Текст книги "Да, та самая миледи"

Автор книги: Юлия Галанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Новый череп улыбался так же дружелюбно, как и старый.

Прекрасно было находиться в выключенном из жизни состоянии, но надо было предупредить Его Высокопреосвященство, что мне пришел ужасный конец.

Шестого числа следующего месяца я отправила кардиналу небольшое письмецо.

По иронии судьбы в это же время король двинулся из Парижа, где он находился в некоем подобии отпуска, обратно под Ла-Рошеяь.

И король со своими мушкетерами, и мое послание достигли ставки кардинала в один день. Король встретился с Его Высокопреосвященством в Сюржере, письмо ждало его в ставке у Каменного моста.

Там же, неподалеку от Сюржера, Рошфор нашел и арестовал д'Артаньяна и присоединившихся к нему друзей, доставив их в домик у Каменного моста.

Остальное передаю со слов Рошфора, который по приказанию Его Высокопреосвященства оставил монсеньора и д'Артаньяна наедине в кабинете, а сам вышел за дверь.

За дверью он сразу же принял такую позицию, которая позволила выслушать ему разговор от первого слова до последнего.

Теперь на все мои ехидные замечания Рошфор отвечает, что, прислонившись ухом к двери, подслушивают только безродные лакеи, люди благородные пользуются при этом тазиком для бритья, который значительно лучше улавливает звуки. Но он отказался даже от этого замечательного средства, так как за одной из портьер была дырочка, прекрасно позволяющая и видеть, и слышать происходящее в кабинете Его Высокопреосвященства.

Итак, кардинал стоял у камина; находившийся в комнате стол отделял его от д'Артаньяна.

– Милостивый государь, – холодно сказал кардинал, – Вы арестованы по моему приказанию.

– Мне сказали это, Ваша светлость, – постарался остаться невозмутимым д'Артаньян.

– А знаете ли Вы, за что?

– Нет, Ваша светлость. Ведь единственная вещь, за которую я бы мог быть арестован, еще неизвестна Вашему Высокопреосвященству.

– Вот как! Что это значит?

– Если Вашей светлости будет угодно сказать мне прежде, какие преступления вменяются мне в вину, я расскажу затем поступки, которые я совершил на деле.

– Вас обвиняют в том, что Вы переписывались с врагами государства, в том, что Вы выведали государственные планы, в том, что Вы пытались расстроить планы Вашего военачальника, – запустил пробный шар Его Высокопреосвященство.

Как человек с гибким умом и недюжинными способностями политика, д'Артаньян, конечно же, сразу свалил вину с больной головы на здоровую.

– А кто меня обвиняет в этом Ваша светлость? – воскликнул он, пылая гневом праведника. – Женщина, заклейменная государственным правосудием, женщина, вышедшая за одного человека во Франции и за другого в Англии, женщина, отравившая своего второго мужа и покушавшаяся отравить меня!

Кардиналу лучше, чем кому-либо, были известны все повороты моей судьбы, начиная с «заклеймения государственным правосудием», поэтому он сделал большие глаза и спросил:

– Что Вы рассказываете, милостивый государь! О какой женщине Вы говорите?

– О леди Винтер. Да, о леди Винтер! – раскрыл кардиналу глаза на жизнь д'Артаньян. – Все преступления которой были, очевидно, неизвестны Вашему Высокопреосвященству, когда Вы почтили ее своим доверием.

– Если леди Винтер совершила те преступления, о которых Вы сказали, милостивый государь, она будет наказана, – постно заметил кардинал.

– Она уже наказана, Ваша светлость, – неожиданно сказал д'Артаньян.

– А кто же наказал ее? – изумился Ришелье.

– Мы, – просто и величественно ответил гасконец.

– Она в тюрьме? – нахмурившись, спросил кардинал.

– Она умерла, – поднял глаза к небу гасконец.

– Умерла? – изменился в лице кардинал. – Умерла? Так Вы сказали?

Он опустился за стол.

– Три раза она пыталась убить меня, – объяснил д'Артаньян. – Она пыталась отравить и женщину, которую я люблю. Тогда мои друзья и я изловили ее, судили и приговорили к смерти, – и пустился в подробный рассказ о событиях в Бетюне и его окрестностях.

