Текст книги "Тропа каравана"

Автор книги: Юлиана Суренова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

И, на миг склонившись в поклоне перед сделавшимися невидимыми небожителями, он пошел назад, к повозкам каравана.

Глава 11

Когда Евсей вышел из леса, вечер уже передал бразды правления над миром тихой, задумчивой ночи. Она накинула на поле туманную дымку сумрака, вобравшую в себя все краски света, растворяя одну в другой, смешавши небо с землей, превратив повозки в призрачные очертания, ложившиеся тенями на бардово-алый бархат еще не успевшего остыть горизонта. На небе зажглись звезды – огромные и яркие, как никогда прежде, вернувшие себе все силы, растраченные на земле людей на борьбу с отблесками бесконечной снежной глади. И лишь луна, потускнев, словно с последней встречи с ней минули тысячи лет, смотрела вниз с задумчивой грустью.

На земле, стремясь повторить небесный мир, заполняя его образами просторы, с которых вечер стер очертания былого многоцветного величия, запылали высокие, полные сказочной силы костры, вокруг которых собрались караванщики…

– Где ты пропадал? – внезапно раздавшийся за спиной голос брата заставил Евсея вздрогнуть. – Я уже собрался посылать за тобой дозорных! Откуда это безрассудство? Грань времен уже близка, и…

– Но ведь ночь только началась… – он хотел сказать: "Ты не поверишь, что со мной произошло. Я встретил…" – но Атен не дал ему. Хозяин каравана продолжал сердито ворчать, не слыша… Вернее – не желая слушать никаких объяснений:

– Нет, я ожидал чего-то подобного от рабов. Они должны были попытаться, испытывая судьбу, каким-нибудь образом остаться здесь, надеясь на милость богов. И не удивился, когда они, пошушукавшись, потянулись под вечер куда-то в сторону леса. Хорошо, что дозорные были начеку. Ничего, эти твари сами себя наказали – лишили вечера радости, променяв его на цепи и колодки закрытых повозок. Но ты-то, ты…!

– Здесь негде спрятаться, – Евсей перестал искать себе оправдание. С его губ сорвался смешок, который, прозвучав неожиданно, как гром среди ясного неба, привлек к себе внимание хозяина каравана, заставил его забыть о ворчании и обвинениях, чего не смогли бы сделать никакие рассуждения и убеждения.

– Вот как? – их глаза, мерцавшие отблесками костров, на миг встретились.

Выдержав пристальный, полный недоверчивого снисхождения взгляд Атена, Евсей продолжал:

– Я дошел до самой грани этого края, до полога шатра.

– Но это невозможно! Шатер не покрыл бы и сотой части окружающего нас мира…

– Вспомни легенды. На земле надежд, в мире, куда попадают благие души уснувших вечным сном, возможно все. И шаг равен веку, и миг – бесконечной дороге.

– Для богов нет невозможного, – пробормотал Атен, опустив голову на грудь. Его лицо, погруженное в полумрак, с плясавшими по нему отблесками костра, стало мрачным. Губы сжались. И, все же, сколь бы ни были далеки в этот миг его мысли, он заставил себя вернуться назад, к разговору с Евсеем, – Удивительный день. Нам будет что вспоминать долгими днями пути, о чем рассказывать всем встречным. Вот только тебе как летописцу прибавится работы.

– Да уж, – сам того не желая, караванщик вспомнил разговор с богинями. – Боюсь, на ближайшие несколько дней тебе придется освободить меня от обязанностей помощника.

– Ничего, мы справимся и вдвоем с Лисом.

– А если не вдвоем?

– О чем ты? – тот мгновенно собрался, глаза, сощурившись, настороженно глядели на брата, словно ожидая какого-нибудь подвоха.

– Ну, – Евсей не ожидал столь болезненной реакции на абсолютно невинные слова и немного растерялся. – Сейчас такое время… Каждый день происходит что-то особенное, неповторимое, достойное собственной легенды. Если так пойдет и дальше, у меня просто не останется времени ни на что другое. Нет, я вовсе не хочу устраниться от всех забот каравана, как летописцу, мне нужно будет быть в гуще событий. И, как только будет выпадать свободное время, я стану помогать тебе во всем… – он вздохнул, качнул головой, заставляя себя успокоиться и, оставив ненужные уже пояснения, перейти к главному. – Но ведь помощник должен быть постоянным, не временным… В общем, почему бы тебе не назначить кого-нибудь другого на мое место?

