Текст книги "Последнее поколение (СИ)"

Автор книги: Юлия Федотова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Будить адъютанта не хотелось, но вставать самому хотелось ещё меньше. Тапри прискакал на зов, заспанный и сопливый, но полный служебного рвения. Хороший солдат, удача, что судьба свела их однажды…

– Распорядись. Пусть приведут заключённого Гвейрана… да, прямо сюда… нет, мне хорошо… Разрешаю.

…Когда Гвейрана повели «на допрос» не привычным маршрутом, через минус третий этаж, от лифта направо, а незнакомым богатым коридором совсем в другую сторону, ему, признаться, жутковато стало. Как-то сразу вспомнились слова цергарда Эйнера о безопасности.Неужели, и в камере достали конкуренты-соратники?

Но дверь открыл агард Тапри, смешной молоденький адъютант Эйнера (однажды так обидно пострадавший от его, Вацлава, руки), и сразу стало понятно: ничего рокового не случилось, просто заключённый Гвейран удостоился аудиенции в личных апартаментах Верховного. В знак признательности за спасение, что ли?

– Вставать было лень, – пояснил Эйнер честно, и кивнул на кресло, – располагайтесь.

Гвейран расположился и огляделся.

Это была очень красивая, утончённо-роскошная комната, обставленная в стиле позднего декаданса времён заката Империи. Стены её были выкрашены жемчужно-серой краской с добавлением натурального перламутрового порошка, благодаря чему создавалась иллюзия полупрозрачности и глубины, монолитная поверхность казалась лёгкой, будто из густого тумана сотканной. Мебель из драгоценного тёмного савеля имела нарочито простые, лишь немного скруглённые формы – по замыслу мастеров, никакая резьба не должна была отвлекать взгляд от созерцания красоты натурального, редчайшей породы, дерева. На тонированном кальповом паркете рисунком «в дворцовую шашечку» лежал великолепный в своей безыскусности тёмно-малиновый ковёр сафусской работы, с шёлковым, необыкновенно плотным и длинным ворсом. В высоком, под потолок, книжном шкафу, матово поблёскивали тиснёные золотом обрезы старинных фолиантов, здесь же лежали ещё более старинные свитки. У изголовья огромной кровати стоял высокий торшер на прямой ножке ручной ковки, с абажуром из бурского молочного стекла, выполненным в виде полушария. Сама же кровать была застелена стёганым вручную покрывалом цвета плода рего, на коем драгоценном покрывале и валялся цергард Эйнер, в своём провонявшем фронтом камуфляже. Было предельно ясно, что нынешний владелец к шикарному интерьеру комнаты не имеет ни малейшего отношения; единственной деталью, привнесённой им лично, был безобразный оружейный ящик, облезлый и с вмятинами от пуль.

– Ты бы хоть куртку снимал, когда ложишься, – не удержался от дурацкого упрёка Гвейран, потому что какое ему, казалось бы, дело? – Или покрывало убирай, это же дорогая вещь! Считай, музейный экспонат, историческая реликвия, а ты на неё с сапогами!

– Что, правда?! – искренне изумился неискушённый представитель военного поколения. – Ох, сейчас сниму! – он вскочил. – Я же не знал, думал, одеяло просто… Я его завтра в музей Эпох сдам, а себе принесу из казарм… – и обрадовался, – вот хорошо вы мне подсказали! – и стал топтаться упомянутыми сапогами по сафусскому шёлку ковра.

Гвейран безнадёжно махнул рукой.

И тогда цергард Эйнер выложил ему свой безумный план.

– Ведь мы с вами сделали это однажды, – был его главный аргумент, – ведь получилось у нас. Значит, есть шанс и теперь…

Часть 2
За линию фронта

Наверное, это было безрассудным мальчишеством. Наверное, он, как человек зрелый и умудрённый жизненным опытом, не должен был соглашаться на предприятие столь рискованное и опасное, почти стопроцентно обречённое на провал. Наверное, он так и поступил бы, если бы не долгие дни тюремного заточения.

