Текст книги "Фурье"

Автор книги: Юлия Василькова

В конце августа 1830 года в газете «Глобус» сенсимонисты поместили объявление, что их газета находится на грани разорения (она распространялась бесплатно). Фурье поспешил с ответом, и через три дня его письмо поступило в редакцию. «Господа, – писал он, – я прочел номер Вашей газеты от 31 августа. Вы шлете сигналы бедствия. Считаю своим долгом обрисовать Вам ситуацию, в которой Вы смогли бы находиться, если бы встали на путь истинный, избрав социетарную теорию, если бы основали ассоциацию, не ограничиваясь проповедями о ней, если бы действовали, а не раздавали одни посулы».

Газета, поместив это письмо, преследовала цель осмеять Фурье, но должного эффекта не получилось: полемика, разразившаяся в эти годы, уже вышла из-под контроля сенсимонистов. Это было время, когда среди них уже начинался раскол. Правда, внешне как будто наблюдался расцвет: в январе 1830 года Анфантена и Базара объявили «священными отцами» новой церкви, сочинения Сен-Симона были возведены его последователями в ранг священных книг новой религии. Однако многим становилось ясно, что споры сенсимонистов о сущности бога, о духовном и плотском начале в человеке, об общественном назначении женщины становятся своего рода самоцелью.

Многие неофиты сенсимонизма стали отходить от «новой церкви».

К середине 1831 года вышла в свет брошюра Фурье «Уловки и шарлатанство сект Сен-Симона и Оуэна». И потому, что памфлет получился резким и даже грубым, говорить о примирении, а тем более о слиянии двух школ было невозможно…

Снова ученики Фурье высказали ему свое недовольство: его площадная манера изложения мешает основному делу школы, отпугивает простых читателей, не говоря уж о «кандидатах».

И вот учитель пишет Мюирону (18 июля 1831 года) в защиту памфлета: «Вы говорите, что я вижу врагов во всех людях. Нет, но я не могу быть другим с теми, кто, не приняв моей теории, выдвигает свои предрассудки, а меня причисляет к разряду шарлатанов. Вы говорите, что их отталкивают мои раздирающие резкости. Но что есть раздирающего в том, чтобы услышать, что ошибаются они уже 3 тысячи лет, что вовсе не в реформах административных и священнических нужно искать путей к добру, а в промышленной реформе.

Вы говорите, что нужно иметь жалость к слепцам (эпиграф, заимствованный из Евангелия: «это слепцы, которые ведут слепцов»). Но когда они идут к пропасти, было бы жестокостью сказать им: «Вы на правильном пути». Притом я не выражаю гнева, я высмеиваю».

Фурье не останавливается на этом. Он решает использовать как трибуну для критики сенсимонизма страницы газеты «Глобус».

В конце июля в одной из статей («Гороскоп сенсимонистов. Ответ на их статью от 28 июля») Фурье заявил:

«360 раз в году ополчаясь в «Глобусе» против праздных, секта сенсимонистов сама себя разоблачает, так как виновна в наивреднейшей праздности. Она утверждает, что ей ведомо искусство создания ассоциаций трудящихся, но не показывает этого на практике. 10 лет назад Роберт Оуэн претендовал на это же самое. Оуэнисты прекратили свои аферы…»

В период наиболее острой борьбы Фурье с сенсимонизмом [26]26
  Фурье до конца жизни выступал против сенсимонистов. Впоследствии основоположники марксизма, указывая на различия, отнесли и Фурье и Сен-Симона к одному течению в истории социалистической мысли – критически-утопическому направлению в утопическом социализме. ( К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. 4, с. 455–457.).


[Закрыть]его трения с учениками все увеличивались. Его возмущало не только стремление учеников примирить его с сенсимонистами, но и свести его «открытие» до «общепризнанных идей и представлений» этой школы. Сохранилось интересное в этом плане письмо В. Консидерана Клариссе Вигурэ: «Я хотел бы поговорить с Вами о газете «Организатор», 10 номеров которой я прочитал. Там должны были излагать учение Сен-Симона. Пока они ограничились критикой всего сущего и обоснованием необходимости нового социального порядка. Есть страницы, которые позволяют думать, что они написаны кем-то из наших».

