Текст книги "Под заветной печатью..."

Автор книги: Юлия Радченко

Юлия Радченко
ПОД ЗАВЕТНОЙ ПЕЧАТЬЮ…

ВВЕДЕНИЕ

«Заветная печать» – пушкинские слова.

У великого поэта была своя печатка (одно время это был перстень-«талисман»): ее хорошо знали близкие, родные, единомышленники. То, что предназначалось для них, то, что нельзя видеть коварному неприятелю, скреплялось печатью:

 
И под заветною печатью
Прими опасные стихи…
 

Опасные стихи задевали страшную, неумолимую силу – господствующую церковь. И она мстила… Да Пушкина разве одолеешь?

Поэтический образ заветной печати, конечно же, относится не только к одному талисману одного человека! Заветными были слова и строки, сказанные и сочиненные многими славными вольнодумцами до Пушкина. Целые заветные миры создали декабристы, Герцен, Толстой.

Нам, их потомкам, важно знать буквально все об этих людях. Ведь если писания их врагов – это пепел истории, то сочинения замечательных мыслителей, сама их жизнь – это яркое, неугасимое пламя.

Нам интересно, как уже при жизни лучших людей жар их огня выходил из-под заветных печатей и, сжигая одних, согревал других.

Нам необходимо познакомиться и с тем, что в прошлых веках не вышло на поверхность битвы, хотя и участвовало там незримо, потаенно.

Мы верим, что герои и мученики прошлого были бы рады поделиться с нами своими секретами, своими воспоминаниями.

Мы же в свою очередь, опираясь на возможности, на последние достижения науки, постараемся выйти навстречу нашим героям.

Путь наш лежит через шесть таинственных «заветных печатей».

ГДЕ-ТО В БЕЛОВОДЬЕ…

Ox времени тому!

«Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие, – огонь да встряска, – люди голодные… Ох времени тому!»

Что за необыкновенные, страстные строки?

Это отрывок из «Жития» протопопа Аввакума, великого литературного и человеческого документа, созданного в жуткой темнице три века назад. Подобные строки не оставят равнодушным и того, кому многое в тогдашней старинной жизни чуждо и непонятно. Однако, если бы в самых глухих местах Сибири в XVII, XVIII, XIX веках кто-нибудь вдруг прочитал эти строки вслух – сотни грамотных и неграмотных, возможно, продолжили бы их наизусть.

Такова была сила и влияние «огнепальных» писаний протопопа…

* * *

XVII, «бунташный», век начинается на Руси с голода, жестокого, небывалого: подряд три неурожайных года, чума… Пустеют города, вымирают целые деревни; при сопоставлении разных старинных карт и планов видно, как вдруг зарастают лесами те края, где раньше одно село примыкало к другому, где совсем недавно старались запахать побольше еще нетронутой земли.

С 1601-го по 1603-й толпы голодных людей бродят по дорогам, питаясь корой деревьев, травой, крысами, а иногда и человечиной.

Голод терзал, конечно, не всех. Не прекратились в те годы боярские пиры, не исхудала монастырская братия. Тогдашний патриарх Иов, по-видимому, забыл одну из основных заповедей христианской церкви, призывавшей поделиться тем, что имеешь, с нуждающимся; Иов не только не хотел делиться с голодным людом огромными запасами хлеба, от которых ломились церковные закрома, но медлил и с продажей, выжидая, пока цены не поднимутся еще выше.

В то же время церковь спешит использовать отчаянное положение простого народа, чтобы еще больше закабалить души: громко и торжественно объявляется, что голод послан за грехи и что надеяться надо только на «царство небесное», где ждет освобождение от земных страданий.

Однако сотни тысяч людей упорно не желают «умереть смиренно». С этого времени, записывает очевидец событий, началось в стране «время лихое, шатание великое и в людях смута…».

Кроме того, с разных сторон вторгаются на русскую землю поляки и шведы.

