Текст книги "Фурье"

Автор книги: Юлия Василькова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Например, всем известно, писал Фурье, что дети наделены страстью к нечистоплотности. Притом эта склонность распределяется так, что ею наделены 2/3 мальчиков и 1/3 девочек. Они любят валяться в грязи, говорить грубым голосом. Даже эту страсть можно подчинить интересам общества. Для этого следует объединить детей в так называемые «маленькие орды» и «маленькие банды».

«Маленькие орды», получив звание «милиции господа Бога», будут стремиться оправдать его, весело преодолевать отвращение, связанное с неприятными работами. «Грязные работы станут для них благотворительным делом высокого политического значения…» Члены «маленьких орд» полны самопожертвования, они будут всюду, где угрожает опасность. Это они станут очищать сточные воды, чистить трубы, кишки животных, уничтожать змей, будут работать на бойнях, в кухне, на скотном дворе, в прачечной. По сигналу тревоги они явятся произвести малейшую починку почтовой дороги, чтобы не было повода обвинить кантон, что у него плохая «орда». Если бы вблизи большой дороги нашли вредного гада, кучу гусениц, услышали кваканье жаб или тому подобное, это вызвало бы презрение к фаланге и понизило курс ее акций.

В три часа утра под звуки труб, треск барабанов и ввоп колоколов «маленькие орды» выступают в трудовой поход. От этого неистового шума завывают собаки, мычит скот. К 8 часам утра, окончив работы, они возвращаются к завтраку, а за новое полезное дело на их знамени появится еще один венок.,

«Маленькие орды» не стремятся к богатству, часть своего заработка они отдают на общественные нужды. Из своей среды они выбирают «ханов», «генералов», «офицеров», которые будут управлять ими. Они носят разноцветные костюмы, имеют свой жаргон, живописная одежда со знаками и хоругвями выделяет их во всех религиозных церемониях.

По планам Фурье, в каждой фаланге 2/3 девочек и 1/3 мальчиков объединятся в «маленькие банды». Это те дети, которые тяготеют к нарядам, хорошим манерам, к чистой и красивой работе. Они станут в фаланге «хранителями социального очарования». Это они будут совершенствовать в гармонийцах тонкость вкуса, любовь к изысканным платьям, к изящным украшениям, к прелестным формам и восхитительным сочетаниям цветов и красок.

В области «хорошего гона» они могут успешно соперничать с лучшим обществом Парижа или Лондона. Маленькие дружины будут «выполнять функции французской и флорентийской академии; осуществлять цензуру плохого языка и порочного произношения».

Из их рядов выйдут художники и литераторы, здесь обнаружатся молодые таланты ученых. Они будут выращивать цветы и поставлять их для украшения общественных мест, ухаживать за мелкими домашними животными, за птицами, почтовыми голубями, разводить бобров.

Фурье не оставляет без внимания и страсть детей много есть, причем есть все без разбора, способность не знать предела в лакомствах. Он говорит, что и этот порок можно облагородить, воспитав из детей хороших гастрономов.

Кухня гармонийцев, приспособленная для труда детей, с маленькой утварью, будет развивать вкус и обоняние, даст ребятам элементы знаний по ботанике, зоологии, анатомии. Повар в обществе будущего «будет ученым высшего ранга и самым важным членом педагогического совета».

Такое воспитание приведет к тому, что к пяти годам у юных гармонийцев разовьются все их природные способности, начиная с трех лет их труд будет возмещать все расходы по воспитанию и содержанию. Правда, в другом месте Фурье пишет, что даже двухлетние гармонийцы будут приобщены к полезному труду, хотя их труд будет носить характер игры. А к 20 годам гармониец освоится о основами земледелия и промышленности, ремеслами, искусствами. В результате такого воспитания и создается гармония между физическим и духовным миром человека.

