Текст книги "Да, та самая миледи"

Автор книги: Юлия Галанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

И не окажется ли, что для меня, как для тех узников Бастилии, не будет никакого «потом»?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ДВА БЕСПОКОЙНЫХ ПОКОЙНИКА

Надо было спускаться вниз. Впереди ночь верховой езды, да еще в платье.

Какое все-таки счастье, что супругой Генриха Второго стала Екатерина Медичи, которая привезла в приданом из своей Италии помимо прочих нужных вещей также и кальсоны для верховой езды, которые покорили Францию. И под платьем не видно, и тепло. Кавалеры, правда, их нагло похитили и выдают за собственные штаны, но мы, дамы, знаем правду. Так что спасибо мадам, может быть, я даже не простыну, несясь во весь опор к устью Шаранты.

Цепляясь за такие мелкие заботы, я старалась отодвинуть от себя на время наш разговор. Пусть голова болит завтра, на корабле. И так тоскливо.

Плащ, шляпу – ив ночь.

Стоя спиной к двери, я надевала шляпу, внезапно кто-то тихо вошел и закрыл дверь. Я резко обернулась.

У двери, закутанный в плащ и в низко надвинутой на лоб шляпе, стоял человек. Стоял и молчал.

– Кто Вы? Что Вам нужно? – пистолет Рошфора лежал на столе, далеко от меня.

Человек откинул плащ и сдвинул шляпу со лба. Пресвятая Дева, кого я вижу: мой безвременно почивший супруг, граф де Ла Фер! Выходец с того света? Или такой же живой, как и я? Как определить в этот момент чувства? Страшно…

– Узнаете Вы меня, сударыня? – спросил человек.

Я подалась вперед – а может, ошибка, может, кто-то по делу, нет, он самый, во всем своем великолепии. Я отпрянула назад.

– Так, хорошо… – удовлетворенно сказал де Ла Фер. – Я вижу, Вы меня узнали.

– Граф де Ла Фер! – я постаралась отодвинуться подальше, но стена не пустила.

– Да, миледи, граф де Ла Фер, который пришел с того света нарочно для того, чтобы иметь удовольствие Вас видеть. Так сядемте же и поговорим, как выражается господин кардинал.

Как выражается господин кардинал? Де Ла Фер в одежде мушкетера, значит, он входит в состав роты де Тревиля, значит, он был здесь и, судя по его словам, слышал наш разговор.

Я молча села.

– Вы демон, посланный на землю! – патетически начал мой супруг.

Ну что я говорила? Человек не меняется. Ума у графа не прибавилось, он такой же благородный человек. Держу пари, после моей смерти он даже пальцем не шевельнул, чтобы узнать, за что у меня на плече оказалось клеймо. Раньше я была божеством, он поменял плюс на минус, я стала демоном. Опять ничего человеческого. Как всегда.

– Власть Ваша велика, – продолжал он, – я знаю, но Вам известно также, что люди с Божьей помощью часто побеждали самых устрашающих демонов. Вы уже один раз оказались на моей дороге. Я думал, что я Вас уничтожил, сударыня, но или я ошибся, или ад воскресил Вас…

Монолог в стиле де Ла Фера. Но что же делать, как выбраться из этой западни?

Опустив голову, я думала под гневные слова графа.

– Да, ад воскресил Вас, ад сделал Вас богатой, ад дал Вам другое имя, ад дал Вам почти другое лицо, но он не смыл ни грязи с Вашей души, ни клейма с Вашего тела!

Ну-у, насчет лица и тела это Вы, мой дорогой муж, так постарались, смывая подручными средствами грязь с моей души. Без Вашей помощи я бы таких впечатляющих успехов не добилась!

Я вскочила, после таких слов каждый бы вскочил. Но мне надо было всего лишь добраться до стола.

Бесполезно.

– Вы считали меня умершим, не правда ли? – допытывался де Ла Фер, отрезая мне путь к моему пистолету. – Как и я считал умершей Вас. А имя Атоса скрыло графа де Ла Фер – как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль! Не так ли Вас звали, когда Ваш почтенный братец обвенчал нас? Право, у нас обоих странное положение, мы оба жили до сих пор только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют, как живое существо, хотя иной раз воспоминания бывают иногда в высшей степени мучительны.

