Чуть улыбается гарсон.
 
 
Чернеет африканский профиль
На ослепительной стене.
Колониальный запах кофе,
Надрывный тенор в тишине…
 

1968

ПАМЯТИ ЭРНЕСТО ЧЕ ГЕВАРА

 
В далекой Боливии где-то,
В гористом безвестном краю
Министра с душою поэта
Убили в неравном бою.
Молчат партизанские пушки,
Клубятся туманы – не дым.
В скалистой угрюмой ловушке
Лежит он с отрядом своим.
Лениво ползут по ущелью
Холодные пальцы луны…
Он знал – умирать не в постели
Министры совсем не должны.
Но все свои прерогативы
Кому-то другому отдал,
И верю, что умер счастливый,
Той смертью, которой желал.
Гудит над вершинами ветер,
Сверкает нетающий снег…
Такое случилось на свете
В наш трезвый, рассудочный век.
Такое, такое, такое,
Что вот уже несколько дней
Не знают ни сна, ни покоя
Мальчишки державы моей.
В далекой Боливии где-то,
В каком-то безвестном краю
Министра с душою поэта
Убили в неравном бою.
 

1968

В ГОДОВЩИНУ ХИРОСИМЫ…

Люси Джонсон – дочери президента

 
Нынче траур,
                       земля в печали:
Хи-ро-си-ма! —
                           как боли крик…
А у вас
             в этот день —
                                     венчанье…
Как мы раньше
                          не замечали,
Что отец ваш —
                            такой шутник?
Для чего бы ему,
                             иначе,
Свадьбу праздновать
                                   в этот день —
День,
          когда над землей маячит
Вашей дьявольской бомбы тень?
Раскрасневшись,
                             сияют лица,
Оглушает оркестров гром:
Замечательно
                        веселится
Этой ночью
                     ваш Белый Дом!
Что же это? —
                         Издевка,
                                         символ:
Мол, пора
                  сентименты —
                                           прочь?..
Под проклятия
                          Хиросимы
Как вам пляшется
                               в эту ночь?
Как хохочется,
                          как вам пьется?
Белоснежен ли
                          ваш наряд?
Неродившиеся
                          уродцы
Кулачками
                   вам не грозят?
Нет!
Оркестр заглушает звуки
Журавлиных бумажных крыл,
Каждый
              вам пожимает руки,
С дочкой Джонсона
                                  каждый мил.
Ваш избранник
                          умен и статен,
Жизнь вам дарит
                             одни цветы.
Мне вас жалко:
                          кровавых пятен
Никогда
               вам не смыть с фаты…
 

1968

ТАШКЕНТ

 
Когда
           взлетали к небу
                                      города
И дымом уносились ввысь
                                            деревни,
Издалека,
                 величественный,
                                             древний,
Сиял Ташкент,
                         как добрая звезда.
Да он и вправду
                            доброй был звездой
И самым щедрым городом
                                            на свете
Великой
               опаленные
                                  бедой,
К нему стекались
                              женщины
                                               и дети.
Забудут ли
                   когда-нибудь
                                           они,
Согретые тобою,
                             о минувшем? —
Твои
         незатемненные огни
И скромное
                    твое великодушье?
Да,
      скромное,
                       неброское.
                                         Порой
Как будто виноватое немножко:
Мол, я обычный город,
                                       не герой,
Мне не грозят
                        обстрелы и бомбежки.
Я не Москва,
                      не Минск,
                                       не Ленинград,
Я – тыловик,
                        хоть в том не виноват…
И вдруг
              в Ташкент
                                нагрянула беда:
Страшнее бомб
                           подземных гроз раскаты!
Здесь фронт,
                      передний край,
                                                здесь все солдаты.
Теперь в тылу
                        другие города.
…Вновь
              люди выбегают за порог,
Полы и стены оживают снова,
Опять
           земля уходит из-под ног —
В прямом,
                  не переносном смысле слова.
Моя земля!
                   Что сделалось с тобою?
Ведь другом
                      ты была на поле боя!
Ты помнишь,
                       как, отчаянно бранясь,
Мы падали,
                    спасаясь от налета,
Коль в пыль —
                           так в пыль,
                                              а если в грязь —
Так в грязь:
В твоих объятьях
                              замирала рота.
Земля,
           пехоты верная броня,
Как храбро
                    защищала ты меня!
А ведь была
                     изранена сама,
Истерзана траншеями,
                                      устала…
Так что ж,
                 земля,
                            теперь с тобою стало?
Качаются
                 деревья и дома,
И ты опять
                    уходишь из-под ног…
Но знает город —
                               он не одинок:
Трубят фанфары звонкие
                                           ветров,
Летят
          листвы зеленые знамена.
В Ташкент!
                   В Ташкент!
                                      К нему со всех концов
Как в дни войны,
                             приходят эшелоны
Теперь
            они на выручку спешат —
Здесь
          и Москва,
                           и Минск,
                                          и Ленинград.
Спокоен,
                и трагичен,
                                   и велик,
Антенны душ
                        на мужество настроив,
Сражается
                  наш город-фронтовик —
Собрат
             военных городов-героев!
 

