Текст книги "Тропа каравана"

Автор книги: Юлиана Суренова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Кое-что, – буркнул он.

– Правду? – продолжал настаивать тот.

– Ну что ты пристал ко мне! – вскипел караванщик.

– Я спрашиваю лишь потому, – на лице Евсея не дрогнул ни один мускул, голос звучал ровно, – что должен знать, стоит ли и дальше скрывать от нее правду, боясь, как бы кто случайно не проболтался.

Втянув в себя побольше воздуха, тот на мгновение замер, успокаиваясь, и лишь окончательно овладев своими чувствами, ответил:

– Я сказал ей только часть. Не мог же я объяснить дочери, что мы – изгнанники!

– Покидая дом, мы приняли решение никогда не забывать о нем, чтобы не порвались душевные нити, связывающие нас с прошлым. Мы решили, что наши дети должны знать все, – напомнил тот, в ком Атен за время дороги привык видеть скорее помощника, чем единокровного брата.

– Ты же видишь: Мати непохожа на других, она не сможет принять правду!

– Допустим, нам удастся оградить ее от нашего прошлого, позволить и дальше жить в мире надежд и фантазий. Но, Атен, придет время, и мы вернемся к стенам родного города. Не лучше ли ей будет услышать все от друзей, прежде чем об этом заговорят враги?

– Нет! – его лицо побледнело. – Мы никогда не вернемся туда!

– Минуло много времени…

– Какое это имеет значение! Подобное забыть нельзя! Кому, как не тебе, это знать! – бросив резкие слова в лицо брату, он замолчал на мгновение, словно переводя дыхание, а потом, опустив голову, тихо произнес: – Хватит. Ни к чему продолжать этот разговор. Кто знает, что нас ждет впереди. И вообще, к чему думать о прошлом и будущем, когда есть одно настоящее?

К полудню все закупленные припасы были проверены, пересчитаны, упакованы и распределены по повозкам. Перепроверив по несколько раз оси колес и снятые при въезде в город полозья, осмотрев животных и убедившись, что с ними все в порядке, караванщики вновь отправились в путь.

Шагая возле повозок, люди прощались с городом, с его теплом, множеством цветов и запахов. Впереди их ждали снежная пустыня да завывание ветров. В глазах многих была печаль: всегда трудно расставаться, уходить. Но такова судьба. И караванщики смирились с ней, ибо так легче жить. Скоро, очень скоро казавшийся в свой первый миг бесконечно долгим день прощания останется позади. Все забудется, лишь только краски растворятся в бескрайней и такой живой снежной белизне.

За чертой, которая отделяла край, согретый магией Хранителя, от белых владений повелительницы снегов, их ждал мрачный, обиженный на весь свет ветер. Его ярость то усиливалась, то утихала, засыпая под тяжелыми сугробами. Но сам он упрямо брел рядом с караваном день за днем, неделю за неделей, не отставая ни на шаг, привязавшись к странникам, словно бездомная собака. Пока еще его дыхание не было ледяным, а мысли не заполняла собой смерть, но люди не тешили себя наивными надеждами. Они знали: однажды ветру надоест дорога, он взметнется диким зверем, неудержимым вихрем закружится в ужасном танце, обращая в лед все, чего коснется его мертвящее дыханье.

Шло время. И вслед за ним шел караван. А, может быть, наоборот. Кто знает? Кто вообще замечает это движение до тех пор, пока не придет пора произойти чему-то: важному или не очень, хорошему или нет, – какая разница? главное – кладущему конец однообразию пустоты?

Вечером Атен, Лис и Евсей собрались в командной повозке. Из сундуков были извлечены священные карты, составленные когда-то давно еще поколением первых снежных караванщиков.

Эти карты путешествовали по отмеченным на них дорогам вместе со все новыми и новыми хозяевами не одну сотню кругов, каждый из которых оставлял на их полотнах свои следы-пометки. Они были нитями судьбы каравана, на которые полагались в пути, которым следовали неотступно, боясь заблудиться в бескрайних снегах. С них снимали копии, и те, блеклые и желтые, словно бестелесные призраки своих живых прообразов, хранились в каждой повозке. Так, для спокойствия. На всякий случай. Мало ли что.