Вот как? Значит, все-таки терзают после того, как Вы лихо расправились со стеснившим Вас живым существом?

– Что же привело Вас ко мне? – спросила я (не повспоминать же совместно молодость?) – И чего Вы от меня хотите?

– Я хочу Вам сказать, что, упорно оставаясь невидимым для Вас, я не упускал Вас из виду! – гордо заявил де Ла Фер.

Вранье. Если бы он знал, то явился бы призраком с того света гораздо раньше.

– Вам известно, что я делала?

– Я могу день за днем рассказать все, что Вы делали, с самого начала Вашего поступления на службу к кардиналу и вплоть до сегодняшнего дня.

Я ошиблась, это не де Ла Фер, это Дух Святой. Граф заметил мою улыбку.

– Слушайте, – величественно сказал он. – Вы отрезали две алмазные подвески с плеча герцога Бекингэма; Вы похитили госпожу Бонасье; вы, влюбившись в де Варда и мечтая провести с ним ночь, отворили Вашу дверь господину д'Артаньяну; Вы, вообразив, что де Вард обманул Вас, хотели заставить его соперника убить его; Вы, когда этот соперник обнаружил Вашу постыдную тайну, хотели убить его с помощью двух наемных убийц, которых Вы послали по его следам, подстрелить его; Вы, узнав, что пуля не достигла цели, прислали ему отравленное вино с подложным письмом, чтобы заставить свою жертву поверить, что это вино – подарок друзей. И, наконец, Вы здесь, в этой самой комнате, сидя на том самом стуле, на котором я сижу сейчас, только что взяли на себя обязательство подослать убийцу к герцогу Бекингэму взамен данного кардиналом обещания позволить Вам убить д'Артаньяна.

Да он и сотой доли моих дел не знает, поет с чужого голоса, как, впрочем, я и думала.

Д'Артаньян неплохо его информировал о том, что знает сам, но д'Артаньян кое-что передергивает в свою пользу.

Госпожу Бонасье похищала не я, сделать это, сидя в Лондоне, было бы довольно сложно, даже будучи мерзким демоном. Но я ее еще найду, и вот тогда мы повеселимся.

Насчет моей постыдной тайны – я думаю, что на самом деле это постыдная тайна д'Артаньяна, он тоже мастер выдавать свои неблаговидные поступки за чужие.

Ну а в том, что я, тварь такая, осмелилась полюбить, в этом мне вообще прощения нет! С каким гневом было замечено, что я мечтала провести с де Вардом ночь! Разумеется, ведь все, что можно совместно делать с любимым мужчиной, это петь хором под аккомпанемент лютни.

А вот подслушивать, граф, совсем неблагородно, где же Ваша честь? Или правила, как обычно, распространяются не на всех?

Господи, и эти люди являются солью Франции!

Но кавалеру надо подольстить, иначе обидится насмерть.

– Вы сам сатана!

– Быть может, – довольно согласился считать себя сатаной де Ла Фер, – но, во всяком случае, запомните одно: убьете ли Вы или поручите кому-нибудь герцога Бекингэма – мне все равно: я его не знаю, и к тому же он англичанин, но пальцем не касайтесь ни одного волоса на голове д'Артаньяна, верного моего друга, которого я люблю и охраняю, или, 'клянусь Вам памятью моего отца, преступление, которое Вы совершите, будет последним!

Значит, убить Бекингэма мне все-таки дозволяется. Благородно. Может быть, если хорошо попросить, разрешат убить и гасконца?

– Д'Артаньян жестоко оскорбил меня, д'Артаньян умрет.

– Разве, в самом деле, возможно оскорбить Вас, сударыня? – усмехнулся де Ла Фер. – Он Вас оскорбил, и он умрет?

Возможно оскорбить, еще как возможно, но уже не Вам.

– Он умрет, сначала она, потом он!

Кажется, я передразнила супруга. Зря. Но уж очень хотелось еще разок ковырнуть ранку. На его лице проступило явственное желание меня убить.

