Текст книги "«Бог, король и дамы!» (СИ)"
Автор книги: Юлия Белова
Соавторы: Екатерина Александрова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц)
Екатерина Александрова, Юлия Белова
«Бог, король и дамы!»
Посвящается нашим родителям
Благодарности
Авторы благодарят Нижегородскую государственную областную универсальную научную библиотеку им. В. И. Ленина, особенно отдел редких книг и рукописей и отдел литературы на иностранных языках за предоставленные материалы.
Авторы также благодарят Надежду Дмитриевну Голубеву, Эмилию Федоровну Лившиц, Татьяну Владимировну Андрееву, Наталью Викторовну Тимофееву, Анну Олеговну Марьеву, Ирину Борисовну Соловьеву, Марину Сергеевну Нужину, Юрия Витальевича и Михаила Юрьевича Лебских.
Пролог
– Ты умрешь здесь!..
Валеран VIII, граф де Бретей, прозванный в войсках «Львом битвы», резко осадил коня. Спешился. Не глядя, бросил поводья. Медленно подошел к рухнувшей у кромки обрыва жене. Сплюнул.
Графиня попыталась подняться, но ее сил хватило только на то, чтобы встать на колени, умоляюще протянуть к мужу руки и спросить «За что?».
– Тварь! – не помня себя, Валеран ухватил жену за косу, остервенело рванул, выхватил кинжал и принялся ожесточенно перепиливать волосы графини чуть ли не у самых корней. Так наказывало неверных жен простонародье, но графу де Бретей не было до этого дела. Сейчас он ничем не отличался от последнего из крестьян, и когда тяжелая коса жены оказалась в его руках, принялся избивать ею графиню, словно мужичку. Наконец, силы оставили Валерана, он выронил косу, тяжело привалился к коню и прошептал, словно самое страшное ругательство: «Бургундка…»
Слуги испуганно следили за господином, слабо надеясь, что теперь, когда тот изнемог от ярости, его сердце смягчится и он пощадит жену, но Валеран коротко приказал:
– Повесить.
– Я невиновна! – люди и кони дрогнули от этого отчаянного крика, но Валерану он только придал сил.
– Не виновна?! – граф в ярости рванулся к жене. – Вам было мало взять в плен меня… меня – ненавистника бургундцев и англичан, вам потребовалось соблазнить короля!
– Это неправда… – графиня попыталась обнять колени супруга, но Валеран отшвырнул жену прочь.
– Довольно лгать, сейчас ты умрешь, так хотя бы перед смертью скажи правду! – Валеран наклонился к жене, ухватил за подбородок, притянул ее лицо к своему лицу и несколько нескончаемо долгих мгновений вглядывался в глаза жены, словно надеялся отыскать в них истину. Наконец, граф разжал пальцы, выпрямился и, холодно глядя на жену сверху вниз, прошептал: – Лживый ангел…
И эти слова были сказаны таким тоном, что и слуги, и графиня поняли, что надеяться не на что. Валеран оглянулся, отыскал взглядом самый крепкий дуб и коротко кивнул на него слугам:
– Там и побыстрей!
Слуги нехотя приблизились к графине, осторожно подняли с земли, и тогда несчастная отчаянным усилием рванулась вперед и вновь рухнула у ног мужа:
– Позовите священника… Позвольте мне исповедоваться перед смертью…
– К чему? – Валеран не удостоил жену даже взглядом. – Грязь с вашей души уже ничем не смыть. Вы заслужили кару, так примите ее достойно, иначе я решу, будто ваш отец был еще больше обманут вашей матушкой, чем даже я вами, – Валеран криво усмехнулся.
– Ради вашей былой любви ко мне… ради наших детей… – продолжала молить графиня.
– Замолчи, тварь! – ледяное спокойствие враз слетело с графа, и он с такой яростью ухватил жену за горло, что слуги испугались, что сейчас он может переломить ей шею. – Да если бы наши дети хоть немного походили на тебя, я разбил бы им головы о стены и стер бы последнее напоминание о своем позоре! Будь ты проклята, бургундка! Ты и твои потомки, все, кто будут смотреть на мир твоими глазами, говорить твоими устами, прельщать твоими волосами, иметь твою душу!..
