Текст книги "Избранные произведения в двух томах.Том 2.Стихотворения (1942–1969)"

Автор книги: Юлия Друнина

МАМАША

 
Вас частенько
Уже величают «мамашей» —
Пять детей, сто забот…
Никому невдомек,
Что в душе
Этой будничной женщины пляшет
Комсомольский святой огонек —
Тот, что, яростным пламенем
Став в сорок первом,
Осветил ей дорогу в военкомат.
 
 
…Хлеб, картошка
И лука зеленые перья —
С тяжеленной авоськой
Плетется солдат.
Не по моде пальто,
Полнота,
Седина…
 
 
Но Девятого мая
Надевает она ордена
И медаль «За отвагу»,
Что дороже ей прочих наград.
 
 
Козырни ветерану,
Новобранец-солдат!
 

1964

ДЕСЯТИКЛАССНИЦЕ

 
О, как мы были счастливы, когда,
Себе обманом приписав года,
На фронт шагали
В ротах маршевых!
А много ли
Осталось нас в живых?..
Десятиклассница годов шестидесятых,
На острых «шпильках»,
С клипсами в ушах,
Ты видишь ли раздолбанный большак,
Ты слышишь, как охрипшие комбаты
Устало повторяют:
– Шире шаг! —
Ты слышишь ли пудовые шаги?..
Все медленней ступают сапоги.
Как тяжело в них
Детским ножкам тонким,
Как тяжело в них
Фронтовым девчонкам!
 
 
Десятиклассница
На «шпильках» острых,
Ты знаешь, сколько весят сапоги?
Ты слышишь наши грубые шаги?..
 
 
Почаще вспоминай
О старших сестрах!
 

1964

БАБЫ

 
Мне претит
Пресловутая «женская слабость»
Мы не дамы,
Мы русские бабы с тобой.
Мне обидным не кажется
Слово грубое
                       «бабы» —
В нем – народная мудрость,
В нем – щемящая боль.
 
 
Как придет похоронная
На мужика
Из окопных земель,
Из военного штаба,
Став белей
Своего головного платка,
На порожек опустится баба.
 
 
А на зорьке впряжется,
Не мешкая, в плуг
И потянет по-прежнему лямки.
Что поделаешь?
Десять соломинок-рук
Каждый день
Просят хлеба у мамки…
 
 
Эта смирная баба
Двужильна, как Русь.
Знаю, вынесет все,
За нее не боюсь.
Надо – вспашет полмира,
Надо – выдюжит бой.
 
 
Я горжусь, что и мы
Тоже бабы с тобой!
 

1964

РАЗГОВОР С СЫНОМ ФРОНТОВИКА

Сергею Сергеевичу Смирнову

 
Надевает Девятого мая сосед
На парадный пиджак
Ордена и медали.
(Я-то знаю —
Солдатам их зря не давали!)
И шутливо ему козыряю:
– Привет! —
Он шагает,
Медалями гордо звеня,
А за ним —
Батальоном идет ребятня.
В нашем тихом дворе
Вдруг запахло войной.
Как волнует романтика боя ребят!
Лишь один в стороне —
Невеселый, смурной.
– Что с тобой, Алексей?
Может, зубы болят? —
Он бормочет в ответ:
– Ничего не болит! —
И, потупясь, уходит домой.
Почему?
Понимаю,
У парня отец – инвалид,
И не слишком в войну
Подфартило ему,
Нет регалий
На скромном его пиджаке,
Лишь чернеет перчатка
На левой руке…
Сын солдата,
Не прячь ты, пожалуйста, глаз,
И отца
Представляли к наградам не раз.
Я-то знаю,
Как это бывало тогда:
На Восток
Шли его наградные листы,
А солдат шел на Запад,
Он брал города —
У солдата
Обязанности просты…
Зацепило – санбат,
Посильней – лазарет,
В часть приходит медаль,
А хозяина нет,
А хозяин в бреду,
А хозяин в аду,
И притом
У начальников не на виду.
Отлежится солдат
И, как водится, – в часть,
Но в свой полк
Рядовому уже не попасть.
Гимнастерка пуста.
Ну и что? Не беда!
И без всяких наград
Он берет города!
И опять медсанбаты
И круговорот
Корпусов и полков,
Батальонов и рот.
Что поделаешь?
Это, Алеша, – война…
Где-то бродят еще
До сих пор ордена,
Бродят, ищут хозяев
Уже двадцать лет, —
Нападут они, может,
На правильный след?
 