Хотя никто в караване и подумать не мог о том, что бы произошло, случись что-нибудь с оригиналами. Первые карты были своего рода святыней, фетишем каравана. Они не часто доставались. Их касались с трепетом и рассматривали с почтением. И вообще, они мало походили на своих собратов-трудяг. Многоцветные, украшенные золотом и серебром, они хранили в себе историю мира, сберегая память о тех городах, которые давно погибли и были погребены под столетними снегами. С каждым веком, с каждым годом пустыня наступала все дальше, отбирая у людей новые и новые островки жизни. И потому карты, полные когда-то света и радости бытия, имели так много грубых белых пятен – заплат на тех местах, где раньше стояли круги городов.

Казалось, они знали, что им суждено продолжать свой путь лишь до тех пор, пока идет караван и что однажды наступит день, когда, на многие века пережив своих создателей, они, все же, угаснут в холодных объятьях бескрайней снежной пустыни.

Какое-то время трое мужчин напряженно всматривались в слабое мерцание полотна. В повозке висела тяжелая, напряженная тишина, нарушаемая лишь дыханием ветра да скрипом полозьев.

– Измерения не лгут, – наконец, пробормотал Евсей. – Мы уже должны были подойти к границе оазиса.

– Что ж, – Атен провел рукой по бороде. Его лицо было хмурым, настороженным, брови напряженно сошлись на переносице. – Одно из двух: или мы из-за встречного ветра шли слишком медленно, или город погиб раньше, чем мы предполагали и в нем давно владычит Метель.

– Мы не могли сбиться с пути? – спросил Лис, пытаясь найти другое объяснение случившемуся.

– Нет, – поспешил ответить Евсей. – Было несколько ясных ночей и я сверялся по звездам.

– Лис, тебе удалось что-нибудь разузнать в последнем городе об их соседях?

– Почти ничего: они упрямо не хотели о них говорить. Обо всем остальном – пожалуйста, но стоило завести разговор о соседях, все замолкали, словно Метель забивала рты снегом.

– И все же?

– С год назад чужаки присылали к ним что-то вроде посольства и умоляли сына Хранителя вместе с женой и новорожденным ребенком – а малыш, несомненно, и это было ясно еще тогда, наделен магическим даром – перебраться к ним. С собой они привезли дары для Хранителя, его сыну обещали у себя золотые горы и всю полноту власти… Их высмеяли и прогнали ни с чем: кто же станет отдавать чужаку свое будущее? Тогда, спустя какое-то время, соседи попытались выкрасть ребенка…

– Шаг отчаяния, – пробормотал Атен.

– Конечно, у них ничего не вышло, – продолжал Лис. – Вы сами видели: нынешний Хранитель очень силен. В общем, похитителей поймали и казнили: отвели в снежный лес, связали и бросили умирать. А там, звери их разорвали или мороз убил, никто не интересовался… Горожане, конечно, усилили свои рубежи, стали подозрительными. Они ждали новых незваных гостей. Но больше с тех пор никто не приходил… В общем, все говорит за то, что города уже нет.

– Но метель не могла за столь короткий срок замести лес… – с сомнением качнул головой Евсей.

– Если их Хранитель был слаб и людям не хватало земли для полей, они давно вырубили деревья.

– Что уж теперь гадать, – вздохнул Атен. – Так или иначе, все приметы говорят за то, что впереди нас ждут лишь замерзшие развалины. Тепло давно покинуло этот край, – он приподнял полог, всматриваясь в царившую вокруг белизну. Несколько снежинок, подхваченных ветром, ворвались в повозку и затанцевали в коротком, трепетном танце, сгорая в тепле согревавшего ее чрево огня.

Ночь была ясной, звездной, снег искрился, озаряемый бледным светом тяжело нависшей над миром луны. Та казалась во много раз больше солнца, но и в ней, и в ее дыхании царил лишь холод. Мир казался пустым, и ничто в нем не удерживало взгляда.