Каждая фаланга, прославившись в той или иной отрасли производства, науки и искусства, сможет развивать у себя и соответствующую отрасль образования. Система образования будет, по Фурье, свободной, «как у греков, где каждый софист мог свободно открыть школу и имел в качестве учеников тех, кого привело к нему доверие».

Фурье отводит воспитанию гармонийцев важную роль как одному из основных путей перехода к строю Гармонии. В конце жизни, когда рухнут все его надежды на создание опытной фаланги, он будет мечтать о создании детской колонии, которая, по его словам, сама по себе достаточна, чтобы «решить отказ от строя Цивилизации и положить конец ему».

В 1833 году Фурье напишет по этому вопросу специальную работу «Семейная теория, или школа выявления инстинктов в приложении ко всякого рода работам и учебным занятиям. План опыта на 500 детей от 5 до 12 лет».

Педагогические идеи Фурье пережили великого утописта. И через сто с лишним лет его мысли о всеобщем и едином образовании, о необходимости общественного воспитания с самого раннего детства, о соединении обучения с производительным трудом и физическим развитием, его идея всестороннего эстетического воспитания, принципа обязательного учета индивидуальных и возрастных особенностей ребят привлекают к себе повсеместный интерес теоретиков и практиков педагогики.

Взгляды Фурье на воспитание, по словам К. Маркса и Ф. Энгельса, – «наилучшее, что имеется в этой области и содержат в себе гениальнейшие наблюдения» [24]24
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. 3, с. 516–517.


[Закрыть]. В то же время в педагогических воззрениях Фурье есть немало противоречивых положений. Он переоценивал, в частности, трудовые и интеллектуальные возможности детей, особенно в младшем возрасте, преувеличивал роль страсти к перемене.

Противоречивость его плана воспитания в обществе будущего особенно заметна в утверждении, что труд – главный источник познания. В этом его недооценка систематического образования. Фурье нигилистически относился к семье как к первичной и основополагающей форме воспитания. При знакомстве с его педагогической утопией не мешает учитывать то обстоятельство, что многие его идеи чисто умозрительны, несмотря на свою кажущуюся научность. Нельзя забывать, что все это писал холостяк, никогда не державший в руках собственного ребенка.

Окончен еще один труд…

Новое сочинение Фурье было встречено обществом с таким же равнодушием, как и прежние, хотя Август Бебель назовет «Новый промышленный и общественный мир» квинтэссенцией его воззрений: «Тот, кто хочет, не изучая первых пяти томов, достаточно познакомиться с идеями Фурье, найдет все нужное в «Новом промышленном мире».

Глава IX

ПАРИЖ

В Париж Фурье вернулся весной 1829 года, когда разрешились все вопросы по изданию «Нового мира». Безансон покидал с сожалением, но, как и прежде, окрыляли надежды найти в столице какого-нибудь «кандидата».

В нынешний приезд ему впервые не нужно было искать работу. Материальная поддержка заботливых друзей давала возможность заниматься только распространением «открытия».

Сколько лет он мечтал о такой возможности! Наконец-то он выскользнул из пут ненавистной торговли…

С рассвета Фурье за столом. Растет гора рукописей и конспектов, и с каждым днем все теснее делается ему за своим рабочим местом. У небольшого окна можно освежиться, вслушиваясь в редкие пока шаги прохожих или стук одинокого экипажа. Великолепна панорама крыш а трубами самой разнообразной высоты и размеров. Отсюда открывалась живописная картина парижских чердаков, – традиционного пристанища непризнанных талантов и нищеты.

Еще с ночи к крытому рынку съезжаются крестьяне с повозками цветов, овощей и фруктов. На выработанных клячах отправляются за овощами огородники, и в свои мастерские идет рабочий люд. Город просыпается.

Чуть позднее городские почтари начинают развозить пакеты и письма. Если в это время выйти на прогулку, то на перекрестке улиц обязательно встретишь торговку с большим бидоном и за два су выпьешь глиняный горшочек кофе с молоком. Хотя в нем почти нет сахара, он вкусен и поутру пьется с особым удовольствием.