 
Ну, а ежели нет,
И тогда не беда:
Разве ради наград
Брали мы города?
 

1964

«Тем из нас, кому уже за тридцать…»

 
Тем из нас,
                   кому уже за тридцать,
Чьи сердца опалены войной,
Так же трудно
                         с новью примириться,
Как свекрови
                       с молодой женой.
Раздражают
                     узенькие брючки,
Обижают
                 в маникюре ручки.
«Мол, и мы ведь
                            были молодыми,
Только юность
                           шла в шинели волглой.
Мчалась в танке,
                            задыхаясь в дыме,
А не в папиной
                          каталась „Волге“.
Возвращаясь
                       с фронта в институты,
Были мы
                раздеты и разуты.
Но богаты
                  пройденными далями
Да еще
             солдатскими медалями.
От отцовской
                       далеки
                                    романтики
Нынешние дочки да сынки.
Ну на что способны
                                  эти франтики?
Разве что порхать,
                               как мотыльки…
Им бы только твисты, рок-н-роллы,
Не узнаешь нынче
                                комсомола».
 
 
…Не ворчи, ровесник мой,
                                              а вспомни-ка
Старого буденновского конника —
Нашего соседа по квартире
На Большой Молчановке, четыре.
Нас пилил он:
                        «Мы-де в ваши годы!
Дармоеды!
                   Труженики моды!
Мол, и мы ведь
                          были молодыми,
Только юность
                          в волглой шла шинели,
На тачанке
                   проносилась в дыме…
А у вас, юнцов,
                          какие цели?
Вам бы только танго да фокстроты!»
 
 
…Сорок первый.
                            Уходили роты.
Уходили добровольцев взводы,
Шли в обмотках
                             «труженики моды».
Сколько было нас,
                               земляк?..
                                               А сколько
Не ушло от пули и осколка?
Сколько раз
                     буденновский вояка,
Чертыхаясь,
                     с матерями плакал
Над Олегами и над Олями,
Над солдатскими их недолями!
Сколько раз!..
                        Ровесник мой,
                                                 припомни-ка
Сорок первый
                         и седого конника!
 

1964

ЗВЕЗДА МАНЕЖА

 
Наездника почтительные руки
На ней, артистке,
Вот уж скоро год
Не стягивали бережно подпруги,
Не украшали мундштуками рот.
 
 
Она в галантном не кружилась танце.
Не мчалась по арене взад-назад.
Когда манежной лошади шестнадцать,
То это словно наши шестьдесят.
 
 
На пенсию тогда выходят люди.
Но с лошадей другой, понятно, спрос.
«Зря жрет овес, – решили в цирке, —
Сбудем
Мы эту старушенцию в обоз».
 
 
И вот она, почти совсем слепая,
Впряглась, вздыхая, в рваную шлею
И потащила, тяжело ступая,
Телегу дребезжащую свою.
 
 
Шел серый дождь.
Рассвет промозглый брезжил.
В разбитые копыта лезла грязь.
Над ней, балованной звездой манежа,
Куражился возница, матерясь.
 
 
Ломовики, теперь ее коллеги,
Взирали на циркачку свысока.
…Дни дребезжат, как старые телеги,
Кнут обжигает впалые бока.
 