Его Высокопреосвященство, чернее тучи, слушал, невидящими глазами уставившись в столешницу. Рошфор торжественно клялся на Библии, что кардинал дрожал, да и сам он не мог сдержать отчаяния. Может быть и не лгал, не знаю, приятно все-таки, что твоя смерть не оставляет близких людей равнодушными.

Внезапно из своей засады Рошфор увидел, как взгляд Его Высокопреосвященства остановился на одном из свежих писем, пришедших в его отсутствие, пока он ездил в Сюржер встречать короля, и положенных для рассмотрения. Кардинал, продолжая слушать рассказ гасконца, распечатал его и пробежал глазами.

И сразу мрачная угроза на лице Его Высокопреосвященства сменилась совершенно безмятежным выражением.

Даже невиновный Рошфор испугался и решил, что гасконцу предрешена плаха на Гревской площади.

Кардинал встал, протянул ладони к огню камина и ласковым укоризненным голосом сказал:

– Итак, Вы присвоили себе права судей, не подумав о том, что те, кто не уполномочен наказывать и тем не менее наказывают, являются убийцами.

– Ваша светлость, клянусь Вам, что у меня ни на минуту не было намерения оправдываться перед Вами! – воскликнул д'Артаньян. – Я готов понести то наказание, какое Вашему Высокопреосвященству угодно будет наложить на меня. Я слишком мало дорожу жизнью, чтобы бояться смерти.

– Да, я знаю, Вы храбрый человек, – мягко сказал кардинал. – Могу Вам поэтому заранее сказать, что Вас будут судить и даже приговорят к наказанию.

– Другой человек мог бы ответить Вашему Высокопреосвященству, что его помилование у него в кармане, – с апломбом заявил д'Артаньян, – а я только скажу Вам: приказывайте, Ваша светлость, я готов ко всему.

– Ваше помилование? – переспросил кардинал.

– Да, Ваша светлость.

– А кем оно подписано? Королем? – доброжелательно поинтересовался кардинал.

– Нет, Вашим Высокопреосвященством.

– Мною? Вы что, с ума сошли? – любезное выражение лица слетело с кардинала.

– Вы, конечно, узнаете свою руку, Ваша светлость, – пообещал ему д'Артаньян.

Хмурясь, кардинал принял от него лист бумаги, развернул и вслух прочитал:

«Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.

5 августа 1628 года. Ришелье».

Его Высокопреосвященство задумался. Затем медленно порвал бумагу.

Снова подошел к столу, но уже не присаживаясь, написал несколько строк на пергаменте, который был на две трети заполнен, и приложил свою печать.

И д'Артаньян по ту сторону стола, и Рошфор по ту сторону стены были уверены, что это смертный приговор.

– Возьмите! – сказал Ришелье. – Я взял у Вас один открытый лист и взамен даю другой. На этой грамоте не проставлено имя, впишите его сами.

Будьте уверены, раз уж Его Высокопреосвященству выпадает шанс одним жестом превратить человека, враждебного ему, в человека, ему обязанного, он пользуется этим шансом сразу.

– Ваша светлость, – упал к его ногам д'Артаньян, получивший указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров, – моя жизнь принадлежит Вам, располагайте ею отныне! Но я не заслуживаю той милости, какую Вы мне оказываете: у меня есть три друга, имеющих больше заслуг и более достойных…

– Вы славный малый… – снисходительно похлопал гасконца по плечу кардинал. – Располагайте этой грамотой, как Вам заблагорассудится. Только помните, что, хотя имя и не вписано, я даю ее Вам.

– Я этого никогда не забуду! – воскликнул со всей горячностью д'Артаньян. – Ваше Высокопреосвященство может быть в этом уверены.

– Рошфор! – громко позвал кардинал.

Сбитый с толку поведением монсеньора, растерянный и ничего не понимающий, Рошфор вошел в кабинет. Такой щедрости по отношению к убийцам отнюдь не последнего сотрудника он от хозяина не ожидал. (Даже непосвященным известно, что Его Высокопреосвященство не только никогда не забывает своих врагов, но и всегда заботится о своих друзьях, почему мы, люди кардинала, собственно говоря, и работаем на него.)

– Рошфор! Перед Вами господин д'Артаньян, – сообщил ему Его Высокопреосвященство на тот случай, если Рошфор забыл, кто это. – Я принимаю его в число моих друзей, а потому поцелуйтесь оба и ведите себя благоразумно, если хотите сберечь Ваши головы.

