Текст книги "«Бог, король и дамы!» (СИ)"

Автор книги: Юлия Белова

Александр заколебался.

– А можно… можно я напишу своему… воспитателю? – после краткой паузы докончил паж. Юноша подумал, что капитан может оскорбиться, попроси он его доставить письмо простому лакею, но с другой стороны разве Пьер был для него только слугой?

– Бога ради, шевалье, пишите, – усмехнулся Нанси, без труда угадав мысли пажа. – Бумаги здесь достаточно, чернил тоже.

На этот раз молодой человек не стал излагать сказку о дипломатической миссии в Польше, а чистосердечно написал все, как есть, дал Пьеру необходимые распоряжения касательно денег, Мотвиля и некоторых других дел, так что письмо получилось гораздо длиннее предыдущего. Капитан с безграничным терпением истинного солдата наблюдал, как на бумагу ложится строка за строкой. Но когда юноша аккуратно сложил второе послание и написал «Угол улицы Нуайе, рядом с площадью Мобер», барон повторил свой прежний вопрос:

– Как? И это все?

Александр кивнул.

– Вы не хотите написать кому-нибудь еще? – продолжал допытываться Нанси. В голосе капитана не было навязчивости, но была такая убедительная откровенность, что любой человек немедленно бы уцепился за предложение барона. Юный шевалье лишь покачал головой.

– Вы не хотите написать даже вашему другу? – не отступал Нанси. – Я имею в виду виконта де Водемон, – уточнил капитан.

Искреннее изумление во взгляде пажа лучше всего подсказало барону, что думать о Водемоне как о друге у шевалье Александра не получилось бы даже в горячечном бреду.

– Ведь он был вашим секундантом, – продолжал настаивать Нанси. – Было бы невежливо не написать ему хотя бы пару строк. И кстати, сегодня вечером виконт как раз играет в карты у короля.

Сбитый с толку всем происходящим шевалье Александр взял еще один лист и старательно вывел:

 
«Ваше сиятельство,
Спешу сообщить Вам, что по воле нашего доброго короля Карла я должен совершить небольшую прогулку в сторону Сент-Антуанского предместья и потому буду лишен возможности служить Вам в ближайшие месяцы.
Ваш покорный слуга шевалье
Александр де Бретей»
 

Нанси с досадой тряхнул головой – мальчишка решительно не желал его понимать. Ладно, к любой цели можно прийти разными путями.

– Ну что ж, шевалье, коль скоро вы написали всем, кому хотели, – голос офицера выражал серьезное сомнение в том, что эпистолярные труды пажа подошли к концу, – то нам пора. Идемте.

Молодой человек поднялся и Нанси вдруг со всей очевидностью увидел, что перед ним стоит обычный мальчишка, пусть и разодетый в пух и прах словно какой-то вельможа, пусть и размалеванный словно самая дешевая уличная шлюха, пусть и пытающийся показать, будто ему даже Бастилия нипочем, однако всего на всего тринадцатилетний щенок… испуганный, растерянный и к тому же раненный… Настроение Нанси стремительно портилось.

– Идемте, шевалье, – с неожиданной суровостью проговорил капитан и до самого двора не произносил более ни слова.

Шевалье Александр поежился и плотнее запахнул плащ. Осеннее солнце казалось по-зимнему прохладным, а слабый ветерок пробирал до костей. Голова болела от холода и мельтешащих разноцветных ливрей, от настырных голосов и стука копыт. Молодой человек даже не заметил, как оказался рядом со своим конем, и только рассеяно подумал, что без посторонней помощи ему не обойтись. Нанси в один миг взлетел в седло и оглянулся на замешкавшегося пажа, заметил, как тот неуверенно собрал в руке поводья, как потерянно посмотрел на стремя, на седло – просить мальчишка явно не умел.

Капитан кивнул ближайшему к пажу солдату, и Александр не успел опомниться, как очутился в седле. Еще четверо солдат поднялись в седла, заняли свои места в кавалькаде – двое спереди, двое сзади – и ворота открылись.

Александр ехал рядом с капитаном, вяло радуясь тому, что Нанси не отдает приказ перейти на рысь. Мысли шевалье путались, его знобило, так что молодой человек ехал молча, не поднимая головы и не глядя вокруг. Впрочем, через десяток-другой шагов Бастилия стала казаться пажу почти что землей обетованной. Он думал о том, что в камерах крепости наверняка найдется кровать или тюфяк, или, на худой конец, охапка соломы. Но самое главное в Бастилии ему не придется видеть придворных, и он сможет, наконец, отдохнуть.