– Не говори ерунды! – Атен глянул на него с видом человека, который был не в силах воспринять собеседника всерьез. – Никто не заметит мне брата!

– Я останусь им. Но что до остального… Почему бы тебе не поговорить с Шамашем…

– Нет! – резко качнул головой хозяин каравана.

– Но почему?!

– Предел моих мечтаний – чтобы Он сделал меня Своим слугой и помощником! – его глаза вспыхнули. – Если мне удастся заслужить эту честь. Только так и никак иначе!

– Ты опять? – укоризненно поморщился Евсей.

– Да! А что? – хозяин каравана смотрел на брата с вызовом.

Евсей, который еще мгновение назад был готов поспорить с Атеном, стремясь разубедить в этой глупой вере, но, вспомнив произошедшее с ним самим, поджал губы и качнул головой, пробормотав лишь: – Да так, ничего…

"Кажется, я начинаю понимать, кого имела в виду госпожа… Может быть, Атен действительно прав, и… Нет! – летописец резко мотнул головой. – Я не могу!… Мне нужно время… – он еще не был готов признать веру брата, но… Во всяком случае, он задумался, вместо того, чтобы сразу отбросить в сторону. – Сперва я должен разобраться с собственными мыслями и чувствами".

И Евсей заговорил совсем о другом:

– Костры, – он огляделся. – Зачем вы разожгли их, когда было бы достаточно факелов?

– Неужели, выходя из леса, ты не обратил внимания на то, что на землю спускается настоящая, осязаемая темнота, не похожая на серый полумрак снежной пустыни, наполненный отблесками луны, отражающимися в хладе земли? Это темнота… Она скорее сродни мраку пещер подземного мира, отведенных для грешников и преступников. Сколь бы ни была она прекрасна там, в небе, среди кружев созвездий, на земле она пугает, вея самой смертью.

Евсей отвернулся от костров, замер на миг, вглядываясь в черную непроглядную пелену, покрывшую поле и лес, которую были не в силах разрушить слабые лучи луны. Он прислушался к своему сердцу… Нет, в нем не было места страху.

"Это потому, что ты только что встречался с госпожой подземного мира", – холодно напомнил ему разум. Караванщик вновь повернулся к собравшимся у костров. Только теперь он обратил внимание на то, что люди не просто прятались у огня от мрака, нет, они, словно в каком-то причудливом танце или давно забытом обряде, взявшись за руки, медленно ходили вокруг пламени, разбавляя воздух, исполненный треском сучьев и запахом дыма, печальной мелодией песни.

– Что они делают? – спросил он. – Это так похоже на…

– Обряд круга, – спокойно подтвердил его подозрения Атен.

– Обряд, который мы нашли в старинных рукописях еще в Эшгаре и совершили лишь раз – в ночь после изгнания? – глаза Евсея подозрительно сощурились. Он вспомнил – и то, что происходило тогда, много лет назад, и то, что означал древний обряд.

В легендах говорилось, что давно, когда в путешествия отправлялись не только караванщики, не знавшие конца пути, но и горожане, помнившие, что они оставляют позади себя и мечтавшие однажды вернуться, странники, покидая отчий дом, в первую ночь дороги разжигали костры, надеясь, что даже много дней спустя, когда их огонь уснет, свет негасимый, озаренный молитвой и заклятый священным словом, мерцая звездой в небесах, будет напоминать, утешать, указывать путь назад. И все, начатое с круга, однажды вернется на круги свои…

– Зачем ты разрешил? – Евсей ощутил грусть. – Ведь эта земля… – он огляделся, словно надеясь прочесть знак названия на покровах тьмы.

– Мир благих душ. Вряд ли найдется кто-то, не мечтающий попасть сюда после смерти… А побывав наяву, увидев все собственными глазами, убедившись в правдивости самых невероятных сказок… Неужели ты думаешь, что, запрети я им, они бы меня послушали? – грустная улыбка тронула его губы, в голосе зазвучала печаль.