Говорят, одиночное заключение облагораживает человека, очищает помыслы и возвышает душу. Но их камера одиночной не была, и лезла из представителей высшего космического разума такая мелочная, мещанская гадость, что плеваться хотелось. Склоки вспыхивали из-за любой бытовой ерунды типа сдвинутого с места табурета, разговора громкого или наоборот, слишком тихого, занятого кем-то туалета или белья, развешанного на просушку…

Обычно подбором экипажа для дальних космических экспедиций занимаются специалисты-психологи. Кандидаты проходят множество тестов, тренингов и проверок. Но к планетологам-исследователям, работающим большей частью автономно, столь строгих требований никогда не предъявлялось: просто раньше их никто не арестовывал и кучно не содержал. В наблюдатели шли одиночки по натуре, способные годами обходиться без человеческого общества. Вот и подобралась компания, прямо скажем, редкая. О психологической совместимости и речи не шло. Каждый был сам по себе, и приспосабливаться к окружающим не имел ни умения, ни намерения. Положение усугубляли голод, неопределённость и вынужденное безделье – люди бесились, только что на стену не лезли. В результате, Гвейрану так осточертело общество соплеменников, что он готов был бежать куда угодно, хоть к тому чёрту на рога, лишь бы подальше от камеры семь дробь девять…

Хотя, с другой стороны, на вышеупомянутых рогах наверняка было бы безопаснее. Потому что замечательная идея цергарда Эйнера заключалась в том, что они вдвоём (чем меньше народу завязано, тем надёжнее дело) должны добраться до транспортировочного катера, погребённого в топи квадранта 16-б, и пригнать его в Арингорад. И требуется для этого всего-то ничего: пересечь линию фронта и пройти около сорока акнаров по оккупированной территории. Вот на какую безрассудную глупость согласился землянин Вацлав Стаднецкий, он же церангар Гвейран.

Уступил он, понятно, не сразу. Спорил долго и увлечённо, привёл целую кучу очень разумных аргументов «против». Спросил под конец: «А ты подумал, что станется с Церангом, если мы погибнем по дороге?» Получил логичный ответ: «Тогда мне будет всё равно», и сдался, взяв на вооружение старую пословицу о семи смертях.

– Вот и прекрасно! – по-детски обрадовался цергард. – За ночь подготовят документы, на завтра вызываю самолёт…

Гвейран за голову схватился:

– Какое «завтра»?! С ума сошёл?! Да ты на ногах не стоишь после… сам знаешь чего! Пока не приведёшь себя в порядок, я лично с места не сдвинусь, хоть под расстрел ставь! Есть, знаешь, менее болезненные способы самоубийства, чем таскаться по тылам противника в компании с полудохлым…

– Хорошо, хорошо, как скажете! Через три дня буду в полном порядке! – замахал руками цергард Эйнер, и вид у него был такой, что пожелай Гвейран в эту минуту Акаранг с неба – и его пообещает достать.

Однако, обещание надо было выполнять, и на втором восходе (первый проспал) направился цергард Эйнер к старому другу Верену. Потому что доподлинно знал одну штуку, об изобретении которой доктору Гвейрану, как лицу, не имеющему специального допуска, известно быть не могло: совсем недавно специалисты Военного университета синтезировали, наконец, вещество, получившее кодовое название «коктейль диверсанта». Голубоватого цвета, кислая на вкус жидкость, будучи выпитой, а ещё лучше, введённой внутривенно, многократно увеличивала силы человека, позволяла обходиться без сна несколько суток кряду, сводила к нулю риск развития голодной анорексии… Чудесная вещь! Правда, и здесь не обошлось без своих «но». После длительного её употребления многие из подопытных умерли. Но были ведь и те, кто выжил, и даже зависимости избежал… В конце концов, он ведь не собирался применять «коктейль» систематически. Нужна всего-то одна доза: продемонстрировать пришельцу бодрость тела и духа, доказать готовность к дальнему походу. А дальше будь что будет. Выдержит как-нибудь, не в первый раз…

В коридоре к нему подскочил адъютант Тапри, вытянулся в струнку:

– Я должен вас сопровождать, господин цергард?

– Не должен, я к другу. Лучше сходи в город, погуляй. Тебе полезно развеяться.