А метра раздражала даже безобидная, казалось бы, строчка в письме Габе из Дижона о том, что доктрина Сен-Симона во многом приближается к его системе. Некоторые ученики дошли уже до того, что считают его «открытие» частью учения Сен-Симона! Нет, это неслыханно!..

СЕНСИМОНИСТЫ ПРИЗНАЮТ «СОЦИЕТАРНУЮ ТЕОРИЮ»

Немало молодых людей в эти годы занималось сопоставлением систем Сен-Симона и Фурье. Может быть, и правильно говорят фурьеристы, что сенсимонистское учение противоречит основным склонностям человеческой природы? И что счастье личности зависит в первую очередь от материального состояния общества? Возникали и десятки других вопросов…

В конце 1831 года, отбросив «новое христианство», часть ядра школы сенсимонистов приняла «социетарную теорию».

Немалую роль в этом событии сыграл лично Анфантен, который со временем вынужден был признать, что в теории Фурье многие положения оригинальны и по-своему значительнее сенсимонизма.

После долгого анализа и сопоставлений двух теорий Анфантен подправил ряд положений своего учителя. Это привело к тому, что, по словам Пьера Леру, «к 1838 году быть учеником Анфантена или учеником Фурье означало почти одно и то же».

Одним из первых порвал с сенсимонизмом Жюль Лешевалье. Еще в юности он увлекался философией и, живя в Германии, изучил все основные системы немецкой классической философии. Приняв затем сенсимонизм, молодой адвокат стал одним из активных деятелей этой школы. Но знакомство с «Новым миром» Фурье, встречи с Габе в Дижоне, Мюироном, Клариссой Вигурэ в Безансоне, обстоятельные беседы с Виктором Консидераном привели к тому, что в письме к Фурье (16 января 1830 года) Лешевалье заявляет о своем твердом решении присоединиться к школе фурьеристов.

«Вот уже 18 месяцев мне известны Ваши идеи благодаря одному молодому человеку из Лиона, которому я проповедовал сенсимонизм. То, что мне говорили о Ваших трудах, не отбивало моего любопытства. Всякий раз я спрашивал руководителей сенсимонистской школы, известны ли им Ваши сочинения. Они ограничивались ответом, что они Вас видели, что Ваши работы довольно хорошо критикуют современное состояние цивилизации, но что Ваши представления о будущем узки, мелочны, утонули среди подробностей и не имеют никакого значения… Я начал читать «Трактат об ассоциации» и понял, что в нем много нового, глубокого, поражающего воображение. Я чувствую, что Вы дали миру то, что обещал я от имени Анри Сен-Симона: счастье, ассоциацию, свободу, правду прежде всего и уничтожение лжи и обмана».

В 1834 году Лешевалье опубликовал два обстоятельных тома под заглавием «Теория Шарля Фурье», в которых с большой любовью и верой в дело фурьеризма изложил всю систему своего нового кумира.

С ним от сенсимонизма отходит и его друг Абель Трансон. Правда, впоследствии он изменил и фурьеризму, но в эти годы друзья активно выступают с докладами и статьями о преимуществах «социетарной теории», обращаясь к «братьям во Сен-Симоне». В опубликованной в 1832 году книге «Социетарная теория Шарля Фурье» Трансон популяризирует идеи последнего.

Уходит из «монастыря» молодой морской врач Шарль Пелларэн, будущий первый биограф Фурье.

Сенсимонист, хирург из Лиона Юбер пишет в августе 1832 года Ж. Лешевалье:

«Я искал в сенсимонизме лишь план ассоциации, средство улучшить жизнь самого многочисленного и бедного класса общества. Именно поэтому я должен был присоединиться к господину Фурье, как только смог его понять. На протяжении 10 лет «Теория четырех движений» была для меня предметом насмешек. Благодаря Вам я вижу в ней теперь одно из самых удивительных произведений, порожденных человеческим гением».

