Текст книги "Дремучие двери. Том II"

Автор книги: Юлия Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц)

– Да, бывает, но очень редко, обычно люди об этом не думают…

– Редко! – рыдала Лиза, – А в «Скорую» не дозвонишься… И возразить ей было нечего. Роковая мистическая пропасть, куда свалиться можно в любой момент, действительно существовала, но большинство человечества благоразумно предпочитало её не замечать. Предохранительный клапан, почему-то отсутствующий у Лизы. Но зато Лиза, измотанная перспективами глобальных катаклизмов, не реагировала на обычные человеческие источники страданий вроде супружеских измен, неприятностей по работе, денежных затруднений и очередей за дефицитом.

Потому и прозвали Лизу в актёрских кругах «Царь-Рыбой». Поглядели б они сейчас на эту Рыбу!

Иоанна знала, что сейчас с Лизой разговаривать бесполезно, и, поцеловав её в мокрую щёку, стала искать свои тапки. Тапки тоже были лизиным нововведением ещё до появления Тёмки. Тёмка орал в гостиной как резаный, в кухне что-то горело, Лиза рыдала в телефон. И в довершение картинки периодически испускала истошные вопли свекровьина кошка Марта, требуя кота.

Иоанна нашла тапки, выключила на кухне сгоревшие сырники, огрела кошку веником и пошла к внуку. Тёмка валялся на спине в манеже – упал и не мог подняться, ревел, дрыгая ногами, вокруг в таком же положении валялись заводные машины, звери и луноходы. Иоанна взяла его на руки – он был сухой и кормленый, ещё тёплая чашка с остатками каши стояла на столе. Тёмка ревел от унижения и одиночества, на руках он сразу замолчал. Иоанна усадила его на колени и, покачивая, принялась разглядывать. Подрос. А похож стал, пожалуй, на Дениса.

Лиза опять кому-то звонила. Зря она – всё в порядке с нашим бесценным Филиппом, хотя бы по теории вероятности. Впрочем, у Лизы на этот счёт наверняка есть в запасе прецеденты… Она коллекционировала эти несчастья как значки.

Тёмка тоже внимательно разглядывал «бабу». Интересно, что он о ней думает? Иоанна улыбнулась – он тоже. Эта ответная детская улыбка… Тёплое поползло по ноге – Тёмка пустил лужу. Иоанна сменила ему ползунки и пошла в ванную. Ей стало чуть легче.

– Жанна!

Это свекровь. Придётся зайти. Мадам Градова-Окунькова полулежала на подушках в своей до предела заставленной вещами комнате, напоминающей запасник какого-то фантастического музея всех времён и народов. Чего тут только не было! И павловский книжный шкаф красного дерева рядом с собратом из карелки, и письменный стол покойного Градова-Старшего со шведской шторкой, и пушкинский бюро-секретер с бронзой, и белый, будто из кружев, французский столик с таким же кружевным стульчиком…

Современную мебель свекровь, к счастью, не любила, но зато отыгралась на мелочах – фонариках, вазах, безделушках и масках, развешанных по стенам между довольно приличными «голландцами» и русскими «академиками», в своё время купленными по дешёвке в Ленинграде и на Арбате.

Когда Филипп подрос, бабушка великодушно отдала ему свою вторую комнату, но с вещами расставаться не пожелала и втиснула в девятнадцать метров и счастливое своё закордонное прошлое с Градовым-Старшим, и беготню по комиссионкам во время коротких визитов домой /купленная тамошняя фанера в обмен на тутошний антиквариат, пока у нас ещё не разобрались, что к чему/. И даже закордонные свои привычки, начиная с апельсинового сока с тостами по утрам и кончая игрой в бридж, к которому она от скуки пристрастилась вместе с другими посольскими дамами где-то в забугорье. Даже двух своих партнёрш удалось ей сохранить с тех далёких времён, и теперь они, все уже бабушки и вдовушки, собирались на бридж по четвергам и воскресеньям в свекровьиной комнате, жалея о четвёртой партнёрше, туземке-аптекарше русского происхождения по имени Наташа, научившей их этой интеллектуальной игре.