Солнце померкло. Валеран покачнулся и чтобы удержаться на ногах, отпустил горло жены, судорожно вцепился в конскую гриву. Слуги часто крестились. Над головами стремительно собирались тучи и через пару мгновений ливнем обрушились на землю, смывая с тела несчастной женщины кровь и пыль. Графиня неподвижно стояла под струями дождя и смотрела прямо в глаза мужа:
– Я умираю невинной, – тихо сказала она, – и буду молить Всевышнего простить вас за причиненное мне зло и защитить моих детей от отцовского проклятия.
Валеран презрительно усмехнулся. Он не отвел глаз, когда слуги связали его жене руки за спиной, продолжал смотреть, когда ее подвели к дереву и накинули на шею петлю. Он смотрел до конца, а когда все было кончено, взлетел в седло, бросив лишь один короткий приказ «Едем», и с такой скоростью сорвался с места, что слуги вновь принялись креститься, опасаясь, не вселился ли в их господина Дьявол.
… Конь встал и граф сполз наземь. После бешеной скачки в никуда, земля уходила из-под ног, а взмыленный конь дрожал как осиновый лист. Валеран не понимал, где находится, и даже не вполне осознавал, день царит вокруг или ночь. Лишь одна мысль билась в сознании графа: конь не виноват… Конь не виноват в том, что его предала жена. Конь не виноват в том, что его предал король. Конь вообще ни в чем не виноват.
Валеран взял повод и поплелся к ближайшему строению. Измученный серый с трудом переставлял ноги, но, оказавшись за плетеной оградой, окончательно остановился, и Валеран повалился в грязь.
– … повесил и даже исповедоваться не дал… – смутно знакомый голос сверлил мозг графа, и он повернул голову. – … ищут… боятся, как бы шею не свернул…
– Ну, нет, пусть сначала свернет шею своему королю, – хохотнул еще кто-то и Валеран приподнялся, стараясь рассмотреть, что за мерзавец посмел смеяться над его горем.
Их было двое и одного Валеран знал, только утром он был облачен в рясу, а сейчас ничем не отличался от обычного наемника. Граф еще не понял, что произошло, но ему вдруг показалось, будто мир рушится. Первый раз он рухнул утром при встрече графа со святым отшельником и теперь рушился вновь, только остановить это падение было уже не в силах Валерана. Человек говорил и говорил, клянчил деньги, больше денег, хвастливо пересказывал свою беседу с «простаком», рассказывал о смерти «фламандской красотки», повторял пересуды крестьян, а Валеран де Бретей мог только стискивать ладонями виски, боясь, что сейчас у него лопнет голова! Из носа графа хлынула кровь и ему на мгновение полегчало, но все же в висках продолжал стучать молот, а земля ходила ходуном.
Валеран тупо утер рукавом нос, размазывая по лицу кровь и грязь, попытался встать, качнулся словно поднятый зимним утром медведь и, наконец, простонал: «Зачем?!»
Лже-монах попятился, но его собеседник даже не шелохнулся. Изумленно приподнял бровь, насмешливо оскалился, заговорил:
– Вот так встреча! Лев битвы собственной персоной, да еще в таком виде… Да, Бретей, тебе не повезло. Я полагал, ты поживешь еще немного, ровно столько, сколько потребуется времени, чтобы свернуть шею Карлу, но раз уж ты попал в мои руки, было бы глупо не перерезать тебе глотку. Правда, у меня нет священника, который смог бы напутствовать тебя в Ад, но вот этот пройдоха может заменить святого отца. Сегодня утром ему это неплохо удалось, верно?
Валеран не слышал угроз, а если и слышал, то вряд ли понял. Он пытался понять лишь одно, зачем эти люди оклеветали его жену.
– Зачем? – повторил он.
Неизвестный ухмыльнулся.