1968

ФУТБОЛ

 
Не скрывают здесь счастья и гнева,
И едва ли кого удивит,
Если будет свистеть королева
И подпрыгивать архимандрит.
 
 
Раньше в матч я, признаться, бывало,
Выключала приемник, ворча:
«Жаль, что страсти такого накала
Разгорелись вокруг… мяча!»
 
 
Но, попав в Лужники случайно,
«Заболела» я в тот же день,
С уваженьем постигнув тайну,
Украшающую людей:
 
 
В сердце взрослого человека
Скрыт ребячий волшебный мир,
А футбол – это детство века,
Это рыцарский наш турнир.
 
 
Здесь прекрасны законы чести,
Здесь красив благородный бой,
Каждый рад быть в опасном месте
Каждый жертвовать рад собой.
 
 
Здесь сопернику крепко руку
Побежденный с улыбкой жмет —
В том товарищества наука
И достоинства высший взлет!
 
 
…Всплески флагов. Свисток арбитра.
И трибун штормовой прибой.
Это – лучшая в мире битва
И гуманнейший в мире бой.
 
 
О, как были бы мы спокойны,
Как прекрасна была бы жизнь,
Если б все на планете войны
На футбольных полях велись!
 

1968

ПИСЬМО К МИССИС ЭНН СМИТ

1

 
Не обращаюсь
                         к знаменитым людям —
Общаться с ними
                              мне не довелось.
Давайте с вами,
                           миссис Смит, обсудим
На нашем —
                       скромном —
                                              уровне
                                                           вопрос.
Вы помните
                     пустой полночный город,
Уснувшего Арбата
                                 тишину,
Дробь наших каблучков
                                          и наши споры
Про все на свете —
                                  даже про луну?..
Сейчас
             года и океан
                                  меж нами
И черный дым
                         неправедной войны.
Однако
             на волну воспоминаний
Свои сердца
                     настроить мы вольны…
 

2

 
…В раковине
                       крошечной эстрады,
С головой,
                   откинутой назад,
Дочь республиканца
                                   из Гренады
Запевала
                марш интербригад.
В раковине
                    крошечной эстрады,
В русском парке
                             у Москвы-реки
Худенькой москвичке
                                      из Гренады
Подпевали
                    мертвые полки.
За ее
         покатыми плечами
Проходили
                    в боевом строю
Русские,
               французы,
                                 англичане —
Рыцари всех стран,
                                 что защищали
Горькую
                Испанию мою.
Да, мою,
               поскольку в пятом классе
Я бежала защищать
                                  Мадрид —
Я
   и рыжий конопатый Вася,
Что потом
                  под Ельней
                                      был зарыт.
Нас
       домой с милицией вернули…
Шли года.
                  Была я на войне.
Но болит
                невынутою пулей
То воспоминание во мне…
Энн,
        была я бесконечно рада,
Что
       приемной дочери Москвы —
Худенькой смуглянке из Гренады —
Долго
           аплодировали вы.
 

3

 
Мы шли в отель
                            сквозь весь уснувший город.
Вы помните
                      московскую весну,
Дробь наших каблучков
                                          и наши споры
Про жизнь и смерть,
                                   про мир
                                                  и про войну?
И был, конечно,
                            разговор о детях.
Узнала я,
                что Джон у вас —
                                               добряк.
Готов
           отдать он нищим
                                         все на свете
И обожает
                   кошек и собак.
Шутили вы.
                     И только на прощании
Вдруг бросили:
                           «Забыть мы
                                                не должны —
Мятеж,
             когда-то вспыхнувший
                                                     в Испании,
Стал первой искрой
                                  мировой войны…»
Прошли года.
                        И многое – меж нами.
Но, может,
                   вы услышите меня?
Поговорим.
                     Конечно, о Вьетнаме —
Испании
                сегодняшнего дня.
 

4

 
Когда
           над полями риса
Тревожно
                  гремят тамтамы
(Вот так же
                      у нас по селам
В войну
              грохотал набат),
Детей
           затолкав в укрытье,
Не прячутся с ними
                                  мамы —
На пост свой,
                        схватив винтовки,
Привычно
                  они спешат.
Пикируют
                   бомбовозы,
А женщины —
                           как тростинки.
На тоненькую
                         фигурку
Пикирует
                  самолет!
Еще не бывало
                          в мире
Трагичнее
                   поединка:
Прищурившись,
                             из винтовки
Тростинка
                  по асу
                              бьет!
Все стихнет.
                      Живые
                                   мертвых
Без слез
               и без слов
                                 оплачут
И, стиснув до боли зубы,
Вернутся в поля
                             опять.
До следующей бомбежки…
А как поступить
                             иначе?
Нельзя
             малышам без риса,
Нельзя
             урожай не снять…
 

5

 
Вы помните
                     пустой полночный
                                                     город,
Застенчивую
                       русскую весну,
Дробь наших каблучков
                                          и наши споры
Про все на свете —
                                  даже про луну?
Да,
       мы по-разному
                                 о многом судим,
Совсем по-разному
                                  глядим на жизнь,
Но вот в одном
                           как будто бы
                                                  сошлись
Всегда
            людьми
                          должны остаться
                                                        люди
…Однако
                ас,
                     не ведающий жалости, —
Ваш добрый,
                       ваш
                              сентиментальный Джон…
Эх, миссис Смит,
                              скажите мне,
                                                     пожалуйста,
Как это
              в зверя превратился он?
 