Нынешней четвёртой их партнёрше приходилось терпеть обидные реплики вроде: «Наташа бы тебя за такой ход…», от которых она иногда плакала и бросала игру. Но всякий раз дамы мирились, потому что в Москве бриджистки на дороге не валяются.

Свекровь полулежала на подушках в накидке из какого-то длинноворсового меха, при косметике и причёске – это означало, что сегодня она ждёт гостей. Наверное, в том же наряде она выходила когда-то на веранду посольского особняка, где её уже ждали приятельницы, и садилась за белый кружевной столик, и курила длинные сигареты, кутаясь в обезьянью накидку, защищавшую от ветра со стороны Средиземного моря. И на своей сдаче думала: «Остановись, мгновенье!.». Теперь ветер дул с шумной московской улицы, приносил запах бензина и тушёной капусты из ближайшей столовой, но дверь балкона приходилось держать открытой, потому что дамы нещадно курили – всё те же длинные тонкие сигареты, купленные в «Берёзке». И пили кофе, а то и джин с тоником из той же «Берёзки».

Свекровь прекрасно выглядела, и если бы не неподвижно вытянутые ноги, прикрытые шотландским пледом, да въевшийся запах мочи, который не могли заглушить никакие духи, её можно было принять за активистку районной группы «Здоровье». Это было заслугой всё той же Лизы. И вообще, если бы не Лиза, антикварно-карточный домик свекровьиного бытия рухнул бы, когда подвернулся необычайно выгодный размен старой квартиры. Но любимый внучек Филипп наотрез отказался взять к себе бабушку. А с Дениса взятки гладки: дома он почти не бывал – съёмки, фестивали, дома творчества, а матери нужен постоянный уход. Иоанна же к тому времени постоянно жила в Лужине, к тому же она была «чужая», так что совесть её была чиста. И она не без тайного злорадства наблюдала, как Денис с Филиппом, два чистопородных отпрыска генеалогического древа Градовых-Окуньковых виртуозно отфутболивали свекровь друг другу, а потом, выдохшись, вспомнили о пансионате для престарелых.

Но эту спасительную идею им развить не удалось. Лиза, молча гладившая в углу бельё, вышла из комнаты со стопкой рубашек и вскоре вернувшись, объявила:

– Я позвонила, что мы от обмена отказываемся. Давайте чай пить.

Подвиг Лизы никто не оценил, меньше всех сама свекровь. Иоанна слышала, как разъярённый Филипп кричал жене:

– Кому нужна твоя жертва? Знаешь, что она думает? Что ты из-за её рухляди не хочешь переезжать. Чтоб тебе антиквариат этот хренов достался. Пусть, говорит, не надеется меня обдурить – правнукам завещаю после достижения совершеннолетия… Пусть, мол, меняется – так ей и передай…

– Это она от гордости, – сказала Лиза, – И от обиды. Она вас любит и не верит, что вы могли бы её бросить.

Последний козырь Филиппа не сработал – Лиза на бабку не обиделась, и выгодный обмен не состоялся.

– Как же, уедет она! – ворчала Градова-Старшая. И действительно оформила завещание неведомо на кого, пригласив нотариуса. Но Лиза как ни в чём не бывало продолжала подавать ей судно, обмывать и делать массаж.

Похоже, обижаться Лиза вообще не умела. «Она же старая», «Она же больная», «Она чудит…» – вот и всё. Поставить диагноз и пожалеть.