– Все еще не понял? Да затем, что ты предатель, граф Валеран де Бретей! Затем, что ты сражаешься против своего герцога! Затем, что это ты перебил бургундский гарнизон в Азе-ле-Ридо! Что, ты забыл об этом славном деянии?! Так вспомни, с башен Саше развалины хорошо видны! И затем, что это ты на мосту Монтеро помешал оказать помощь моему герцогу!
– Я служил королю… И дофину…
– Это Карл дофин? Карл король? – бургундец презрительно скривил губы. – Кто его папаша не знает даже его мать. В отличие от твоих детей… твоих покойныхдетей… он то точно ублюдок. Между нами, как ты расправился со своими щенками? Прирезал? Или удушил? Или разбил им головы о камин? Любопытно, знаешь ли… И приятно. Хорошо знать, что Бретеев больше нет!
– Будь ты проклят… – Валеран бессильно цеплялся за плетень, из его носа вновь шла кровь. – Ты… твои герцоги… твое Азе-ле-Ридо… твоя Бургундия…
– Болтай-болтай, твои проклятия пугают меня не больше, чем тявканье деревенской шавки, – бургундец пожал плечами. – Ты мертвец, Бретей, и мне жаль лишь одного, что я не смогу дотащить тебя до Руана или Брюгге и отдать в руки палачей. А с другой стороны твоя голова поместится в седельной сумке и это будет хороший подарок и Филиппу, и Бедфорду, и твоему тестю, и гордец наконец-то поймет, что я был бы лучшим мужем для его дочери, чем ты! Да, жаль, что голова у тебя только одна. За нее хорошо заплатят…
Бургундец обнажил клинок и шагнул к графу. Валеран попытался выхватить собственный кинжал, но не нашел его. Выронил ли он клинок во время казни жены или потерял в безумной скачке – у графа не было времени на размышления. Враги столкнулись, и хлипкая ограда не вынесла тяжести трех тел – схватка продолжилась в грязи, под холодными струями вновь хлынувшего ливня.
Под натиском бури стонали и гнулись столетние дубы. Вспышки молний выхватывали из темноты то занесенный для удара клинок, то ожесточенные лица. Валеран чувствовал дыхание смерти, она уже заглядывала ему в глаза, но в тот миг, когда граф готов был проститься с жизнью, враги отпрянули, их лица перекосились от ужаса, клинки задрожали в руках. Два голоса разом выдохнули «Она!», и небо раскололось слепящей вспышкой молнии, за которой последовал такой страшный удар грома, что Валеран на мгновение оглох. Запахло паленым. А потом небо стало валиться графу на голову, и он с облегчением решил, что умирает…
Дождь умывал лицо Валерана, и он с отчаянием понял, что жив. В небесах бушевала гроза, голова Бретея разрывалась от боли и страшного голоса, который звучал одновременно вне его и в нем: «Ты проклинал. Твои проклятия услышаны. Бургундия падет. Род Бретеев придет в упадок. Твое имя забудут…»
– Нет, Господи, нет! – застонал Валеран. – Покарай меня – я виновен, но пощади мой род!..
Раскаленный обруч стиснул голову Валерана, огонь охватил тело и граф закричал. Ледяные струи дождя напрасно пытались сбить пламя – огонь Преисподней невозможно было потушить, и вода превращалась в расплавленный свинец, и граф знал, что такова его кара – при жизни попасть в Ад.
Прохладные пальцы прикоснулись к его вискам. Это были руки жены, он узнал бы их из тысячи. Ее губы коснулись его лба. Объятия укрыли от пламени. И голос – нежный, любящий, сострадающий – произнес: «Когда мертвый король отдаст свой меч, когда Бургундия вернет былую славу, а я обрету покой – проклятие падет». Валеран плакал в объятиях жены, а над его головой свирепствовала буря…
Через два месяца граф де Бретей взошел на эшафот, возведенный для него перед королевским дворцом в Лоше. Хотя при дворе было немало друзей Валерана, просивших короля о помиловании, ничто не могло спасти человека, упорно не желавшего жить. В конце концов, даже Дюнуа отступился от боевого товарища, и король почти с облегчением подписал приговор – после коронации Карл стал тяготиться беззаветной верностью графа и его непримиримостью к Бургундии. К чему воевать, рассуждал король, когда можно договориться? И что стоит преданность рыцаря, если она камнем висит на шее короля?