При подходе Лжедмитрия к Москве в городе вспыхнул бунт, во время которого разгромили палаты Годуновых; досталось патриарху Московскому и всея Руси: восставшие ворвались с оружием прямо в Успенский собор, где шло богослужение, схватили Иова и потащили к Лобному месту, избивая и «понося словами»…

Именем господа борются в ту пору за власть «законные цари», именем господа клянутся разнообразные самозванцы. Властолюбивый боярин Федор Романов, мечтающий о престоле, насильственно пострижен в монахи (получив имя Филарета), что не мешает ему участвовать чуть ли не во всех тогдашних заговорах, смутах. Самозванец Лжедмитрий I возвращает Филарета из ссылки, дает сан митрополита – и Филарет вскоре принимает самое активное участие в свержении самозванца… Позже свергают царя Василия Шуйского – Филарет среди свергающих. Идут переговоры о признании польского королевича русским царем – без Филарета не обходится… Дело для него кончается, правда, восьмилетним польским пленом, но за время отсутствия Романова власть в Москве в конце концов достается его роду…

Возвратившемуся Филарету хотелось бы сесть на трон, но неудобно, опасно, «безбожно» расстригаться – первым царем новой династии становится сын боярина-монаха Михаил Федорович; сам же Филарет делается патриархом и, по сути, много лет правит Российским царством…

Царь Михаил и царский отец-патриарх; престол и церковь почти слиты – и народу уж не разобраться, где власть светская, где духовная, кто закрепощает и кто прощает?

Церковники богатеют, прибирают к рукам все больше земель; в народе говорят: «Молебен пет, а пользы нет» или: «Кому тошно, а попу в мошно». По деревням странствуют скоморохи с веселыми песнями и представлениями, где издеваются над богачами и попами.

Чем больше недовольство народа церковью, тем сильнее стремление высших церковников любыми мерами укрепить свой авторитет. Издаются указы, направленные против пьянства духовных пастырей. Новгородский митрополит требует «сделать заказ крепкий, чтобы игумены, черные и белые попы и дьяконы на кабак пить не ходили и в мире до великого пьянства не упивались и пьяные по улицам не валялись бы».

В стране – упадок, разорение, нищета. Поляки отобрали Смоленск, шведы снова закрыли выход к Балтийскому морю. Недалек тот день, когда окончательно установится крепостное право. Крестьяне сопротивляются: вспыхивают бесконечные восстания, на протяжении века разражаются две крупные крестьянские войны – Ивана Болотникова и Степана Разина.

Ох времени тому! Что делать, куда уйти, как спастись от неправедной власти, от неправедной церкви?

Таинственное Беловодье

Три века спустя экспедиция новосибирских ученых пробиралась сквозь леса, горы и реки Беловодья.

Земной шар, как известно, считается вполне открытым – разве что в дебрях Амазонки и в некоторых районах Антарктики не ступала еще нога человека.

Меж тем идут последние десятилетия XX века, а экспедиция пересекает землю, не нанесенную ни на одной карте, но слухам о которой уже не одно столетие…

Архиепископ новгородский Василий еще в XIV веке уверял тверского епископа Федора, что существует рай, который можно увидеть воочию и в который можно попасть при жизни. Он ссылался на слова новгородцев, якобы увидевших этот земной рай во время своих путешествий. Появляется великое множество рассказов о некоей идеальной стране, лежащей где-то на востоке, за пределами обитаемой земли: «Сказание об Индийском царстве», «Хождение Зосимы к рахманам» и тому подобное.

Никто не мог указать точных координат этой страны. Полагали, что она расположена где-то на краю земли, за высокими горами, на семидесяти больших островах, «а малых и исчислить невозможно». Назывались и другие, столь же определенные сведения о местонахождении райской земли: на берегу «окияна-моря», куда «двенадцать суток ходу морем и три дня голодной степью».

Старинные документы представляют разные признаки и приметы того края, и крестьяне целыми партиями отправлялись на поиски «места, изобильного для привольной жизни».