Лиза была для Иоанны доказательством того, что есть категория людей, которые беспрекословно и радостно идут на Зов, часто не зная, чей он. И таких Господь обязательно спасёт, даже если они «не воцерковлены», – просто они от рождения «правильные». Не безгрешны, конечно, а здоровы в главном – в шкале ценностей. И что Евангельское «Я – дверь», свидетельствующее, что только судом и решением Иисуса Христа можно туда войти, означает, что овцы, которые пришли на Зов к Двери, не ведая Имени Пастыря своего, могут быть впущены в Царствие Пастырем с большей вероятностью, чем знающие, чей это Зов, слышащие Его, но остающиеся пастись где-нибудь в злачном месте. Или вообще бегущие в обратную сторону…

– Что он у вас без конца орёт? Не можете ребёнка успокоить, две бабы в доме, – проворчала свекровь.

Иоанна жила то в Лужине, то в Доме творчества, но во всех домашних происшествиях оказывалась в ее глазах изначально виновной.

– И что там у вас на кухне горит?

– Уже сгорело.

– Филипп звонил?

– Нет. Лиза на стенке сидит, он её доконает, дубина. Воспитали вот, гордитесь.

– Да от такой жизни кто угодно сбежит! Она его, вишь ты, от рук отучает, Тёмку, вот и орёт… А кошке кота надо, я уже договорилась. Ты-то сбежала!..

– Вам только кота не хватает, – Иоанна шагнула к двери.

– Жанна!

Свекровь плакала, размазывая по щекам чёрные от туши слезы.

– Жанна, надо что-то делать. Я так боюсь за Филиппа – он спивается. Вот на днях, ночью… Я проснулась, он здесь. И пьёт. Ночью, прямо из горлышка. Тайком от неё… Жанна, вы с Денисом должны его устроить в больницу. Я так боюсь… А вдруг малыш родится больной – сейчас про это такие ужасы передают…

– Да, да, я всё сделаю…

Поскорей скрыться в ванной. Она стоит под душем в каком-то оцепенении, закрыв глаза и не чувствуя ни времени, ни бьющей по плечам слишком горячей воды. Она отвыкла от проблем, у неё просто нет сил…

– Мама, вы скоро? Мы садимся обедать, – послышался за дверью веселый голосок Лизы. Это означало, что вернулся Филипп.

Когда Иоанна вышла из ванной, квартира будто по мановению волшебной палочки преобразилась. Вокруг всё сияло уютом и чистотой, из кухни пахло чем-то вкусным, Тёмка спал, рядом в кресле спала кошка. Сам «волшебник» сидел за столом, хмуро размешивая в борще сметану. Вид у него был помятый.

– Привет, ма.

– Ты что, недоделанный, свой номер телефона забыл?

– Он за городом был, – грудью встала на защиту Лиза, – Там телефона нет. Вечером свет погас, на даче часто свет гаснет, сами знаете… Не приезжать же по новой. Пришлось систему чинить с утра, провозился, а телефона нет. Он сам перенервничал, устал…

Иоанна принялась за борщ, борщ был превосходный. Она вспомнила, что весь день ничего не ела.

В дверь позвонили – пришли бриджистки. Лиза приветливо щебетала в прихожей, помогая гостьям раздеться.

– Береги её…

– С ней же невозможно, – взорвался Филипп, – Ну скажи, разве это нормально? Эти дети, старухи – они сожрут её. Лучшие годы, надо сниматься, играть, а она… Горшки, пелёнки… Говорил – избавься от второго, не время – вылупила глаза: – Он же человек!.. А если их двадцать будет, таких человеков?.. А она – не человек? И бабка ещё сто лет проскрипит – что же теперь, свою жизнь кошке под хвост? В пансионате врачи, уход… Подумаешь, бриджа там нет… Будет в «дурака» – какая разница?

– Большая, – вставила Лиза, появляясь в дверях, – Врач говорит, для таких больных очень важно сохранить стереотип. И Тёмку она любит. Я их всегда вместе завтраком кормлю – тарелки подчистую. А врозь капризничают.