В одну из таких прогулок Фурье обратил внимание на расклейщика – большая медная бляха на животе давала ему право распространять афиши и объявления.

Вот еще один способ отыскать «кандидата»!..

В газету с объявлением о «кандидате» не сунешься. В парижских газетах можно печатать без разрешения только уведомления о похоронах и приглашения на свадьбу. Афишная тумба – вот что ему поможет! И вскоре в разных местах города появились объявления, что «всякий капиталист, пожелавший ассигновать средства на устройство опытного фаланстера», может застать г-на Франсуа-Мари-Шарля Фурье ежедневно от 12 до часа дня в его квартире по такому-то адресу.

После этого ежедневно, до конца жизни, на протяжении многих лет, где бы ни был, он спешил к полудню за свой стол, в свое кресло в надежде, что великодушный Ротшильд или Шереметьев, кто-то один из трех тысяч «кандидатов» его картотеки, позвонит ему в дверь и предложит свое состояние на устройство фаланстера. Ученики впоследствии будут уверять, что их метр объявленного часа не пропустил ни разу.

Фурье установил для себя жесткий распорядок дня: после определенного числа страниц – часовая прогулка по улице, мимо старого солдата-калеки с платком для подаяний и заморенным трехлетним ребенком. Лица прохожих однообразны, все как будто заняты мыслями о своих долгах и способах выпутаться из беды. Лавочники и ротозеи, слоняющиеся у подворотен, удивлялись виду странного господина, всегда чисто одетого, который изо дня в день, в один и тот же час выходил на прогулку. Он часто останавливается, вынимает из кармана записную книжечку, заносит туда одному ему понятные знаки пли формулы к продолжает свой путь, совершенно не замечая, что происходит вокруг. На ходу оживленно отвечает невидимому собеседнику. Иногда его заинтересует какой-нибудь дом. Он остановится и стоит долго, словно окаменев.

К трем часам пополудни улицы Парижа пустеют, зато все семьсот кофеен столицы заполняются алчущими. Фурье иногда забредал в кафе поскромнее, где можно послушать словесные баталии о театральных премьерах или газетных новостях. По еу за номер здесь можно прочитать «Ежедневник». Днем, если не голоден, здесь можно выпить чашку кофе с молоком, а вечером – смесь молока с настоем душистой травы капелярии. Зимой такое кафе служат пристанищем, где можно погреться беднякам.

Фурье заказывал простое, но хорошо приготовленное блюдо. Яичница с зеленью, кусок мяса с картофелем, сыр и кофе утоляли голод. Он вообще ел понемногу, но был разборчив и брезговал полусырым хлебом, разбавленным вином и английской «кухней дикарей» с ее кровавыми бифштексами. В винах, как истый южанин, знал толк, поэтому, питаясь в большинстве случаев все же дома, старался покупать вино и хлеб у добросовестных торговцев.

Послеобеденное время проводил в одном из ближайших садов. К бульвару Тампль примыкает сад, внутри которого находится старинное Турецкое кафе. По поводу этого красивого уголка Парижа уже несколько месяцев трубят тревогу столичные газеты, ополчившись против одного спекулянта-землевладельца, который хочет уничтожить кафе, чтобы построить на его месте лавки и жилые помещения. После одной из прогулок Фурье записывает: «Если спросить жителей, то каждый из них высказался бы за его сохранение. Это 600 тысяч против одного вандала. И все же этот вандал восторжествует в силу нелепых законов…»

К концу дня его иногда охватывало беспокойство: он ничего не сделал сегодня! Тогда не ложился допоздна, обдумывал то, что успел записать. И привратница часто слышала, как медленно он ходил по комнате.

