Текст книги "Избранные произведения в двух томах.Том 2.Стихотворения (1942–1969)"

Автор книги: Юлия Друнина

«В семнадцать совсем уже были мы взрослые…»

 
В семнадцать
Совсем уже были мы взрослые —
Ведь нам подрастать на войне довелось…
А нынче сменили нас
Девочки рослые
Со взбитыми космами
Ярких волос.
 
 
Красивые, черти!
Мы были другими —
Военной, голодной поры малыши.
Но парни,
Которые с нами дружили,
Считали, как видно,
Что мы хороши.
 
 
Любимые
Нас целовали в траншее,
Любимые
Нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили:
Это – на целую жизнь.
 
 
Эх, только бы выжить!..
Вернулись немногие.
И можно ли ставить любимым
В вину,
Что нравятся
Девочки им длинноногие,
Которые только рождались в войну?
 
 
И правда,
Как могут
Не нравиться весны,
Цветение,
Первый полет каблучков
И даже сожженные краскою космы,
Когда их хозяйкам
Семнадцать годков?
 
 
А годы, как листья
Осенние кружатся.
И кажется часто,
Ровесницы, мне —
В борьбе за любовь
Пригодится нам мужество
Не меньше, чем на войне!
 

1962

«– Что носят в Париже?..»

 
– Что носят в Париже?
– Шедевры, бесспорно!
И там прорастают красотки,
Как зерна,
Поскольку в Париже,
Хоть будешь ты рожей,
С киношной звездой
Тебя сделают схожей.
 
 
Идут косяками
Шикарные фифы,
Прекрасны, как мифы,
Опасны, как рифы.
«Роллс-ройсы» их ждут,
Сотрясаясь от дрожи,
Модерные туфельки
Лезут из кожи,
И платья-шедевры —
Парижские платья! —
За франки
Свои раскрывают объятья.
 
 
– Что носят в Париже?
– Грошовые туфли.
Румянец горит,
А глазенки потухли,
(Отличный румянец —
Двух франков не жаль!)
Девчонка, зевая,
Идет на Пигаль.
Гуляет,
А ей бы, бедняге, поспать,
Гуляет,
А нету клиентов опять,
Хохочет,
А в мыслях – квартирная плата…
 
 
«Простите, мосье,
Вы спешите куда-то?»
Грошовые туфли
Бегут за прохожим,
А рядом модерные
Лезут из кожи.
 

1962

ПАТРИА О МУЭРТЭ!

 
Пальчики в маникюре
Гладят щеку нагана —
Такой я тебя видала,
Юность земли, Гавана!
Мимо трибун проходят
Шагом солдатским, спорым
Юные сеньориты,
Молоденькие сеньоры.
То молодость революции
Военным идет парадом.
…Не так ли и наши матери
С мужьями, с отцами рядом
В двадцатом году шагали
Гордым голодным городом?..
Барбудос идут, барбудос!
Ветер взвивает бороды.
Шутят, поют трибуны.
Сев на скамейки с нами,
Молоденькие министры,
Смеясь, болтают ногами:
Юные ветераны,
Цвет революции Кубы —
Сколько рубцов у каждого
Под гимнастеркой грубой!
Дождика редкие нити
В воздухе заблестели,
Хором: «Плащом накройся!» —
Люди кричат Фиделю.
Приходится покориться —
Его бережет Гавана.
Премьер (он похож на доброго,
Смущенного великана)
Смеется – сверкают зубы,
И люди вокруг смеются.
Вот ты какая! Здравствуй,
Молодость революции!
 
 
…Парад, и цветы, и песни —
Вчера только было это,
Сегодня военным ветром
Пахнули листы газеты.
Точка, тире, точка —
Пульс телеграфа ускорен.
Снова огнем охвачен
Остров в Карибском море.
Снова на фронт уходят
Шагом солдатским, спорым
Юные сеньориты,
Молоденькие сеньоры.
Барбудос идут, барбудос!
Ветер взвивает бороды.
…Брожу по Москве полночной
(Сегодня не спится городу)
И слушаю, слушаю, слушаю,
Стиснув до боли зубы, —
Гулко, тревожно бьется
Гордое сердце Кубы.
Это сердце Фиделя
Грозным гремит набатом.
Кастро, майор Кастро,
Хочу быть твоим солдатом!
Что-то сжимает горло,
Гневные слезы льются…
Патриа о муэртэ!
Да здравствует Революция!
 