– Слушаюсь развеяться! – просиял юноша, и улепетнул, словно опасаясь, что начальство передумает.

Ведь с некоторых пор ему тоже было куда пойти.

Он почти бежал всю дорогу до заветного дома, он налетал на прохожих, едва не сбил с ног старую женщину в довоенном клетчатом пальто, позабыл отдать приветствие встречному трегарду артиллерии, спасибо, тот решил не связываться, увидев адъютантские нашивки на чёрной форме юного нахала-контрразведчика. По пути заскочил в полулегальный магазинчик ненормированных товаров, вывалив половину получки, накупил сладостей, каким и названия-то не знал, все в ярких обёртках – уж не с мирного ли времени завалялись? Но вдаваться в детали было некогда – не хотелось терять ни одной драгоценной минуты предстоящего свидания с любимой…

Просто он не знал, что треть месяца безвестности – слишком большой срок для девушки, всерьёз озабоченной собственным будущим.

Она честно ждала шесть дней. Понимала: агард человек военный, подневольный. Не идёт – значит, не может вырваться. Потом началось беспокойство: может ли одна мимолётная встреча быть гарантией дальнейших отношений? Да, он был милым, да, клялся в вечной верности… Мало ли на свете таких парней, что ради минуты удовольствия поклянутся в чём хочешь, а назавтра уже и не вспомнят собственных слов? Попользовался и бросил – обычное дело. Настолько обычное, что ни боли, ни обиды не было от этой мысли. За недолгую свою жизнь Вегда Зер-ат успела получить столько ударов судьбы, что они перестали её расстраивать. Она просто принимала к сведению новые обстоятельства и продолжала жить как жила. И упускать своего не собиралась. Возможно, и не забыл её тот мальчик из контрразведки, и вернётся он однажды. Но запасной вариант разве помешает?

Оказалось – помешал. Вышло как в дурном анекдоте: приходит муж в увольнение а там…

У Тапри даже мысли такой не могло возникнуть, что тамего может встретить что-то неожиданное. Счастливый, сияющий, с ликующим возгласом «Это я!!!» влетел он в комнатку, которую за треть месяца привык считать своей…Для тех, кто не знаком с арингорадскими порядками военного времени, уточним: обитателям служебных общежитий строго воспрещалось устанавливать запоры на дверях своих комнат. Всякое воровство там было исключено, за это коменданты отвечали головой. Власти же таким образом имели возможность совершать обыски в отсутствии хозяев, не дожидаясь их возвращения. Это делало следственную работу гораздо более оперативной.

Так вот, влетел агард Тапри в комнату, вывалил гостинцы на клеёнчатую скатерть, прямо на смешную чернильную рожицу… Обернулся и увидел.

Вегда Зер-ат сидела в постели, судорожно скомкав на груди потёртое своё одеяло. Глаза у неё были круглыми и белыми от испуга, ротик чуть приоткрылся, будто она хотела крикнуть и не могла. Одеяло прикрывало как-то слишком мало, видны были голые плечики, и бока – тонкие птичьи рёбрышки обтянутые белой, покрытой мурашками кожей, и острые некрасивые коленки… А рядом, за её спиной, обнаружилось что-то огромное, смуглое и волосатое, с грубыми ручищами и грубым голосом… И болотный камуфляж был разбросан по полу вперемешку с грязными сапожищами, серым форменным платьем почтовой службы и форменным же бельём целомудренного покроя…

Он не сознавал, как вылетел из комнаты, как нёся по улицам, налетая на прохожих, уже не обращая внимания, сбил – не сбил… Прочь, прочь от этого места, не видеть никогда больше, не вспоминать, не знать! Стыд, ах, какой стыд, какое унижение… Может быть, он даже плакал, но слёз не чувствовал – ничего, кроме обжигающей душу обиды. Он хотел одного – добраться как можно скорее до комнатки своей, упасть на кровать, зарыться лицом в подушку, и не видеть никого, и не слышать, спрятаться от всего мира, чтобы не было свидетелей его горя и унижения…

И конечно, в дверях нос к носу столкнулся с цергардом Эйнером!