Караванщик замер, прислушавшись. Внутренним, развившимся за годы дороги чутьем он ощутил высокий, похожий на далекий протяжный крик звук, который медленно тек, смешиваясь с плачем погребенных под снегом людей. Они еще не заснули вечным сном. Их души еще не обрели покой в подземных владениях повелительницы смерти. Они еще помнили, чувствовали и рыдали над злой судьбой, оставившей им одно лишь прошлое.

Атен бережно сложил карты, убрал их в сундук, а потом, не произнеся ни слова, спрыгнул в снег. Беззвучно опустился полог.

Когда повозка вновь тронулась, Мати проснулась. Ей было неспокойно, сердце бешено стучало в груди. Быстро натянув одежду, она легла на живот у самого края и осторожно выглянула из-за полога.

Вокруг все укрывал снег. От горизонта до горизонта расстилались белые владения Метелицы – великая снежная пустыня. Но повозки стали перестраиваться так, словно подходили к городу, мужчины сняли цепи, связывавшие караван в единое существо, длинного червя, возницы занимали свои места и зорко следили за дорогой, воздух наполнили предостерегающие звуки рожков дозорных.

Сердце Мати на мгновение пронзил страх, рожденный непониманием происходившего. Ей захотелось поскорее найти отца, броситься к нему, прижаться… Он успокоит, все объяснит, защитит.

Но стоило ей выбраться наружу, как ноги, словно заледенев, приросли к земле: она увидела, что караванщики зажгли поминальные факелы. Над горизонтом возник мутной бледной тенью ледяной дворец Метели – знак беды и смерти.

За спиной скрипнул снег, и тяжелая рука отца опустилась ей на плечо. Мати взглянула на него с немым вопросом, полным граничившего с отчаянием страхом.

– Мы подъезжаем к мертвому городу, дочка, – тихо проговорил тот.

К его удивлению, девочка облегченно вздохнула:

– А я увидела факелы и испугалась, что в караване кто-то умер, – ее губы тронула робкая улыбка: – Как хорошо, что это не так!

Страх исчез из ее глаз, зажегшихся синим пламенем, и она устремила взгляд туда, где сверкали под ледяной коркой в лучах луны развалины мертвого города. Сейчас она испытывала лишь восхищение могуществом Матушки Метели, способной создать холодный огонь из горячего камня.

Незаметно для самой себя, Мати двинулась вперед.

Атен шел рядом с дочерью. В который раз он удивлялся тому, как сильно отличалась она от всех, кто был рожден в городе. Ее миром была снежная пустыня, караван – ее оазисом. Сердце девочки не сжималось при виде погибших городов, не трепетало в окружении белого безмолвия. Она всякий раз с готовностью отправлялась в путь, покидая чуждые ей края тепла, и почти всегда в ее синих, как небесный свод, глазах горело любопытство. Казалось, ей было интересно в мире все.

– Мы зажгли факелы, чтобы почтить память людей, уснувших вечным сном вместе со своим городом, – медленно, следя за тем, как дочь будет реагировать на его слова, проговорил караванщик.

Та кивнула, затем, задумавшись, нахмурилась: – Па, а почему они умерли?

– Помнишь, я тебе рассказывал сказку о ледяном городе? Там со смертью Хранителя тепло покинуло землю и метель, более не встречая преград на своем пути, вошла в дома людей…

– Да, она замела все снегом и люди уснули вечным сном, до тех пор, пока силы не вернутся к Шамашу, богу солнца и повелителю небес. Когда Метель – богиня Айя – увидит своего супруга прежним, живым и здоровым, ее сердце преисполнится великой радостью, весь снег растает, талая вода разбудит людей и высохнет слезами у них на глазах. И весь мир станет зеленым, многоцветным, каким он был когда-то давно, – заученно затараторила она, а затем вдруг спросила: – Странные они, горожане, да, пап? Выбрали вечный сон, а ведь могли уйти из города, стать караванщиками, как мы?

– Милая, эта не так просто – путешествовать: нужны повозки, несущие внутри себя огонь, меховые одеяла, теплые одежды, припасы, снежные олени, а, главное, карты.