Станут убежденными фурьеристами Амедей Паже и Ипполит Рено. Амедей Паже как-то признался Лешевалье: «Еще недавно я верил, что ни одна крупная социальная реформа невозможна, если предварительно не осуществлено моральное обращение масс в некую веру, касающуюся порядка личных отношений. Этот метод, принятый сенсимонистами, казался мне законом человечества… Благодаря концепции Фурье я мыслю совершенно иначе. Именно от преобразования производства зависит грядущая судьба человечества».

К школе фурьеристов примкнула в это же время группа лиц, располагающая немалыми материальными средствами. Доктор медицины, член палаты депутатов, Боде Дюляри, уже давно изучавший сочинения Фурье, оставляет свою депутатскую деятельность, чтобы заняться только пропагандой строя Гармонии.

В мае 1832 года произошла встреча Фурье с двадцатилетним американцем Альбертом Брисбейном. Приехав в Европу в начале 20-х годов, он стал изучать различные философские системы. Год назад, разочаровавшись в холодной рассудочности сенсимонизма, увлекся фурьеризмом. Его поразила идея «привлекательности труда», который станет почетным занятием для всякого человека.

Этот настойчивый неофит добился расположения метра, упросив дать ему 12 уроков теории (по 5 франков за каждый). По возвращении в Америку он публично выступил с утверждением, что существующий мир следует перестраивать, руководствуясь социетарной теорией. Еще через десять лет он скажет, что с именем Фурье может соперничать только имя Наполеона… В период расцвета фурьеризма в Америке будет издано много работ Брисбейна о французском мыслителе и его теории.

Школа бурно росла, только в течение 1832 года в нее вошло несколько десятков убежденных сторонников учения Фурье.

В Париже, Безансоне, Дижоне, Нанси были созданы целые группы, в других городах появилось немало отдельных последователей. Фурье начинал твердо верить, что он находится накануне осуществления своего плана. С мая по август 1832 года пришли к фурьеризму особенно многие сенсимонисты. В школе военных инженеров Виктор Консидеран организовал кружок, который собирался два раза в неделю для изучения «социетарной теории».

Казалось, прошло для Фурье время горечи и отчаяния, его идеи завоевывают всю мыслящую Францию.

СОБЫТИЯ РЕВОЛЮЦИИ 1830 ГОДА

В конце 20-х годов в стране стало особенно ясно ощущаться наступление реакции. Феодальная аристократия торжествовала в продолжение всей Реставрации, вплоть до 1830 года.

Либеральные деятели, возмущенные политикой преданного королю министерства Виллеля, вели борьбу в палатах и печати. В 1827 году, после того как либералы получили большинство в палате, правительство Виллеля ушло в отставку. Однако король, не желая отступать и стремясь к полному восстановлению абсолютизма, готовил государственный переворот. Очевидным шагом к этому было введение в новое правительство князя Жюля де Полиньяка, личного друга Карла X, злейшего врага Конституции, одного из чудовищных политиканов Франции XIX века. По иронии судьбы к нему-то в мае 1830 года и обращается наивный Фурье с проектом переустройства общества.

Тогда же он предлагает министерству общественных работ, во главе которого стоит барон М. Капелле, план осуществления ассоциации… внутри министерства: достаточно лишь сделать «показательную пробу», благодаря которой этот метод распространится повсюду.

Фурье пишет, что предшественник барона истратил на нужды министерства за 10 лет 200 миллионов франков, и все безрезультатно. Для организации опытного фаланстера потребовалось бы 10 миллионов в год…

Вскоре он получил ответ от министра. Барон любезно обещал автору проекта вернуться к этому вопросу, как только у министерства будет поменьше дел…

Сохранилась записка Фурье о событиях тех дней:

«24 июля 1830 года он мне написал: «Будьте уверены, что это дело будет рассмотрено со всем вниманием, которого вопрос заслуживает». И прибавил: «Министерство загружено делами, придется отсрочить на несколько дней его рассмотрение…» Сначала я подумал, что отсрочка – вежливое поражение, но спустя два дня появились знаменитые ордонансы, и я понял, что нужно подождать развязки, прежде чем рассматривать какую бы то ни было теорию индустриальной реформы.