– О! Быстро ты! Я тебя раньше второго за… Что с тобой?! ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ?! БОМБА, ДА?! – Эйнер почувствовал, как у него противно ослабли колени. Однажды ему самому пришлось такое пережить, он знал: ничего страшнее в жизни быть не может, и рана была ещё слишком свежа, чтобы не откликнуться на чужую боль как на собственную…

Тогда был самый обычный день: пара рядовых допросов, скучное совещание в Рабочем зале, так не хотелось идти… А потом вдруг срочный вызов с коммутатора. И отчаянный голос друга Верена, и слова его, страшный смысл которых долго не доходил до сознания: прямое попадание, выживших не обнаружено… Они не поверили сводкам, помчались на место сами, и долго, долго ползали по руинам, по мелкому кирпичному крошеву, по шатким плитам перекрытий, по кускам кровавого мяса… Верен кричал в голос, ему казалось, если звать очень громко, жена непременно откликнется. Эйнер наоборот, молчал, напряжёно вслушивался – вдруг жива, вдруг, позовёт…

Это он её нашёл – по руке. Тонкая, белая, с короткими овальными ноготками рука мёртво торчала из-под груды битого камня. А больше ничего не было видно, но Эйнер знал, не усомнился ни на секунду – она. Он долго, долго стоял на коленях и смотрел на эту руку, ни о чём не думая, пусто-пусто было в голове. Откуда-то объявился Верен, взвыл, принялся разгребать каменное крошево, откопал три ноги в одинаковых туфельках – как все близнецы, Исти и Акти любили носить одинаковое, и туфельки эти, красивые, довоенного качества, раздобыл им цергард Эйнер… И теперь он смотрел на них, а Верен, страшно воя сквозь зубы, бил его по щекам и тряс за плечи, а он этого почти не чувствовал.

Дальше всё происходило как-то без их участия, и подробности совсем ушли из памяти. Кто-то подбежал, кто-то откопал тела, кто-то организовал погребение… Понятно, что не ради двух погибших санитарок старались – их бы и откопать-то не удосужились, высочайшему начальству хотели угодить. Только начальство всё равно ничего не соображало в тот момент, и чьи-то усилия пропали даром…

– Она… я… она… они… – в отчаянии лепетал адъютант, и слёзы потекли по его щекам. Он был совершено невменяем. Помочь ему могло только одно.

– Смирно! – заорал Эйнер даже громче и резче, чем требовалось, он и сам был на взводе. – Доложить по форме! То случилось!

Командный голос заставил юного агарда опомниться. Голос его продолжал дрожать, но речь обрела некоторую связность.

– Я пошёл к ней… я так ждал… Зашёл, а там… она не одна…

– В смысле? – Эйнер был настроен на самое худшее, поэтому не сразу понял, о чём разговор.

– Ну, НЕ ОДНА! – бледные щёки адъютанта пошли розовыми пятнами. – С другим. С каким-то пехотинцем… голые совсем…

Верховный цергард нервно облизал губы, переспросил ещё раз, для верности:

– То есть, она живая, что ли?!

– Конечно! – удивлённо подтвердил Тапри. – А какая же ещё?

– Да тьфу на тебя! – рассердился Эйнер. – Вот олух-то! Это надо же было так напугать… – ему вдруг захотелось присесть, но рядом никакого подходящего сидения не было, пришлось прислониться к стене. – Я уже чёрт знает что подумал!.. Чего ты тогда распсиховался, если она живая?!

Тапри моргал глазами.

– Но как же? Она меня обманула… изменила… Я её так любил…

– Нет, вы посмотрите на него! – окончательно возмутился Верховный цергард Федерации, которого такие мелочи, как личная жизнь адъютантов, вообще не должны бы касаться. – Встретился с девушкой один-единственный раз, и вообразил, что она ему по гроб жизни обязана, и ему лично принадлежит? А тебе известно, как она жила до тебя? С кем водила знакомства? Некоторые, чтоб ты знал, на жизнь этим добывают!