Чем же привлекает простых людей далекая неизвестная страна? Это вольная земля, «в которой нет властей и попов, нет рекрутчины и солдатчины», земля, изобилующая «плодами земными».

Другие мечтатели воображали страну, «где имеется сто сорок церквей и при них много епископов, которые по святости своей жизни и в морозы ходят босиком. Жизнь там беспечальная. Нет в той стране никаких повинностей и податей, в хозяйственных надобностях во всем там приволье».

Это плодородный, благодатный край, где «земные плоды всякие весьма изобильны бывают; родится виноград и сорочинское пшено[1]1
  Рис.


[Закрыть] и другие сласти без числа, злата же и сребра и камения драгого и бисеру зело много».

Но главное, что привлекает крестьян, не золото и серебро, а воля. Они ищут воли, правды, справедливости. Правда же и справедливость были для мужика в том, что земля – божья, то есть ничья, общая…

Народ сохранял, передавая из поколения в поколение рассказы о том, как хорошо было в старину, когда люди всем пользовались свободно – лесом, водой, землей; а потом помещики все отняли у народа, то есть нарушили божий закон. Кто же может пойти против бога? Только дьявол. Вот и выходило, что помещик от дьявола, а урядники, попы – одним словом, все власти, кто на стороне дьявола, – это антихристы, и с ними надо бороться.

Но как с ними бороться? Плетью обуха не перешибешь. Надо бежать. Есть такая земля, где нет «антихристова царства», которое подчиняется военным, административным, церковным и иным слугам сатаны; в той земле есть только суровая первозданная природа, где можно «жить в легкости». Политические воззрения беглецов выражали «Известия новейших времен»: они, случалось, висели рядом с образами. Там были, например, такие слова:

 
Правда – пропала,
Истина – охрипла,
Совесть – хромает…
Надежда – на дне моря с якорем,
Честность – умирает с голоду,
Правосудие – в бегах…
Справедливость – из света выехала,
Закон – лишен прав состояния,
Терпение – осталось одно, и то скоро лопнет.
 

С конца XV, XVI, XVII веков все труднее искать правду; все длиннее руки у власти и церкви; сначала объявлено, что беглого крестьянина можно ловить пять лет, затем десять, пятнадцать… Наконец, в 1649 году царь, патриарх, бояре приговорили: искать и возвращать владельцам беглых крестьян и холопов вечно. Идет XVIII век, XIX… Чтобы уйти из деревни, обязательно надо иметь при себе выданный помещиком паспорт, «удостоверение личины», где обозначается цель путешествия. Но кто же помешает мужику поиздеваться над крепостническим распоряжением! Вот один из сохранившихся образцов такого пародийного паспорта: «Отпустил мя раба божьего высший господин града Вышнего, Святого уезда, Пустынного стана, села Будова, деревни Неткина, чтоб не задержали бесы раба божьего нигде».

Ни за каким господином, кроме «господина града Вышнего» (то есть господа бога), не желали крестьяне признавать права распоряжаться своей судьбой.

Грамотные крестьяне пишут тайные листовки, так называемые «путешественники», или «путники», где объясняют маршрут в страну свободы – в Беловодье. Наиболее известен путник инока Марка Топозерского, скорее всего лица легендарного, якобы дошедшего до желанной земли. Его путь начинался у Москвы, шел через Казань, Тюмень до Бийска, затем на Алтай по реке Катунь; продолжался в бывшем Горно-Алтайском округе, в долинах рек Бухтарма и Уймон. Это были последние реальные названия, которые и сегодня можно отыскать на картах; дальше шли сплошные загадки: Губань, Буран-река, Кунения. Затем снова реальные названия – «Китайское государство», «Опоньское царство»(Япония), и оттуда – после сорока четырех дней пути – остров Беловодье!