Де Ла Фер вскочил, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок. Похоже, и правда собирается пристрелить, страшно неприятно, должна сказать.

Дуло пистолета уперлось мне меж глаз. Доиздевалась… И ведь убьет, что плохо…

– Сударыня, Вы сию же минуту отдадите мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь честью, я застрелю вас!

Не буду отдавать, неужели выстрелит?

– Даю Вам секунду на размышление!

Сейчас грянет выстрел, и клочья моей прически останутся висеть на стене, когда я сползу на пол с простреленной головой… Глаза его так и остались мертвыми… Хорошая встреча получилась…

А-а, пусть подавится!

– Берите и будьте прокляты! – я вытащила бумагу кардинала и подала ее де Ла Феру.

Он взял лист, опустил пистолет и подошел к лампе, изучая бумагу. Печально, я слишком далеко от стола, а бороться в рукопашную с супругом дело безнадежное. Задавит, силы неравны.

Де Ла Фер сложил бумагу и спрятал у себя.

– А теперь… – голосом, предвещающим гадость напоследок, сказал он, – теперь, когда я вырвал у тебя зубы, ехидна, кусайся, если можешь!

Боже, еще один поэт пропал в военном! Какая образность речи! Де Ла Фер смерил меня уничтожающим взглядом, неторопливо повернулся, демонстрируя незащищенную спину, и вышел. Можно отлепиться от стены.

Какой вывод следовал из этой встречи?

Один-единственный – сама виновата. Оружие надо держать при себе.

Какое все-таки счастье, что мне попался мой драгоценный супруг, а не сам д'Артаньян.

У де Ла Фера есть одна милая привычка – не доводить дела до конца, которая уже второй раз спасает мне жизнь. Ведь, в самом деле, тогда, на охоте, он повесил и бросил, не убедившись собственными глазами, что жертва погибла. Сейчас примерно то же самое.

Но я упустила что-то очень главное, мысленно пререкаясь с ним…

Имя!

Он назвал свое нынешнее имя!

Атос. Кто бы мог подумать? Так вот кто третий в этой неразлучной троице друзей! Атос, Портос и Арамис. И д'Артаньян.

И что же теперь делать? Внизу ждут люди кардинала. Надо идти.

Получается, из обоюдовыгодной сделки вся эта операция обратилась в полный бардак. Мне еще надо выполнить условия, на которых получен документ от Его Высокопреосвященства, а документ этот я уже успела утратить. Дьявол!

Медлить дальше было нельзя, разговор с воскресшим супругом и так отнял достаточно времени, а судно ждать не будет.

Я спустилась вниз.

Наш крохотный отряд скакал всю ночь, в семь утра мы уже прибыли в форт Ла-Пуэнт.

В восемь часов утра я была на борту капера.

В девять часов он вышел в море.

По документам корабль шел в Байонну, на самом же деле целью его путешествия была Англия.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ОСЛОЖНЕНИЯ

Я металась по палубе капера от борта к борту. И каждый раз зацеплялась подолом за один и тот же гвоздь, торчащий из настила.

Наверное, тот же ужас и полное бессилие испытывают прорицатели, знающие будущее, но не способные его предотвратить.

Пребыванием на идущем в Англию корабле я нарушила свои же правила, позволявшие долгое время мне жить в относительной безопасности: все дела доводить до конца, не останавливаться на полпути, не бросать начатого, не забывать обещанного.

Какая разница, что сделала я это не по собственному желанию, одно я знала наверняка: меня убьют.

Я оставила во Франции людей, которые будут неуклонно стремиться к моей смерти. Чтобы это предугадать, не надо быть пророком.

Даже если я не буду предпринимать никаких враждебных действий против д'Артаньяна, поклянусь любить его вечной любовью и подарить ему на память еще один перстень, запущенную катапульту это уже не остановит.

С появлением на сцене графа де Ла Фера, прикрывающегося плащом Атоса, все резко ухудшилось. Он не убил меня в «Красной голубятне» лишь потому, что это было слишком опасно – на звук выстрела тотчас же явились бы люди кардинала, ожидавшие меня внизу. Но желание стереть демона с лица земли у него только возросло, даже если он сам пока об этом не догадывается.