– Но… Ты говорил, что Шамаш воссоздал мир для Мати. Значит, это – только мираж, сон, не более того!

– Подземный край, земля, куда попадают души уснувших навек, и есть сон.

– Ладно, – вздохнул Евсей. У него было нечем возразить. Тем более, после того, как он сам только что встретил именно тех богинь, которые жили в подземных землях… Он провел ладонью по лицу, прося богов: "Если это все лишь наваждение, пусть оно исчезнет сейчас, пока душа не уверовала в реальность происходящего, пока живы сомнения и ожидание разочарования…" – А почему ты сам стоишь в стороне? – спустя какое-то время, видя, что окружающий мир остается неизменен, спросил он.

– Не знаю, – караванщик качнул головой. – Я не чувствую себя в этой земле дома. А ведь должен бы – душа проводит лишь полсотни лет на земле людей и бесконечность – здесь… Может быть, мне предстоит совершить преступление, за которое боги осудят меня на вечные муки в черной пещерах в холодных глубинах владений Госпожи Кигаль, в оковах стихий… – он вновь качнул головой. – Не знаю…

– Ты выглядишь таким потерянным, словно боги уже осудили тебя. Перестань. Что же до этого мира… Уж настолько я фантазер, готовый поверить во все самое невероятное… Но я помню: это всего лишь мираж, созданный Шамашем, чтобы порадовать Мати… Хотя, должен признаться, мне тоже здесь не по себе. Слишком уж все реально… – он до сих пор ощущал на своей спине холодный, мертвящий взгляд госпожи Кигаль, следящей за каждым его шагом.

Караванщик поежился – вот уж действительно, трудное положение. С одной стороны, получить несомненное подтверждение, что вера – нечто большее, чем свод легенд. Но с другой – обречь себя на необходимость отмерять каждый шаг, каждое слово, боясь прогневать богов и лишиться их милости… – Лучше скажи, как там Мати?

– Уснула прямо за праздничным столом, не доев свой кусок пирога, – улыбнулся Атен. Мысли о дочери возвращали спокойствие в его душу – не важно, что будет ждать его самого, он готов жить ради будущего своей малышки. – Устала. И не мудрено – за день столько всего случилось!

– Я видел на реке лебедей.

– Да, белого и черного. Детишки рассказывали о них взахлеб. А еще о добрых духах земли и воды, воздуха и огня. Кажется, они повстречались сегодня со всеми сказочными созданиями… За исключением разве что дракона.

Евсей думал, что Атен, едва услышав о белом лебеде, вновь начнет убеждать брата в том, что с ними в караване идет не человек, даже не маг – бог, сам повелитель небес, однако хозяин каравана почему-то промолчал.

"Он хочет, чтобы я решил сам, верить мне или нет, – вдруг понял помощник. – И он прав – лишь вера, рожденная в собственной душе, по-настоящему ярка и крепка. И…"

Он не успел закончить свою мысль. К ним подошел один из дозорных. На его лице было написано явное недовольство тем, что нашлось нечто, вынудившее его прервать обряд.

– Что-нибудь случилось? – Атен зевнул. Он был готов поверить во что угодно, но только не в то, что сейчас каравану угрожает какая-то опасность – Шамаш бы не допустил этого.

– Рабыни шумят, – дозорный недовольно поморщился. – Говорят, одну из них в лесу ужалила какая-то тварь – толи змея, толи паук и сейчас ей стало плохо, – он замер, ожидая распоряжений хозяина каравана. Хотя, по его виду, можно было бы сказать, что он предпочел бы не предпринимать совсем ничего – речь ведь шла не о караванщице. К тому же – здесь, в этой земле… Кто знает, может, такова воля богов…

– Я видел в лесу бузину, – Евсей лишь теперь вспомнил о своих прежних опасениях. – Атен, ты уверен, что со всеми остальными все в порядке? Лес действительно может быть опасным. Змеи… В подземных землях их так много. И эти ягоды… Конечно, душам они не опасны, но мы ведь пока еще живы… Не все знают легенды настолько хорошо, чтобы отличать съедобные плоды от ядовитых…