Как не вспомнить:

 
Мимо острова Буяна
В царство славного Салтана…
 

Вряд ли можно найти дорогу по такому указателю. Даже остров сокровищ имел карту, жюльверновский таинственный остров, остров Линкольна, располагали точной широтой и долготой. А здесь такая же неизвестность, как в рассказах про страну Золотого песка Эльдорадо («где-то в Америке») или землю первосвященника Иоанна («далеко в Африке или в Азии»). Правда, тех стран хотя и не нашли, но в поисках их открыли путь к истокам Нила, в Индию, обнаружили Амазонку. Примерно то же самое произошло и на Руси, во время розысков загадочного Беловодья. Беглецы из европейской части России рая не находят, но открывают огромные ненаселенные земли, куда еще не добрались власти, и селятся здесь, наивно веря, что наконец-то обрели свободу.

Так было в те «ох времена!», когда жил неистовый протопоп Аввакум; в те времена и позже…

Так возникло казачество на Дону, Тереке, Урале, и началось стремительное заселение Сибири. Пожалуй, ни одна страна не знает такого факта, когда менее чем за сто лет мужики освоили колоссальную территорию от Урала до Тихого океана, заняли ее стихийно, часто руководимые только страстным желанием укрыться от наползающего гнета помещиков. Разумеется, и воеводы, чиновники, попы вслед за первопроходцами также продвигаются все дальше и дальше на восток; и все же стихийная колонизация постоянно обгоняет государственную.

Весьма полюбилась беглым крестьянам обширная область, расположенная на Алтае в Бухтарминской и Уймонской долинах. Здесь, пока сюда не успела дотянуться рука Петербурга, возник край больших, хотя и недолгих, свобод (кстати, мы уже упоминали, что именно алтайские наименования – последние реальные названия в путнике Марка Топозерского).

Ученые нашего времени, опираясь на рассказы путешественников начала прошлого века, полагают, что эти две долины и назывались некогда Беловодьем, а названия страны они объясняли белым цветом воды в реке Бухтарме – белыми водами, которые приносят ледниковые и горные потоки.

Почему именно на Бухтарме обосновалась страна легенд?

Непроходимые, неприступные места, со всех сторон окруженные горами и быстрыми многоводными реками. Ветви кустов и деревьев совершенно заграждают путь, трава выше роста лошади. Места отличные для земледелия, охоты, рыболовства…

Первые тайные убежища на Бухтарме связывают с именем легендарного разбойника Афанасия Селезнева. Их было трое, братьев Селезневых, и они бежали сюда вместе с родственниками, всего десять человек. Один из братьев когда-то бывал на Бухтарме на охоте и хорошо знал дорогу. Прибыв на место, беглецы построили избушку и обнесли ее крепким забором из толстых деревьев. Правда, вскоре их убежище было разгромлено и почти все беглецы арестованы; уцелел только Афанасий, к которому примкнуло затем большое число беглых крестьян, и они как-то сумели укрыться в горах и дебрях…

Однако наступает вторая половина XVIII века, и крестьянам приходится уходить дальше. Власти постоянно интересуются алтайскими беглецами. На Алтае же прячется один из участников пугачевского восстания Хрипунов, который открыто заявляет, что у него имеется огромное войско в горах. Напуганная крестьянской войной, Екатерина II усиливает гнет; зажим в центре страны – там, где мужички «на виду», где им податься некуда… Но на краю империи, где укротить и усмирить бунтовщиков много труднее, императрица идет на большие уступки: освобождает от рекрутского набора, а также от подушной подати, заменив ее легким оброком…

До наших дней дошли рассказы о тех первых поселенцах на Бухтарме и Уймоне. Столетиями передаются имена первых жителей, основателей деревень, маршрут, которым они добирались до этих мест.