1962

ПАРИЖАНКИ

 
Все брожу, все глазами трогаю —
Вот, Париж, нам и встретиться довелось…
Ах, француженок воинство длинноногое
В гордых шлемах высоких волос!
 
 
Не про тех я, кто юность продал
По хорошей цене кому-то:
О простых дочерях народа,
В чьих артериях – кровь Коммуны.
 
 
Ходят хрупкие да лукавые,
Но они же, как век назад,
Если надо, умрут со славою
Под обломками баррикад!
 

1962

СВЕРСТНИЦАМ

Нине Новосельновой – солдату и поэту

 
Где ж вы, одноклассницы-девчонки?
Через годы все гляжу вам вслед —
Стираные старые юбчонки
Треплет ветер предвоенных лет.
Кофточки, блестящие от глажки,
Тапочки, чиненные сто раз…
С полным основанием стиляжки
Посчитали б чучелами нас!
Было трудно. Всякое бывало.
Но остались мы освещены
Заревом отцовских идеалов,
Духу Революции верны.
Потому, когда, гремя в набаты,
Вдруг война к нам в детство ворвалась,
Так летели вы в военкоматы,
Тапочки, чиненные сто раз!
Помнишь Люську, Люську-заводилу:
Нос – картошкой, а ресницы – лен?
Нашу Люську в братскую могилу
Проводил стрелковый батальон…
А Наташа? Робкая походка,
Первая тихоня из тихонь —
Бросилась к подбитой самоходке,
Бросилась к товарищам в огонь…
Не звенят солдатские медали,
Много лет, не просыпаясь, спят
Те, кто Сталинграда не отдали,
Те, кто отстояли Ленинград.
Вы поймите, стильные девчонки,
Я не пожалею никогда,
Что носила старые юбчонки,
Что мужала в горькие года!
 

1962

КАК ОБЪЯСНИТЬ?.

 
Как объяснить слепому,
Слепому, как ночь, с рожденья,
Буйство весенних красок,
Радуги наважденье?
 
 
Как объяснить глухому,
С рожденья, как ночь, глухому,
Нежность виолончели
Или угрозу грома?
 
 
Как объяснить бедняге,
Рожденному с рыбьей кровью,
Тайну земного чуда,
Названного Любовью?
 

1962

«Актрису чествует столица…»

 
Актрису чествует столица,
Актрисе воздают сторицей,
Цветов и адресов – гора.
Смотрю почтительно и пристально,
Как прибывает к тихой пристани
Еще один большой корабль.
И всеми лаврами увенчана,
Скорей легенда ты – не женщина,
И ореолом – седина.
Свершились все твои мечтания,
Вот век, достойный подражания,
И аплодирует страна.
…А ты завидуешь красивой,
С растрепанной по моде гривой,
Как пень бездарной, инженю —
Одной из тех пустышек славненьких,
Что с детских лет на крыльях слабеньких
Торопятся к огню.
Знать, всеми лаврами увенчана,
Ты не легенда – просто женщина…
 

1962

МОЛОДАЯ ЖЕНА

 
Он живет, как в юности,
В комнатке одной
С худенькой застенчивой
Молодой женой.
В этой крошке-комнате
Не всегда уют,
Но всегда в той комнате
По утрам поют.
А в дворце трехкомнатном
Царствует одна
Видная, завидная первая жена.
Там в хвастливой горке
Чванится хрусталь…
Девочка в каморке
Жадно смотрит вдаль,
Там летят составы,
Там бушуют травы,
Исступленно пляшут
На ветру дубравы.
Нет, не спится девочке
Душной ночью долгой,
Раскладушка кажется
Ей вагонной полкой.
И она любимому
Скажет утром рано:
– Может, подадимся мы
В степи Казахстана? —
Он посмотрит преданно
И махнет рукой:
– Где уж тут соскучиться
Мне с такой?
 

1962

«Мы порой чужих пускаем в душу…»

 
Мы порой чужих пускаем в душу —
В дом, построенный с таким трудом…
Как легко чужим наш дом разрушить,
Как построить трудно новый дом!
 