С ненавистью потянувшись друг к другу, Рошфор и д'Артаньян громко чмокнули воздух, тонким слоем разделявший их губы. Кардинал с загадочной улыбкой на лице внимательно за ними наблюдал.

Потом новые друзья вместе вышли из кабинета в приемную.

– Мы еще увидимся, не так ли, милостивый государь? – спросил Рошфор, вытирая усы рукавом.

– Как Вам будет угодно, – холодно ответил д'Артаньян, доставая платок с той же целью.

– Случай не замедлит представиться, – пообещал Рошфор, вытирая рукав о косяк двери.

– Что такое? – Тюрлюпеном[13]13
  Тюрлюпен – известный комический актер из труппы Бургундского отеля, работавшей в первой четверти семнадцатого века. Амплуа Тюрлюпена – плут и мошенник Бригелло (маска итальянского театра)


[Закрыть] выглянул из-за двери Его Высокопреосвященство.

Пошатнувшаяся было дружба резко окрепла, Рошфор и д'Артаньян нежно друг другу улыбнулись, обменялись рукопожатиями, поклонились кардиналу и с неподдельной грустью расстались.

Д'Артаньян пошел к ожидающим его друзьям, Рошфор остался в приемной.

– А теперь, мой дорогой Рошфор, – сказал своему конюшему кардинал де Ришелье, – срочно скачите в Бетюн. Миледи ждет Вас там.

В этом трогательном месте Рошфор всегда добавляет, что он чуть было не догнал уходящего д'Артаньяна и не поцеловал его на радостях еще раз, уже по-настоящему. Вот тут он точно врет, и я ему не верю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ИТОГО

Без Бекингэма английская эскадра, семнадцатого сентября все-таки покинувшая Портсмут, напоминала курицу с отрубленной головой, которая и без головы еще в состоянии пробежать несколько шагов, но это все, что она может.

Двадцать восьмого сентября корабли англичан под предводительством лорда Линдсея были у стен Ла-Рошели, радостно отозвавшейся на ее прибытие звоном всех городских колоколов.

Но, кроме моральной поддержки, крепость ничего не получила.

Англичане без толку потыкались в загораживающую вход в гавань дамбу, после чего попытались разрушить препятствие, обстреливая дамбу силами корабельной артиллерии.

С берега по английским кораблям ударили королевские орудия и пушки фортов острова Рэ.

Бомбардировка французами английских кораблей была успешнее, чем обстрел англичанами дамбы. «Последний довод короля»[14]14
  Такое изречение было выгравировано на королевских пушках, обстреливающих Ла-Рошель


[Закрыть] действовал убедительно.

Понадобилось два дня обмена ядрами, чтобы лорд Линдсей окончательно отказался от мысли задержаться у крепости подольше. Он посоветовал ла-рошельцам примириться с законным сувереном, послал к королевским войскам парламентера, через которого попросил короля от имени Карла Первого быть снисходительным к своим заблудшим подданным, после чего с чувством образцово выполненного долга поднял паруса и отбыл в Англию.

Ла-Рошель была обречена.

В блокированном городе давно уже царили голод и смерть. Если до третьего появления у крепости английской эскадры город жил надеждой на помощь англичан и муниципалитету во главе с непримиримым Жаном Гитоном удавалось подавлять в согражданах мысли о сдаче города, то теперь в сердцах ла-рошельцев не осталось ничего, кроме отчаяния и безысходности.

В эти дни на память горожанам приходили строки Ветхого Завета, и они шептались, что гордая ранее красавица Ла-Рошель теперь подобна павшей столице Иудеи, о которой плакал пророк Иеремия.

– Ах, осталась пустынной столица, полная людом, стала словно вдова госпожа народов. Правительница областей отдана в работу! Безутешно плачет в ночи, на щеках ее слезы, нет утешителя ей среди всех ее любивших. Предали друзья ее, стали врагами… – выговаривали так губы горожан вслед удаляющимся кораблям знакомые слова.

– Дети грудные без чувств лежат на площадях столицы, матерей своих вопрошают: «Где хлеб, где питье нам?» Как пронзенные, без сознания на площадях столицы испускают дух свой у груди материнской. Найду ли тебе оправдание? – плакали женщины, лишившиеся своих детей, не выдержавших многомесячный голод.