– Капризничают, – передразнил Филипп, – Из-за этого губить жизнь…

– Ну почему губить, – Лиза спокойно раскладывала по тарелкам жаркое, – Раз так получилось… Раз иначе нельзя… Мама, объясните ему…

К Иоанне, к её дару слова Лиза относилась с благоговением. Именно к ней, а не к Денису. Иоанна была для неё «своей» – не по родству, а по духу, хотя попытки «воцерковить» Лизу особых успехов не принесли. Лиза была не по-женски «земная» и ни во что потустороннее не верила, просто шла в направлении, указанном внутренним компасом, не задумываясь, кто ей его заложил в глубины души. Единственно, чего Иоанне удалось добиться, это покрестить Артёмку, сама же Лиза, да и её Филипп, были некрещёными, а настаивать отец Тихон ей запретил и вообще велел не втягивать семью в религиозные дискуссии, чтобы не искушать.

И всё же Лиза относилась к Иоанне так, будто только она знала и могла выразить словами какую-то общую их тайну, которую не умеет сказать она, Лиза. Эти её «мама, скажите им», – будь то спор с Филиппом, Денисом, бабкой или кем-то в общей компании, всегда повергал Иоанну в панику. Будто Лиза ждала от неё не рассуждений о чувстве долга, эгоизме и что «сам будешь старый», а какого-то иного «волшебного» слова, от которого сразу все всё поймут, заулыбаются, подобреют и пойдут, взявшись за руки, навстречу светлому будущему.

– Лиза права, – сказала Иоанна.

– Вот видишь! – обрадовалась Лиза. Филипп мгновенно воспользовался ситуацией. – За это надо выпить, за любовь к человечеству.

– Ни за что.

– Как это, за человечество не хочешь? А за маму? В кои-то веки мама приехала!

Лиза со вздохом достала из-за зеркала полбутылки водки.

– Лизке нельзя. А ты, ма?

– А я за рулём. И тебе ни к чему.

– Мать, я устал.

Филипп выпил, заработал вилкой. Хорошо хоть закусывает.

Зазвонил телефон.

– Тебя, – сказала Лиза.

– Отключи. Покоя нет.

– Тебе надо менять профессию. Сопьешься.

– А без меня они сопьются.

– Кто «они»?

– Граждане, – Филипп кивнул в сторону отключённого телефона, – Народ. Вот когда крутят хотя бы ваш «Чёрный след» – знаешь, сколько по статистике пустеет пивных, подъездов и подворотен? Народ трезв, народ у голубого экрана. Но вот ящик сломался. Народ приходит с работы, а мастера не было. Народ не знает, куда себя девать, у него повышается кровяное давление, адреналин и холестерин, падает производительность труда, народ орёт на жену, у него появляются всякие нехорошие мысли… Народ идёт на улицу, надирается и оказывается в милиции. Да, да, мамочка, это статистика, а против статистики, как известно, не попрёшь.

– Больше читать будут, – сказала Лиза, – К нам в театр придут…

– Ага, бегом в консерваторию на Баха… Много ты его у себя видела в театре, народу? Ему эти производственные диспуты на работе надоели. И ведь не переключишь. Сиди – уплочено…

Филипп налил ещё. Он раскраснелся, глаза блестели. Иоанна отобрала у него бутылку.

– Ты понимаешь, чем это кончится?

– Всё кончится концом, мамочка, летай иль ползай. Рюмка-другая, и уже не так тошно. «Нормально, Константин. Отлично, Григорий!» Что вы взамен-то можете предложить, душеведы? «Карету мне, карету!»? «В Москву, в Москву» – да? Ладно, театр кончился, я в Москве, ну и что? Теперь «за туманом» ехать прикажешь? Знаю я вашу духовную жизнь, нагляделся. Как «не надо» вы знаете, мастера. Нет, вы скажите, как надо, чтоб без сорокоградусной… Чтоб душа пела, а? Назови, мать, хоть что-то стоящее… Только про попов мне не плети, я их достаточно навидался…

Похожий разговор был на скамье перед Исаакием. Много лет назад…

– Тебе не повезло. Те, с кем знакома я, вообще «ящик» не смотрят.