Д'Артаньян жаждет этого же, особенно после вина и засады, Портос и Арамис, как всегда, поддержат друзей. Вот такой расклад пасьянса.

Боже, я только на борту корабля поняла: сбылись наконец-то все чаяния моего дорогого брата лорда Винтера.

Так не вовремя оживший де Ла Фер перечеркивает мое английское замужество напрочь! И я получаю все вытекающие из этого последствия: второй брак недействителен, мой сын – незаконнорожденный, он не имеет не то что право наследовать своему дяде, он и из ренты, оставленной его отцом, трех пенсов не получит.

Неподражаемый граф де Ла Фер убить толком не смог, но и жить не позволил.

Об этом радостном событии Винтера незамедлительно известят, не будь д'Артаньян гасконцем!

Одно горькое утешение, что, пока я жива, и граф де Ла Фер не может венчаться с другой женщиной, но, похоже, он скоро устранит эту досадную помеху.

Как всегда некстати, мысли перескочили на человека, чьей женой я продолжала официально оставаться. Ожили воспоминания…

Ну почему такое замечательное качество, как врожденное благородство, в нем приняло такие отвратительные, уродливые формы? Этот вопрос мучил меня долгие годы, я не могла расстаться с памятью о тех днях, не разобравшись, что же двигало графом.

Но, похоже, ответ я все-таки вымучила бессонными ночами, раз за разом вспоминая каждое мгновение нашего совместного существования…

Догма – вот что лежало в основе его благородства. Оно у де Ла Фера было глубоко внешним, не опирающимся на умственные и душевные качества.

Безупречно воспитанный, он заменил утвержденными веками нормами собственные мысли и чувства.

Любое явление, встречающееся на его пути, "он подгонял под за1 ученные правила, не прикладывая ни капли собственного ума, чтобы разобраться в нем. Так положено – вот прекрасно ведущие по жизни многих достойных людей слова, и де Ла Фер не был исключением.

За великолепным фасадом графа, как за толстыми стенами одинокой башни безупречной кладки, скрывалась пустота, глухая комната, где в центре стопочкой лежал пыльный свод правил.

Правил о том, как правильно охотиться и как правильно размещать гостей за пиршественным столом согласно их положению, как должно приветствовать короля и его свиту и в каком порядке по знатности и родовитости располагаются французские дворянские роды.

Как правильно любить женщину – там тоже было, но вот как правильно обходиться с супругой, если на плече у нее вдруг обнаруживается клеймо, там, к сожалению, не говорилось, что и привело к такому глупому исходу.

А если учесть, что говорил де Ла Фер мало и кратко, то поневоле любая его банальность воспринималась как перл мудрости.

Под великолепными доспехами рыцаря, увы, отсутствовал человек! А ведь немного собственных чувств, и какая бы неповторимая личность жила бы в наше время! Просто оживший римлянин! Но чуда не состоялось…

А теперь страх, у которого глаза велики, будет двигать мушкетерами. Страх передо мной. Но четверо храбрых мужчин не потерпят, чтобы страх стоял у них на пути, и неизбежно постараются убрать источник страха, который перепуган не меньше их и мечтает лишь об одном – спасти собственную жизнь. Но это уже никого не волнует.

И у меня вдобавок ко всему задание, которое лучше клетки удерживает меня на капере.

Я не имею права вернуться с полпути, в Портсмуте уже формируется новая эскадра. Мы втянуты в такую игру, что мои беды никого не волнуют, сейчас просто не до этого. Значит, придется заниматься тем, о чем мы договорились с кардиналом. Если переговоры с герцогом сорвутся по моей вине, на глаза Его Высокопреосвященству можно не показываться. Если я выполню, что обещала, положение мое станет чуть-чуть прочнее и можно будет подумать о собственной безопасности.