Тапри испуганно помотал головой:

– Не-е! Она не из таких, он порядочная! Я точно знаю! Он на почте служит…

– И что? Думаешь, на почте такие офигенныенормы, – от нелепого своего волнения цергард перешёл на городское просторечие, – что на них можно жить сытно и благополучно? Да в наше время полно порядочных женщин вынужденных подрабатывать на военных…хм… таким способом.

– Но так нельзя! Это же нехорошо! – проникновенно молвил юный агард, в его наивных глазах стояли слёзы.

Цергард Эйнер цинично усмехнулся.

– А ты мне покажи, чего вокруг нас вообще есть хорошего! Каждый выживает, как может, и грех их в этом винить. А люди порядочные, между прочим, стучатся в дверь, прежде чем войти к даме. Учти на будущее… И вообще, скройся с глаз моих… В смысле, можешь делать что хочешь, я пошёл! – он до сих пор не успел добраться до Верена, мешали какие-то досадные канцелярские мелочи.

Он сделал несколько шагов по коридору, но вдруг вернулся и велел:

– Да! И не вздумай тут без меня с горя повеситься на лампе! Ты мне завтра будешь нужен!

… Цергард Эйнер ушёл. А адъютант Тапри долго ещё стоял в дверном проёме, глядя ему во след. Именно эта безумная мысль посетила его только что, и теперь он мучительно пытался решить для себя, было это простым совпадением, случайной догадкой, или Верховный цергард – личность настолько выдающаяся, что обладает фантастической способностью читать чужие мысли? Особенно удивляла подробность насчёт лампы. Как он догадался, что именно о ней подумал Тапри?

Бедный агард не знал, что были дни, когда цергард Эйнер, часами валялся поперёк кровати, уставившись в потолок неподвижным взглядом, и мысли его были только об одном: выдержит крюк для лампы вес человеческого тела, или не выдержит? Глупость конечно, проще и надёжнее было бы прибегнуть к оружию. Но тогда ему казалось, что это вышло бы неправильно. Стреляются люди, чтобы спасти свою честь, чтобы избежать позора, чтобы не попасть живым в руки врагу, короче, по мотивам социального характера. С горя же человеку положено именно удавиться, об этом даже в песнях поётся… Нелепо, конечно, но он был тогда не совсем в своём уме… Вот как теперь Тапри. Поэтому одних слов могло оказаться мало.

И цергард Эйнер задержался в штабе ещё на пару минут: вызвал регарда Хрита и велел ему следить за адъютантом, не спуская глаз, но по возможности скрытно.

– Нет, ты вообще в своём уме? – орал в голос эргард Верен, не стесняясь тем, что обращается к Верховному цергарду Федерации. – Вот наградили же меня Создатели! Последний близкий человек на всём свете, и тот идиот ненормальный! За линию фронта! По оккупированным территориям! На пару с каким-то космическим монстром!

– Да ладно тебе, – отвечал Эйнер спокойно, – никакой он не монстр. Хороший дядька, разве что кватту пить не может. И через линию фронта я ходил сколько раз! С тобой же мы и ходили, забыл? И с ним тоже ходил. Для человечества это единственный шанс, сам знаешь. И вообще, если я задержусь в столице, Азра меня наверняка прикончит рано или поздно.

– А когда вернёшься… ЕСЛИ вернёшься – не прикончит? – спросил Верен запальчиво.

– Тогда я его сам убью. Будет время этим заняться. А теперь мне не до того. Короче, тащи коктейль, я всё равно пойду, дело решённое.

Это эргард Верен и сам знал. Орал исключительно для очистки совести, давал выход эмоциям. Ведь те слова его, насчёт «последнего близкого человека», преувеличением не были. Никого не осталось у регарда Верена, кроме старого друга детства. Он очень боялся его потерять.

– Вот что. Я с вами пойду, – решил он; погибать, так вместе.

– Ну, здрасьте! – вознегодовал старый друг. – А случись что, кто останется Верховным вместо меня?

– Останется… кем?!

Пару минут они смотрели друг на друга молча. А дело было в том, что, увлёкшись конспирацией, тщательно скрывая имя преемника от господ-соратников, Верховный цергард Эйнер и самого кандидата на высочайший пост как-то позабыл предупредить о той участи, что ему уготовлена. Неловко, конечно, получилось.