6

 
Ему повезет,
                      быть может:
Он
      к матери возвратится,
Увешанный орденами,
Лишь
          ногу чуть волоча.
Но вам обнимать
                              не сына —
Расчетливого
                        убийцу —
Убийцу
              детей и женщин,
Холодного
                    палача.
От этой
              проклятой мысли
Вам
        некуда
                    будет деться,
И будете вы
                     Метаться
И всхлипывать
                          по ночам.
Украли у Джона
                             совесть,
Украли у Джона
                             сердце,
Когда
           посылали
                            парня
Карателем
                   во Вьетнам.
А если
             частица сердца
Осталась
                еще у сына,
То Джону,
                   как говорится
                                           в России у нас, —
«Труба».
Припомните,
                       Энн,
                               про парня,
Бомбившего Хиросиму…
Но,
      может быть,
                           ждет другая
И Джона,
                и вас судьба…
 

7

 
Пират
           пошел
                       в последнюю дорогу —
В пике.
            Смертельное.
                                   В пасть дьяволу.
                                                                Ко дну.
Не только женщины-тростинки,
                                                       слава богу,
Оберегают
                   гордую страну!
Зароется
               горящим носом
                                          в поле —
Чужое поле —
                          сбитый бомбовоз.
Ваш Джон…
                      Он заслужил
                                            такую долю.
И что за черт
                       его сюда
                                      занес!
Что потерял
                     ваш отпрыск
                                           во Вьетнаме —
Юнец,
           что не дожил
                                  до двадцати?..
И вспомнит Джон в последний миг
                                                             о маме,
Что, может быть,
                             могла его спасти…
 

8

 
Миссис Смит!
                        Может,
                                     есть еще время
Материнское слово
                                  сказать?
В русской сказке
                             цеплялась за стремя,
Стремя сына-разбойника,
                                            мать.
Да,
      эпоха теперь
                            не такая,
Но еще беспощадней
                                    война —
Гибнут люди,
                        звенят,
                                    не смолкая,
Опустевшие
                      их стремена.
Гибнут парни
                        в стране незнакомой,
Заработав презренье —
                                         не честь…
Может, Джон ваш
                               пока еще дома,
Может,
             время у вас
                                 еще есть?
На Руси,
               уцепившись за стремя,
Не пускала разбойничать
                                           мать…
Миссис Смит,
                        может, есть еще время
Материнское слово сказать?
 

1968

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ

 
Пролетели дни, как полустанки,
Где он, черный сорок первый год?
Кони, атакующие танки,
Над Москвой горящий небосвод?
 
 
А снега белы, как маскхалаты,
А снега багровы, как бинты.
Падают безвестные солдаты
Возле безымянной высоты.
 
 
Вот уже и не дымится рана,
Исчезает облачко у рта…
Только, может быть, не безымянна
Крошечная эта высота? —
Не она ль Бессмертием зовется?..
 
 
Новые настали времена,
Глубоки забвения колодцы,
Но не забывается война.
 
 
Вот у Белорусского вокзала
Эшелон из Прошлого застыл.
Голову склонили генералы
Перед Неизвестным и Простым
Рядовым солдатом,
Что когда-то
Рухнул на бегу у высоты…
 
 
Вновь снега белы, как маскхалаты,
Вновь снега багровы, как бинты.
Вот Он, не вернувшийся из боя,
Вышедший на линию огня
Для того, чтоб заслонить собою
Родину, столицу и меня.
 
 
Кто он? Из Сибири, из Рязани?
Был убит в семнадцать, в сорок лет?..
И седая женщина глазами
Провожает траурный лафет.
 
 
«Мальчик мой!» – сухие губы шепчут,
Замирают тысячи сердец,
Молодые вздрагивают плечи:
«Может, это вправду мой отец?»
 
 
Никуда от Прошлого не деться,
Вновь Война стучится в души к нам.
Обжигает, обжигает сердце
Благодарность с болью пополам.
 
 
Голову склонили генералы,
Каждый посуровел и затих…
Неизвестный воин, не мечтал он
Никогда о почестях таких —
Неизвестный парень,
Что когда-то
Рухнул на бегу у высоты…
 
 
Вновь снега белы, как маскхалаты,
Вновь снега багровы, как бинты…
 

1969