Валеран не догадывался о досаде Карла, и потому встретил приговор с благодарностью. Лишь одна мысль омрачала радость осужденного, что он не сможет разделить могилу с обожаемой женой – буря той страшной ночи вместе с утесом смыла в озеро и останки графини, так что все усилия Валерана отыскать тело жены закончились ничем. Впрочем, проповедь священника приглушила боль графа. Он смиренно исповедовался в грехах, попросил исповедника записать его признания в качестве наставления детям и на рассвете следующего дня в присутствии короля, боевых товарищей и всего двора преклонил колени перед плахой, после чего, поручив своих отпрысков великодушию короля, а душу – суду Всевышнего, спокойно подставил шею под топор, который в один миг избавил его от всех печалей.
Исповедь Валерана пылилась среди фамильных пергаментов Бретеев, но в 1477 году, когда войско Карла Смелого было разбито в сражении со швейцарскими крестьянами и герцог нашел в этом сражении бесславную смерть, когда волки пировали на телах бургундских рыцарей и вельмож, архиепископ Реймский, бывший в миру младшим сыном Валерана де Бретей, писал в поучении внучатым племянникам:
«Свершился Суд Божий и пала Бургундия. Закатилась звезда Великих герцогов Запада. Душа моя ликует, а сердце обливается кровью. Пала Бургундия и, значит, наш дом тоже должен пасть. Только меч мертвого короля, бургундская слава и упокоение моей бедной матушки могут спасти наш род, но как достичь этого, мне, недостойному служителю Божьему, не дано знать. И потому, чада мои, преисполнитесь смирения, ибо через гордыню приходит к нам погибель. Преисполнитесь кротостью и примите волю Всевышнего, какой бы она ни была.
Аминь».
Глава 1
Которая начинается с помолвки и дороги
Ясным сентябрьским днем 1560 года в имении Бретей, что находится почти на границе Пикардии и Иль-де-Франса, справляли скромное семейное торжество. Впрочем, назвать его скромным можно было только в шутку. Большой замок, перестроенный в честь помолвки в соответствии с последними веяниями времени и способный поспорить роскошью с Лувром, лакеи в новеньких шитых золотом ливреях, многочисленные арендаторы, юные виновники торжества – крохотная черноволосая девочка двух лет все еще в детском чепчике, сплошь украшенном кружевами, и белокурый синеглазый мальчик трех лет, впервые снявший детскую юбочку и одетый, как подобает шевалье, – все здесь казалось олицетворением богатства и торжества.
Да и сам Огюст де Бретей, красивый молодой человек лет двадцати – двадцати двух, в честь обручения сына нарушивший чуть ли не все эдикты, направленные против роскоши, и ухитрившийся затмить блеском драгоценностей даже супругу, меньше всего придавал празднику скромный и умеренный вид. Тем не менее, праздник, по его разумению, был скромен, так как гости на это семейное торжество званы не были, и господа де Бретей, а также их будущие свояки господа де Сен-Жиль принимали поздравления только от слуг, арендаторов и крестьян.
И все-таки был в Бретее человек, чей наряд мог показаться скромным – во всяком случае, на первый взгляд. Антуан де Сен-Жиль, отец будущей хозяйки имения, в силу своего возраста посчитал невозможным соперничать в роскоши со своими юными родственником, однако, ничем не погрешив против королевских эдиктов, привлекал к себе внимание гораздо большее, чем владелец замка. Человек со вкусом непременно обратил бы внимание на элегантность его одежд, торговец – на дороговизну тканей, человек власти – на осанку и посадку головы, а художник или поэт – на лицо и, в особенности, на глаза, которые словно говорили «У нас было прошлое».