Кони свернули за угол, Александр непроизвольно поднял голову и в растерянности уставился на офицера.

– Но… мы же едем в другую сторону, господин капитан…

Как ни странно, но удивленный возглас мальчишки вернул Нанси доброе расположение духа.

– Не знаю, как вы, шевалье, а лично я сегодня еще не завтракал, – ворчливо заявил капитан. – Еще парочка таких пажей, как вы – и я рискую умереть с голоду. Все, слезайте, приехали, – объявил барон, останавливаясь перед нарядной вывеской, занимающей чуть ли не весь фасад двухэтажного дома. «Коронованный павлин», – прочитал Александр и сполз наземь.

Должно быть, Нанси был частым завсегдатаем «Павлина», ибо при виде бравого капитана хозяин трактира спешно передал вертел слуге и помчался навстречу гостю, сметая на своем пути скамьи и табуреты, и беспрестанно кланяясь.

– Вино, еду, живо! – властно приказал Нанси, небрежно отмахиваясь от трактирщика, словно тот был надоедливой мухой. – И найди нам укромное местечко, где два благородных человека могли бы позавтракать, не натыкаясь на мерзкие рожи.

Хозяина смело будто вихрем, и через пару минут Александр сидел за столом, на котором последовательно появились жаркое, две бутылки вина, пирог, яичница с петушиными гребешками и фаршированные свиные ушки. Изголодавшийся Нанси волком накинулся на выставленные трактирщиком яства, но, утолив самый жестокий голод, недовольно уставился на пажа.

– В чем дело, шевалье, вы чего-то ждете?

Александр непроизвольно потер виски.

– Я… мне не хочется, господин капитан…

– Что значит «не хочется»? – передернул плечами офицер. – Мало мне ваших проказ, от которых и так нет ни минуты покоя, так вы еще и позавтракать не даете. Смерть Христова, шевалье, я не привык завтракать в одиночестве!

Молодой человек виновато опустил голову, под требовательным взглядом Нанси с тоской посмотрел на пирог, жаркое и яичницу, но в конце концов покачал головой:

– Но я правда… не хочу…

– Начните с вина, – распорядился капитан тоном, которым во время учений отчитывал нерадивых солдат. – А потом попробуйте яичницу. Ешьте, шевалье, ешьте. Пост еще никого не излечивал от ран.

Шевалье Александр открыл было рот, чтобы пробормотать какое-то возражение, когда обнаружил у своих губ кружку с вином, ибо господин де Нанси не любил сотрясать воздух понапрасну. Королевский паж постарался отодвинуться от этого недвусмысленного напоминания барона, но за спиной шевалье расположилась дощатая перегородка, Нанси угрожающе хмурился, кружка накренялась, и шевалье ничего не оставалось, как сделать глоток. Следующий глоток Александр предпочел совершить уже без деликатных напоминаний капитана. Как ни плохо было юному шевалье, он все же догадался, что послушание самым благотворным образом скажется на чистоте его воротника-фрезе – тем более, когда дело касается красного вина и омлета (потому что омлет шевалье также пришлось отведать). Пару минут понаблюдав за попытками пажа его величества проглотить кусок пирога, Нанси наконец-то сжалился над юным шевалье и потребовал от трактирщика бульон. Бульон, омлет, вино и опять бульон – отступать и тем более покидать трактир, пока юнец не насытится, капитан не собирался.

Паж ел, трактирщик таскал бутылки, кружки и миски, а Нанси смотрел на вяло ковырявшегося в омлете шевалье Александра и довольно улыбался. Роль няньки, несколько странная для капитана стражи его величества, ему решительно нравилась. Как хорошо, как приятно о ком-то заботиться, кормить его, наставлять, тревожиться о нем, волноваться… И делать это не по велению службы, а по… Барон решительно прикусил язык и почти что с испугом спросил себя, что именно хотел сказать. С ранней юности он любил женщин и теперь не мог понять, как могло случиться, что на тридцать втором году жизни все его мысли были заняты мальчишкой, почти что ребенком, сколько бы тот не пытался корчить из себя взрослого шевалье.