1962

ЗАКОННЫЙ СУПРУГ

 
Соседка Лида – кандидат наук,
Хотя и двадцати шести ей нету.
Работает не покладая рук
И, говорят, хватает звезды с неба.
Но скалятся соседки: почему
Без загса муж живет в ее дому?
Пусть с Лидией на редкость он хорош,
На лирику соседок не возьмешь:
Мещанство мерит глубину сердец
Одним лишь лотом справок и колец…
Вот у Настасьи – загсовский супруг,
Известный тунеядец и пьянчужка,
Он бьет жену, он гадок, как паук,
Но та непритязательна, как чушка:
Не только не уйдет от паука, —
Еще глядит на Лиду свысока!
Она горда собою. Почему? —
Законный муж живет в ее дому!
Она поносит Лидию везде —
Законный гад живет в ее гнезде!
…Каким бывает жалким человек
В наш гордый
                        атомный
                                       надзвездный век!
 

1962

ЗАЯВЛЕНИЕ В СУД

 
Чьи-то «детки» на пятом —
Тут попробуй усни! —
Без родителей «хату»
Обживают одни.
И зазря в одеяло
Я ушла с головою:
Как подвыпивший дьявол,
Джонни Холидей воет.
Твист – не томное танго,
А чарльстон – не фокстрот:
Словно стадо мустангов
Через прерию прет,
Скачет, топая люто
Каблуками копыт,
И качаются люстры,
И полдома не спит.
В полутьме коридоров
И по лестничным клеткам
Слышен гул приговоров
Расшалившимся «деткам»:
– Ох, уж эти стиляги,
Скоро дом разнесут!.. —
Просит тетка бумаги:
– Мол, пожалуюсь в суд.
И клянусь головой
(Аж дрожат бигуди!)
Им прощаться с Москвой! —
Я в ответ: – Погоди!
А нельзя ль просто так.
Без суда, попросить их?
– Ох, просить у стиляг —
Что носить воду в сите!
Эти, как их там, «хаты» —
Лучше их обойти!
Эти юные хамы —
С ними ты не шути! —
…Я халат запахнула,
Мне бросаться сейчас
Под холодные дула
Настороженных глаз.
Может, скажут: – Привет!
Вы откудова, тетя?
Приглашали вас? Нет?
Так куда же вы прете? —
Неуверенно,
Медленно,
Робко,
Слегка
Нажимаю послушную кнопку
Звонка.
Но в ответ мне натужно,
Как будто в агонии,
Лишь хрипит он
Простуженно —
Холидей Джонни.
Разозлившись,
Я жму на проклятый звонок,
Как когда-то
В войну нажимала курок.
Вышли мальчик и девочка —
Стильные штучки.
Вот сейчас они,
Ручки засунувши в брючки,
Могут выдать мне что-нибудь
Вроде как:
– Тетя!
Приглашали вас?
Нет?
Так куда же вы прете? —
И увижу глаза,
Как холодные дула…
Но девчонка на часики,
Охнув, взглянула
И сказала растерянно:
– Сколько сейчас?
Мы, наверное,
Всех разбудили в районе!
Неужели четвертый?
Извините вы нас! —
И… заткнулся как миленький
Холидей Джонни.
А парнишка
(На вид ему двадцать,
Не более,
Хоть себе запустил он
Кубинскую бороду)
Очень тихо добавил:
– Прощаемся с городом,
Мы – геологи,
Завтра нам двигаться в поле.
 
 
Я поздравила
С «верным прогнозом» соседку,
Что взывала к суду
И клялась головой:
Тем «стилягам» и вправду
Прощаться с Москвой,
Потому что «стиляги»
Уходят в разведку!
 

1962

«Вновь одинока, словно остров…»

 
Вновь одинока, словно остров…
Опавших листьев шум сухой.
И боль из нестерпимо острой
Уже становится глухой.
 
 
Ах, остров, вспоминать не надо,
Что недоступен и велик,
Всегда он рядом и не рядом —
Твой материк, твой материк!
 

1962

ПОКЛОНИСЬ ИМ ПО-РУССКИ!

 
С ветхой крыши заброшенного сарая
Прямо к звездам мальчишка взлетает в «ракете».
Хорошо, что теперь в космонавтов играют,
А в войну не играют соседские дети.
 
 
Хорошо, что землянки зовут погребами,
Что не зарево в небе – заря,
И что девушки ходят теперь за грибами
В партизанские лагеря.
 
 
Хорошо… Но немые кричат обелиски.
Не сочтешь, не упомнишь солдатских могил…
Поклонись же по-русски им – низко-низко,
Тем, кто сердцем тебя заслонил.
 