Раз навсегда заведенный распорядок нарушали только ученики, и тогда у камина, в котором догорало несколько головешек, шли бесконечные споры о фаланстере. Чаще всего заходил Виктор Консидеран: он еще в 1826 году переехал в Париж и занимался в Политехнической школе.

Приглашений на званые обеды и приемы Фурье не принимал, его угнетали церемонные разговоры, а если к тому же вдруг замечал, что приглашен как «редкость века», замыкался в себе и весь вечер упорно молчал.

Утренняя почта в последние времена приносила добрые вести. Габе прислал дижонскую газету с толковой рецензией на «Новый мир», а в письме сообщал подробности о нескольких собраниях, на которых он выступал о докладами о выгоде ассоциаций.

Мюирон писал, что в Безансоне организована газета «Беспристрастный», и, хотя это, конечно, не орган фурьеристов, здесь уже напечатали несколько статей учителя. С этой редакцией Фурье будет постоянно ссориться. Да и как смириться с бесцеремонной правкой и сокращениями редакторов! Иногда он просто-таки не узнавал своего текста. Мюирону выпадала тогда роль сглаживать эти конфликты. Однако протесты Фурье оставались без последствий.

Журнал «Меркурий» опубликовал рецензию, в которой критика строя Цивилизации оценивалась весьма высоко. Фурье даже признавался выдающимся ученым эпохи. Но, как в насмешку, в следующем номере поместили из всех его статей только самую второстепенную, в которой он делился методами преподавания географии.

И все же большинство откликов на «Новый мир» были полны нападок. Нужно снова садиться и строчка за строчкой разбирать писания этих хулителей. Ну, конечно, опять всеобщее раздражение вызвали фантастические картины будущего! Но почему же этих «неспособных на выдумку фельетонистов» не раздражает фантастика Свифта в «Путешествиях Гулливера», или Гёте в «Годах учения и странствованиях Вильгельма Мейстера», или Фихте в «Замкнутом государстве»? Почему лишь ему, Фурье, этот литературный прием возбраняется? Неужели непонятно, что эти «очень странные куски», эти «причудливые побочные элементы» не являются в его теории тем главным, на чем должно быть сосредоточено внимание?

Увы, такова уж судьба первооткрывателя – непризнание. А критики беснуются от своей творческой слабости, их злоба – «доказательство того, что они не умеют ничего выдумывать».

Зачем, к примеру, понадобилось им смешивать его космогонию и пенхилохию с его же теорией земледельческий и промышленной ассоциации?.. «Странный деспотизм, – пишет Фурье, – осуждать все произведения автора за некоторые его ошибочные места. Ньютон писал рассуждения об Апокалипсисе, пытался доказать, что папа – антихрист. Нет сомнения, что это его ученые глупости, но из всех его сочинений теория притяжения и учение о свете важны для науки. Произнося суд над ученым или художникам, критики должны помнить, как важно отделять настоящее золото от фальшивого. Почему же для меня одного критика делает исключение?»

Он рассчитывал написать статью-отповедь, а получилась целая книга, в которой он не только обрушился на критиков, но и вкратце знакомил читателей со своим «Новым миром». Небольшая по объему «Книжечка возвещения о Новом мире» вышла в Париже в 1830 году.

Из всей разгоревшейся в этот год полемики вокруг «Нового мира» больше всего беспокоила Фурье статья господина Гизо. Франсуа Гизо, крупнейший представитель буржуазной историографии, в те годы пользовался в кругах либеральной интеллигенции огромным успехом «Впоследствии, став на стезю политической карьеры, он превратился в ярого реакционера, врага всяческих преобразований. В мае же 1829 года, будучи редактором либерального литературно-философского журнала «Французское обозрение», он разразился напыщенным выступлением против сочинений Фурье. Снисходительно одобряя автора за добрые намерения, Гизо высмеивал его за то, что тот мечтал «перекроить общество на манер монастырей»; критик старался убедить читателей, что «невозможно нагромоздить более причудливых вещей в гротескном стиле», чем это сделал автор «Нового мира».