Со следующей недели М. Капелле был уже ничто, и с этого момента я не делал никаких попыток у министра. Газеты не прекращали говорить, что на следующей неделе министерство будет обновлено. Однако нужно было предполагать, что стабильность наступит не ранее чем через шесть месяцев…»

И все-таки Фурье настолько верил в близость успеха, что и потом, вспоминая о тех днях, утверждал: лишь стечение обстоятельств, а именно события июльской революции, помешали министру принять его планы.

Однако ни министру, ни министерству к этому вопросу вернуться так и не пришлось. И не только потому, что июльские события прибавили им иных дел…

26 июля правительственная газета «Монитёр» опубликовала королевские указы, которые вошли в историю под названием «ордонансы Полиньяка». В период существования Конституции реакционные декреты Карла X о роспуске палаты депутатов, об отмене свободы слова и печати, о сокращении числа избирателей были равносильны политическому перевороту.

Ордонансы вызвали страшное возмущение по всей стране. Разгневанные парижане с лозунгами «Долой Бурбонов!» вышли на улицы. В Пале-Рояле стихийно возникали митинги. На улицах снова выросли баррикады. В правительственные войска полетели из окон и с крыш черепица, булыжники, бутылки, мебель. 28 июля на здании ратуши и на соборе Парижской богоматери реяли трехцветные знамена. В первых схватках с правительственными войсками победу одержали повстанцы. На их сторону перешли даже полки кровавого маршала Мармона. В ожесточенной борьбе восставшие победили. После отмены ордонансов и отставки ненавистного Полиньяка отрекся от престола и бежал из страны Карл X. Но вновь плодами революции воспользовалась буржуазия. Освободившийся престол оказался в руках кучки крупной финансовой буржуазии во главе с банкиром Жаколе Лаффитом. 9 августа «королем французов» был провозглашен Луи-Филипп Орлеанский. Отныне судьбы Франции решались под сводами парижской биржи.

Многие в эти дни встречали Луи-Филиппа разгуливающего по Парижу в круглой шляпе и с зонтиком. Заискивая перед толпой, он пожимал руку каждому торговцу и ремесленнику.

Вскоре лицо короля, напоминающее грушу, карикатуристы избрали предметом насмешек и даже выставляли свои рисунки в витринах торговых лавок. «Рядом с именем Луи-Филиппа, – сказал Стендаль, – история напишет: величайший плут из всех королей». Он плутовал, притворяясь «королем-гражданином», одеваясь в костюм буржуа, в то же время, по словам Гейне, скрывал «в своем дождевом зонтике самый абсолютный скипетр». Во Франции установилась буржуазная монархия.

События июльской революции захватили Фурье. Утром 30 июля он навестил старого приятеля доктора Амара, хотелось поделиться надеждой: может быть, наконец, хоть это новое правительство обратит внимание на его «открытие»?

После визита поспешил домой – нужно было срочно окончить подробнейшую записку (на 70 страниц!) промышленному комитету, в которой он опять и опять обосновывал выгоды создания ассоциации.

А через несколько дней отправил обстоятельное письмо Казимиру Перье, одному из первых тузов финансовой олигархии и министру июльской монархии, человеку властному, по словам Генриха Гейне, «Атланту», удерживающему «и биржу, и Орлеанский дом, и все государственное здание». Впоследствии Перье будет главным палачом первого лионского восстания.

Одновременно Фурье составил предложение банкиру Жаколе Лаффиту. В эти бурные месяцы 1830 года он пребывает в уверенности, что уже нашел «кандидата». Пишет друзьям, что составил меморандум самому королю, только нужно продумать, как его вручить. Возможно несколько вариантов, но в любом случае нужно обязательно постараться так, чтобы дать королю устное пояснение. Фурье и до этого часто вел себя аполитично, но сейчас он уже просто-напросто неразборчив в средствах: главную его заботу составляет убедить короля, что лучший способ борьбы с революционерами – это создание фаланстеров.