1962

АВТОГРАФ

 
В тот самый миг,
Когда умолкнет маршал
И к Мавзолею хлынет войск река,
В рядах,
Идущих триумфальным маршем,
Невидимые двинутся войска.
Пойдут и те,
Кто пал у Перекопа,
И кто в тифозном умирал бреду,
И кто в блокадном погибал аду,
И те,
Чью поступь слышала Европа.
В том, сорок пятом, памятном году.
Да, у Победы громкая походка,
Нельзя не услыхать ее шагов!
И расписался на рейхстаге четко
Колхозник из Рязани – Иванов.
Нет поучительней автографа на свете…
 
 
Идут в шинелях Иванова дети.
 

1962

СЕСТРА

 
Пусть теперь ты в шлеме, не в ушанке,
Все равно, родная, это – ты.
Под прозрачным шлемом марсианки
Узнаю знакомые черты.
 
 
Из легенд войны, из Далека,
Ты вернулась, наша запевала, —
Та, что пулеметом прикрывала
Отступленье своего полка.
 
 
Но у чуда нет земной прописки,
Не воскреснут павшие в бою:
На солдатском строгом обелиске
Я прочла фамилию твою…
 
 
Это так. И все же ты воскресла,
В облике ином вернулась ты:
Под скафандром светлые черты,
Космонавта сказочное кресло.
 
 
Ты была военною сестрою,
Ты теперь – небесная сестра.
Валентина, помаши рукою
Фронтовым подругам у костра.
 
 
Помаши рукою через годы,
Протяни им руки через смерть —
Это девушки твоей породы,
Им бы тоже к звездам полететь.
 

1963

«От межзвездных дорог…»

 
От межзвездных дорог
До ковровой дорожки
Расстояние – целая жизнь.
Смотрит мир,
Как летят по сукну босоножки, —
Осторожнее, не споткнись!
Валентина,
Не сбейся с ноги ненароком,
Острой «шпилькой» ковер не задень.
Нелегко это —
Жить под всевидящим оком
Миллионов влюбленных людей.
Может, это труднее,
Чем все перегрузки,
Только я за тебя не боюсь:
Просто, даже застенчиво,
Очень по-русски
Ты несешь поклонения груз.
Кто придал столько скромности
Этой улыбке,
Голубому сиянию глаз?..
Не успела ты встать
Из младенческой зыбки,
Как в Россию война ворвалась.
Не узнала поддержки
Отеческих рук ты —
Пал героем на фронте отец.
Но была с тобой Родина —
Главный конструктор
Человеческих душ и сердец.
 

1963

«А я для вас неуязвима…»

 
А я для вас неуязвима,
Болезни,
Годы,
Даже смерть.
Все камни – мимо,
Пули – мимо,
Не утонуть мне,
Не сгореть.
Все это потому,
Что рядом
Стоит и бережет меня
Твоя любовь – моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник – каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Тогда мне никуда не деться:
Все камни – в сердце,
Пули – в сердце…
 

1963

«Мне жаль того человека…»

 
Мне жаль того человека,
Которого я любила:
Он умер, хотя он рядом —
Отглажен, побрит, одет.
Мир праху его, мир праху!
К чему разрывать могилы?
Он мертвый, хотя он рядом,
Мистики в этом нет.
 
 
Ну, что сказать на прощанье
В горьком надгробном слове?
Мне жаль того человека…
Кто ж смерти его виной?
Растратил себя бедняга
В пустой суете, в любовях,
Ему отказало сердце,
Он мертвый, хоть он со мной.
 
 
Идет гражданин без сердца —
Умный, красивый, милый…
Как жаль того человека,
Которого я любила!
 

1963

«БРОШЕННОЙ»

Брошена! Придуманное слово…

Анна Ахматова

 
Жизнь бывает жестока,
Как любая война:
Стала ты одинока —
Ни вдова, ни жена.
Это горько, я знаю,
Сразу пусто вокруг.
Это страшно, родная, —
Небо рушится вдруг.
Все черно, все угрюмо.
Но реви не реви,
Что тут можно придумать,
Если нету любви?
Может, стать на колени?
Обварить кипятком?
Настрочить заявленье
В профсоюз и партком?
Ну, допустим, допустим,
Что ему пригрозят,
И, напуганный, пусть он
Возвратится назад.
Жалкий, встанет у двери,
Оглядится с тоской,
Обоймет, лицемеря, —
Для чего он такой:
Полумуж, полупленник,
Тут реви не реви…
Нет грустней преступленья,
Чем любовь без любви!
 