Антуан ничем не походил на будущего свояка. Уроженец юга, в то время как Огюст был уроженцем севера, господин де Сен-Жиль прожил долгую и бурную жизнь и принадлежал блистательной эпохе Франциска I, закат которой пришелся на детство Огюста. Именно эта эпоха, когда грубые и невежественные французы открыли для себя мир наук и искусств, когда Вселенная раздвинула горизонты, а мужественный и энергичный человек мог подняться к самым вершинам богатства и власти, по праву была названа Возрождением, и именно в эту эпоху пришлось жить и действовать господину де Сен-Жиль.
Потомок некогда всемогущих сеньоров, отпрыск домов Фуа, Сен-Жиль и Альбре, Антуан получил в наследство только благородное имя и шпагу, так что нынешним богатством и положением был обязан исключительно собственной доблести и счастью. Полковник, хозяин великолепного замка Азе-ле-Ридо в Турени, большой сеньор, друг и родственник короля Франциска – в свое время господин де Сен-Жиль заставил французское дворянство немало говорить о себе, завидовать, восхищаться…
И владения Антуана, в особенности его замок, также принадлежали блистательной эпохе Возрождения. Выстроенный в начале века на месте давнего пожарища, замок не имел ничего общего с неприступными твердынями Анжера, Перонны или Нанта, а также некогда грозного Бретея, и более всего напоминал обитель доброй волшебницы.
Выстроил замок казначей короля Франциска I, который, по общему мнению, основательно запустил руку в королевскую казну, но все же недостаточно основательно, потому что вскоре, ко всеобщему изумлению, разорился. После столь печального события недостроенный замок выкупил король. Не слишком стесняя себя в расходах, его величество спешно достроил и обставил замок, превратив в любимую игрушку, и возможно, сказочный Азе-ле-Ридо так и оставался бы королевской резиденцией, если бы не подвиг капитана де Сен-Жиль.
Надо сказать, французские короли умели побуждать своих подданных на свершение подвигов. Коннетабль Дюгесклен, славный Дюнуа, грубиян Ла Гир, дева Жанна из лотарингского местечка Домреми не один раз прославились на королевской службе, хотя и не все получили заслуженные награды.
Однако даже среди подобных людей подвиг господина де Сен-Жиль не имел себе равных. Его доблесть заключалась не в том, что он оборонял крепости и мосты или водружал королевское знамя на стенах захваченных городов – хотя все это Антуан тоже делал. Капитан де Сен-Жиль совершил поступок настолько невероятный, что Франциск I долго не мог поверить в деяние своего храброго подданного.
Суть подвига молодого офицера заключалась в том, что, с риском для жизни отбив у испанцев казну, предназначенную для оплаты наемников, Антуан не оставил добытое богатство себе, что было бы вполне естественно для человека войны. Нет, спокойно и бесхитростно, словно это было самым обычным делом, молодой человек передал отбитую казну королю.
Франциск был потрясен. В его финансовых делах слишком часто царил беспорядок. Он мог потратить немалые средства на строительство охотничьего домика, но при этом не найти денег на выкуп из плена собственных сыновей. Мог дарить фавориткам золотые кувшины, но при этом не иметь средств на оплату войск. Так что подвиг капитана пришелся весьма кстати, но как раз это больше всего и удивляло короля.
Нельзя сказать, чтобы раньше Франциску не приходилось получать денежных подарков от своих подданных, но так уж случалось, что дарительницами, причем вовсе не бескорыстными, были прекрасные и одновременно невероятно богатые женщины. Однако чтобы какой-то военный добровольно отказался от богатства, честно взятого на шпагу! Как следует поразмыслив, вспомнив, что капитан не только доставил ему средства для оплаты наемников, спасая тем самым от военного разгрома, но и стал причиной бунта наемников императора Карла V, король счел необходимым как следует отблагодарить героя. Благодарность Франциска на этот раз не ограничилась кувшинами, портретами, шпагами и орденами, которые обычно так любят вручать подданным короли. То есть все это Антуан тоже получил, но Франциск не забыл и о том, куда подарки поместить, и потому даровал благородному дворянину прекрасный замок Азе-ле-Ридо.