Какое счастье, что дети уже во Франции, только это дает мне слабую надежду, что ради них я выкарабкаюсь, опять, как кошка, извернусь в падении и стану на четыре лапы, но все-таки как тяжело жить, зная, что обречен…

Остались за бортом и Лориан, и Брест – последняя возможность вернуться во Францию. Думала ли я об этом? Конечно, и даже предупредила капитана. Но противный ветер и бурное море отняли эту возможность. Пришлось распрощаться с мыслью еще раз поговорить с кардиналом.

Через девять дней после того, как судно вышло в море, впереди показался Туманный остров, берега Финистера.

Мои предположения оправдались: в Портсмуте полным ходом шла подготовка к выходу новой эскадры. Как раз во время нашего прибытия на воду спускали еще четыре больших военных корабля. Заходящее солнце поблескивало в окошках их кают.

В подзорную трубу, любезно одолженную мне капитаном, я даже разглядела на молу группу пышно одетых людей, наблюдающих это событие. Глаза мои ошиблись, выдавая желаемое за действительное, или это было на самом деле, но под одной из шляп с лихо закрученным белым пером мне почудилась голова Бекингэма.

Над портом носились чайки. Пахло гнилой рыбой.

Капер стал на рейде.

Почти сразу же борт к борту к нему остановился сторожевой катер, спустивший шлюпку, направившуюся к нашему трапу.

Шлюпка, которую двигали по волнам восемь гребцов, доставила на наше судно офицера флота Его Величества. Тот переговорил с капитаном и вызвал всех, находящихся на борту, на палубу.

Бурча и чертыхаясь, команда и пассажиры выстроились в носовой части капера.

Пройдя наш неровный, настороженный строй, человек с катера задержался взглядом на мне, но ничего не сказал. Все это было, по меньшей мере, неприятно. Все напряженно ждали, что же будет дальше.

Офицер с катера, молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, неожиданно взял на себя обязанности лоцмана и, заняв место капитана, повел капер в гавань. Катер держался рядом. Он был неплохо вооружен для своих размеров, – шесть пушек выразительно скалились с его бортов.

Пока мы пробирались меж стоящих в гавани кораблей, вечер превратился в ночь. Стало еще холоднее.

Наконец мы добрались до места, куда счел нужным привести корабль свалившийся на нашу голову непрошеный лоцман. Он же приказал погрузить мои вещи в шлюпку и предложил мне проследовать туда же.

Это еще по какому праву?

– Кто Вы такой, милостивый государь? – поинтересовалась я. – И почему Вы так любезны, что оказываете мне особое внимание?

– Вы можете догадаться об этом по моему мундиру, сударыня, я офицер английского флота, – равнодушно-вежливо ответствовал он.

По мундиру, разумеется, можно догадаться практически обо всем, вплоть до того, что кушал утром его владелец… Как это я сама не догадалась…

– Но неужели это обычно так делается? Неужели офицеры английского флота предоставляют себя в распоряжение соотечественниц, прибывающих в какую-нибудь гавань Великобритании, и простирают свою любезность до того, что доставляют их на берег? – не унималась я, непонятливая.

– Да, миледи, но это обычно делается не из любезности, а из предосторожности: во время войны иностранцев доставляют в отведенную для них гостиницу, где они остаются под надзором до тех пор, пока о них не соберут самых точных сведений.

Очень похоже на откровенную ложь, хотя придраться не к чему. А почему он назвал меня миледи? Из любезности?

– Но я не иностранка, милостивый государь. Меня зовут леди Кларик, и эта мера… – сообщила я ему.

– Эта мера – общая для всех, миледи, и Вы напрасно будете настаивать, чтобы для Вас было сделано исключение.

Да, вот положение… Сбежать некуда, придется пока подчиниться. з – В таком случае я последую за Вами, милостивый государь.

Я позволила офицеру свести меня по трапу в шлюпку и усадить на расстеленный на корме плащ.

– Гребите! – скомандовал офицер матросам.

Шлюпка понеслась к берегу. Там уже стояла карета. Офицер первым вышел на набережную и подал мне руку.

– Эта карета подана нам? – цасторожилась я.

– Да, сударыня.

– Разве гостиница так далеко?

– На другом конце города.