1963

ПЕСНЯ О КУРГАНЕ

(Из кинофильма «Принимаю бой»)

 
Пахнет степью,
Пахнет мятой,
И над Волгой опускается туман.
В час свиданий,
В час заката
Приходи, мой родной, на курган.
 
 
Над курганом
Ураганом,
Все сметая, война пронеслась.
Здесь солдаты умирали,
Заслоняя сердцем нас.
 
 
У подножья
Обелиска
В карауле молодые деревца.
Сядем рядом,
Сядем близко,
Так, чтоб слышать друг друга сердца.
 
 
Мне милее
И дороже
Человека нигде не сыскать.
Разве может,
Нет, не может
Сердце здесь на кургане солгать…
 

1963

ПАРАД В СОРОК ПЕРВОМ

 
Наверное, товарищи,
                                   не зря,
Любуясь шагом армии чеканным,
Другой —
                тревожный —
                                       праздник Октября
Припоминают нынче ветераны.
Была Москва
                      пургой заметена,
У Мавзолея ели коченели,
И шла по Красной площади
                                             Война —
Усталая,
               в простреленной шинели.
То батальоны
                        шли с передовой,
Шли на парад
                        окопные солдаты.
И рвались в небеса
                                аэростаты,
Качая удлиненной головой.
Терзали тело Подмосковья
                                            рвы,
Убитых хоронил
                             снежок пушистый.
Сжимали горло
                           фронтовой Москвы
Траншеи наступающих фашистов.
А батальоны
                      шли с передовой,
Шли на парад
                        окопные солдаты.
Недаром в небесах
                                 аэростаты
Качали удивленной головой…
Наверное, наверное,
                                   не зря,
Любуясь шагом армии чеканным,
Всегда припоминают ветераны
Другой —
                 тревожный —
                                        праздник Октября.
 

1963

ОСТОРОЖНО – ДЕТИ!

 
Легковые
                 идут лавиной,
С ревом мчатся
                           грузовики.
По Садовому
                       прут машины,
Разъяренные,
                       как быки.
 
 
Я в Москве родилась,
                                     а вроде
Здесь поджилки
                            в час «пик» дрожат…
Осторожнее! —
                            переходит
Через улицу
                     детский сад.
 
 
По-весеннему конопаты,
По-ребячьему хороши,
Переваливаются утята —
Косолапые малыши.
 
 
Так доверчивы,
                           так бесстрашны —
Замирают сердца у нас.
Постовой вдруг застыл,
                                        как башня,
Покраснел светофора глаз.
 
 
И сейчас же
                     скрежещут шины,
На педали жмут шофера.
Останавливается лавина —
Осторожнее,
                       детвора!
 
 
…Дать бы красный
                                по всей планете:
Стоп войне!
                    Осторожно —
                                             дети!
 

1963

БЕССОННИЦА

 
Уже светает.
Сбились одеяла.
Опять томит бессонница,
Хоть плачь.
Опять не спит
Супруга генерала
В одной из той,
На дот похожих дач,
Где не хватает
Только пулемета,
Где проволкой
Оскалился забор
И где тебя погонят
Во сто метел,
Как будто ты
Проситель или вор.
 
 
Ах, генеральша,
Вам опять не спится
В объятиях пуховых одеял!
В прошедшее
Распахнуты ресницы,
Что модный парикмахер
Завивал.
 
 
Свистят осколки
Тонко-тонко,
Бьет шестиствольный миномет.
Она, окопная сестренка,
С бинтами на КП ползет.
Ползет одна
По смертной грани,
У всех снарядов на пути:
Там на КП – комбат,
Он ранен,
Она должна его спасти!
Не командир он ей,
А милый…
Любовь, рожденная в огне,
Была посланником от мира,
Полпредом счастья на войне.
Пускай свистят осколки тонко,
Скрипит проклятый миномет —
На узких плечиках девчонка
Любовь от смерти унесет!
 
 
…Седой комбат
Похрапывает рядом:
Он генерал в отставке
Много лет…
Ах, генеральша,
Что вам, право, надо?
Ни в чем вам, кажется,
Отказа нет!
И вишня славится
На всю округу,
И классно откормили кабана.
…А что не смотрит
Старая подруга —
Так это лишь от зависти она!
Неужто с ней
Освобождали Прагу?
(А может быть,
Приснились эти дни?)
И вместе им
Вручали «За отвагу»,
И назывались сестрами они?
 