Капитан в недоумении уставился на пажа, на свою кружку, на суетящегося по залу трактирщика и, в конце концов, чуть было не хлопнул себя по лбу. Смерть Христова! Да в нем просто проснулись отцовские чувства, сообразил Нанси. В тридцать один год это было более чем естественно. А, может, стоит жениться? – задумался Нанси, благодушно глядя на юного шевалье. Жениться, завести детей… нет, не детей – сына… учить его ездить верхом, стрелять, фехтовать, сделать из него образцового дворянина… И в один прекрасный день с гордостью вручить ему шпагу.

«А что еще, кроме шпаги, ты ему вручишь?» – возразил размечтавшемуся барону голос здравого смысла, голос весьма неприятный и ехидный, но мудрый. «Свою службу? Или, может быть, службу Мейнвилей при Гизе? Хочешь, чтобы твой сын вечно таскал шпагу по передним или – не дай то Бог! – добывал средства на пропитание, как шевалье Александр?»

Капитана передернуло. Ни за что на свете он не пожелал бы своему сыну участи шевалье де Бретея. Нет-нет, иметь ребенка в его положении было сущим безумием. Нищих дворян и без его детей предостаточно. Но с другой стороны, стоит только разбогатеть, стоит только жениться на богатой наследнице… В конце концов, он недурен собой, занимает неплохое положение при дворе и носит не последнее имя во Франции. Надо только дождаться, пока его внешность и положение привлекут внимание какой-нибудь богатой наследницы, а затем завести трех очаровательных мальчуганов. Старшего он сделает таким же важным вельможей, как Гиз. Второго – таким же дамским угодником и придворным, как Жорж. А третьего – таким же бравым военным, как он сам.

На лицо Нанси вернулась улыбка, и он подумал, что при дворе не составит труда отыскать богатую невесту. Бог ты мой, да Лувр просто кишит богатыми стервами!..

«А тебе нужна стерва?» – возразил умолкнувший было голос мудрости. «Да ты прирежешь ее на следующий же день после свадьбы!»

«Ну, уж нет!» – возразил сам себе Нанси. «Пусть сначала родит мне сына…»

«И ты так уверен, что это будет именно твой сын?»

Нанси закусил губу. Он слишком хорошо знал фрейлин и придворных дам, чтобы обольщаться их добродетелью. Ну что ж, решено, он не женится. А дети… Что дети? И с чего он вообразил, будто у него нет детей?

А все-таки, взгрустнулось капитану, приятно быть женатым человеком, вот как, к примеру, Брионн. Нашел чистую невинную девушку… «Ну не девушку, – вмешался все тот же ехидный голос, – а вдову»… «Все равно невинную», заупрямился Нанси. «И без гроша в кармане», – не пожелал униматься голос мудрости и здравого смысла.

Хорошо быть Брионном, вздохнул капитан, запивая печаль вином. Или графом де Лош… Нет, о Жорже я думать не буду. О Жорже и, в особенности, о его жене. Пусть делают, что хотят. Пусть живут, как хотят. И развлекаются тоже. Я вмешиваться не буду…

Ха! – хмыкнул Нанси. Сколько раз он собирался ни во что не вмешиваться – и вмешивался. Хотел не думать – и думал. Решил не жениться… И не женюсь! – стукнул кулаком по столу капитан.

Услышав стук и дребезжание мисок, шевалье Александр с трудом поднял голову, а трактирщик подскочил к знатному посетителю.

– Пирог, сыр, бутылку вина и ветчину! – приказал Нанси, поднимаясь с места. – В корзину, живо!

Паж встал из-за стола, неестественно выпрямил спину, вскинул голову. Мальчик явно не догадывался, что он задумал. Раны, усталость, лихорадка и выпитое вино делали свое дело.

– Будешь поставлять обеды в Бастилию для шевалье Александра, – вполголоса распорядился капитан, когда трактирщик подал корзину одному из солдат. – А это – задаток.

Ну что ж, подумал капитан, одно дело сделано. Оставалось совершить второе.

Глава 35
Каким человеком оказался господин Лоран Тестю

Господин Тестю, комендант первой тюрьмы Франции, пребывал в некотором затруднении. Дело было не в том, что камеры и карцеры вверенной ему тюрьмы уже давно требовали ремонта, и не в том, что в хозяйстве Бастилии обнаружилась крупная недостача, и даже не в том, что кто-то из узников крепости предпринял попытку бежать – стены Бастилии были по прежнему крепки, солдаты и офицеры дисциплинированы и бдительны, тюремные правила просты и суровы. Дело было в одном единственном узнике, переданном на его попечение лично капитаном стражи его величества бароном де Нанси.