 
И все же ночью в деннике убогом,
Самой себе во мраке не видна,
Присев на задние трясущиеся ноги,
Пытается вальсировать она…
 

1964

«ХОРОШИЙ ПАРЕНЬ»

 
Среди смазливеньких стиляжек —
                                                            пария
(На танцах
                   на такую не позаришься!).
Она считается «хорошим парнем»,
Не «кадром»,
                       не «чувихой»,
                                                а товарищем.
Ей поверяют мальчики секреты,
И по плечу ее
                        по-свойски хлопают.
Все вкривь и вкось
                                 всегда на ней надето, —
Смешны ей женские
                                   о тряпках хлопоты.
Но присмотритесь пристальней,
                                                       ребята!
Она
        красоток лучше во сто раз!
Какой смешной,
                            забавный зайчик спрятан
На дне
            ее неподведенных глаз!
И не твердите мне
                                с усмешкой колкой,
Что у нее ни капли вкуса нет.
Все кажется она мне
                                   комсомолкой
Двадцатых,
                    трудных,
                                    романтичных лет.
 

1964

«Еще держусь…»

 
Еще держусь,
Хоть мне не двадцать лет.
Сединок нет,
Морщинок вроде нет.
Люблю дорогу, тяжесть рюкзака.
На корте режу мяч наверняка.
А если я одна иду в кино,
Ко мне мальчишки вяжутся —
Смешно!..
 
 
Но вот из зеркала,
На склоне дня,
Совсем другая смотрит на меня —
За ней войной
Спаленные года
И оголенных нервов провода…
 
 
Я говорю той, в зеркале:
– Держись!
Будь юной и несдавшейся
Всю жизнь!
Должна ты выиграть
И этот бой —
Недаром
Фронтовички мы с тобой!
 

1964

НАДЕЖДА ДУРОВА И ЗИЗИ

 
Еще в ушах – свистящий ветер сечи,
Еще больна горячкой боя ты,
Но снова чуть познабливает плечи
От позабытой бальной наготы.
 
 
Любезные неискренние лица —
Где полк, где настоящие друзья?
Тоска ли, дым в твоих глазах клубится?..
Но улыбнись, кавалерист-девица:
Гусару киснуть на балу нельзя!
 
 
И вот плывешь ты в туфельках парчовых,
Как будто и не на твоем веку
Летели села в заревах багровых
И умирали кони на скаку.
 
 
Похоже, ты анахронизмом стала —
Двенадцатый уже не моден год…
А вот сама Зизи, царица бала,
К роялю перси пышные несет.
 
 
Она пищит – жеманная кривляка,
Одни рулады, капли чувства нет!
Такая бы не только что в атаку,
Сестрою не пошла бы в лазарет.
Играет бюстом – нынче модно это —
И вызывает одобренье света.
 
 
Ей в декольте уставив глаз-прицел,
Подвыпивший бормочет офицер:
– Есть родинка у ней, ну, просто чудо!
– Шалун, сие вы знаете откуда?
– А я скажу, коль нет ушей у стен,
Ей нынче покровительствует Н.!
– Сам Н.? Но у нее ведь с М. роман!
 
 
…В твоих глазах – тоска ли, дым, туман?
Ты, болтовне несносной этой внемля,
Вдруг почему-то увидала вновь,
Как падает на вздыбленную землю
Порубанная первая любовь —
Она была и первой и последней…
Уйти бы в полк, не слушать эти бредни
Но ничего не может повториться,
На поле чести вечно спят друзья…
 
 
Играет голосом и персями певица,
Собою упоенная девица,
Пискливый ротик ей заткнуть нельзя…
 
 
Как тяжко в легких туфельках парчовых!
А может, впрямь не на твоем веку
Летели села в заревах багровых
И умирали кони на скаку?
 
 
Как тяжко в легких туфельках парчовых!..
 

1964

«Как плохо все!..»

 
Как плохо все!
Уйти, махнув рукой
На ссоры наши,
                           примиренья,
                                                войны?..
 
 
С другими
Будет просто и легко,
С другими
Будет ясно и спокойно.
 
 
Намучившись, намаявшись душой,
«Как плохо!» —
                          повторяю я со вздохом.
Но что мне делать,
Если это
                «плохо»
Дороже, чем с другими
                                      «хорошо»?
 

1964

В БАРЕ

 
– Ты еще хороша и юна.
Но зачем ты с другим каждый вечер?.. —
Оголенные вздернувши плечи,
Мне в ответ усмехнулась она.
 