– А ты как хотел? – защищался Эйнер. – Я тебе последний близкий человек, ты – мне. Наследников у меня нет. Из кого я, по-твоему, должен выбирать преемников?

– Всё равно, ты должен был меня хотя бы спросить, – злился Верен. – А я, между прочим, не желаю!

– Никто не желает. Я тоже не желал. Однако, есть такое высокое понятие, как гражданский долг! – изрёк Эйнер патетически, но в конце фразы хихикнул. Он развлекался.

– Урод! – рявкнул Верен свирепо и запустил в него старым журналом по микробиологии. – Ничего смешного не вижу! Подставил, как мог, а ещё друг называется! Вот уж точно, «без меня меня женили»!

Цергард поймал журнал налету, и посоветовал «не швыряться старинными вещами, теперь таких не бывает». И принялся болтать о каком-то дурацком стёганом покрывале, на котором привык валяться с ногами, а оно оказалось страшно ценным музейным экспонатом, и на него, как выяснилось, и дышать-то нельзя, только взирать издали, с благоговением… Короче, нарочно с мысли сбивал. Но Верен слишком хорошо его знал, чтобы поддаваться на дежурные уловки контрразведки.

– Заткнись, – велел он, – и слушай. Кто-то должен тебе это сказать. Ты ведёшь себя совершенно непозволительно. Ты постоянно ввязываешься в какие-то опасные авантюры. Ты подвергаешь свою жизнь опасности по делу и без дела. Ты не должен так поступать. Права не имеешь рисковать собой. Вот.

– Это ещё почему? – искренне удивился цергард. – Я что – священная бурая коза из храма Трёх Создателей, чтобы моей жизнью нельзя было рисковать? Кому она вообще интересна, моя жизнь? Тебе только, ну может быть ещё соратнику Сварне и дядьке Хриту. И всё. У меня даже родных нет, помру – на стену памяти повесить некому будет. О чём ты говоришь – не понимаю!

Эргард Верен смотрел как-то странно, будто старался понять, действительно друг его такой болван, каким кажется, или просто прикидывается? Отвечал тихо, чужим голосом:

– Я о тех десяти миллионах человек, для которых ты стал символом. Последней надеждой. Они же на тебя как на бога смотрят, ты знаешь об этом? Они твоимименем клянутся, а не бурой козой! На смерть идут «за Отечество, за Эйнера!» – я сам, собственными ушами слышал!

Цергард Эйнер попятился. Это было уж слишком. Ему стало жутко как никогда. Узнал недавно, что человечеству грозит полное вымирание, казалось, хуже уже ничего не может быть. И вдруг нате вам!

– От кого ты такое слышал? – спросил хрипло, слова выговаривались с трудом.

– От наших, от кого же ещё? – устало пояснил Верен. – Ты – мутант, ты один из нас, и при этом являешься Верховным цергардом Федерации. Это очень важно для всех. Это значит, что нас стали признавать за людей, понимаешь?

– Но ведь в этом нет моей личной заслуги! – цергард почти кричал. – Дело случая, что цергард Реган оказался именно моим отцом, и передал власть мне! На моём месте мог оказаться любой, при чём тут надежды и клятвы?! Вот ты, к примеру, такой же мутант, и прекрасно меня заменишь!

Верен усмехнулся: вот она, натура контрразведчика: сам только что в обморок не падает, но линию свою гнуть не забывает!

– Да никто тебя, ишака, не заменит, тем более я!

– Это ещё почему? – возмутился Эйнер. По его мнению, друг Верен с детства страдал неоправданно заниженной самооценкой, и это его всегда раздражало, потому что сам-то он был абсолютно убеждён: нет на свете человека лучше, честнее и благороднее эргарда Верена.

– Идём, я тебе покажу, – Верен потянул цергарда за рукав.

– Куда? – удивился тот. Куда ты меня тащишь?

– Идём, идём!