А четверо из гребцов тоже вышли на берег.

– Едемте.

Карета повезла нас прочь от набережной. Покачивались, словно махая нам вслед, сигнальные фонари на мачтах.

Офицер застыл напротив меня с непроницаемым лицом. Ничего не выражали впалые голубые глаза, плотно сжатый рот, выступающий подбородок. Даже редкие каштановые волосы на покатом лбу умудрялись ничего не выражать. Лишь воинственно торчащая бородка заявляла: я при исполнении.

Время шло, а гостиница не появлялась. Выглянув из окна кареты, я увидела, что домов вокруг не было и в помине, лишь черные деревья окружали дорогу.

– Однако, мы уже за городом! – сообщила я офицеру.

Офицер никак не отреагировал.

– Я не поеду дальше, если Вы не скажете, куда Вы меня везете. Предупреждаю Вас, милостивый государь!

Офицер по-прежнему молчал.

– О, это уже слишком! – воскликнула я. – Помогите! Помогите!

Желающих спасти меня почему-то не нашлось. Лишь карета понеслась еще быстрее.

Испепелив невозмутимого офицера взглядом, я попыталась открыть дверь кареты.

– Берегитесь, сударыня, – заметил мой спутник. – Вы расшибетесь насмерть.

Это в мои планы пока не входило, пришлось вернуться на место. О-о, дьявол, злость забурлила внутри меня, а нет ничего хуже бессильной злобы, она отнимает способность здраво рассуждать и быстро Принимать правильные решения. Офицер немного ожил и с удивлением наклонился, рассматривая мре лицо. Наверное, никогда не видел сильного проявления эмоций на лицах своих подопечных. Это меня отрезвило. Ладно, от ярости перейдем к кротости.

Жалостливым-жалостливым голосом я пролепетала:

– Скажите мне, ради бога, кому именно – Вам, Вашему правительству или какому-нибудь врагу – я должна приписать учиняемое надо мной насилие?

– Над Вами не учиняют никакого насилия, сударыня, – с высокомерием заявил офицер. – Ваше нынешнее положение – просто мера предосторожности, которую мы вынуждены применять ко всем приезжающим в Англию.

– Так Вы меня не знаете вовсе? – всхлипнула я.

– Я впервые имею честь видеть Вас! – твердо заявил мой собеседник.

– И скажите честно – Вы же не питаете ко мне никакой личной злобы? – Если вскинуть глазки вверх на собеседника, получается неплохое выражение оскорбленной невинности.

– Никакой, клянусь Вам.

Ну что же, это радует. Посмотрим, как можно будет использовать.

Изредка печально вздыхая, я съежилась в углу кареты, и дальнейший путь прошел в полном молчании.

Путешествовала я в компании с офицером английского флота около часа. Затем карета остановилась. Раздался звук, который бывает, когда отодвигают тяжелые кованые ворота. Зашуршал под колесами кареты песок. Где-то совсем рядом море гулко билось о скалистый берег.

Опять карета покатилась по твердой поверхности и остановилась. Офицер выскочил и застыл, ожидая меня. Все, конец пути.

Я оперлась на поданную руку и вышла. Карета стояла во дворе-колодце высокого строения, окружавшего двор с четырех сторон. Замок на берегу моря… Что этот молодчик плел про гостиницу?

– Все-таки, я пленница, – послала я офицеру милую улыбку. – Но это ненадолго, я в этом уверена, моя непорочность и ваша любезность в том порукой.

А если не непорочность, то умение выпутываться из самых запутанных ситуаций…

Офицер промолчал, видимо, у него было свое мнение на этот счет. Он вынул из-за пояса боцманскую дудку и трижды свистнул, умудрившись выдуть из этого немудреного инструмента три разных ноты. Боже, да это целый концерт!

Появились люди, занявшиеся лошадьми и укатившие карету. Офицер пригласил меня пройти в"дом. Хорошо, войдем в тюрьму точно так же, как входили в Виндзор.

Низкая дверь впустила нас в сводчатый, темный коридор. Маленький источник света теплился где-то далеко в глубине его. Офицер провел меня к каменной винтовой лестнице. Мы поднялись по ней и остановились перед одинокой дверью.