– Люди ее стонут, выпрашивают хлеба, драгоценности отдают за пищу, чтобы восстановить силы… – вздыхали их мужья, водя пальцем по впечатанным в бумагу черным словам, приобретшим такую страшную современность.

А тайные агенты отца Жозефа, работавшие в крепости, обязательно напоминали:

– О тебе твои пророки лишь ложь и глупость вещали. Не обнажили твое нечестье, чтобы изменить твою участь, являли тебе изреченья лжи и coблазна!

И советовали, советовали постоянно и настойчиво:

– Умножь свои вопли ночью, в первую стражу, сердце пролей, как воду, пред ликом Господним, воздень к Нему ладони ради твоих младенцев, что от голода чуть живые на перекрестках улиц.

Каждый стих, каждая строка Плача словно не об Иерусалиме говорили, стонали горожанам об их Ла-Рошели.

Наконец не выдержал и муниципалитет.

Двадцать восьмого октября одна тысяча шестьсот двадцать восьмого года Ла-Рошель сдалась.

На следующий день во главе войска кардинал де Ришелье въехал в склонивший голову город.

Кругом лежали трупы, :на улицах, на площадях, на папертях церквей, под окнами домов. Тела, иссушенные голодом, не тлели, а мумифицировались.

Из пяти человек выжил один, против двадцати тысяч королевских войск в последние месяцы оборону держали от силы полторы тысячи горожан. Зрелище полумертвого города было настолько страшным, что тронуло даже самые ожесточенные сердца.

Крепость, теперь похожая на полуразрушенный могильный склеп, не подверглась обычным грабежам и насилиям. Не только строгий указ короля, но и вид города удержали неудержимых мародеров.

По совету кардинала король распорядился срочно доставить в город продовольствие. Король подтвердил, что прощает заблудших и презревших долг свой. Никто из защитников города не был наказан. Даже верхушка муниципалитета во главе с неистовым Жаном Гитоном, в других условиях непременно бы возведенная на новенький эшафот, была лишь выслана за пределы города, потому что никто уже не мог наказать Ла-Рошель больше, чем она была наказана осадой.

С самоуправлением Ла-Рошели было покончено. Венец ее башен, охраняющий город с суши, разрушен, остались лишь прибрежные укрепления. Также были срыты все замки и укрепления в округе.

Великого оплота протестантства во Франции не стало.

Королевские войска с триумфом вернулись в Париж.

Прошло время, и старые проблемы сменились новыми.

Дорогой брат, как только отношения между государствами возобновились в достаточной степени, приехал в Париж и попытался унаследовать после меня славный особняк по адресу Королевская площадь, дом шесть. Но, к его огорчению, дом во время войны конфисковали. Французское правительство отдало его некоей госпоже N, проживающей с двумя детьми в глухой провинции. Разочарованный Винтер вернулся домой.

Там ему тоже не пришлось особо радоваться вступлению в наследство. Вместе с поместьями он получил прилагающиеся к ним закладные и мои долговые обязательства на очень большие суммы очень известным людям. Благодаря этим нехитрым операциям я сразу же после истории с подвесками перевела свое состояние во Францию.

Дорогой брат встал перед проблемой: судиться с моими кредиторами и потерять миллион Или отдать все без суда и все равно потерять миллион…

Не прошло и года, как он его потерял.

У мушкетеров все благополучно.

Красавец Портос женился на своей прокурорше, которую я имела честь видеть в церкви Сен-Ле. Сундучок с монетами, накопленными ее покойным супругом, позволил господину Портосу оставить службу и зажить мирной семейной жизнью.

Тонкая душа господина Арамиса не вынесла тягот военной жизни, и он осуществил свою давнюю мечту: принял духовный сан и вступил в недавно основанное братство лазаристов. Наверное, скоро мы увидим его в рядах миссионеров, с крестом в руках несущих Божье слово народам обеих Америк, Китая и Индии…

Госпожа де Шеврез была так безутешна после его пострига, что вынуждена была завести три-четыре новых любовника, чтобы скрасить горечь утраты.

Граф де Ла Фер продолжал вести образ жизни безупречного мушкетера: регулярно пил и регулярно играл. Потом он вышел в отставку под тем предлогом, что получил небольшое наследство в Русильоне.

Д'Артаньян вместе со своей ротой вернулся в Париж после окончания кампании и принялся готовиться к вступлению в чин лейтенанта.