Вполне понятное беспокойство овладело комендантом уже при первом взгляде на юного шевалье, разодетого с роскошью принца крови. Этот надменный взгляд из-под полуприкрытых век, эта величественная осанка, эта небрежность, с которой юнец принимал явную почтительность капитана де Нанси, а также два кошелька с золотом способны были смутить даже коменданта Бастилии… Когда же господин Тестю взглянул на письменный приказ, переданный капитаном, его смутное беспокойство переросло в неподдельную тревогу. В приказе, от начало и до конца написанным рукою короля, не значилось никакой фамилии арестованного – только имя. «Приказываю капитану де Нанси взять под стражу шевалье Александра и доставить его в мою крепость Бастилию, где он будет содержаться, пока мне это будет угодно». По такому приказу узник мог провести в Бастилии и два часа и всю оставшуюся жизнь – что не слишком беспокоило Лорана Тестю. Но обращение с арестованным, но его содержание – камера, средства, сношение с внешним миром – с этим-то как прикажете быть?

Когда под предлогом выполнения необходимых формальностей Тестю постарался выяснить у самого арестанта его, несомненно, благородное имя, он немедленно получил суровую отповедь от барона де Нанси.

– Не ваше дело, комендант! – отрезал капитан прежде, чем юный шевалье успел открыть рот. – Если бы его величество желал огласить имя шевалье, он бы так и сделал. Но, к счастью, наш великодушный король бережет доброе имя своих подданных, – многозначительно закончил Нанси.

Еще больше встревожившись от совершенно не свойственной его величеству деликатности, Тестю внимательно посмотрел на юнца и испуганно прикрыл рот. Только сейчас до него дошло, что юный шевалье был одет в цвета французского королевского дома.

Теперь коменданту стала понятна и невероятная надменность молодого человека, и утонченная роскошь и великолепие его одежд, и необычная почтительность капитана королевской стражи, и редкое умолчание фамилии арестованного вельможи. В самом деле, не мог же его величество написать в приказе фамилию «Валуа»? Подобное могло бы вызвать совершенно ненужные слухи и домыслы. Лорану Тестю как-то приходилось видеть двоих признанных незаконных отпрысков покойного короля Генриха II, но он знал о существовании и других его незаконных детей, пусть и не успевших получить официальное признание короля. Судя по всему, шевалье Александр и был одним из таких бастардов и, следовательно, заслуживал самого почтительного к себе отношения.

– И, кстати, комендант, – словно угадав мысли Тестю, проговорил капитан де Нанси. – Сегодня его величество гневается на шевалье Александра, а завтра… ну, в крайнем случае, через месяц… вновь вернет ему свое расположение.

Тестю понял прозрачный намек. От своего предшественника, да и из собственного опыта комендант немало узнал о последствиях недостаточной почтительности тюремщиков к иным заключенным. Бывало вельможа сидит в тюрьме и год, и два, и десять, а на одиннадцатый год выходит на свободу, возвращает себе привязанность короля, да еще жестоко мстит за себя ни в чем не повинному коменданту.

Нет уж, увольте! За годы главенства в Бастилии Тестю успел понять, какой доход умный человек может извлечь из этой должности, и потому не желал ее терять.

– Я назначу… его светлости… тридцать ливров содержания, как генералам, – неуверенно сообщил комендант капитану королевской стражи.

Нанси одобрительно кивнул.

– И выделю ему лучшую камеру, – добавил Тестю.

На этот раз на губах капитана появилась покровительственная улыбка.

– И вот что еще, комендант, – важно заговорил Нанси. – Сегодня днем к услугам шевалье явятся его лакей и паж. Не препятствуйте им служить шевалье.

Тестю торопливо кивнул.

– И каждый день шевалье Александр будет получать заказанный для него обед, – тем же тоном сообщил капитан. – А то, боюсь, в вашей дыре не сыщешь приличной еды.

– Что вы, ваша милость, – в испуге возразил Тестю. – Кухня Бастилии содержится в полном порядке, а для его светлости я буду подавать еду с собственного стола!

– Ну что же, рискните, – посоветовал капитан. – Однако, – голос Нанси вновь сделался строг, – я должен сделать вам замечание. Не надо называть… шевалье, – капитан словно бы запнулся, как будто обращение «шевалье» по отношению к юному вельможе было для него непривычно, – «его светлостью». Он не «светлость».

Тестю побледнел. Конечно, брат короля не может быть «светлостью». Он – «высочество».