– Да сколько угодно стоящего, – вмешалась Лиза, – Сеять хлеб, выращивать детей, строить дома, сажать яблони…

– И груши. Что дети? Вот меня бабка вырастила. А я её в богадельню чуть не сдал… Ну, наелся народ твоего хлеба, закусил яблоком, квартиру получил, зубы вставил… Ну, и что? Ну, аппендицит вырезали… А дальше? Зачем? Пришёл с работы и в ящик мой уставился, пока в другой ящик не сыграет. Потом сын его перед ящиком устроится, чтоб тоже в ящик сыграть. А зачем? Космос осваивать? Ну построим на Марсе многоэтажку, там сядем перед ящиком, там сыграем в ящик…

– Мама, скажите ему…

– Когда будет трезвый. Компот вкусный. Как ты готовишь?

– Да это же ваш, консервированный, вчера открыли банку… А может, смысл в том, чтобы просто жить и радоваться жизни?

– Слышишь, мать, глас народа? Отдай бутылку, я буду радоваться – «Ин вина веритас»… Радость, Лизок, понятие субъективное. Кто Америки открывает, кто законы, кто бутылки… А некоторые вообще радуются, когда крокодил заживо человека жрёт – такие кассеты нарасхват. Их едят, а они глядят…

– Перестань! – замахала руками Лиза. В соседней комнате заплакал проснувшийся Тёмка и Лиза вышла.

– Просто ты зажрался, – сказала Иоанна, – У нас таких вопросов не было. Ломоть хлеба – счастье, конфета – счастье, кукла тряпочная, мячик – всё счастье…

– Стоп, приехали. Значит счастье – это когда война, голод, больница, коммуналка, да? Зачем же тогда делать жизнь лучше? Если мы можем чему-то радоваться лишь когда «этого» мало или нет? Недельку в новой квартире пожили – уже старуха бранится: выпросил, мол, дурачина квартиру… Итог – разбитое корыто и опять же ящик. Слышишь, ма, тебя Лиза зовёт…

Лиза её не звала, и когда Иоанна вернулась в столовую, бутылка на столе была, разумеется, пуста, а Филя заплетающимся языком продолжал выступать уже по телефону.

Лиза с Тёмкой на руках вышла её проводить. Иоанна обняла сразу обоих и ощутила под тканью просторного халатика непривычную Лизину худобу – просто кожа да кости… Она такой не была.

– Возьми ты академический, нельзя так надрываться.

– Надо диплом получить, потом будет ещё трудней.

– А как же Тёмка?

– С бабулей договорилась со второго подъезда. Звоню, когда надо, она и приходит. Крепкая ещё бабуля, и за нашей присмотрит, если что. Нам бы до лета дотянуть… Мама, вы бы поговорили с ним, – Лиза кивнула на дверь столовой, откуда уже доносился храп Филиппа, – Это он врёт про радость, ему знаете как потом плохо бывает! Пульс щупает, темноты боится… При свете спим. Как-то плакал: Лиза, спаси меня!.. Он хороший, мама, очень хороший, но почему-то и актёры у нас – самые хорошие – пьют…

– Дю, – сказал Тёмка.

– Это его бабуля научила по-французски, «Адью» значит…

Пронзительные утробные вопли снова обрушились на квартиру. Это проснулась кошка.

– Вот ещё за котом надо ехать, а Филипп спит…

– А ты её веником…

– Она не виновата, – сказала Лиза, – Она сама мучается, пора пришла.

Уже в пути Иоанна вспомнила, что надо заехать в поликлинику, где Денис проходил обследование. У дверей Беллы Абрамовны сидела очередь.