…После июльской революции 1830 года страна переживала разительные как экономические, так и социальные перемены. Принятая новая конституция расширила права депутатов. Был снижен имущественный ценз для избирателей, ограничены права духовенства, отменена цензура. Однако пришедшая к власти финансовая аристократия «диктовала в палатах законы, она раздавала государственные доходные места, начиная с министерских постов и кончая казенными табачными лавками» [27]27
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. 7, с. 8.


[Закрыть]. В то же время в стране развитие промышленности, строительство дорог все увеличивали численность рабочего класса. Находясь в состоянии кризиса, сельское хозяйство, казалось, было не в состоянии обеспечить страну продуктами питания. На все усиливающийся гнет рабочие Парижа, Руана и Лиона отвечали стачками.

Париж долго жил отзвуками событий июля 1830 года. В феврале 1831 года вновь восставшие парижане разгромили церковь Сен-Жермен и дворец парижского епископа. А в июне войсковые части опять разбили биваки на площадях, набережных и улицах столицы, чтобы успокоить взволнованных рабочих Сен-Дени. На улице Сент-Фуа, возле пассажа Кёр и на улице Боргар были построены баррикады, кое-где завязалась кровопролитная борьба.

Фурье был свидетелем волнений в Париже и в сентябре 1830 года в связи с отказом Луи-Филиппа помочь польским повстанцам.

22 ноября 1831 года в Париже появились смутные толки о событиях в Лионе. По неизвестным причинам не работал лионский телеграф. В Париже начались аресты. Взволнованное правительство скупило все ружья из оружейных лавок. Одновременно с отправкой в Лион карательной экспедиции в столице был увеличен состав воинского гарнизона…

Только через день в газетах появились подробные сообщения о событиях в Лионе. Каждая газета освещала их с точки зрения своей партии. Орган легитимистов «Котидьен» критиковал правительство и демагогически трубил о симпатиях к простому труженику. «Французский курьер» высмеивал попытку правительства замять политический скандал в Лионе. Буржуазная газета «Тан» требовала создания единого фронта против рабочих.

25 ноября со страниц «Глобуса» парижские отцы «сен-симонистской церкви» старались внушить рабочим «чувства порядка, мира и согласия». Редакция новой либеральной газеты «Националы) стала центром сбора средств в помощь раненым лионским рабочим.

Что же произошло в Лионе? 21 ноября на улице Гранд-Кот тысячная мирная демонстрация голодных и безработных ткачей, доведенных до отчаяния, была обстреляна легионерами национальной гвардии. На другой день над сооруженными баррикадами восставшие ткачи подняли знамя: «Жить работая или умереть сражаясь!» К ткачам присоединились рабочие других профессий. Ночью пришли рабочие предместий Гийотьер и Брютто. На следующий день восстание стало всеобщим. Правительственные войска оставили город. Однако плодами своей победы рабочие не сумели воспользоваться. 3 декабря восстание было потоплено в крови присланными из Парижа во главе с маршалом Сультом правительственными войсками.

Мы не знаем, как отнесся Шарль Фурье к событиям в Лионе. Судя по тому, что еще недавно он составлял для короля рецепты для противодействия революционным настроениям, вряд ли он мог оценить эти события однозначно. Но объективно идеи Фурье уже в эти годы начинали оказывать революционизирующее воздействие на массы.

Что касается лионских ткачей, то они были достаточно подготовлены для восприятия таких идей. Еще весной 1831 года просторные лионские помещения Лотереи и Цирка не вмещали всех желающих послушать лекции сенсимонистов Жана Рейно, Пьера Леру и Лорана. Обличение существующего гнета, призыв к созданию ассоциаций, к улучшению морального и материального состояния самого бедного класса находили живой отклик у слушателей.

А в 1832 году, через несколько месяцев после восстания, орган лионских ткачей «Эко де ля фабрик» напечатал восторженные отзывы о «сельскохозяйственной и промышленной ассоциациях, предложенных господином Ш. Фурье».

ЖУРНАЛ «ФАЛАНСТЕР»

В конце 1831 года в связи с длительным недомоганием Фурье почти не садился за рабочий стол. Вопреки советам врачей лекарств не принимал, соблюдая только постельный режим. Мало-помалу отвращение к еде и слабость прошли, и он начал потихоньку работать.