В самом деле, стоило его величеству вспомнить, сколько собственных портретов, кувшинов с девизами и шпаг ему уже пришлось раздарить, как Франциск с неожиданным раскаянием понял, что все эти дары основательно упали в цене. Даже орден святого Михаила, еще недавно столь почитаемый дворянством, так часто раздавался направо и налево, что непочтительные парижские мальчишки язвительно окрестили его «хомутом для любого скота».
Непривычное для короля чувство неловкости, а также признательность, которой Франциск вовсе не был чужд, заставили его величество проявить предусмотрительность, посещавшую его не так уж и часто. Он не только подарил молодому человеку роскошный и просторный замок, но, вспомнив вдруг, что содержать подобный замок под силу лишь богачу, добавил к Азе-ле-Ридо богатые поместья, виноградники и пашни, даровал герою права на феодальные сборы и мельницы в графстве Перш, а также полк, дав в придачу обязательство содержать его за свой счет до тех пор, пока господин де Сен-Жиль или его наследники не пожелает полк продать.
Необычайная щедрость и благосклонность короля превратили скромного дворянина в завидного жениха, и тогда о его существовании вспомнили все высокопоставленные родственники, даже Маргарита д'Ангулем, сестра Франциска и супруга короля Наварры Генриха д'Альбре. Прежде Маргарита не удосуживалась замечать двоюродного племянника своего мужа, но богатство привлекает внимание самых высокомерных особ. Как рассудила королева, человек, столь многим обязанный ее брату, никогда не осмелится возразить, если король прикажет ему жениться, тем более что Маргарита уже нашла новоявленному обитателю Турени юную, знатную и красивую невесту, чье семейство издавна служило королям Наварры, как и сама Маргарита исповедовало протестантизм и чьим единственным недостатком была бедность.
Идея облагодетельствовать знатное семейство де Монтескью за счет щедрости Франциска I по праву могла бы быть названа гениальной. И, конечно, ошеломленному свалившимся на него счастьем офицеру и в голову не пришло ослушаться короля. В назначенный день в королевском замке в Блуа в присутствии короля, двух королев, принцев и всего двора состоялось бракосочетание двадцатисемилетнего полковника Антуана де Сен-Жиль, сеньора Азе-ле-Ридо, чей герб по желанию Франциска украсили три королевские лилии, и тринадцатилетней Мари де Монтескью, сразу же получившей прозвание «Прекрасной горянки».
Жизнь Антуана так резко изменилась к лучшему, что человек менее рассудительный мог бы сойти с ума, но господин де Сен-Жиль был гораздо благоразумнее, чем полагали окружающие. Почитая и уважая короля, полковник не опьянялся его уверениями в вечной дружбе. Поддерживая ровные и доброжелательные отношения со всеми, кто набивался ему в друзья, молодой человек умел отличать искренность чувств от обычного расчета и сошелся близко лишь с одним из придворных – господином де Бретеем, отцом Огюста.
Как это часто случается с друзьями, шевалье де Сен-Жиль и шевалье де Бретей поклялись поженить своих будущих детей, однако Огюст успел родиться, вырасти, жениться, лишиться отца, произвести на свет сына, а сеньоры Азе-ле-Ридо все еще оставались бездетными. Наконец, после долгих лет ожиданий и потерь Мари де Сен-Жиль произвела на свет хорошенькую крепкую девочку, и тогда несостоявшийся зять напомнил полковнику о давнем обязательстве покойного отца.
Господин де Сен-Жиль с радостью дал бы согласие на помолвку дочери с внуком умершего друга, но страх, будто маленькая Соланж покинет его, точно так же как пятнадцать ее братьев и сестер, заставлял полковника все время откладывать торжество. Время шло, Огюст де Бретей засыпал друга своего отца письмами, а взволнованные родители малышки, проводившие чуть ли не все свое время у ее колыбели, наконец то поверили, что никакая злая фея не отнимет у них крошку-дочь.
Обо всем этом господин де Сен-Жиль размышлял, благожелательно наблюдая, как его юные друзья развлекаются играми и танцами на вольном воздухе. Детей отослали спать так поздно, что малышку Соланж пришлось нести до самой спальни. Глаза девочки закрылись, как только ее подняли на руки. Мальчик гордо отказался от помощи и лег спать только после того, как убедился, что его крошка-невеста благополучно засопела в отведенной ей спальне.