Но царская уступка – на время. Как ни отстаивали жители Бухтармы свою вольную жизнь, к концу прошлого века многие льготы были уничтожены; стали среди бухтарминцев проводить и рекрутский набор. Свободный край перестает быть свободным, но вера остается: вера в страну Беловодье, где мужикам жизнь привольная и безбедная. И вымысел обгоняет действительность. Все дальше и дальше уходят крестьяне, одержимые упорным стремлением найти землю обетованную. Побеги, побеги…

Официальные документы и воспоминания говорят об огромном их числе. В одном побеге – уже в XIX веке – участвует до трехсот человек, собравшихся из разных алтайских деревень. За беглецами двинулась погоня, завязалась перестрелка. Все-таки большинство ушло, и начались бесконечные скитания по пустыням Центральной Азии. В конце концов, после многих мытарств несчастным пришлось обратиться к ненавистным властям, которые под конвоем доставили их назад. Пережив почти трехлетние мучительные скитания, крестьяне были вынуждены вернуться в свои села, где их ждали допросы и суд. Тем не менее участники этого неудачного похода, братья Бобровы, не успев вернуться, сразу же начали готовить следующее путешествие, уверяя своих соучастников, что на этот раз неудачи не будет, так как они точно разведали «место обширное, всем изобильное и называющееся Беловодьем. Там земля хлебородна, много всякого зверья и рыбы». Семнадцать лет готовят братья свой поход, собирают сто пятьдесят шесть человек, и хотя власти предупреждены – остановить крестьян они не смогли. Поход 1861 года оказался самым длительным и трагическим по конечным результатам. Претерпев многочисленные страдания, часть убежавших решила вернуться, однако по пути домой многие попали в плен к киргизам. Остальные во главе с вожаками всё шли вперед… Прошли не менее пяти тысяч верст, но наконец, измученные и обессиленные, тоже пустились в обратный путь. Однако и эта неудача не поколебала веры в существование чудесной страны, а то, что беглецы не нашли Беловодье, крестьяне объяснили тем, что от верховьев Иртыша взяли вправо, а надо было бы взять чуть левее. В. Г. Короленко заметил по этому поводу: «Некоторые из этих искателей возвращаются обратно, претерпев всякие бедствия, другие не возвращаются совсем. Нет сомнения, что эти „другие“ погибают где-нибудь в Китае или в суровом, негостеприимном и недоступном для европейца Тибете. Но наивная молва объясняет это исчезновение иначе… По ее мнению, эти пропавшие без вести остаются в счастливом Беловодском царстве. И это обстоятельство манит новых и новых мечтателей на опасности и на гибель».

И действительно, бегство продолжается. Между прочим, именно на какие-то «теплые воды», по словам Л. Н. Толстого, убегали время от времени крестьяне имения Лысые Горы, что принадлежало (в романе «Война и мир») генерал-аншефу Николаю Андреевичу Болконскому.

Легенда о сказочной стране пользовалась в народе такой популярностью, что появлялись авантюристы, сумевшие использовать эту веру в корыстных интересах. Так во второй половине прошлого века объявился человек, выдававший себя за архиепископа из Беловодья (Аркадия Беловодского). Он даже показывал какие-то грамоты на «сирском языке», распространял собственное «житие». Странствуя по деревням, он беспечально жил в течение тридцати лет, пока власти не арестовали его за самозванство.

Интересный рассказ о Беловодье мы находим в романе известного писателя XIX века Мельникова-Печерского «В лесах»: один странник уверяет там собравшихся, будто ему удалось дойти до благословенного края: «А есть в дальних странах места сокровенные. Там одна непорочная невеста Христова, среди бусурман яко светило сияет. Первое такое место на райской реке Евфрате, промеж рубежей турского с персидским, другая страна за Египтом, зовется Емакань, в земле Фиваидской, третье место за Сибирью, в сокровенном Опоньском государстве…

Десять недель шли: на каждую неделю по два покойника! Голод, болезни, дикие звери, разбойники да бусурманские народы – везде беды, везде напасти… Но дошли-таки мы до Беловодья. Стоит там глубокое озеро… на том озере большие острова есть, и на тех островах живут русские люди старой веры… Выпуску оттудова пришлым людям нету, боятся те опонцы, чтоб на Руси про них не опознали и назад в русское царство их не воротили…»

Слушали крестьяне те рассказы, и никто из них не подозревал, в том числе и сами рассказчики, что Беловодье – не географическое понятие, а поэтическая мечта о вольной стране, и ее название не только от цвета реки. Существует еще старорусское значение слова «белый» – «свободный, чистый», в том числе – от помещичьих поборов, податей.