Мати пожала плечами, принимая объяснения отца, но не понимая, как отсутствие каких-то столь обычных вещей может помешать выбрать жизнь: – Если бы у них была душа караванщика, их бы ничто не остановило. А так, – девочка шмыгнула носом. – Жаль, что город умер. Наверно, здесь когда-то было красиво… И ничего не осталось.

Ничего не осталось… Нет, прошло еще слишком мало времени, чтобы стереть все следы с земли, разгладить морщины. Пусть знавшие лишь тепло стены домов не выдержали всей тяжести удара холода и, став хрупкими, рассыпались осколками прежней жизни. Но снег и ветер, словно смеясь над их памятью, то открывали побледневшие верхушки развалин, то вновь скрывали их под легким белым полотном. Минует еще много времени – год, может быть, два – и единственным напоминанием о прошлом останется вознесенный снежным холмом над землей храм, превращенный госпожой Айей в один из своих бесчисленных дворцов, разбросанных в бесконечности пустыни.

Медленно, осторожно, караванщики приблизились к холму, остановились у подножия, обратив взгляды к звездам, и замерли. Они испрашивали у богини снегов разрешение войти в Ее дом и провести обряд, дарующий покой прошлому и освобождающий будущее от тяжких оков настоящего.

Таков был долг караванщика: оказавшись в умирающем городе, принять в караван хоть кого-нибудь из его жителей, чтобы сохранить род; вступив же первыми в ледяной дворец, совершить обряд упокоения, дабы души пересекли черту горизонта, и мертвые вместо ужасных кошмаров видели светлые добрые сны…

А затем караван вновь двинулся в путь. Люди не могли позволить себе задерживаться больше необходимого: промедление в снежной пустыне могло прогневать Метель и обрушить на головы провинившихся смерть.

Налетел ветер, застучался в пологи повозок, завыл, требуя впустить его, и, встретив отказ, разозлился, поднял с земли огромные охапки снега, закрутил их в диком танце – заклинании метели, чтобы бушевать, не останавливаясь ни на миг, не один день, не одну ночь.

Путь стал тяжел. Встречный ветер порой так усиливался, что животные не могли сдвинуться с места, а люди падали и, если бы не веревки, привязывавшие их к единой цепи каравана, вихрь унес бы их прочь, в пустыню, как хищный зверь утаскивает свою жертву, чтобы потом, в одиночестве, насладиться ее смертью.

Не дожидаясь, пока все в конец вымотаются, Атен остановил караван, приказал построить повозки плотным кругом – складские по краям, остальные, вместе с распряженными животными – внутри, под огромным, раскинутым в мгновение ока, куполом шатра, способным долгие дни защищать от снега и ветра.

Глава 2

Хозяин каравана выглянул наружу. Из-за метавшихся в разные стороны белых снежных птиц, заполнивших собой все вокруг, было не возможно ничего разглядеть и в двух шагах.

Недовольно поморщившись, Атен задернул полог, возвращаясь под купол.

Они дожидались благоприятной погоды уже две недели, а метель лишь только усиливалась.

Евсея и Лиса он нашел в одной из боковых повозок. Здесь было холодно и мужчины, склоняясь над свитками покрытой мелкими пометками бумаги, зябко кутаясь в меховые полушубки.

– Остановка обещает быть долгой, – хмуро бросил им Атен.

– Да, – те даже не подняли голов, не желая ни на миг отрываться от своего занятия. – Мы подсчитали, – продолжал Лис, – что если метель не прекратиться в течение трех месяцев, нам будет лучше вернуться назад, в прошлый город, чтобы пополнить запасы. Если же мы сможем тронуться в путь раньше – караван одолеет переход.

– Мы всего лишь в паре месяцев пути от города, – поддержал друга Евсей. – Так что нам не приходится опасаться даже полугодовой стоянки.

– Госпожа Айя не любит, когда нарушаются ее законы, – качнул головой хозяин каравана. – Она не позволит нам повернуть назад.