Отвечая, Фурье говорил, что господин Гизо «своими лживыми измышлениями приписывает ему свои заблуждения, пытается создать общественное мнение, сам же равнодушен к общественным недугам страны».

Но больше всего в этом споре Фурье взволнован тем, что он поставлен в один ряд с Оуэном и сенсимонистами «Я не схожусь ни в одном пункте с их методом… я поддерживаю превосходство неравенства, которое они отвергают; я вовсе не действую, как они, при помощи уставов, а действую посредством только одного притяжения; они роются в философской ветоши, я же разрабатываю нетронутые науки; они стремятся лишь тревожить престол и алтарь, я же занимаюсь только преобразованием земледелия и торговли, – следовательно, я являюсь антиподом этих прекрасных умов, а не принадлежу к тому же разряду, что и они».

«СЕКТА СЕН-СИМОНА»

С критикой сенсимонизма Фурье и его ученики выступали не впервые.

19 мая 1825 года, в возрасте 65 лет, в крайней нищете умер Анри-Клод Сен-Симон, основатель школы сенсимонистов, проживший жизнь удивительных метаморфоз, Выходец из аристократического французского дома, потомок знаменитого герцога де Сен-Симона, историка времен Людовика XIV, волонтер в американской войне, во время революции санкюлот и разночинец, а затем и разорившийся финансовый делец, последние годы своей жизни этот человек посвятил философии, создав новое социальное учение – сенсимонизм и целую школу последователей.

Истинными продолжателями и пропагандистами его дела стали Бартелеми-Проспер Анфантен, Сент-Аман Базар и Оленд Родриг. Фурье получил уже несколько писем от своих соратников об идейных столкновениях с сенсимонистами. Наконец на страницах «Меркурия» Виктор Консидеран выступил с критикой этого учения, резко противопоставив его «открытию» Фурье.

Анри-Клод Сен-Симон в своей социальной философии особое место уделял развенчанию капиталистического строя, предрекая ему неминуемую гибель, одновременно с этим он предлагал программу создания нового, более справедливого общественного строя, основанного, как и Гармония Фурье, на началах ассоциации. Строя свой план перехода к «золотому веку», Сен-Симон возлагает надежды в первую очередь на человеческий разум.

Начать, по его мнению, нужно с частичных реформ: отменить право наследования, выкупить землю у тех, кто ее не обрабатывает, устранить от власти тех, кто не занят производительным трудом. Но, не понимая сущности классовой борьбы и ее роли в развитии общества, он мечтает «объединить буржуазию и рабочих в единую группу промышленников».

Сен-Симон предлагает создать новую религию, надеясь, что она будет способна преобразовать человечество. В целом его планы построения общества будущего слишком расплывчаты, в учении Сен-Симона, как писал Энгельс, «рядом с пролетарским направлением сохраняло еще известное значение направление буржуазное» [25]25
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Соч., т. 20, с. 18.


[Закрыть]…

Фурье, по всей видимости, узнал о Сен-Симоне задолго до смерти последнего. Предполагается, что изданные анонимно «Письма женевского обывателя» (только в 1826 году стало известно, что их автор – Сен-Симон) могли быть известны Фурье еще в начале века, так как были присланы в свое время Сен-Симоном в одну из лионских газет, в которых в те годы активно сотрудничал Фурье. Знакомство последнего с творчеством Сен-Симона началось, возможно, еще в 1802–1803 годах. В конце 1819 года вышла знаменитая брошюра Сен-Симона «Парабола». Дневниковые записки Фурье тех лет также указывают косвенно на общность некоторых идей двух утопистов.

О судебном процессе, возбужденном против Сен-Симона в январе 1820 года, знала вся политическая Франция, хотя «оскорбителю династии Бурбонов» присяжные и вынесли оправдательный приговор.