– Но как… как же мне называть…

– У вас есть королевский приказ. Там все написано. Называйте… шевалье, – Нанси вновь сделал небольшую, но весьма многозначительную паузу, – просто «шевалье Александром». Этого достаточно.

Комендант почтительно склонил голову, с тоской размышляя, как тяжко для должностных лиц, когда его величество изволит гневаться на своих родственников. Ну что ж, стоит заручиться благосклонностью «шевалье Александра» на случай, если впоследствии его величество пожелает узнать, не обижал ли кто-нибудь его сводного брата в Бастилии.

О том, что «шевалье Александр» королевский сын, господин Тестю убедился через три часа, когда в крепости появились обещанные капитаном де Нанси лакей и паж. Означенные лица заявились в Бастилию не просто так, а вместе с вьючной лошадью, на которой были доставлены два ковра, белье и гардероб узника, его посуда, с десяток книг, несколько связок дорогих зеленых и розовых свечей, клетка со скворцом, лютня, бесчисленные баночки с кремами, пудрами и притираниями, флаконы духов и еще какие-то мелочи, назначение которых комендант даже не пытался узнать.

Восхитившись подобным размахом, господин Лоран Тестю распорядился поставить лошадь в конюшню Бастилии, почтительно заверив слугу, что будет содержать ее из своих личных средств – лишь бы «шевалье Александр» остался доволен. Вид новых обитателей крепости заставил коменданта отнестись к «шевалье Александру» с неподдельным подобострастием. Юный паж, носящий цвета французского королевского дома, так называемый «лакей», в котором за целое лье можно было разглядеть военного и, судя по всему, не простого… О том, что назвавшийся «Пьером» господин принадлежит к дворянскому сословию, Тестю догадался из подслушанного разговора фальшивого лакея и пажа, ибо ни за какие блага в мире не смог бы поверить, что какой-то слуга осмелится называть королевского пажа просто «Мотвиль», «Жиль» или «малый», а знатный дворянин будет не только подобное обращение терпеть, но и подчиняться распоряжениям простолюдина. Вывод из подслушанного разговора напрашивался сам собой. Как бы ни гневался его величество на сводного брата, он не оставлял его заботой, приставив к его высочеству собственного пажа и надежного телохранителя-дворянина.

Ближе к вечеру, решив, что все хлопоты, связанные с обустройством «шевалье Александра» завершились, господин Тестю осмелился навестить узника, дабы осведомиться, не нуждается ли тот в чем-нибудь. Сняв по этикету шляпу и подобострастно изогнув туловище, комендант шагнул в камеру принца и в первый миг ее не узнал. На каменном полу по обеим сторонам кровати лежали ковры. В камине горели поленья, придавая еще недавно мрачному помещению домашний уют. Кривоногий стол украшала вышитая скатерть, а многочисленные свечи в серебряных подсвечниках освещали просторную камеру мягким светом. Господин Тестю обратил внимание и на один из табуретов, превращенный стараниями пажа в туалетный столик; и на казенное саржевое одеяло, теперь снятое с кровати, аккуратно свернутое и изображающее пуфик; и на глиняную тюремную миску, в которую шевалье де Мотвиль высыпал зерно для скворца; и на то, что ночной горшок, обязанный в соответствии с тюремными правилами стоять в углу камеры, был куда-то спрятан, видимо под кровать, дабы своим низменным видом не оскорблять взор вельможного узника.

«Шевалье Александр» возлежал на кровати под атласным стеганым одеялом, в настоящий момент откинутым прочь, дабы не мешать слуге врачевать раны господина. Батистовая рубашка вельможи была распахнута на груди, кисти рук тонули в пене великолепных брюссельских кружев. Верный паж принца стоял в ногах узника с книгой в руках и, видимо, только что получил выговор от господина Пьера, так как вид мальчика выражал искреннее смущение и раскаяние, преданный дворянин хмурился, а, входя, господин Тестю уловил негромкий голос принца: «Пусть его, он мне не мешает».

Никогда прежде не отличавшийся чувствительностью, Лоран Тестю умилился. Что поделать, но молодость, красота, знатность и богатство обладают притягательной силой. Тем более, если все эти блистательные качества проявляются перед лицом тяжких испытаний.