– Перестань! – казалось, того забавляло беспокойство брата. – Наши люди недоверчивы даже в мире чуда. Знаешь, что они сделали, прежде чем пойти в лес по грибы и ягоды? Отыскали нужную рукопись с описанием всех лесных растений. К тому же, я сам заглядывал под свод деревьев и не думаю, чтобы кто-то стал собирать нечто незнакомое, когда вокруг столько малины и ежевики, а их ведь не спутаешь ни с чем… Тем более, если ты этого не знаешь, бузина не ядовита. Просто не нужно увлекаться. А так – поболит вечерок живот, побегаешь почаще за бархан – только и всего. Что же до змеи – вряд ли люди, встретив ее, не обратили бы на это никакого внимания и не бросились выяснять, что да как. Я же до сих пор не слышал ни о чем подобным.

– И, все же, поговори с женщинами, мало ли что… И дети…

– Вот за них можешь вообще не беспокоиться. Ребятишки не отходили ни на шаг от Шамаша, который внимательно следил за тем, что они тащили в рот. И уж, разумеется, Он не позволил бы никакому, реальному или легендарному, ужалить малышей.

Донесшиеся из повозки рабынь крики заставили обернуться не только хозяина каравана и его помощника, но и нескольких караванщиков из тех, кто был возле ближайшего к ней костра.

– Эти неблагодарные твари испортят нам вечер, – процедил сквозь зубы Атен. Он взглянул на дозорного. – Ладно, пошли к ним лекаря. Пусть посмотрит, что к чему.

– Я уже сделал это, – ну конечно, ведь это был не бессловесный раб, а настоящий караванщик, который сперва пробовал решить проблему собственными силами, и лишь обнаружив, что его возможностей было недостаточно, обращался к хозяину каравана.

– И…?

– Рабыне стало только хуже.

– Странно, – Атен нахмурился. Ему как никому другому было известно, насколько искусен взятый ими в умиравшем городе врачеватель. Он вылечивал даже тех, кого другие люди его ремесла признали бы безнадежными.

Следивший за их разговором Евсей насторожился, заметив, как сошлись брови на переносице Атена, похолодел взгляд, помрачнело лицо. Он уже начал думать, что караванщик почувствовал опасность, но тут заметил, каким гневом и злостью сверкнули глаза брата.

– Ты думаешь, все это лишь уловка? – спросил он тогда.

– Возможно, – глядя себе под ноги, хмуро бросил тот. – Еще одна попытка остаться. Во всяком случае, она более изобретательна, чем прежняя.

– Атен, может быть, ты думаешь о них хуже, чем они есть на самом деле? – Евсей не мог поверить, что услышанный им полный боли и мольбы о помощи крик был всего лишь обманом.

– Не знаю, – караванщик наклонил голову. – Но мне легче так думать о рабах, чем предполагать, что здесь есть что-то несущее нам смертельную опасность, – он бросил на брата взгляд, словно пытаясь высказать с его помощью то, чего не мог передать словами.

"Мы не пришли в этот мир, – Евсею показалось, что он прочел мысли Атена, настолько они были отчетливы и ясны. – Нас привел Шамаш. Сказка это, мираж, или действительно страна благих душ во владениях госпожи подземного мира – не важно. Все что угодно, но только не земля беды. Шамаш всегда заботился о нас, и не стал бы подвергать наши жизни опасности…"

– Что случилось? – они резко обернулись, услышав голос мага. Тот, укрывшись черным плащом, словно отрезом темноты, сливался с мраком ночи, казался тенью небес, ложившейся на землю во свете костров.

– Дозорный сообщил нам, с одной из рабынь что-то не так, – ответил Атен. – Кажется, ее ужалила змея…

– Здесь? – его брови удивленно взметнулись.

– Рабы уже раз пытались укрыться в лесу, надеясь остаться в этих землях. Возможно, сейчас, ради достижения той же цели, они прибегли к обману.

– И, все же, я хотел бы взглянуть на больную.

– Пойдем, – хозяин каравана и не думал о том, чтобы спорить с Ним. Поскорее исполнить волю повелителя небес – вот все, чего он хотел.