Сохранилась интересная дневниковая запись Фурье, датированная 19 сентября 1820 года. Это своего рода его полемика с автором рецензии на брошюру Сен-Симона «О мерах, необходимых для завершения революции», опубликованную в коммерческой газете «Конституционалист». Фурье в недоумении: как может автор рецензии считать, что в брошюре Сен-Симона «много правильных и ошибочных суждений, немало оригинальных мыслей, которые не лишены глубины и справедливости, хотя и не могут быть применены на практике»? Можно ли навивать мысли и суждения справедливыми, если они неприемлемы в жизни? Фурье в этой записи называет господина Сен-Симона благородным мечтателем.

Однако здесь же он отмечает: «Но если наши государственные деятели придут – к такому мнению, если они серьезно поразмыслят над упомянутой брошюрой, то первый вывод, который они сделают, будет состоять в том, что необходимо покинуть министерства и Государственный совет, ибо они не торговцы, что сам господин Сен-Симон не годится ни для какой должности, ибо он не принадлежит ни к торговцам, ни к мануфактуристам, ни к трудящимся…»

Из этой записки видно, что Фурье уже составил для себя четкое мнение о философии Сен-Симона и рецензия в «Конституционалисте» для него лишь возможность сформулировать это мнение на бумаге.

Сенсимонизм не выходит из поля зрения Фурье и в годы работы над «Новым миром». Так, индустриализм он называет «новейшей химерой среди наших научных иллюзий, к тому же наиболее распространенной». Правда, критикуя Роберта Оуэна, он не поминает имени другого «красноречивого софиста». Но здесь понятно, о ком идет речь.

20 мая 1829 года Фурье посетил одно из публичных заведений сенсимонистского общества. Среди присутствующих было много молодежи, а те, что постарше, держались с достоинством вождей. Несмотря на то, что об этой школе гость был уже хорошо наслышан, многое удивило. Например, то, что собравшиеся обсуждали пользу… исповеди.

Фурье в недоумении: почему вдруг спор об исповеди? Ведь и эти молодые люди, и, конечно, их «шефы» не исповедуются. А что дают им споры о том, каким должно быть образование? Все это праздные разговоры. Можно ли спорить о специальном или неспециальном обучении, когда не избран еще основной путь развития общества будущего?

Было очевидно, что сенсимонисты отошли от учения своего учителя и что они верят в Сен-Симона не больше, чем в коран и вкладывают в уста своего учителя все, что им заблагорассудится.

Неужели Сен-Симон не предвидел, что его «новое христианство» приведет к гибели школы? Объявляя еретиками папу, католиков и протестантов, став на путь гражданской и религиозной войны, сенсимонисты все очевиднее скатываются в область мистики. Эти «братья и сестры во Сен-Симоне» узаконили поклонение «дочерей» и «сыновей» «отцам», публичные исповеди в своих «грехах»… Все это так далеко от того, что нужно бедствующим народным массам.

Сохранилось письмо Мюпрону, которое Фурье написал два дня спустя после посещения собрания на улице Таранн, в доме 12.

«Париж, 22 мая 1829 года.

Я замедлил с ответом Вам по двум причинам… Я хотел посоветоваться с несколькими членами общества, куда месье Корсель-сын свел меня в среду вечером, в день их двухнедельного сеанса. Это ученики покойного Сен-Симона… Я хотел посмотреть, что представляет их доктрина и можно ли их заинтересовать моей теорией…

Их догма нечто жалкое, срубленное с топора, но у них есть своя аудитория подписчиков… Чтобы дать Вам представление об их уязвимых местах, достаточно сказать, что утверждают, будто покойный экономист Сен-Симон был вдохновлен Богом и будто, было три откровения: Моисея, Иисуса Христа и Сен-Симона».