– Атен, – две пары глаз пристально глядели на него, – всякий караванщик знает, что в снежной пустыне разрешено идти лишь вперед, вслед за солнцем. И только один раз в вечности повелительница снегов позволяет нарушить эту заповедь и пойти обратной дорогой. Мы еще не воспользовались своего права, и ради спасения каравана…

– Конечно, – тот опустил голову на грудь и, к удивлению спутников, умолк, не споря.

Лис придвинулся к нему, положил руку на плечо:

– Что с тобой, Атен?

– Не знаю! – тот отвернулся, но потом, словно решив, что лучше не оставлять недомолвок, продолжая смотреть в сторону, тихо произнес:

– Последнее время я все время ловлю себя на мысли, что наш путь не так долго, как мне представлялось раньше. Однажды пустыня попрощается с нами…

– Ты предчувствуешь гибель каравана? – насторожился Лис.

Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к чему-то внутри себя, а потом качнул головой:

– Нет. Нечто иное. Не белый траур, а полноцветие красок. Это время еще далеко, но метель уже грустит по нему, я слышу печаль в ее голосе… Только в ее грусти нет боли, скорее чужая, незнакомая ей пока радость… И, все же, это непонятное будущее беспокоит меня больше, чем холод смерти, как любая неподдающаяся объяснению загадка пугает сильнее понятной и предвиденной беды.

– Может быть, дело в том, что рано или поздно мы вернемся к Эшгару, – промолвил Лис.

– Не упоминай этого названия! – глаза Атена сверкнули гневом. – Только горожанин носит в сердце имя своего города! Для караванщика все они – чужие и безымянные!

– Ладно, пойду посмотрю, как там дела, – вздохнул огорченный странным поведением друга Лис и поспешно выбрался из повозки.

Евсей повернулся к брату:

– Ты хочешь остаться один? Мне уйти?

– Нет, – тяжело вздохнул Атен. – Ты прав, мне станет легче, если я выговорюсь.

– Что тебя беспокоит?

– Мати. Дети каравана. Те из них, которые родились не во время остановок в городах, а в пустыне… Евсей, мне кажется, что метель действительно коснулась их душ своим крылом. Иногда я вспоминаю, как в детстве, слушая истории караванщиков, или потом, уже в пути, читая их своды, меня поражал этот ужасный закон: убивать рожденных в снегах…

– Да, торговцы во все времена старались подгадать рождение ребенка к остановке в городе, женщины прибегали к различным уловкам, лишь бы родить не в снегах… Настоящие караванщики, не мы, изгнанники, верили, что тот, кто пришел в снегах, выжил он или нет, принадлежит не людям, а госпоже Айе, и должен быть отдан Ей. Но мы-то другие! Неужели ты жалеешь, что мы отказались от этого чуждого нашему сердцу закона? Неужели ты смог бы убить свою дочь только потому, что она родилась не в городе, а в повозке среди снегов?

– Конечно, нет. Но я говорю о другом… – он вздохнул, помолчал какое-то время, подбирая слова. – Если предчувствия не обманывают меня, если нам… Будет позволено остаться в родном городе, что станет с ней? Раньше я не задумывался над этим. Но… В последнем городе страж спросил мою девочку, не хочет ли она жить обычной жизнью, не скитаться по бесконечным дорогам среди ветров и стужи. Любая бы на ее месте ответила, что только об этом и мечтает!

– В каком бы поколении ты ни был караванщиком, ты хочешь вернуться в город. Это удивительно…

– Вот мы в дороге тринадцать лет, кажется, уже начали к ней привыкать.

– И все равно что-то влечет нас в города…

– Мы смирились со своей судьбой, но все еще надеемся на чудо.

– Наверно, потому, что мы родились в городе, там наша родина…

– Может быть, именно из-за этого караванщики и убивали детей, которые пришли на свет в пустыне. Они казались им… не такими, как все, ибо в них не было этого чувства. Для них светит, их влечет к себе иная звезда, – задумчиво пробормотал Атен. – Я чувствую это, когда смотрю в глаза Мати… Евсей, я не знаю, что делать. Моя девочка не сможет жить в городе, она принадлежит иному миру!