Он продолжал снимать комнату на улице Могильщиков и обожать Констанцию Бонасье. Господин Бонасье куда-то исчез и не мешал счастью влюбленных.

Настал тот момент, когда госпожа Бонасье официально стала вдовой и приготовилась превратиться в Констанцию д'Артаньян.

Сам д'Артаньян, услышав о планах любимой, задумался.

К этому времени любовь утратила для молодого человека чувство новизны и стала привычной – кто осудит его за раздумья? К тому же любовь к женщине – одно, а брак с ней – совершенно другое…

До господина де Тревиля дошли последние новости о сердечных делах молодого человека, которому он покровительствовал и в чьей судьбе он был горячо заинтересован.

Де Тревиль вызвал гасконца к себе и сурово отчитал: «Ты прибыл в столицу за карьерой и славой, мой мальчик? Да разве это видано, чтобы, достигнув успеха и признания в Париже, связаться с галантерейщицей, пусть она хоть трижды кастелянша королевы?»

Можно гордо поднять голову, когда тебя обвиняют в незаконных дуэлях с гвардейцами, в лихих и опасных мероприятиях, поднимающих славу мушкетеров… Тогда уста начальника бросают гневные слова, но глаза сияют от гордости за тебя.

Но как держать голову, когда твой капитан, твой друг и благодетель искренне не понимает, ради чего ты губишь блестяще начатую жизнь?

Де Тревиль, выправляя д'Артаньяна на правильную дорогу, вспомнил время, когда сам был молодым, а потом, в порыве откровенности, поведал молодому человеку рецепт правильной карьеры: «Да, мой мальчик, я не отрицаю, что добрые милости какой-нибудь Дамы лишь придают блеск достоинствам молодого человека, но надо, чтобы Дама была иного ранга, чем та, с которой по неопытности связался ты.

Д'Артаньян, ты мне дороже сына, ты – словно я сам тридцать лет назад! Запомни же, мой мальчик, что я скажу, высеки эти слова у себя в голове огненными буквами: Интрижка с галантной женщиной – галантность. Интрижка с галантерейщицей – дебош и подлость! Иди, мой мальчик, иди и подумай…»

Д'Артаньян подумал над тем, что сказал ему господин де Тревиль, и съехал с комнаты на улице Могильщиков.

Лейтенанту мушкетеров пристала более вместительная квартира.

Рошфор привез меня из Бетюна в Париж, домой, в особняк на Королевской площади.

Там я дожидалась возвращения Его Высокопреосвященства из Ла-Рошели.

Как только наши победоносные войска вновь разместились в своих казармах, меня вызвали в особняк на улице Добрых Детей.

Лавровый венок мне на голову там не возложили, но приятных слов было сказано много. А самое главное, определилось мое будущее.

Кардинал предложил мне обосноваться в провинции Пуату.

Его Высокопреосвященство собирал там, в западном краю, под свою руку земли и должности. Милости короля имеют лишь одну неприятную сторону – они, как и все, преходящи. Поэтому их надо подкреплять чем-то материальным.

Монсеньор начал с того, что стал губернатором Гавра, Гарфлера, Монвилье, Понт-де-л'Арша, Гонфлера. После успешной кампании он готовился принять Должности генерал-лейтенанта в Бруаже, Олероне и Рэ.

Также король пообещал сделать его сеньорию герцогством, чтобы мы, окружающие, не ломали язык, именуя кардинала Его Высокопреосвященством, а называли его просто и ясно: «Ваша светлость».

– Миледи, я хочу, чтобы Вы приобрели, может быть, не очень большое, но приличное владение неподалеку от моего Ришелье, – сказал он. – Поскольку теперь Вы опять призрак и в Париже Вам оставаться нельзя, Вы будете нужны мне там. У Вас есть деньги?

– Нет, сударь… – печально вздохнула я, памятуя о том, что только прямой доход премьер-министра в нашем королевстве составляет сорок тысяч ливров в год. – Я даже не знаю, смогу ли я теперь убедить своих банкиров в своем праве на те крохи, что положила в их конторы в качестве леди Кларик.

– Хорошо, – решил кардинал, – господин де Сурди займется покупкой Вам замка, а я позабочусь о том, чтобы лица, принявшие у Вас вклады, не стали страдать излишней забывчивостью.