– Извините, я только узнать, – она проскользнула в кабинет. Белла Абрамовна порылась в бумажках и сообщила, что у Дениса «что-то плохо с кровью».

Однажды в компании развлекались привезённой из-за границы рулеткой. Зелёное сукно, прыгающий шарик, красное-чёрное, чёт-нечет; мелькающие числа, глаза гостей, тоже в лихорадке прыгающие вслед за шариком. Потом замедление, стоп, победа или поражение, недолгая радость или разочарование, и опять всё по новой, опять гонка за шариком. Жизнь – рулетка. Банально… Игра. Сегодня ты, а завтра – я. Жизнь разбивается на периоды суетливого вращения, мелькания, когда видишь перед собой лишь цель – шарик. Потом остановка, поражение или триумф, выиграл-проиграл, и уже новые ставки, опять прыгает шарик, жадно следят за ним глаза гостей, можно сказать «на этом празднике жизни», не замечая ничего вокруг.

Иоанна тогда подумала, что самое примечательное тут – передышка, когда рулетка стоит. Одни переживают результат, другие пытаются осмыслить причину, третьи торопятся сделать новые ставки. А четвёртые… Четвёртые вдруг прозревают в этих коротких остановках странное нездешнее дуновение иной жизни, трагически насыщенное молчание, спрашивающее и отвечающее, порицающее и прощающее, пугающее и манящее, сулящее одновременно полёт и падение, как край бездны. Что это? Конец всякой долгой интересной работы, начинания, увлечения… Даже в момент свершения и победы вдруг острое осознание, что подлинное бытие вовсе не в этой победе твоей и не в возобновлении игры, а в этой остановке… Когда начинаешь различать вокруг лица, предметы, когда видишь, что за шторой уже сумерки и слышишь, как бьют часы…

И что сейчас позже, чем тебе кажется.

А порой вдруг чья-то невидимая рука властно и неожиданно останавливает движение, и тогда визжат тормоза, бьётся посуда, летят с полок спящие пассажиры, летят под откос поезда. Или проносятся в нескольких метрах от твоей жизни.

Иоанна смотрела на Беллу Абрамовну, которая что-то ей втолковывала, а стрелка рулетки неотвратимо замедлялась, затормозился привычный жизненный водоворот. И ни вскочить, ни убежать от этого было нельзя.

Денису надо срочно приехать и получить направление в клинику на обследование, придётся сейчас ехать к нему в Болшево. О, Господи, что же теперь будет с «делом»?.. Какое уж тут «дело»…

Всю дорогу она будет с тоской придумывать, как сказать Денису, который вообще никогда не болел, о необходимости лечь в больницу… И что вся работа теперь свалится на неё. А тут ещё Филипп, Лиза, свекровь…

В малодушной своей панике она не заметит, что переезд закрыт, вернее и самого-то переезда не заметит, просто проскочит, притормозив, какие-то рельсы, увидит сзади в зеркальце бешено размахивающую руками женщину, и тут же сзади метрах в двух от машины загрохочет по одноколейке поезд.

Надо было удирать. Жигулёнок, взревев, рванулся, разметал грязную лужу, заляпал стёкла и поскакал по асфальтовым буграм к спасительному повороту.

От кого спасались они с машиной – от ГАИ или от костлявой, которая промахнулась косой на каких-то пару мгновений? Не поздоровилось бы обоим. Груда металлолома, костей… И никаких проблем.

Стояла машина, стояла рулетка. Надо снова её раскрутить, придти в себя, придумать, как сообщить Денису… И прочесть молитву Ангелу-Хранителю…

А в Болшеве Денис скажет, не отрываясь от стола:

– Да, знаю, она недавно звонила, Белла. Лизе позвонила, а Лиза – сюда. Анализы нормальные, вышла какая-то путаница… С этими диспансеризациями всю дорогу так. Ты уж извини, что пришлось тебе такой крюк… Кофе будешь?