 
– Что ж ты хлещешь стаканами виски
Ведь не с горя? Душой не криви!.. —
Встала с места она:
– Сэ ля ви! —
Тени бомб, что над миром нависли,
Вызывают ненужные мысли —
Нужно их утопить:
Сэ ля ви!
 
 
…Мы с тобой друг на друга взглянули
И военные вспомнили дни:
На фронтах задевали нас пули,
Но любви не задели они.
 
 
Сколько было у каждого боли!
Шли поминки без края-конца.
Только липкий туман алкоголя
Не застлал нам глаза и сердца.
 
 
Сквозь ознобных траншей катакомбы
Шла любовь с нами рядом
                                           вперед.
…Что там
                 эта дешевка
                                      про бомбы
Нам, солдатам,
                          про бомбы плетет?
 

1964 Париж

УБИЙЦА НЕИЗВЕСТЕН?

 
За океаном,
                    в штате Алабама,
Оделся в траур
                          город Бирмингам:
Четыре матери
                          осиротели там,
Четыре девочки
                            уже не скажут
                                                     «мама».
«Убийца неизвестен», —
                                            говорят…
Он неизвестен?
                          Полно!
                                       Так ли это?
…Я помню:
                    наши города горят,
Горит, дымится
                           фронтовое лето.
Еще в чехлах
                       знамен победный шелк,
Идем сквозь дождь,
                                  буксуют самоходки
Вдруг,
            словно по команде сняв пилотки
Остановился без команды
                                             полк.
Заколебалась
                       подо мной земля,
Когда и я увидела:
                                в кювете
Лежат
            уложенные в штабеля
…Расстрелянные дети.
Вот девочка
                     лет четырех – шести
К себе
           грудного прижимает брата…
А тот,
          кто мог спокойно навести
На них
            зрачок угрюмый автомата,
Кто он?
             Где он?
                             Оскал его лица
Своими
              я не видела глазами,
Но пепел Лидице
                              стучал в сердца,
Нас обжигало
                        Орадура пламя,
К нам из Дахау
                          доносился стон,
И я сквозь зубы повторяла:
                                               – ОН!
Да, то был он —
                             садист,
                                         палач,
                                                   дикарь,
«Сверхчеловек»,
                             расист,
                                         «венец творенья».
…Прошли года.
                           И вот опять, как встарь,
Кровь малышей
                           взывает об отмщенье.
Когда раздался в тихой церкви
                                                     взрыв
И раненые дети
                           закричали,
А четверо
                  навеки замолчали,
В негодованье,
                         в ярости,
                                        в печали.
Я поняла,
                что тот убийца жив.
Я вспомнила
                      и фронтовое лето,
И дождь,
                и девочки застывший взгляд.
«Убийца неизвестен», —
                                            говорят.
Он неизвестен?
                         Полно!
                                     Так ли это?
 

1964

НАШИ «ЗИМНИЕ»

 
Мелькают года.
                           Как торопится наше столетье!
Мелькают года.
                           У эпохи – полет,
                                                          а не шаг.
 
 
…Уходят отцы,
                          завещая мужающим детям
Романтику
                   красных Октябрьских атак.
 
 
Становятся взрослыми
                                       наши Сережки и Зинки,
Волнуются,
                    спорят
                                и смотрят сквозь годы
                                                                      вперед.
 
 
У каждого —
                        свой,
Пусть не взятый до времени,
«Зимний»
И каждый уверен,
                              что он
                                         этот «Зимний»
                                                                  возьмет:
 
 
Лобастый мальчишка
                                     посадит корабль на Луне,
С «загадкой нейтрино»
                                       девчонка покончит в Дубне.
 
 
…Уходят отцы,
                          и отцами становятся дети,
Не гаснет романтика
                                    красных Октябрьских атак.
 
 
Немало нам «Зимних»
                                      еще штурмовать на планете
Мещанство и ханжество,
                                          неурожаи и рак…
Мелькают года.
                           Парусит Революции стяг.
 