Они миновали лабораторный этаж, прошли по переходу, соединяющему новый госпитальный корпус со старинным учебным, поднялись по лестнице и вышли в просторный, безлюдный холл ректората. Это было красивое округлое помещение с ковровыми дорожками, массивной чёрной мебелью, деревянными стенными панелями и огромным, во всю стену зеркалом в резной раме – редкая вещь, как-то перевелись за годы войны зеркала в Арингораде. К нему-то Верен друга своего и подвёл. Велел:

– Смотри.

– Смотрю, – скептически фыркнул тот. – И что?

Два человека отражались в зеркале. Оба светловолосые и бледные, почти одного роста. Но у одного – аристократически красивое лицо с нежным овалом и идеальным профилем, другой похож на пещерную рыбу с прозрачными глазами навыкате, маленьким ртом и скошенным подбородком. У одного стройная атлетическая фигура, у другого тельце бочоночком, покатые женские плечики и длинные нескладные ноги.

– Улавливаешь разницу?

– Нет! – он и вправду не «улавливал». – Вижу двух совершенно однотипных мутантов с синдромом меланодефицита. Вот уж точно символы эпохи!

– Ладно. Тогда представь, что твои волосы покрашены в чёрный цвет и в глазах линзы. Что тогда?

– Тогда я стал бы похож на извращенца, который красит волосы как гулящая баба.

– Тогда ты бы стал похож на человека! Лицом, телосложением… Я, любой другой из наших – нет. А тебя было бы не отличитьот нормального! Дело не только в том, что нас стали признавать людьми. Ты доказал, что мы на самом делеможем ими быть!

Какое-то время Эйнер смотрел в зеркало молча. Потом сказал медленно.

– Допустим, не я, а мой отец. Если бы он не изводил меня в детстве тренировками, я по комплекции был бы, как все наши. А насчёт морды моей… Я думаю, дело в происхождении. Сам знаешь, род наш – из недорезанной аристократии. Поколения и поколения генетического отбора. Наверное, из-за этого мутация сказалась на мне меньше…

– Верно! – с увлечением подхватил Верен, тема была очень интересной, с этой точки зрения проблему ещё никто не рассматривал. – Может, ты и размножаться можешь! Надо проверить!

– Не надо, – отмахнулся недорезанный аристократ. – Даже если могу – в одиночку мне демографическую ситуацию не исправить… В смысле, таким способом. Хочешь – не хочешь, придётся действовать через пришельцев. А если случится непоправимое… что ж. Пусть в храме Трёх Создателей нарекут в мою честь бурую козу!

– Вот дурак-то! – фыркнул Верен. – Ладно, пошли уже за «коктейлем»! – он с самого начала знал, что все уговоры напрасны. – Но только две дозы, больше не проси. Эта зараза похлеще артавена!

Примерно полчаса регард Тапри предавался скорби, сидя у себя в комнатушке. Отповедь господина цергарда не шли из головы. И чем дольше он её обдумывал, тем сильнее становилось чувство вины. Потому что была она истинна до последнего слова. И он, Тапри, вёл себя как последний дурак, невежда и эгоцентрист. Это он оскорбил бедную девушку бесцеремонностью своей, а не она его – изменой. Ведь это он давал ей обещания, а не наоборот. И он обещал скоро вернуться, а сам бросил чуть не на месяц, пропал, будто и не было, даже весточки не догадался послать, мол, жив-здоров, люблю и помню… А мало ли, что могло за это время случиться… в её, так скажем, организме. Конечно! Вегда связалась с тем пехотинцем от безысходности! Она спешила позаботиться о будущем ребёнке, ведь лучше неродной отец, чем совсем никакого, кому, как не Тапри было это знать!

В общем, спустя полчаса, он понял, что надо немедленно возвращаться на Вторую Линейную. Вызвать деликатно, поговорить, испросить прощения. Может быть, не всё ещё потеряно…

И он пошёл обратно.

Первый поворот, второй… И вдруг уловил спиной, шестым каким-то чувством: что-то неладно. Агард Тапри был человеком юным и наивным в вопросах житейских. Но он вырос на войне, не первый год служил в контрразведке, а туда дураков не брали. Тапри был профессионалом, и неплохим, и близкую опасность он чуять умел… вот только бы ещё понять, откуда она исходит.