Фурье понимал, насколько необходима именно сейчас широкая пропаганда «открытия». Еще 30 лет назад, как мы помним, он пытался создать собственную газету. Теперь речь шла уже о журнале.

В январе 1832 года Виктор Консидеран писал Фурье: «Журнал нам необходим. Необходима не только трибуна фурьеризма, но и организационное объединение последователей».

На то, чтобы получить разрешение на издание, и на сбор денежных средств ушло полгода. И только 1 июня 1832 года первый номер «Фаланстера» – «журнала для основания сельскохозяйственной и промышленной фаланги», отпечатанный тиражом в 1000 экземпляров, увидел свет. Во главе редакции, состоящей из его учеников, стал сам Фурье, но основная доля нагрузок по изданию журнала досталась Виктору Консидерану.

Задолго до выхода первого номера начались споры о характере и направлении «Фаланстера». Ученики считали, что он должен стать только популярным изданием. Фурье же настаивал на теоретической направленности и засыпал редакцию многочисленными статьями, все увеличивая их размеры. Это обстоятельство вызывало возмущение сотрудников: метр не считался с планами номеров, капризничал по поводу любого сокращения его сочинений.

Вскоре мнение, что за учителем нужно оставить только роль вдохновителя, стало единогласным. К большинству присоединился даже деликатный Мюирон. Но сказать об этом метру долго не решались. Наконец от имени сотрудников журнала составили письмо. Из-под пера Трансона оно вышло резким и даже грубым. Учителю предлагалось ограничиться четырьмя столбцами в каждом номере.

Фурье воспринял письмо как продолжение споров о стиле его сочинении. Ему ведь и раньше советовали поменьше говорить об «антильвах» и «антикитах», утверждали, что его сочинения композиционно запутанны, часто страдают косноязычием и все это в конце концов вредит «организации ассоциации». И конечно, Фурье снова обиделся.

А тут еще получил письмо от Клариссы Вигурэ: «Почему кажетесь Вы грустным и несчастным в момент, когда имеются только прекрасные надежды, когда за последний год наши дела шли лучше, чем можно было ожидать? Создается впечатление, что Вы недовольны всеми Вашими учениками?»

Да, Фурье видел, что ученики единодушно признавали его «создателем социетарной школы», его почитали, ему посвящали оды, его считали мыслителем, равного которому нет. Виктор Консидеран называл его даже «искусителем мира, Христофором Колумбом социального мира, человеком, открывшим закон судеб». Его идеи примагнитили к себе целую дюжину сенсимонистов. Но это все было внешнее. На самом же деле с ним совершенно перестали считаться. Его выслушивали, причем с неизменным почтением, но поступали по-своему. Беспокоило Фурье и другое, более значительное наблюдение.

Внешне школа оставалась, как и прежде, на позициях, непримиримых к строю Цивилизации. В некоторых вопросах, например, в критике положения пролетариата, ученики даже превзошли учителя в радикализме, но уже в эти годы наблюдались и колебания среди них в сторону примирения социальных противоречий. Вставая на путь реформ и компромиссов, фурьеристы отходили от своего учителя. В эти годы, когда казалось, что его популярность неуклонно растет, Фурье иногда чувствовал себя катастрофически одиноким.

Весной 1832 года на парижан накатились новые беды. Масленица с ее карнавалами, представлениями на Елисейских полях и бульварах прервалась неожиданна. Северные ветры весной принесли не только возвращение стужи, но и огромную по размерам эпидемию холеры, которая поразила тогда почти всю Европу. Голод и холера косили людей тысячами. Трагическую тишину парижских улиц нарушало только громыхание больших фургонов для мебели, нагруженных доверху гробами, которые свозились на кладбище Пер-Лашез.

В конце мая от холеры умер реакционный министр Казимир Перье, которому были устроены пышные похороны. В ответ на это либеральная буржуазия организовала манифестацию на похоронах умершего от той же болезни генерала Ламарка.