– Не думай об этом. Как бы то ни было, минует еще не один год, прежде чем мы придем к Эшгару. К тому времени Мати вырастит. Возможно, она изменится, а нет, что ж, она сможет сама избрать свою судьбу и путь, по которому идти. Оставь грядущее завтрашнему дню, все равно настоящее не способно дать ответ на его вопросы. Кто знает, что ждет нас через миг? Если твоей дочери суждено что-то иное, нежели то, что ждет нас всех, путь покажет это. Верь: боги мудры, Они ничего не делают просто так.

– Есть способ повлиять на будущее. Но решение нужно будет принять заранее. В пяти годах пути дорога расходится. Одна возвращает к… нашему городу, вторая идет в неизвестность, в ту часть снежной пустыни, куда не заходил ни один караван. Я долго думал об этом… Может, ради наших детей нам не стоит завершать круг?

– Даже если там нас ждет смерти? Великие боги, Атен! – не выдержав, воскликнул Евсей. – Ты зовешь беду! Подумай о караване, о людях, которые доверили тебе свои жизни!…И, потом, все надежды на то, что нам разрешат остаться в Эшгаре – лишь мечты, не более того! Подобное не позволяется даже тому, кто добровольно ушел с караваном, а потом, передумав, решил вернуться. Мы же были изгнаны! Атен, нас обвинили в ужасном преступлении: заговоре против Хранителя!

– Ты был слишком юн, чтобы понять. Но я столько раз рассказывал тебе обо всем и надеялся, что ты… Мы не были ни в чем виноваты! Все знают, что те обвинения – ложь! Даже служители, как они того ни хотели, не смогли ничего доказать!

– Если б смогли – нас ждала бы казнь. А так – изгнание. Но, что бы там ни было, для всех в городе мы – святотатцы… – Евсей опустил голову на грудь. – За минувшие годы ты о многом забыл, стал по духу караванщиком, но в Эшгаре-то все по-прежнему. Жизнь в городе зависит от Хранителя и не важно, плох он или хорош. Закон говорит: "Хранитель может делать все, что пожелает, и да никто даже в мыслях не осудит его".

– Но Лагар был безумен! Он не понимал, что творит! – вспыхнул караванщик.

– Был нарушен закон, – продолжал настаивать на своем Евсей. – Мы представляли опасность – и нас изгнали.

– Собаки! Нужно было… – на миг он умолк, с силой стиснув зубы, заставляя себя успокоиться и признать: – Ты прав, я стал смотреть на все произошедшее глазами караванщика.

– Так проще.

– Как же мы были молоды и наивны тогда! Еще немного, и ложь обернулась бы ужасной правдой, несущей смерть…

– Каким бы ни был Хранитель, лишь он один наделен магией, способной дарить жизнь городу. Если бы с ним случилось несчастье, всех бы ждал конец, ибо боги вряд ли обратили бы свой лик в великодушии на тех, кто уже раз отверг их милость. Воистину, жрец и главный страж приняли мудрое решение: они смогли сохранить жизнь всем, позволив нам собрать караван и уйти.

– Да, – Атен тяжело вздохнул. – Знаешь, тогда, уходя, я верил: когда-нибудь мы вернемся. У города уже будет другой Хранитель… И мы сможем остаться.

– Многие в караване, пусть они понимают, что подобное вряд ли возможно, продолжают надеяться на чудо…

– Но сейчас, – он продолжал, не слушая брата, – когда я смотрю на Мати, на других малышей, мне становится страшно от того, что наши мечты могут исполнится. Мы будем счастливы, но обречем детей на горе, кто знает, может быть, даже на смерть. Вот что тревожит меня.

– Вряд ли нам есть на что надеется: сколько бы Хранителей ни сменилось, законы, просуществовавшие долгие века, останутся незыблемыми. По ним мы – преступники. И стоит нам, подойдя к Эшгару, хотя бы напомнить о своем происхождении, каравану не позволят даже войти в город, чтобы пополнить запасы. Нас просто прогонят прочь, как стаю бездомных собак.

Какое-то время Атен молчал, прислушиваясь к своим чувствам. Беспокойство не покидало его душу, но, разделенное с родным человеком, оно перестало причинять невыносимую боль.