 
…Развились и размазались ресницы.
Что модный парикмахер завивал.
Ах, генеральша,
Вам опять не спится
В объятиях пуховых одеял.
Опять свистят осколки тонко,
Скрипит проклятый миномет,
Опять окопная сестренка
С бинтами на КП ползет.
Ползет одна
По смертной грани,
У всех снарядов на пути:
Там, на КП – комбат,
Он ранен,
Она должна его спасти!
 

1964

ПЕСНЯ АРГЕНТИНСКОГО РЫБАКА

(Из кинофильма «Человек-амфибия»)

 
Уходит рыбак в свой опасный путь,
«Прощай!» – говорит жене.
Может, придется ему отдохнуть,
Уснув на песчаном дне.
Бросит рыбак на берег взгляд,
Смуглой махнет рукой.
Если рыбак не пришел назад,
Он в море нашел покой.
Лучше лежать во мгле,
Синей прохладной мгле,
Чем мучиться на суровой,
Жестокой проклятой земле.
Будет звенеть вода,
Будут лететь года,
И в белых туманах скроются
Черные города.
 
 
В бой с непогодой идет рыбак.
В бой один на один.
Рыбак напевает – как-никак,
Сейчас он себе господин.
Чайки кричат, мачты скрипят,
Привольно в дали морской.
Если рыбак не пришел назад,
Он в море нашел покой.
Лучше лежать во мгле,
Синей прохладной мгле,
Чем мучиться на суровой,
Жестокой проклятой земле.
Будет звенеть вода,
Будут лететь года,
И в белых туманах скроются
Черные города.
 
 
Заплачет рыбачка, упав ничком,
Рыбак объяснить не смог,
Что плакать не надо, что выбрал он
Лучшую из дорог.
Пусть дети-сироты его простят —
Путь и у них такой…
Если рыбак не пришел назад,
Он в море нашел покой.
Лучше лежать во мгле,
Синей прохладной мгле,
Чем мучиться на суровой,
Жестокой проклятой земле.
Будут звенеть года,
Будут лететь года,
И в белых туманах скроются
Черные города…
 

1964

САПОЖКИ

 
Сколько шика в нарядных ножках,
И рассказывать не берусь!
Щеголяет Париж в сапожках,
Именуемых «а-ля рюс».
 
 
Попадаются с острым носом,
Есть с квадратным – на всякий вкус.
Но, признаться, смотрю я косо
На сапожки, что «а-ля рюс».
 
 
Я смотрю и грущу немножко
И, быть может, чуть-чуть сержусь:
Вижу я сапоги, не сапожки,
Просто русские, а не «рюс», —
 
 
Те кирзовые, трехпудовые,
Слышу грубых подметок стук,
Вижу блики пожаров багровые
Я в глазах фронтовых подруг.
 
 
Словно поступь моей России,
Были девочек тех шаги.
Не для шика тогда носили
Наши женщины сапоги!
 
 
Пусть блистают сапожки узкие,
Я о моде судить не берусь.
Но сравню ли я с ними русские,
Просто русские, а не «рюс»?
 
 
Те кирзовые, трехпудовые?..
Снова слышу их грубый стук,
До сих пор вижу блики багровые
Я в глазах уцелевших подруг.
 
 
Потому, оттого, наверное,
Слишком кажутся мне узки
Те модерные,
Те манерные,
Те неверные сапожки.
 

1964

«Мне близки армейские законы…»

 
Мне близки армейские законы,
Я недаром принесла с войны
Полевые мятые погоны
С буквой «Т» – отличьем старшины.
 
 
Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала напролом,
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.
 
 
Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала —
Научилась верности в бою.
 

1964

«В шинельке, перешитой по фигуре…»

 
«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» —
Читаю, и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.
Но по-другому было на войне —
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять.
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп – солдатская постель,
А одеяло – волглая шинель.
Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели – под,
Пола шинели – над.
Куда уж тут ее перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) —
Санрота, медсанбат, госпиталя…
Едва наркоза отойдет туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжелые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредешь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.
Шинель до пят, обрита голова —
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп – солдатская постель,
А одеяло – верная шинель.
Куда ее перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…
 

1964