Но все-таки многое у сенсимонистов было ему симпатично, и тогда же, на вечере, Фурье высказал предложение об объединении двух школ. На следующий день под впечатлением недавних разговоров и в полной уверенности, что такое объединение состоится, он написал Анфантену:

«Ваши коллеги мне сказали, что именно Вам можно послать трактат о социетарной индустрии… Я хочу, чтобы Ваше общество с помощью некоторых своих членов смогло понять, что обретет славу, присоединившись к моему открытию. К сожалению, научное самолюбие мешает Вашему обществу сменить знамя и понять, что на индустрию рассчитывать не приходится. Необходимо обсудить, на какие именно плоды оно может уповать под высоким покровительством Сен-Симона. В этой доктрине нет новых идей, в ее основе старые заблуждения: раздробление сельскохозяйственного и домашнего производства, пресловутая конкуренция или состязание обманщиков… как и все системы, доктрина грезит о добре, не ведая пути к нему. Она настолько противоречива, что малейшее возражение повергает общество в нескончаемые распри».

Мюирону 5 июня 1829 года наивный мечтатель сообщал как о деле почти уже решенном: «…сенсимонистов можно легко привлечь на свою сторону…»

Анфантену в следующем письме (он назвал его «Запиской для сенсимонистского общества об открытии серии страстей») Фурье стремится доказать необходимость отбросить «абсурдную часть воззрений проповедника Сен-Симона, воспользоваться теми или иными деталями и принципами, привить их на древо истинной теории». К «Записке» приложил один экземпляр «Нового мира».

Ответ принесли назавтра. Сдержанный тон письма, казалось, подчеркивал, что Анфантен снизошел до ответа.

«Благодарю Вас за сообщение, – писал глава сенсимонистов, – которое Вы сделали. Я прочитаю присланные Вами труды со всем вниманием, которое уже было уделено Вашей предыдущей работе. Я полагаю, месье, что, прежде чем начинать дискуссию или просто разговор, необходимо просить Вас сделать некоторые пояснения к записке, которую Вы мне прислали. Они тем более необходимы, что я читал «Новый промышленный мир», а Вы, как мне кажется, если судить по Вашему же письму и записке, знаете о доктрине Сен-Симона лишь на основании одного или двух заседаний на улице Таранн. Я также мог заметить, просматривая, правда, очень бегло, Вашу книгу, что Вы не упоминаете в ней ни Сен-Симона, ни трудов его школы. В этих условиях личная встреча не привела бы, или почти не привела бы к благоприятным результатам, если бы она и не вынуждала нас поспешно выносить определенные мнения: Вас, месье – о развитых идеях Сен-Симона, а пас – о Ваших. Я взял на себя смелость послать Вам некоторые труды Сен-Симона и его школы, те из них, которые у меня были под рукой. Прошу Вас познакомиться с ними, а также принять уверения в моем совершенном почтении».

Фурье был удивлен и озадачен этой сдержанностью. Через несколько дней он отправил Анфантену длинную записку, в которой более пространно развивал свои критические замечания относительно сенсимонистской доктрины.

Ответ был обстоятелен и суров. Анфантен называет предложение Фурье о том, что одна ячейка социетарного общества может послужить примером для всей «варварской цивилизации», утопией, несбыточной мечтой. Нужно вначале разработать общую теорию, а потом уже оттачивать ее в деталях. И самое основное, пишет с уверенностью Анфантен, заключается в том, что «чтение Ваших трудов не приведет к изменению наших позиций».

Итак, сенсимонисты отвергают его учение. Попытка объединить две школы рушится. Получить такой ответ досадно – ведь от души хотел предостеречь от ошибок. И тогда раздражение от неудачи излил на своих учеников; именно они настаивали на сближении с сенсимонистами, которые якобы «вступили на путь истины». Именно они проводили аналогии между его «открытием» и учением этого экономиста Бичуя себя за попытку компромисса, Фурье вступает на путь борьбы с сенсимонизмом. Подстегивает его и то, что сенсимонизм уже широко известен, а его собственное учение только-только начало распространяться.