Тестю почтительно поклонился и с неожиданной робостью осведомился у «принца», нет ли у того каких-либо приказаний. Александр молчал, вяло пытаясь сообразить, чего хочет комендант. Однако не успел юноша что-либо понять, а Пьер дать необходимые разъяснения, как Мотвиль вспомнил пажеские обязанности и затараторил:

– Его милости нужна горячая вода для умывания – каждый день, а еще ширма, и стульчик, и три раза в день нужно выносить горшок…

Мальчишка деловито загибал пальцы, и с каждым новым требованием пажа Тестю убеждался, какая великая честь оказана ему королем. Ведь не в Венсенн отправил Карл IX сводного брата и не в Амбуаз, а к нему, в Бастилию. Камеру принца счастливый комендант покидал пятясь, а потом еще полтора часа советовался с женой, стараясь отыскать наилучший способ понравиться его высочеству. Результатом совещания супругов стало решение госпожи Тестю каждый день приносить на стол принца цветы из замковой оранжереи и распоряжение господина Тестю поставить в камере его высочества походную кровать для Пьера. Ибо если юный Мотвиль вполне мог спать в ногах своего сеньора, рассуждали супруги, то заставлять спать на полу благородного телохранителя было просто немыслимо. В общем, если бы капитан де Нанси мог видеть, какая суета поднялась в Бастилии после появления там шевалье Александра, он был бы доволен.

Шевалье де Бретей оставался равнодушным к поднявшейся вокруг суете, слишком измученный лихорадкой, чтобы что-либо замечать. Тревога Пьера, слезы Мотвиля, испуг коменданта, уже представлявшего себя последствия неистового гнева короля, проходили мимо сознания пажа его величества.

И все-таки на пятый день после ранения лихорадка оставила юношу, и Александр впервые сел. С некоторым удивлением обнаружил, что стал слаб, как котенок. С еще большим удивлением принялся рассматривать окружавшую его роскошь и, наконец, поинтересовался, как могло случиться, что Пьер и Мотвиль разделили его заключение – являться в тюрьму с собственной обстановкой, слугой и даже пажом шевалье Александру еще не приходилось.

Разъяснения Пьера, сопровождаемые ссылками на господина де Нанси, поразили шевалье в самое сердце, но молодой человек быстро убедился, что бывший солдат не шутил. Господин Тестю, осчастливленный начавшимся выздоровлением «его высочества», готов был предвосхищать малейшую прихоть вельможного узника, заливался соловьем, восхваляя его величество, деликатно просил шевалье Александра ходатайствовать за него перед королем и содействовать увеличению гарнизона Бастилии. Александр выслушивал длинные сетования коменданта на нехватку в крепости пороха и пушечных ядер, рассуждения госпожи комендантши о достоинстве и благородстве принцев, целыми днями то гулял в бастильской оранжерее, то рассеянно перебирал струны лютни, листал страницы рыцарских романов или же учил скворца говорить.

Через три с половиной месяца подобного времяпровождения заточение Александра подошло к концу, но королевский паж не радовался свободе. Обитатели Лувра не спрашивали юношу, где он пропадал все это время, так что покров тайны, окутывавший Александра, стал еще более плотным, но эта тайна так же, как раньше грубость и злые выходки шевалье все больше и больше очаровывали придворных. При дворе мало нашлось бы людей, поступки которых невозможно было предугадать, и потому дамы и кавалеры наперебой призывали загадочного красавца для услуг, король жаждал возобновления рассказов об ужасах и пытках, а Александр с тоской вспоминал Бастилию. Капитан де Нанси, казалось, потерял всякий интерес к молодому человеку, небрежно отмахнулся от его благодарности и больше не перемолвился с юношей и парой слов. К величайшему сожалению Александра сказать то же самое о виконте де Водемон было нельзя. Восторженный Эммануэль беспрестанно досаждал королевскому пажу своим обществом, безостановочно трещал об отце, мачехе, сестрах и братьях, кузенах и прочих близких и дальних родственниках, так что через пару недель Александр выучил родословную Лорренов наизусть и мог без запинки перечислить всех представителей этого дома, даже если бы его разбудили среди ночи. Шевалье стискивал зубы, но терпел излияния вельможи в надежде, что когда-нибудь виконт заговорит еще об одной родственнице, но Эммануэль ни разу не упомянул жену графа де Лош. Шевалье Александр вздыхал, но расспрашивать о доброй принцессе не решался. Вот она, насмешка судьбы, с горькой улыбкой размышлял вечерами шевалье де Бретей. Когда он еще мог предстать перед мадам Аньес с чистой совестью и незапятнанной душой, у него не было на это ни сил, ни средств. Теперь же, когда он мог доскакать до Лоша за пару дней, он не смел даже смотреть в сторону владений ее высочества.