В отличие от брата, Евсей покуда еще не ослеп в пламени веры, хотя ее огонь уже и наполнил душу теплом: – Шамаш, это всего лишь рабыня… – начал он, но умолк, встретившись с твердым взглядом немигавших черных глаз.

"Нет ничего удивительного в том, что тот, кто спасает жаждущего твоей смерти врага только потому, что когда-то уже сохранил ему жизнь, собирается помочь рабам!" – подумал он и двинулся вслед за Атеном и Шамашем к повозке рабынь.

Увидев мага, рабыни, мгновенно притихнув, подались назад, не смея поднять глаза. Они, расстроенные неудачей своей безумной попытки остаться в землях мечты, измученные теснотой маленькой повозки, тяжелыми холодными цепями, сковывавшими их ноги и непрекращавшимися стонами и криками больной подруги, были не в силах хотя бы взглядом показать свою благодарность тому, чьего прихода они так ждали и, все же, не верили, что это произойдет.

– Почему они в оковах? – в глазах колдуна плавилась тоска и боль – он слишком привык к тому, что подобным образом обращались лишь с наделенными даром и теми, кто им помогал. Голос шуршал, как ветер, сдерживавший бурю – несмотря ни на что, Шамаш не хотел, чтобы из-за него караванщики меняли свои законы даже в этом.

– Они пытались убежать… – проговорил хозяин каравана, весь вид которого говорил: если уж гнев бога солнца и должен на кого-то выплеснуться, пусть падет на него одного.

Однако Шамаш и не думал сердиться. Он принимал все таким, каким это было, не ища виноватых.

– Здесь некуда бежать, – качнув головой, негромко проговорил он. – Этот мир ограничен пологом шатра, – он подтверждал то, до чего собственным опытом уже дошел Евсей. – И негде пытаться остаться – лишь придет полночь, все исчезнет, словно сон.

– Я думал, так будет лучше, – промолвил Атен, чувствуя свою вину уже в том, что ему не удалось угодить богу.

Что же до Шамаша, то он лишь пожал плечами: – Это твой караван, – колдун не видел причин для спора. – Однако, – продолжал он, – мне кажется, ничего не случится, если с этих людей снимут цепи и позволят выйти из повозки, в которой им предстоит провести жизнь, – это не был ни приказ, ни просьба – брошенная фраза, которую тот, кому она была адресована, должен был понять так, как сам считал нужным.

Атен сделал знак дозорному, который быстро открыл кольцо, вбитое в дно повозки. Цепи со звоном спали. Женщины, втянув головы в плечи, словно ожидая удара плетей или стыдясь чего-то, двинулись к пологу, чтобы, выбравшись наружу, остановиться рядом с повозкой, не смея сделать и шага, когда это место, еще минуту назад казавшееся страшной темницей, теперь стало единственным прочным элементом в текучем мире стихий.

– Хозяин, – одна из рабынь, со страхом поглядывая на свою больную подругу, единственную оставшуюся в повозке и лежавшую теперь, постанывая, замешкалась возле полога. – Рамир не обманывает! Ей действительно очень плохо! – в глазах уже немолодой женщины плавились горькие капли слез.

Сказав это, она, искоса глянула на хозяина каравана, боясь, что тот рассердится за столь невиданную вольность – заговорить первой, да еще с Шамашем – и строго накажет ее, чтобы другим было неповадно.

Но Атен молчал. Как и его помощник. Внимание обоих было привлечено к больной рабыне.

На ее лицо упал отблеск факела, который, освещая мрачное чрево повозки, держал в своей руке дозорный. Бледность кожных покровов переходила в болезненную синеву, губы распухли, покрылись сухими трещинами, ранками и капельками застывшей темно-бардовой крови, глаза воспалено мерцали, дыхание, резкое и порывистое, прерывалось тяжелым, надрывным стоном.

В повозке витал сладковатый пугающий запах смерти.

"Она на самом деле умирает, – мелькнуло в голове Евсея. – Никто бы не смог так притворяться…"

С ней рядом сидел лекарь-раб, пытавшийся, раз уж был не в силах спасти, хотя бы облегчить страдания несчастный.