Нужно написать целую книгу, посвященную этой секте. А пока он работает над статьей. Он рассчитывает, что это будет своеобразный тактический прием – во время развернувшейся дискуссии во что бы то ни стало привлечь внимание к его проектам…

Мюирону в эти дни сообщает: «Вы спрашивали, на какой эффект я рассчитываю от памфлета. Эта статья должна в подробностях буквально изложить обстоятельства осуществления опыта тем, у кого я должен искать поддержку (у короля и двух-трех министров)…»

1830 году «Меркурий» опубликовал заметку, в которой утверждалось, и как будто без всякой иронии: «Господин Шарль Фурье, осмелимся сказать это, самый выдающийся ученый нашего времени. Он не связан с академией, ибо его отвращение к интригам сравнимо лишь с его любовью к истинному знанию. Мы намерены доказать, что все разумное в сенсимонизме есть плагиат принадлежащего Шарлю Фурье открытия притяжения по страсти».

Фурье этого ни публично, ни в частных беседах не опровергал…

Более того, в последующих письмах друзьям он уже открыто обвиняет сенсимонистов (не Сен-Симона!) в плагиате.

Так, обсуждая с Мюироном планы будущей книги, пишет: «…я покажу в ироническом свете абсурдность их принципов… затем перейду к плагиату, но, прежде чем покончить с их теорией и тактикой, я кратко изложу… два научных принципа, которые сенсимонисты хотели у меня похитить… Ведь они предлагают многое из того, что прочитали в моих сочинениях, а как осуществить это – не знают».

В своей очередной статье Фурье называет сенсимонистов софистами, которые дурачат публику новыми философскими плутнями, жонглируя словечком «прогресс». Они проповедуют ассоциацию, но не знают, как взяться за дело. Он же предлагает преобразовать мир без религиозной войны.

Да и вообще, можно ли мириться с тем, что они превращают Сен-Симона в пророка, приписывая ему то, чего он не говорил?

Фурье сравнивает сенсимонистов с иезуитами, которые хотят подчинить себе правительства и захватить имущество частных лиц путем отмены права наследования. Да, они правы в том, что нужно развивать промышленность, науки и искусства. Но разве можно при этом забывать о человеке? А к чему, спрашивается, приведет их принцип распределения благ по способностям и труду?

Истинный прогресс, по мнению Фурье, состоит не в том, чтобы отнять все у богатых и отдать бедным, а в том, чтобы с помощью режима согласованной индустрии создать массу продуктов, достаточную для удовлетворения нужд как богатых, так и бедных. Исправить ошибки сенсимонистов может только его социетарная теория.

«Если бы порядок, рекомендуемый сенсимонистами, – доказывает Фурье в письме Мюирону, – в действительности осуществился, то нельзя быть уверенным, что результатом явится улучшение судеб рабочего класса. Единственно верным последствием было бы то, что в какое-нибудь полустолетие всякая собственность – земля, капиталы и фабрики – сосредоточилась бы в руках священников нового типа».

Распри с сенсимонистами слишком уж затягивались.

В письме, адресованном мадам Дюпони, Фурье жалуется по этому поводу: «В воскресенье потеряли много времени в напрасных спорах. Я хочу покончить с этими бесполезными дискуссиями, обратившись к сенсимонистам с суровой отповедью в связи с задержкой их обещаний. Если бы они захотели действовать, я бы их поддержал, что бы с ними ни случилось. Они были бы сегодня на вершине богатства и славы, царили бы не только в Тюильри, о котором грезили, а в дворцах всех монархий. Вместо такого блестящего взлета, осуществить который я предлагал Анфантену два года назад, сенсимонисты сумели воздвигнуть только Вавилонскую башню; они больше не понимают друг друга, говорят на разных языках, идут дорогой раскола и беспорядка».