Он остановился на углу, принялся озираться, демонстративно и недовольно посматривая на часы: вроде, он ждёт кого-то, а этот кто-то опаздывает. Народу кругом было полно – второй закат, люди возвращаются с работы, усталые, с серыми одинаковыми лицами в скучных одинаковых одеждах, форменных и гражданских, тоже похожих на форменные. Люди идут, не глядя по сторонам – только под ноги, они не здороваются друг с другом – большой город, на улицах редко можно встретить кого знакомого. А если и встретишь вдруг – всё равно не до разговоров, после двенадцатичасовой смены хочется только одного: скорее бы добраться до дому! Те, кто живёт далеко, особенно спешат: надо успеть до комендантского часа…

И как распознать угрозу в этой безликой и текучей толпе?

Он сделал вид, будто решил уйти, никого не дождавшись. Плюнул, типа, с досады, и медленно побрёл в прежнем направлении. И снова почувствовал затылком посторонний взгляд. Это было чертовски неприятно. А главное – опасно. Кем бы ни оказался злоумышленник, чего бы он от Тапри ни хотел, приводить его к дому любимой девушки нельзя ни в коем случае!

На ближайшем перекрёстке агард свернул влево, не доходя квартала до Второй Линейной. Людный проспект остался позади. Теперь он шёл по тёмному переулку, грязному и неухоженному; похоже, здесь не работала канализация, и жители лили из окон помои прямо на мостовую. Местами узкий тротуар перегораживали груды битого камня, приходилось обходить по проезжей части с односторонним встречным движением, благо, машин не было вовсе.

Человеку, желающему оторваться от «хвоста» в таком глухом месте делать было нечего, и Тапри это прекрасно понимал. Но у него была другая цель: узнать, кто именно за ним следит. Он слишком недавно находился в городе, чтобы успеть нажить собственных врагов… или это соперник-пехотинец надумал свести счёты? Нет, маловероятно. Даже если он вдруг успел запомнить Тапри в лицо, трудно поверить в случайную встречу на улице, шансы слишком ничтожны. Узнал, кто таков, и подкарауливал у Штаба? Совсем уж глупое предположение. Штаб – совершенно автономная система, обитатели его иногда месяцами не выходят в город, нет смысла дожидаться… Определённо, это могли быть только враги цергарда Эйнера. И что бы они не замыслили, служебный долг адъютанта – их злые намерения выявить, пусть даже ценой собственной жизни. Убьют сразу – хорошо. В штабе заметят его пропажу, станут искать, узнают об опасности. А если схватят, станут пытать – он им ничего не скажет. Потому что нечего ему сказать, нарочно не вникал, не знает ни одного секрета. Вот почему оживлённому и безопасному проспекту агард Тапри предпочёл пустынный переулок. И не было в его жертвенном поступке ни юношеского легкомыслия, ни пустого, бессмысленного геройства. Он вёл себя именно так, как обязан был поступить всякий на его месте и в его должности. Ведь адъютанты нужны не только для того, чтобы разносить бумаги по кабинетам…

Серая узкорылая «торонга» вывернулась из-за дальнего поворота, понеслась по переулку ему навстречу, и Тапри понял: вот оно. Отскочил на тротуар, вжался в стену, чтоб не переехали – этого почему-то не хотелось больше всего, хотя, казалось бы, какая разница, если гибели не избежать? Пожалуй, так оно даже быстрее и легче вышло бы – а всё равно неприятно. Наверное, именно потому, что слишкомбыстро. Без боя. А Тапри не принадлежал к числу тех, кто готов дёшево подать собственную жизнь. Похолодевшие пальцы твёрдо сжали рукоять именного «руфера».

Самым лучшим было бы открыть упреждающий огонь по лобовым стёклам. Ах, если бы только знать точно, что в машине именно враги! Вдруг он ошибся, и «торонга» не имеет к злоумышленникам никакого отношения? Спешат себе люди по делам – нельзя же расстреливать их по одному лишь подозрению! Поэтому он медлил, выжидал. А зря.