На миг глаза мага и врачевателя встретились. Затем последний проговорил:

– Это страшный яд, действующий медленно, но верно. Господин, ты знаешь сей мир. Что это могла быть за тварь?

Шамаш молчал. Несколько мгновений он пристально смотрел на больную, затем, забравшись в повозку, опустился с ней рядом, окликнул:

– Послушай меня, девочка, – его голос был тих и, в то же время, так пронзителен, что, казалось, мог докричаться даже до мертвого. Рабыня подняла на него взгляд измученных глаз, с трудом заставляя себя что-то видеть и слышать, не скатываться вновь и вновь в холодную пронзительную бездну боли и страха, – ты здорова, – он не обращал внимания ни на караванщиков, замерших, боясь шевельнуться и разрушить невидимое ими, но, несомненно, существующее, заклинание, ни на встрепенувшегося, услышав последние слова Шамаша, ни на лекаря уверенного в своем диагнозе, видя все симптомы… – яд, убивающий твой организм, исходит от мыслей, а не от чего-то другого.

Рабыня испуганно глядела на него, забыв от боли. Она не могла поверить… Но ведь эти слова были произнесены Шамашем, а Рамир сама слышала, как маленькая хозяйка говорила, будто колдун никогда не лжет. Но как это могло быть правдой?

Маг же продолжал:

– Ты не боишься смерти, возможно, даже зовешь ее. Этот мир, подобный сну, представляется твоей душе настолько прекрасным, что она не хочет его покидать, – голос Шамаша стал более твердым и резким. Теперь он не звал, не влек к себе, а, подчинив, приказывал. – Ты не можешь так умереть. Ты не просто призываешь смерть, а убиваешь себя, возможно, не столь осмысленно, как вскрывая ножом вены или набрасывая на шею петлю, но так же верно. Эрешкигаль, – к удивлению всех и, в первую очередь той, к кому обращались эти слова, он назвал богиню подземного мира ее полным, заклятым именем, как равную, а не госпожу и повелительницу души, – наказывает самоубийц не менее строго, чем тех, кто посягает на жизни других. Ты ведь не хочешь, чтобы твою душу ждали вечные муки? – и Евсей, и Атен знали, что Шамаш, хоть он и прочел все легенды, не принял веры этого мира, оставшись приверженцем своих неведомых богов. Но в этот миг его слова были полны неведомой простым смертным убежденности, что была способна укрепить в вере кого угодно, даже самого закостеневшего скептика.

– Да… – Рамир была не в силах отвести взгляда, не смела моргнуть. Из ее глаз потекли слезы, но, о чудо, они принесли душе и телу такое облегчение, словно с ними тело покидал яд, уходила мучительная боль.

"Да, – рабыне ничего не оставалось, как признаться себе в этом. – Все – правда".

Она действительно призывала смерть – уже давно, с тех самых пор, как ее – совсем юную – купили на невольничьем рынке в одном из городов… как она надеялась – для того, чтобы продать в другом, более сильном и богатом городе. Но время шло. Караван брел все дальше и дальше в неизвестность снежной пустыни, по тропе холода и страха. И ничего не говорило о том, что когда-нибудь ее мечты исполнятся.

Все это время она жила, потому что боялась умереть, не зная, будет ли на том свете лучше, ведь когда явь столь мрачна, а ночи наполнены кошмарами, вряд ли стоит надеяться на светлые беззаботные сны в вечности. Но когда утром она очнулась в этой стране… Ее уши слышали разговоры караванщиков, и сердце не сомневалось – да, это тот самый край, уготованный благим душам, куда приводит их госпожа Кигаль в миг, когда холод смерти навек заморозит тела.

Эта вера подстегнула в ней желание умереть – прямо здесь, сейчас, не мучаясь более в мире людей, оставив позади страдания и сомнения. Потом мысли ушли, поблекли в солнечной яви. В этот миг она видела, чувствовала, как кто-то стирает их, словно влажной тряпицей грязь с лица и рук.

Наконец, она смогла облегченно вздохнуть. Боль ушла, оставляя лишь слабость и усталость.