– Да… Нашему городу не повезло с Хранителем, но зато, словно восполняя недостатки, ему был дан самый мудрый жрец из всех существующих на земле. Он во всем был прав… Как бы мне ни хотелось верить в обратное, в душе я знаю, что – правда, а что – стремление спрятаться за успокаивающими душу объяснениями… Он был прав и в тот день, когда, к немалому моему удивлению, направил в свою школу тебя – наивного фантазера и шалопая. Мне казалось, что даже богам не удастся наделить тебя качествами, необходимыми для того, кто готовится стать Служителем. Теперь же я вижу: у тебя есть все для этого – ты умеешь выслушать, пытаешься понять и утешить. Все, кроме самого главного – города, которого лишил тебя мой поступок… Прости, мне не следовало напоминать тебе о несбывшейся мечте…

– Все в порядке, – его голос был ровен и спокоен. – Я рад, что тебе стало легче. Что же до моей мечты стать служителем… В караване он даже нужнее, чем в городе. Там все зависит от Хранителя, здесь же – от воли богов и силы каждого караванщика. Мне всегда хотелось приносить утешение, возвращать спокойствие и уверенность в души тех, кто потерял веру. И пусть меня не называют служителем, порою я чувствую, что на деле являюсь им. Атен, в жизни нет ничего хуже, чем думать, что мечты не сбудутся никогда. Лучше уж обманывать себя. Надежда – все, что есть у многих из нас. Нельзя отнимать даже ее.

– Я понимаю…

Он умолк, но тишина была не долгой. Очень скоро полог взметнулся и в проеме показались чем-то очень обеспокоенный Лис и заплаканная Лина.

– Атен! – только и смогла вымолвить женщина.

– Что случилось? – сердце бешено забилось у него в груди. Чувствуя неладное, оно готово было кричать, стонать от внезапной боли.

– Мы не может найти Мати, – опустив глаза, словно чувствуя в этом свою вину, промолвил помощник правой руки.

Видя, что Атен готов, не дослушав до конца, броситься искать дочь, Евсей схватил его за плечи, удерживая: – Успокойся! Ты ничего не сможешь сделать в таком состоянии!

– Моя малышка…!

– Успокойся и выслушай! – он кивнул Лине, приказывая ей рассказать все.

– Одна из рабынь уложила ее, – заговорила та, всхлипывая, – потом пришла ко мне, сказала, что девочка уснула… Я укачала своих малышей и решила посмотреть, как она… мне было неспокойно… Ее не оказалось в повозке! Мы перевернули все, но так и не нашли. Я ума не приложу, куда она могла пойти…

Атен попытался взять себя в руки, успокаивая мыслями о том, что дочка просто захотела побродить по шатру.

– Нужно проверить в боковых повозках… Мати любит слушать песни ветров…

– Мы уже смотрели. Мы проверили все уголки, где она могла спрятаться…

Боль и страх вновь накатили на него ледяной волной:

– Значит, нужно искать за шатром, – он надвинул шапку, запахнул полушубок. – Она не могла уйти далеко.

– Снег стоит стеной, – Лис опустил голову, боясь встретиться с другом взглядом. Он продолжал: – А мы даже не знаем, в какую сторону она пошла! Я прикажу еще раз осмотреть шатер, расспрошу всех. Может быть, кто-нибудь ее видел…

– Если она там, – Атен махнул рукой в сторону снежной пустыни, – дорога каждая минута!

– Мати достаточно взрослая, чтобы понимать: нельзя уходить из шатра.

– Я уже говорил, она не такая, как все! Она не чувствует страха перед пустыней!

– Если девочка попала в метель, она вряд ли выживет, – прошептал Лис. Все замолчали. Тишина стала тяжелой, гнетущей.

– На все воля богов, – с трудом, сквозь слезы, прошептала женщина.

– Нет! – резко мотнув головой, вскричал Атен. На его лице отразилась такая решительность, что караванщики поняли: сейчас его не остановят никакие слова, уговоры, убеждения. Это будет не под силу даже богам, не то что людям. Он ринется на поиски и упокоится, лишь найдя девочку. Или заснув вечным сном смерти. И тут вдруг метель умолкла, словно пожалев людей и согласившись им помочь.