Герой Ватерлоо, мужественный солдат и прекрасный оратор, Максимилиан Ламарк пользовался большой популярностью и был одним из самых видных депутатов оппозиции. 5 июня к 10 часам утра улицы Сент-Оноре и Риволи, площади Конкорд и Королевская были переполнены участниками похорон. За гробом шло свыше 150 тысяч человек. В окнах многих домов были вывешены траурные флаги.

На площади Бастилии к процессии присоединились рабочие Сент-Антуанского предместья и вырвавшиеся из казарм, взломавшие двери, без фуражек и в изорванных мундирах воспитанники военизированной Политехнической школы. В рядах демонстрантов раздавался лозунг: «Да здравствует республика!» Многие прятали под одеждой пистолеты или кинжалы. Полковой оркестр играл запрещенную правительством «Марсельезу».

Во время прощальных речей на площади у Аустерлицкого моста на толпу напали драгуны, и это изменило ход похорон. Гроб Ламарка был отправлен в Монде-Марсан, а парижане с возгласами «Завоюем свободу!» начали строить баррикады. К вечеру префект полиции Миске доносил правительству, что через два часа после нападения драгун половина Парижа была в руках восставших. Центром восстания стал район улицы Сен-Мартен.

Жизнь города вновь замерла. Лавки и магазины спешно закрывались. На центральных улицах были побиты все фонари. Обыватели за закрытыми ставнями определяли по гулу и крикам на улицах, как разворачиваются события. Вот началась ружейная перестрелка, вот пронеслась кавалерия или артиллерийская повозка.

Снова восставшие разбирали мостовые, собирали в кучи булыжник, взламывали двери домов, срубали деревья.

Три полка атаковали баррикады на улице Сен-Мартен. Горсть республиканцев мужественно отбивала наступление линейных войск и национальной гвардии. Наконец победители овладели комнатой, наполненной трупами. Сражение на улице Сен-Мартен впоследствии было признано великим революционным подвигом новейшей истории.

Правительство Луи-Филиппа прибегло к массовым репрессиям. Арестованных было так много, что в тюрьмах не хватало помещений и нужно было спешно освобождать здания под новые.

Все эти события, казалось, прошли мимо Шарля Фурье, хотя трудно поверить, что он не был их наблюдателем. Самые трагические эпизоды восстания разыгрались в нескольких кварталах от его дома. Однако в его записках того года мы находим лишь пометки, что он целыми днями трудится над проблемами капитала и кредита, заработной платы и брака, религии и свободы мысли. Его волнуют вопросы воспитания, усовершенствование плана ассоциации, подробности производства и распределения. Он умудряется мечтать и фантазировать под аккомпанемент ружейных выстрелов.

Эпидемия холеры пощадила Шарля Фурье, и на страницах журнала «Фаланстер» он по-прежнему бичует строй Цивилизации. Его статьи обнажают чудовищный облик банков и монополий, которые даже в этот тяжелейший год преуспели в сколачивании богатств.

В неопубликованных записках Фурье того времени мы находим полное скептицизма утверждение: «Социальный прогресс есть призрак. Богатый класс идет вперед, но бедный остается на месте, стоит на нуле».

Человечество должно знать, что век Цивилизации зашел в тупик. В стихотворной (и этот жанр ему вновь пригодился) «Оде на открытие социальных судеб» Фурье пишет:

 
О ты, вулкан клеветных извержений,
Презренный век, кому прогресс – лишь грим.
Ты велением смешным
В полете сковываешь гений!
Лишь чашу желчи ты поднесть
Способен за благую весть
Высоких неба обещаний.
Ты так и мой клеймил бы труд:
Лишь тридцать лет обид, терзаний
Наградой бдений были б тут…
 

В этом же году Фурье поселился в маленькой квартирке на улице Ришелье. Подниматься на свой этаж ему приходилось по узкой деревянной лестнице, которая грозила каждую минуту развалиться. Груды рукописей, нагроможденные во всех углах комнаты, как и прежде, были его самым большим богатством.

Интересно, что на этой же самой улице прожил свои последние годы Сен-Симон. При жизни они не встретились, но их учения не разминулись.