* * *
Празднества в Бретее настолько захватили хозяев и гостей, что даже гроза, весьма некстати налетевшая в разгар торжества, ничуть не омрачила настроения собравшихся. И если кто-либо и попытался разглядеть в этом некое зловещее предзнаменование, природная живость и веселость юных хозяев Бретея быстро развеяла неуместную тоску. Огромный замок, превращенный благодаря усилиям хозяев в настоящий дворец, гостеприимно распахнул двери, и веселье благополучно переместилось в залы и галереи.
Когда мажордом доложил о гостях, господин де Бретей очень обрадовался. Он был счастлив настолько, что уже начал жалеть о том, что не пригласил на помолвку всю знать Пикардии и Иль-де-Франса.
– Конечно, просите, – жизнерадостно воскликнул он, не обратив внимания на несколько смущенный вид мажордома.
Когда гости предстали перед хозяевами, господин де Сен-Жиль сразу понял причину тревоги мэтра. Понял и нахмурился. Конечно, попав под проливной дождь, гости имели вид весьма грустный, если не сказать – жалкий. Их промокшая насквозь, покрытая толстым слоем грязи одежда, слипшиеся волосы представляли такой контраст с роскошным убранством Бретея, что только шпаги и кинжалы позволяли с уверенностью отнести вновь прибывших к дворянскому сословию. Оставалось надеяться, что вновь прибывшие не сочтут такой прием оскорбительным. Тем более, что один из гостей оказался всего лишь ребенком – мальчиком двенадцати-тринадцати лет. Именно он казался наиболее измученным, замерзшим и усталым.
– Добро пожаловать в Бретей, господа, – хозяин был само радушие, но приглашение не возымело должного эффекта, ибо гости продолжали стоять у входа, не проявляя желания присоединиться к празднику. Последнее несколько озадачило шевалье де Бретея, искренне полагавшего, что даже небеса должны ликовать в столь радостный день. Однако, ощутив небольшой толчок в бок, молодой человек вынужден был спуститься с небес на землю и понять, что гостям просто необходимо привести себя в порядок и передохнуть. Господин де Сен-Жиль понял это гораздо раньше и именно он был тем человеком, который легко и ненавязчиво напомнил хозяину о его обязанностях.
– Сейчас вас проводят в ваши комнаты, господа, а когда вы отдохнете и уложите мальчика, я буду иметь честь просить вас присоединиться ко мне. Мы празднуем помолвку, – несколько смущенно присовокупил Огюст.
Вновь прибывшие как-то странно переглянулись, и господин де Сен-Жиль с удивлением увидел, что самый юный из гостей вдруг нахмурился и вскинул голову. Затем, мальчик сделал шаг вперед и резко произнес: «Представьте меня».
Самый старший из путников также вышел вперед:
– Господа, мое имя – шевалье де Броссар. Позвольте вам представить: его сиятельство Жорж-Мишель-Ролан-Готье-Ален де Лоррен граф де Бар и де Лош. Я воспитатель его сиятельства, а эти господа, – де Броссар указал на спутников юного вельможи, – шевалье де Ликур и Ланглере [1]1
Настоящая фамилия будущего Шико.
[Закрыть], офицеры на службе его сиятельства.
Единственное, что понял шевалье де Бретей из представления, так это то, что мальчик на самом деле уже не мальчик, а вполне взрослый шевалье, которого не стоит отправлять в детскую. Что касается господина де Сен-Жиль, он тотчас начал припоминать к какой ветви многочисленного семейства лотарингцев принадлежит его юный гость и какими неприятностями может грозить этот визит. Ибо отдавал себе отчет, что его молодой друг уже целых два раза умудрился оскорбить надменного отпрыска Лорренов. А еще где-то на задворках памяти у господина де Сен-Жиль мелькнуло воспоминание об имени «Броссар». Но там – в памяти – это имя было связано с блеском и величием королевского двора, а отнюдь не со скромным воспитателем заносчивого мальчишки.