– Благодарю Вас, Ваше Высокопреосвященство, – склонила я голову. – Я думаю, и мне, и моим детям очень понравятся природа и жители Пуату. Надеюсь, к замку, который найдет господин де Сурди, прилагается и титул?

Его Высокопреосвященство некоторое время не отвечал. Я не торопила его с ответом. Лишь спросила:

– Правду говорят, Ваше Высокопреосвященство, что море разрушило ла-рошельскую дамбу сразу по окончании осады?

– И титул, Вы правы, – не стал торговаться кардинал.

– Еще раз благодарю Вас, Ваше Высокопреосвященство, Вы очень ко мне добры.

– Теперь начинаются новые времена… – задумчиво сказал кардинал де Ришелье.

Он был прав, теперь его авторитет возрос, титул «великий» признали даже его враги.

– Король предложил отцу Жозефу стать епископом Ла-Рошели, его люди отлично поработали и по ту, и по эту сторону стен, но он отказался, – не то пожаловался, не то поделился радостью кардинал.

– Отец Жозеф понимает, что только возле Вас он принесет наибольшую пользу для страны, – заметила я, – меня не удивляет его решение.

– При осаде Ла-Рошели я познакомился с преинтереснейшим молодым человеком из Альби, – продолжал размышлять вслух кардинал. – Представьте, для него нет секретных шифров. Любое письмо, написанное любым секретным образом, он в состоянии прочесть. Я применял его талант для разрешения некоторых загадок и был просто поражен отличными результатами.

– Это не господин Росиньоль? – спросила я.

Рошфор уже рассказывал о молодом даровании, которое обнаружил принц Конде, и рекомендовал кардиналу.

– Да, это господин Росиньоль, – подтвердил Его Высокопреосвященство. – Его способности для меня бесценны, но одного господина Росиньоля мне слишком мало. Если бы была возможность, я разделил бы его на десять частей, способных дешифровать послания. Поэтому я задумал вот что… Чтобы Вы не скучали в провинции, пока время не покроет пеленой забвения все, что случилось, я попрошу Вас, зная Ваши способности, разобраться в методе господина Росиньоля и научить всем способам составлять и отгадывать шифры нескольких сообразительных молодых людей. Борьба еще совершенно не окончена, боюсь, она не окончится никогда, и мне в очень скором времени крайне необходима будет служба шифровки и дешифровки.

– Хорошо, я займусь этим, – пообещала я.

– Кроме того, я хочу, чтобы теперь все данные английской агентуры поступали сначала к Вам, а затем лишь, уже обработанные, ко мне. Сейчас нам придется вплотную заниматься внешней политикой, и объем дел не позволит мне лично контролировать все детали, придется разделить ряд обязанностей между надежными людьми. Англия будет Вашим фьефом[15]15
  Фьеф – вотчина


[Закрыть]. Вы согласны?

– Да, Ваше Высокопреосвященство.

– Превосходно, уже на следующей неделе я представлю Вам господина Росиньоля. Поздравляю Вас, миледи, с новой жизнью, – улыбнулся кардинал.

– Благодарю Вас, Ваше Высокопреосвященство, но мне кажется, первое время я все равно буду скучать по старой, – вздохнула я.

– Это пройдет, все проходит… – уверенно сказал кардинал де Ришелье.

Вот так закончилась для меня затянувшаяся история с подвесками. Снова потеряв имя и второй раз для многих людей покинувшая этот свет, я обосновалась в Пуату, там, где концентрировались сторонники, друзья и родственники Его Высокопреосвященства.

А новое имя, новый титул и новое место жительства очень скоро стали такими привычными, словно я имела их всю свою жизнь.

Детям понравилось жить в новом замке – ведь теперь мама не исчезала надолго неизвестно куда, а постоянно была рядом.

Де Вард нас частенько навещает.

И я довольна – в конце концов, стоило пройти через все, чтобы видеть радость на лицах своих чад и домочадцев.

Негритенок Абу, попугай Коко, обезьянка Жужу и красная подушка для коленопреклонений в церкви перекочевали вместе с нами из особняка на Королевской площади в замок. Из всего вышеперечисленного мне досталась лишь подушка для коленопреклонений. Остальное прочно поселилось в детской.

Так что вынуждена разочаровать – у меня тоже сложилось все хорошо, насколько это возможно на нашей земле.