Согласно одной из легенд, Беловодье может появиться, если твердо веришь в эту страну, в любом месте, даже просто среди тайги.

Так верили беглецы в свободу, в Белые воды, что даже власти «признали» существование этой страны. В 1907 году Беловодье промелькнуло в официальной переписке. Это было связано с именем некоего Бобылева, который, приехав из Томской губернии, явился в Министерство внутренних дел и сообщил, что в Беловодье живут российские подданные, «бежавшие туда по причине раздоров, происходивших за веру, при царе Алексее Михайловиче» (то есть еще в XVII веке!). Он назвал и число жителей в пятьсот тысяч и вызвался отправиться туда с поручением, на что ему выдали 150 рублей, с которыми авантюрист, конечно, исчез…

Идут годы. Все меньше белых пятен на картах. Все меньше веры в Белые воды… Потихоньку просвещаются крестьяне, и в конце XIX века вера в страну обетованную постепенно начинает тускнеть и затем исчезает… Впрочем, известный художник Н. К. Рерих, посетивший Алтай в 20-е годы нашего века, еще услышал рассказы о Беловодье, – только ему говорили, что оно находится около Гималаев, в связи с чем он решил, что это то же самое, что буддийская священная земля Шамбала, в переводе «Белый остров». Рериху даже сказали, что какие-то люди смогли там побывать, «только не было им позволено остаться там и пришлось вернуться».

Грустным эпилогом к упорным народным поискам желанной страны является старая сибирская песня:

 
Беловодцы-молодцы
Раззорились во концы —
Сохи-бороны рубили,
Новы горенки топили,
Сухари они сушили,
По утесам развозили.
Сухари-то были сладки,
Нагребали полны шапки.
Но начальство то узнало,
Казаков отряд послало.
Казаки-то их догнали,
Да плетями отодрали,
И домой пешком послали.
 

Это стихотворение впервые напечатано в книге ленинградского исследователя К. В. Чистова, опубликованной в 1967 году и посвященной русским народным социально-утопическим легендам. В своей работе ученый, вслед за историками прошлого, разобрал и объяснил многие предания, в том числе о Беловодье.

И какое удивительное, а может быть, естественное совпадение, что именно в эти годы новосибирские ученые отправляются в «беловодскую экспедицию», с которой мы начали наш рассказ.

Крупнейший советский историк и знаток старинных рукописей академик М. Н. Тихомиров завещал своим ученикам искать древние книги там, где реальная география как бы соседствует со сказочной, – на Алтае. Ученый был уверен: здесь исследователей ждут интересные находки. И вот группа новосибирских археографов (знатоков древних рукописей) уже не первую неделю путешествуют по краю…

Вообще экспедиция за книгами в наши дни – дело обычное. Постоянно ищут ленинградцы и нашли на европейском северо-востоке в послевоенное время около семи тысяч старинных книг. С 1958 года начались поиски в Сибири. Сибирские исследователи не только разыскали за это короткое время сотни уникальных рукописных и старопечатных книг, но нашли в тайге и действующую книгописную мастерскую, так называемый скрипторий – то, что до сих пор было известно лишь по старинным описаниям и миниатюрам. Оказалось, что и сегодня переписчики духовных книг пользуются гусиными перьями, в некоторых районах – орлиными, но в очень редких случаях – обычными стальными, которые затачивают специальным образом. Чернила готовят сами – из железных опилок, кваса, дубильных веществ или из сажи (хотя в последнее время все чаще и чаще применяют покупные чернила и особенно ценят тушь разных цветов). Переписка книги в две-три сотни листов продолжается примерно два месяца. Переписанная книга брошюруется и переплетается обычным образом. Затем изготавливается доска переплета и застежки, чему уделяют особое внимание. Доска обтягивается кожей или, что в наши дни чаще, плотной тканью. Книги сохраняются в очень хорошем состоянии и обязательно застегнуты на застежки. Когда хозяин дает кому-нибудь посмотреть книгу, он непременно напомнит старинную формулу, что будет проклят тот, кто забывает застегнуть застежки.