1964

ПОЛОНЯНКИ

 
Ах, недолго у матушки ты пожила,
Незадачливая девчонка!
Умыкнул басурман из родного села,
Как мешок,
Поперек перекинув седла.
Ты ему татарчонка в плену родила,
Косоглазого, как зайчонка.
Время шло.
Ты считалась покорной женой.
Попривыкла к смешному зайчонку —
Родной.
Но навеки застыли в славянских глазах
Пламя русских пожарищ,
Отчаянье,
Страх…
 
 
Вновь дымятся
Массивы нескошенных трав.
Мчит девчонок
В неметчину дюжий состав.
Вдруг одна полонянка
На мгновенье застыла:
Показалось ей смутно,
Что все это было —
Так же села горели,
Дымились поля,
Бились женщины,
Плакали дети…
Все воюет,
Воюет старушка Земля,
Нет покоя на этой планете…
 

1964

ИСКРА

 
Как говорится, небу было жарко,
Рвались снаряды около села.
Но Искра, полковая санитарка,
От сказки оторваться не могла.
Забыла Искра,
Что лежит в кювете,
Что бой,
Что год грохочет сорок третий.
Не прячет слез —
Ей, как подружку, жалко
Свою ровесницу,
Несчастную русалку…
 
 
Штурмовики уходят на задание,
Ревут «катюши» около реки…
Чудаковатый сказочник из Дании,
Как ты забрел в окопные полки?
 
 
Вдруг закричали:
– Санитарку! Быстро! —
И, шмыгнув носом
(Школьница точь-в-точь!),
Ушла из сказки маленькая Искра —
Ее война задула в эту ночь…
 

1965

«Здесь продают билеты на Парнас…»

 
Здесь продают билеты на Парнас,
Здесь нервничает очередь у касс:
– Последний кто? —
Молчат, последних нету…
Фронтовики,
Толкучка не про нас,
Локтями грех орудовать поэту!
 
 
…В дни, когда было надо
Ринуться в пекло боя,
Гудели военкоматы:
– Последний?
Я за тобою! —
И первыми шли в разведку
С группой бойцов добровольной
Очкарик из десятилетки
С толстой комсоргшей школьной.
И мы пропадали без вести,
Строчили на нас похоронки.
 
 
Но в эту толкучку лезть нам?..
Нет, мы постоим в сторонке.
Вот ежели будет надо
Ринуться в пекло боя,
Услышат военкоматы:
– Последний?
Я за тобою!
 

1965

СТРАНА ЮНОСТЬ

 
Дайте, что ли, машину Уэллса —
С ходу в Юность я махану.
Ни по воздуху,
Ни по рельсам
Не вернуться мне в ту страну.
Там, в землянке сутуловатой
(Неубитые! Боже мой!), —
Ветераны войны —
Ребята,
Не закончившие десятый,
Перед боем строчат домой.
Там Володька консервы жарит,
Там Сергей на гармошке шпарит.
Отчего это перед боем
Небо бешено голубое?..
Эх, мальчишки!
О вас тоскую
Двадцать лет,
Целых двадцать лет!..
Юность, юность!
В страну такую,
Как известно, возврата нет.
Что из этого?
Навсегда
Я уставам ее верна.
Для меня беда – не беда,
Потому что за мной —
Война,
Потому что за мной встает
Тех – убитых – мальчишек взвод.
 

1965

ГЕТЕРЫ

«…Лучшая часть афинских гетер были в Греции единственными женщинами, о которых древние говорят с уважением».

Ф. Энгельс

 
Пока законные кудахчут куры
По гинекеям – женским половинам,
Спешат Праксители, Сократы, Эпикуры
К свободным женщинам —
Аспазиям и Фринам.
Что их влечет?
Не только красота
Прелестниц этих полуобнаженных:
Гетера образованна, проста,
Она их половинам не чета,
Куда до милых умниц скучным женам!
(Пусть добродетельны они стократ!)
И вы, историки, от фактов не уйдете:
Умом делился не с женой Сократ —
Он изливался грешной Теодоте.
(Она грешна, поскольку не хотела
Законной сделкою свое оформить тело
И в гинекеях прокудахтать жизнь.
Ценой «падения» она взлетела…)
Вершила судьбы Греции Таис.
Ваял Пракситель Афродиту с Фрины.
Леяне памятник поставили Афины.
Леонтиона, критик Эпикура,
Опять-таки гетерою была…
И я скажу (пускай кудахчут куры
И бьют ханжи во все колокола):
Не зря до нас
В компании богов
Дошли те женщины
Сквозь тьму веков!
 