– Молодец, – проговорил Шамаш. На его губы легла улыбка. – Теперь все будет хорошо. И всегда помни – какой бы ни была жизнь – это все, что у тебя сейчас есть. Жизнь дают боги. Они же, в свой день и час, посылают смерть – начало чего-то нового. Если ты поспешишь умереть, то этим не только нарушишь волю богов, навлекая себе на голову их гнев, но и лишишь себя будущего, каким бы оно ни было… А теперь спи, – он коснулся лба рабыни холодной как лед и, в то же время, горячей, словно огонь, ладонью, возвращая в душу умиротворение и покой. И та, подчиняясь, мгновенно провалилась в легкое, как перистые облака над городом, забытье, чтобы увидеть во сне детство, заботливые, постоянно пахнувшие хлебом руки матери-стряпухи, тепло и свет домашнего очага…

Лекарь на миг склонился над ней, проверяя биение сердца и ровность дыхания. Когда он поднялся, на его лице, повернувшемся к колдуну, горело нескрываемое удивление. "Как это возможно?! – кричали его глаза. – Она кажется совсем здоровой, хотя еще мгновенье назад была безнадежно больна! И что ее вылечило? Одно лишь слово?"

– Хозяин, она будет жить? – стоило Шамашу выбраться из повозки, к нему подошла все та же рабыня, которая однажды уже осмелилась заговорить с ним. Остальные продолжали стоять чуть в стороне, не спуская с Шамаша настороженных взглядов горевших благоговейным трепетом глаз.

– Да, – кивнул колдун. Затем, бросив на женщину быстрый взгляд – словно скользнув порывом ветра по тонкой кромке леденистого снега, он спросил: – Тебя беспокоит ее судьба так, словно она – родной для тебя человек. Ты давно ее знаешь?

– Нас свел караван, объединило то, что хозяин купил в один день. Рамир была так мала… А меня разлучили с дочерью, – с ее губ сорвался горький вздох, глаза затуманились. Ее душа тянулась к Шамашу, чувствуя, что с ним она может быть по-настоящему откровенной, надеясь на понимание.

Он всегда был добр к людям, не различая свободных и рабов. Увы, последние не смели заговорить с ним первыми и всегда проходили мимо молчаливой тенью. Сейчас же, казалось, сами боги были готовы дать возможность одной из самых несчастных созданий, лишенных даже собственной судьбы, излить душу…

Но тут взгляд женщины упал на стоявших рядом мужчин, на сумрачное лицо хозяина каравана. И в тот же миг, вспомнив, кто она и как должна говорить со свободным человеком, тем более, магом, она, ссутулившись, опустив голову на грудь и припав взглядом к земле, прошептала: – Прости меня, хозяин, я не должна была отвлекать тебя своими воспоминаниями.

– Ничего, – прозвучал в ответ ровный успокаивавший голос. – Я лишь хотел спросить: ты не знаешь, ее никогда прежде не жалили змеи или ядовитые жуки? Воспоминания о подобном не стираются. Возможно, она рассказывала…

– Нет, – рабыня растеряно развела руками. Она не понимала, почему Хранитель спрашивает ее об этом, и вообще почему спрашивает, когда ему было достаточно просто заглянуть в ее память или память Рамир. И, в то же время, она чувствовала себя неуютно от того, что не смогла помочь Шамашу, когда он просил о такой малости – ответить на вопрос. Она мучительно искала… И, вдруг, вспомнила: – Постой, хозяин! Рамир рассказывала, – ее глаза засверкали; волнуясь, говорила сбивчиво, быстро, словно опасаясь, что, остановившись, она потеряет мысль, забудет с таким трудом найденное в недрах памяти, – ее мать умерла оттого, что ее ужалила змея. Она так переживала… Но как это связано… – нет, несмотря ни на что, она не решилась спросить, остановившись на половине фразы.

Колдун обернулся к успевшему выбраться из повозки и, стоя рядом, внимательно следившему за разговором, лекарю. Тот сразу понял, к чему вел наделенный даром, как и то, что теперь Шамаш хочет, чтобы все собравшиеся услышали разъяснения из уст врачевателя, а не Хранителя.