Отпертая ключом, дверь тяжело повернулась на петлях, и открыла доступ в мою камеру. Чтобы догадаться, что это камера, даже если раньше не было никаких оснований так думать, достаточно было взглянуть на решетки на окнах. Крепкие засовы на ее внешней стороне свободе передвижения жильца по замку тоже не способствовали.

Но обставлена комната была неплохо.

Я порядком утомилась и за время долгого путешествия по водам, и за короткий промежуток поездки в карете, поэтому облегченно упала в кресло и закрыла глаза, используя каждый миг для отдыха.

Сквозь полуопущенные ресницы было видно, как солдаты морской пехоты внесли сундуки и баулы, которые любезно ждали меня на корабле, когда я до него добралась, как презент кардинала в искупление того, что я отправилась в далекое путешествие из-под Ла-Рошели в одном платье.

Вместо словесных команд офицер свистел своим подчиненным, как дрессированным собачкам, в редких случаях направляя их действия жестом руки. В интересном зверинце я нахожусь. А может, у них вырваны языки? Мой дорогой супруг, граф де Ла Фер, помнится, тоже обожал натаскивать своих слуг, чтобы они понимали его без слов. А если не понимали, хлестал хлыстом. Быстро научились.

Может быть, немного разрядить человеческой речью эту безмолвную обстановку?

– Ради бога, милостивый государь, объясните, что это означает. Разрешите мое недоумение!.. Я имею довольно твердости перенести всякую опасность, всякое несчастье, которое я понимаю. Где я ив качестве кого я здесь? Если я свободна, зачем эти железные решетки и двери? Если я узница, то скажите, какое преступление я совершила?

– Вы находитесь в комнате, которая для Вас назначена, сударыня. Я получил приказание взять Вас с корабля и препроводить в этот замок. Приказание это я, по-моему, исполнил со всей точностью солдата и вместе с тем со всей вежливостью дворянина, на этом заканчивается, по крайней мере в настоящее время, возложенная на меня забота о Вас, остальное касается другого лица.

Ну надо же, заговорил-таки! Обожаю солдат.

– А кто это другое лицо? Можете Вы назвать мне его имя?

Отвечать офицеру не пришлось. На лестнице зазвенели шпоры, кто-то шел к нам, отдавая по пути распоряжения.

Сейчас узнаем, права ли я в своих предположениях. У меня есть две кандидатуры на роль моего тюремщика.

– Вот это другое лицо, сударыня.

Офицер замер в такой почтительнейшей позе, что я чуть не рассмеялась.

Наверное, его хозяин обращается с ним тоже с помощью свиста и щелканья пальцев.

Дверь распахнулась, в комнату шагнул человек со шпагой на боку, с обнаженной головой. Он нервно теребил в руках платок.

Ну конечно же, можно было и не гадать!

Все произошло так, как я и думала, даже противно! Ну что ж, будем играть обычную комедию: не узнавать – узнавать – ужасаться. Похоже, он боится меня куда больше, чем я его, истерзанный платок скоро не возьмет в качестве подаяния даже нищий.

Выдерживая паузу, «незнакомец» медленно подходил ко мне, стараясь затянуть свой эффектный вход как можно дольше.

Ну что же, я должна также медленно откидываться в кресле. Это не де Ла Фер, здесь бояться нечего.

Наконец настало время ужаснуться:

– Как! Мой брат! Вы?!

Тьфу, в «Глобусе» меня бы освистали.

– Да, прелестная дама! – отвесил мне шутовской поклон мой дорогой брат. – Я самый.

– Так значит этот замок… – подалась к нему я грудью.

– Мой! – довольно ответил Винтер.

Твой, ну, разумеется, уж никак не мой.

– Эта комната?

– Ваша!

– Так я Ваша пленница?

– Почти.

А вот это правильно, ты еще не знаешь, подонок, насколько почти…

– Но это гнусное насилие!

– Не надо громких слов, сядемте и спокойно побеседуем, как подобает брату и сестре, – упивался моментом дорогой брат.