В Сибири условия для розысков старых книг особые: ведь в европейской части, чтобы забраться в глушь, достаточно проехать сотни километров, а здесь – тысячи, и часто в непроходимых местах. Ученые летят на самолете, вертолете, едут на лошадях, десятки километров проходят пешком, по едва намеченной тропе, с тяжелым рюкзаком за плечами, с риском для жизни перебираются через горные потоки. Мало того, с трудом добравшись до деревни, можно прийти в нее понапрасну: с тобою просто не захотят разговаривать. Дело в том, что старые книги сохранились в основном у тех, чьи предки три столетия назад предпочли неистового протопопа Аввакума его противникам, – у старообрядцев, про которых еще речь впереди.

Современная научная экспедиция ищет старинные рукописи. Наука нашего времени все отчетливее различает контуры далекого «бунташного» XVII века.

Протопоп и патриарх

В маленьком селе Григорове под Нижним Новгородом, в краю, где совсем недавно Козьма Минин ополчение собирал на выручку Москве, подрастает мальчик с буйным именем Аввакум.

Григорово – село небольшое, с церковью Бориса и Глеба; священник Петр не очень-то изнуряет прихожан молитвами: сам не прочь пображничать да пошуметь. Его жена Марья – суровая, молчаливая, скорбно смотрит на мужа, когда тот еле доплетается до печи. Иногда пробует урезонить его:

– Что ж делаешь ты, срамословник, ты наставник блудящих, а ты с ними, покаялниками, заодно.

– Цыц, – только и выговорит поп заплетающимся языком да и завалится на печь.

Марья с трудом стащит с него рясу, старший сын Аввакум помогает ей. Потом оба долго стоят перед иконами на коленях.

– Господи, прости, спаси, вразуми грешника, – дрожит в ночи исступленный шепот матери. – Молись, сынок, твоя молитва скорее дойдет, молись, не то гореть отцу за грехи в геенне огненной.

Бог смотрит сурово и отрешенно.

Мальчик любит отца, тот никогда его пальцем не тронул, читать выучил, они вместе ходят в лес, слушают пение птиц.

– Не наказывай, господи, отца, – горячо просит Аввакум бога, – он добрый.

В пламени свечи что-то дрогнуло, Аввакуму кажется, будто икона светлеет, – и сердце мальчика затопляет жаркая радость. Он верит, что бог услышал его и непременно простит отца; он даже не замечает, что комната уже залита солнцем, а на печи возятся, хихикая, младшие братья и сестры.

– Моя кровинушка, – прижимает Марья голову старшего сына.

Но молитвы не помогли. Едва Аввакуму исполнилось двенадцать, отец умер. Пришлось сразу впрягаться в работу за взрослого – больше некому: он да мать да куча малолеток.

Через несколько лет вошла в их дом скромная ласковая Настасья Марковна – вот он уже сам и муж и отец.

Нелегка жизнь молодой пары. Целый день работают; после позднего обеда – постные щи, каша из крупно обмолоченного овса – читает Аввакум вслух «Жития святых».

Слушает мужа большеглазая Настасьюшка, слушает и гордится: вот ведь как ловко читает, а еще и наизусть может – толстое Евангелие от начала до конца скажет, ни разу в книгу не заглянув.

Ни капли хмельного не берет в рот молодой муж, ни одного слова резкого никогда не слышит от него Настасья.

Всего двадцать три года Аввакуму, а все его уважают. Строг, работящ, грамотен. И когда в соседнем селе Лопатище понадобился поп, выбрали Аввакума (тогда попов еще выбирали из небольшого числа тех, кто разумел грамоту). Поручились за него прихожане, что он-де «человек добрый, святое писание знает и не бражник». И хотя не ошиблись в своих заверениях, но в выборе своем скоро раскаялись: чересчур уж неистов к своим обязанностям оказался молодой поп.