– Это вполне вероятно, – чуть наклонив голову, проговорил он. – Ее разум нес воспоминания о том, как все происходило с матерью, и в миг на грани яви и бреда выплеснул их наружу, перенося чужое прошлое на свое настоящее, – возможно, это было слишком сложным объяснением, но для живших днем чудес людей было возможно во что угодно.

Какое-то время все молчали.

– Ладно, – наконец, нарушил тишину голос хозяина каравана. – Нечего здесь стоять, тратя драгоценное время. Скоро полночь.

Склонив перед ним головы, рабыни двинулись к повозке, но Атен остановил их. Поморщившись, он устало бросил:

– Вот что, если хотите, можете постоять снаружи… Только не подходите к кострам! – его глаза сверкнули угрозой. Меньше всего ему хотелось, чтобы рабы участвовали в обряде свободных.

– Спасибо, хозяин! – его благодарили с неподдельной искренностью. Еще несколько минут в этом замечательном мире, под бескрайним, полным ярких сверкающих звезд, небом, вдыхая дух древесных костров, травы, листвы – всего того, что прочно связалось в разуме, душе с образом родного города.

Атен, не слушая их, повернулся, зашагал в сумрак ночи, бросив на ходу:

– Проверю, все ли в порядке.

Следом поспешил дозорный.

Евсей рванулся за ними, но, оглянувшись на побредшего к своей повозке Хранителя, передумал.

– Подожди, Шамаш! – окликнул он наделенного даром. Тот остановился, дождался, пока караванщик догонит его.

– Я хотел поговорить с тобой… – караванщик умолк, не зная, с чего начать. – Неужели действительно можно внушить себе, что тебя укусила змея и умереть от яда? – когда молчание стало в тягость, Евсей схватился за первый попавшийся вопрос, словно пытаясь выиграть немного времени для размышлений.

– Можно подумать: "я мертв" – и умереть. Все дело в силе самовнушения. И желании, – тем временем они подошли к повозке Шамаша, остановились. – А здесь, – продолжал колдун, бросив взгляд вокруг, – возможно даже большее. Собственно, это своего рода место исполнения надежд. Тут все видят то, что хотят увидеть, слышат те слова, которые страстно желали услышать в обычной жизни.

Евсей не смог сдержать горькую усмешку:

– Вот и я… встретил богинь, – проговорил он. Его сердце пронзила боль, на миг замутнившая разум – как же сильно, несмотря на все сомнения, которые и раньше вились в его голове, не хотелось верить в то, что правда столь… безжалостна! "Но нет, нет, – теперь он был готов цепляться за край трещины, убеждать себя: – Да, я мечтал об этом столько лет! И сбылось нечто казавшееся совершенно невероятным, но ведь это… Ведь Шамаш не сказал, что все это – лишь мираж, обман! Рабыня… Она действительно выглядела так, словно ее ужалила какая-то ядовитая тварь. Пусть все случилось лишь в ее разуме, а не наяву, но ведь это произошло, не так ли?"

Чуть наклонив голову, колдун молча наблюдал за караванщиком, понимая, что тот должен сейчас чувствовать: исполнение мечты – это прекрасно, но когда узнаешь, что все произошедшее – лишь плод воображения, когда вера начинает казаться обманом – хочется умереть, потому что больше нет смысла жить.

– Разум человека – сложная штука, – спустя какое-то время, проговорил он. – Во сне он может быть уверен, что все происходит с ним наяву, в реальной же жизни – полагать, что это – лишь сон.

– Но что же… Что я видел? Или кого? – сердце то замирало в груди, то бешено стучалось, вырываясь наружу, мысли упрямо возвращались к одному, казавшемуся наиболее вероятным – "Шамаш щадит меня, хочет сохранить надежду".

– Я не знаю, – колдун качнул головой. Он не чурался этих простых слов, в отличие от большинства людей, боявшихся выказать свою слабость. Но в его устах они звучали как нечто настолько чужеродное, словно цветок посреди снегов пустыни, что в их справедливость было трудно поверить. И, все же, они были единственно возможной правдой (хотя, может быть, не истиной). – Проще всего сказать: забудь о сне, ибо он – всего лишь сон. Но порой и в грезах есть доля истины.