Юный шевалье дулся, его офицеры ежились, то ли от холода, то ли от вполне понятной неловкости, ибо не были истинными придворными, чувствующими себя непринужденно в любой обстановке. Шевалье де Броссар наклонился и начал что-то говорить воспитаннику. Молодой человек пожал плечами.
– Благодарю вас, сударь… шевалье…
– Де Бретей, Жюль-Огюст-Франсуа де Бретей, – с готовностью представился хозяин.
– Угу, – буркнул мальчик. Подобный ответ был ничем иным как прямым оскорблением, и будь один шевалье постарше, а другой менее занятым, дело могло окончиться смертельным поединком. Однако, коль скоро хозяин ничего не заметил, господин де Сен-Жиль решил не вмешиваться. Он искренне надеялся, что отогревшись и отдохнув юный Лоррен вернет себе хорошее расположение духа. Не тут-то было. К величайшему несчастью шевалье Огюст вспомнил о законах гостеприимства и решил лично развлечь гостей светской беседой.
– Бар-сюр-Орнен, это где? – жизнерадостно вопросил хозяин Бретея, не заметив при этом, как шевалье Мишель едва не швырнул кубок с вином. Офицеры юного графа растерянно переглянулись, как будто хозяин сказал нечто вовсе неприличное. Будь это где-либо в другом месте, шевалье де Бретей несомненно получил бы даже не один, а несколько вызовов. Господин де Сен-Жиль только вздохнул, устав подсчитывать число возможных дуэлей.
– Вы направляетесь ко двору, ваше сиятельство? – поспешил вмешаться он, пока участники разговора не успели сказать друг другу еще что-нибудь столь же приятное.
Граф де Бар замялся. Во-первых, шевалье, задавший вопрос со всевозможной учтивостью, годился ему не только в отцы, но и в деды, во-вторых – шевалье де Броссар вновь наклонился к воспитаннику.
– Ну… вообще-то я еду в Сорбонну.
Минутное замешательство сменилось прежней надменностью:
– Я буду учиться со своими кузенами – Анри де Лорреном, Александром де Валуа и принцем Беарнским.
– Вы будете учиться вместе с принцами! – хозяин решил поддержать беседу.
Господин де Сен-Жиль прикрыл глаза.
– Скоро я сам сделаюсь герцогом, – резко произнес мальчик. – Я ведь – Лоррен… а моя мать – урожденная Алансон…
Шевалье де Бретей не заметил, как побледнел юный гость.
– Мой сын, когда подрастет, тоже будет учиться вместе с принцами… – мечтательно произнес хозяин. – А потом он женится…
– Я, когда вырасту, женюсь на принцессе, – перебил де Бретея граф де Бар.
Бургундское, которое щедро подливали мальчику, дабы гость согрелся, не способствовало благодушию.
«Господи, и занесло сюда этого Лоррена», – в который раз подумал господин де Сен-Жиль. Имя «Лоррен» не вызывало у достойного дворянина никаких восторгов, ибо шевалье помнил, что своим благополучием младшие лотарингцы были обязаны королевской фаворитке, позволившей им прибрать к рукам доходные имения, церковные бенефиции, придворные должности и занять при короле не по праву значительное место.
Впрочем, будучи человеком осторожным, а, главное, много повидавшим, господин де Сен-Жиль помнил и то, что Лоррены всегда отличались прекрасной памятью, и, подобно всем выскочкам, лучше помнили плохое, чем хорошее. Пару месяцев назад шевалье мог во всей красе наблюдать это в Амбуазе, когда незадачливые заговорщики-протестанты, попытавшиеся было сбросить незаконное правление Гизов, были схвачены и, в нарушении всех обещаний, гроздьями развешаны на стенах и воротах королевской резиденции или же утоплены в Луаре. Тогда, глядя на агонию казнимых, Антуан мог только благодарить Всевышнего за то, что замок Азе-ле-Ридо стоит на Эндре, и его жена тем самым избавлена от зрелища плывущих по реке трупов.