Строгий и требовательный к себе, ведущий суровый, аскетический образ жизни, Аввакум того же требовал и от своих прихожан. Никому не давал проходу: всюду обличал за неправедную жизнь – в церкви, на улице, по домам ходил, – и все сильнее гремит его сердитый голос: они-де пьяницы треокаянные, грехами обремененные, надобно им крепко богу молиться.

Строгий поп

Веселится деревня. Сегодня праздник Ивана Купалы. На лугу девушки поют песни и собирают мелкие белые цветы иван-да-марьи. Потом ими парятся в бане, «чтобы тело молодилось, добрым молодцам любилось». После бани собираются на огородах, толкут ячмень для обетной каши. Кончится короткая июньская ночь, варят кашу и едят ее у речки, чтобы ни маковой росинки не осталось. У кого из девушек и парней ложки одновременно опустятся в горшок с кашей, те, значит, друг другу обет дали пожениться. Под вечер купание, у всех девушек на головах венки из любистка. Горят костры: парень с девушкой, взявшись за руки, прыгают через костер; если руки не разойдутся во время прыжка через огонь, быть осенью свадьбе.

Вдруг в деревне поднялся шум, крики, веселье: пришли скоморохи с учеными медведями. Около зверей пляшут двое мальчишек: один из них «коза», он держит на высокой палке длинный холщовый балахон, к которому приделаны козьи челюсти и рога. Второй мальчик бьет в лукошко (вместо барабана, который появится позднее). Кто-то подпоил медведей; один из них все норовит завалиться на землю, вожатый не пускает, мишка пробует достать его лапой, тот увертывается, вдруг второй зверь как заревет, тоскливо и протяжно, точно жалуясь, – все в хохот.

Только собрались скоморохи начать свое нехитрое представление, как налетел Аввакум, изломал маски, вырвал у ребят балахон, лукошко, отнял медведей и погнал их в поле. Мужики не сразу поняли, что веселью конец. А как поняли, разъярились, погнались за попом, набросились на него с кулаками, да здоров Аввакум, раскидал их в разные стороны, благо сам-то трезв, а противники от зелья едва на ногах держатся.

– Хватит шаловать, дурачища, – кричит Аввакум, – бесово это занятие – хари надевать да животину мучить!

Крепко обиделись мужики на своего попа.

Однако Аввакум борется не только с пьянством и «непотребным весельем», не терпит он никакого «бесчестия и неправды».

Однажды приходит к нему бедная вдова:

– Защити, отче, дочь-сиротину отнял у меня начальник. Не дай погубить, спаси!

Рыдает, распустив волосы:

– Ой да что же я, несчастная, буду делать без моей голубицы белой, тростиночки ясноглазой, да что же вы смотрите, люди добрые, лиходея мимо проходите!

Ну и буен стал Аввакум, бросился к дому начальника, встал перед воротами и своим зычным голосом, что на другом конце деревни слышен, начал:

– Ты что же это, лиходей, делаешь? Душу христианскую взалкал погубить, аки диавол? Мало тебе, пропойце, и без того грехов!

– Тьфу на тебя, – зарычал, выйдя к воротам, начальник и вытолкнул к Аввакуму девицу, – что ты ревешь здесь, как медведь, из берлоги середь зимы поднятый! Бери эту дурищу и вон поди!

Вернул Аввакум обрадованной матери дочь, однако для него на том дело не кончилось. Явился начальник со своими людьми к церкви и чуть не до смерти избил попа. Увидев, что лежит тот недвижим на земле, обидчики разбежались, а Аввакум через некоторое время пришел в себя, кое-как вытер кровь и поплелся, весь избитый, в церковь. Узнав, что он ожил, начальник снова вернулся и опять набросился на него с побоями, уже в самой церкви: сам бил и волочил попа в полном облачении по земле. Чудом жив остался.