1965

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

 
К полуночи муж наконец пришел.
Снял, снова надел очки
И сел, положив на накрытый стол
Сжатые кулаки.
Жена разогрела остывший чай,
Сказала жалея:
– Сморился, чай?
Как долго сегодня у вас местком! —
А он вдруг хватил по столу кулаком
– С меня достаточно!
Не могу
Темнить, на каждом темнить шагу.
Люблю другую.
Устал от лжи.
Уйду.
И ты меня не держи!.. —
Не сразу женщина поняла —
Гудели в ушах ее колокола.
Но, видно, не знал он своей жены —
Стоит возле стенки белей стены,
А голос обычен – певуч, глубок:
– Держать буду, думаешь, голубок?
И больше ни слова.
Ни капли слез.
Ни женских упреков.
Ни бабьих угроз.
Он снял
И опять надел очки.
Он сжал
И опять разжал кулаки,
Рывком отодвинул накрытый стол,
Поднялся,
Сел
И опять пошел.
Он к двери шагнул,
Как идут на расстрел.
Вдруг выскочил сын —
Босоногий пострел,
И крикнул:
– Куда ты? —
Но мальчика мать обняла,
И руки ее, как два сильных крыла.
Сказала:
– Простынешь! —
Прижала к груди.
Потом приказала мужчине:
– Иди! —
И – выстрел:
Стрельнула тяжелая дверь…
Все кончено,
Можно заплакать теперь.
 

1965

ОРЛЫ

 
Два сильные,
Два хрупкие крыла,
И шеи горделивый поворот…
Да здравствует безумие орла,
Бросающегося на самолет!
 
 
Он защищал свое гнездо, как мог —
Смешной гордец, пернатый Дон-Кихот
Да здравствует взъерошенный комок,
Бросающийся в лоб на самолет.
 
 
Ах, донкихоты, как вы ни смелы,
Геройства ваши – темы для острот.
И все-таки, да здравствуют орлы,
Бросающиеся на самолет!
 

1965

ПЕРВЫЙ ЛЕТЧИК

 
За ним бежали,
                          угрожали,
                                           ржали:
«Вяжи его, антихриста, вожжами!..»
Наверх!
По лестнице церковной, ветхой,
Через четыре скользкие ступеньки.
Вот колокольня.
Опалило ветром.
Внизу – игрушечные деревеньки.
Крестились бабы.
Малыши визжали.
А крылья за спиной его дрожали —
Чудные, с перепонками из кожи.
Одно мгновенье,
С нетопырем схожий,
Помедлил он над пропастью,
Над веком
И вниз:
Не ангелом,
Не чертом —
Человеком…
 
 
Рязанский мужичонка неученый,
Икар в лаптях, эпохой обреченный!
Как современники понять тебя могли?
Летя к земле,
Ты оторвался от земли…
И вот лежишь, распластанный, в пыли.
 
 
Но к звездам без тебя
Не взмыли б корабли!
 

1965

«В постели, в самолете иль в бою…»

 
В постели,
                  в самолете
                                    иль в бою
Нам суждено
                       окончить жизнь свою…
Мы все смирились с этим
                                            «суждено»,
Но всей душой
                          я поняла одно:
В последний миг,
                              у смерти на краю
(В постели, в самолете
                                       иль в бою),
Когда вот-вот порвется
                                        жизни нить,
Мы
       человеческую честь свою
Особенно
                 обязаны хранить.
Хочу,
          в последний отправляясь путь,
Без страха
                  в очи Вечности взглянуть
Из-под тяжелых непослушных век.
Пусть знает смерть —
                                   уходит Человек!
 

1965