Лис и Евсей переглянулись, и последний проговорил:

– Коли сама госпожа Айя на нашей стороне, стоит попробовать… Лис, ты останешься с караваном. Если мы не вернемся, продолжай путь.

– Но… – попытался возразить тот.

– Я не отпущу его одного. Однако мы должны подумать и о других. И не спорь со мной: у тебя есть семья, дети. Ты должен остаться хотя бы ради них. И, наконец, он мой брат.

На миг их глаза встретились и Лис, кивнув, отступил. Евсей отобрал нескольких молодых мужчин, приказал им взять веревки и все вместе они вышли из шатра.

Атен успел обогнать их почти на сто шагов.

– Мати! Мати! – доносился до них его срывающийся голос.

Пока один из дозорных привязывал к ободу боковой повозки веревку, чтобы найти обратную дорогу и не заблудиться в пустыне в том случае, если вновь поднимется ветер, Евсей на мгновение замер в нерешительности: "Где же ее искать? Кругом одни снега и никаких следов, ничего, за что мог бы зацепиться взгляд".

И вдруг… Он даже провел рукой по лицу, словно стряхивая наваждение. Но нет, оно не исчезло – странное свечение возле самого горизонта. Словно упавшая в снег звезда, белая на белом, звала их себе. В ее огне чувствовалась душа, мысль, зов.

– Это наш единственный шанс, – прошептал Евсей и бросился вперед, увлекая за собой остальных.

Бежать было трудно: лохматый снег комьями прилипал к снегоступам, не желая выпускать из своих объятий, испуганный, взмывал и, попадая в лицо, запорашивал глаза, набивался в нос, рот, мешая дышать.

Но люди не останавливались, не сбавляли шага. Забыв о себе, они думали лишь о девочке, оказавшейся одной среди снегов…

…Этим вечером Мати долго не могла заснуть.

Она привыкла, что метель убаюкивала ее своими песнями, снег успокаивал скрипом и шепотом. Здесь же, в шатре, до девочки почти не долетал голос пустыни. И еще рабыня, которой было поручено о ней позаботиться, запела какую-то городскую песню, лишенную протяжности, задумчивости пути.

От досады Мати даже прикусила губу. Она натянула одеяло на голову, и, решив поскорее отделаться от чужачки, притворилась спящей.

Ей не пришлось долго ждать: рабыня ушла почти сразу и девочка, которая только этого и ждала, вскочила, торопливо оделась и осторожной тенью юркнула наружу, чтобы, забравшись в одну из боковых повозок, вновь почувствовать себя в снегах пустыни. Она сжалась в комочек и осторожно приподняла край полога, любуясь причудливым танцем снежинок.

Когда покой наполнил ее сердце, мерцание снега и звезд слилось в единый огненный поток, девочка устремила взгляд на магический, белоснежный круг луны, на печальном лике которой отражались очертания хрустального дворца.

Тоскуя по маме, из одиночества и боли, из страха и наивной детской любви Мати придумала этот дворец, величественный и прекрасный. И теперь она уже почти верила в то, что он на самом деле существует. И в этот дворец Матушка Метелица приносит тех умерших, кто не может уснуть спокойным сном, потому что на земле остался дорогой им человек, которому они так нужны…

Порой, когда в спокойную звездную ночь девочка глядела на круг луны, ей казалось, что она видела мать, стоявшую у окна в одной из башенок, наблюдая за своей дочкой, чтобы, едва заметив опасность, предупредить, защитить…

Напев ветра сливался в причудливую многоцветную мелодию, уносившую на своих крыльях далеко-далеко за горизонт, в неведомую сказочную страну, куда так стремилась ее душа.

Но, вдруг, в эту знакомую и в то же время каждый раз новую мелодию вплелся незнакомый звук… Сначала он не нарушал песни покоя, в нем слышались радость свободы, счастье полета, величие пути. Но затем, через мгновение, все неожиданно изменилось, погасло, оставив лишь страшную, вдруг прозревшую горечь потери и предчувствие смерти.