Текст книги "Красная земля Испании"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные!

Он оборвал песню так же неожиданно, как и начал. Вытер вспотевшее лицо хрустким, накрахмаленным – с легким запахом сухих духов – носовым платком и повторил:

– Скоро многое изменится в Испании, сеньор русо, и вы поймете, что грех всегда и во всем обвинять церковь.

Действительно, отношения церкви и режима в Испании совсем не похожи на те, которыми они были тридцать пять лет назад.

Летом тридцать седьмого года, во время ожесточенных боев республиканцев с фалангистами, было опубликовано письмо испанских епископов, составленное кардиналом Гома и подписанное почти всеми прелатами Испании, за исключением епископа Виттории Мичико и кардинала Видалья, в котором испанская церковь не только высказалась за поддержку националистов, но и объявила движение Франко "священной войной". Тогда это укрепило позиции мятежников.

Сейчас ситуация стала совершенно иной.

Корреспондент "Фигаро" Филипп Нори писал недавно о резко обострившихся отношениях между режимом и церковью, которую поддерживает Ватикан: "Кардинал Висенте Энрике Таранкон вступил в старую церковь иезуитского стиля, которая является главным мадридским собором. Несмотря на правила этикета, официальный прием, оказанный новому архиепископу властями, отличался ледяной холодностью. За тридцать пять лет франкизма на таких церемониях ни разу еще не было менее десяти министров во главе с заместителем председателя правительства. На этот раз присутствовал только один министр юстиции, который одновременно является министром культа. Он попросту не мог сослаться на "вирусный грипп". Не было и генералов. Кардинал Таранкон не должен был удивляться этому. Уже давно было ясно, что его посвящение в сан нежелательно властям.

В мае прошлого года кардинал Таранкон был навязан Мадриду Ватиканом – во имя многочисленных пастырских требований, – чтобы преградить путь в мадридское архиепископство кандидату режима франкисту Гуэро Кампасу. Для Франко это было ударом, и он тогда прибег к угрозе. В своем традиционном послании по случаю окончания года, который ознаменовался арестами многих церковников, Франко сказал: "Государство не будет бездействовать в то время, когда некоторые служители церкви заняли позиции мирского характера". (Если это расшифровать, перевести на живой язык фактов, то станет ясным истинный смысл этих слов: десятки испанских священников брошены в тюрьмы; на скамью подсудимых служителей культа сажают вместе с коммунистами и басками, выступающими за национальную автономию; во время следствия к священникам применяют такие же пытки, как и к коммунистам.) Но это заявление оказалось на руку церкви. Официальный печатный орган епископата впервые счел нужным ответить каудильо, напомнив, что церковь не может отказаться выполнять свою миссию и разоблачать нарушение справедливости.

Сорокалетний наваррец, монсеньор Район Этчерен, помощник Мадридского епископа, правая рука Таранкона, говорит: "Большая часть испанского духовенства считает сегодня позицию, которую церковь занимала во время республики и гражданской войны, своего рода грехом, который нужно смыть. Церковь должна быть свободной и независимой, а это требует полного отделения церкви от государства. Возможно, что церковь останется в меньшинстве в стране, но она приобретет большую моральную силу".

Однако руководители "испанского братства служителей церкви" – оно насчитывает 6 тысяч членов и заявляет, что представляет четвертую часть испанских священников, – говорят иначе: "Мы сражались в тридцать шестом году и готовы начать все сначала". Возглавляют "братство" отец Ольтра, францисканец, похожий на воинствующего монаха, который был капелланом "Голубой дивизии", и отец Санта-Крус, который до сих пор носит на своей сутане знаки офицера легиона.

Когда мы выходили из семинарии, отец Исидор, кивнув головой на парк, сказал:

– Никак не могу поверить, что всего триста лет тому назад здесь полыхали костры, на которых сжигали еретиков.

...В пособии, составленном двести лет назад испанским церковником Николасом Эймериджем, было сказано: "Найдутся честные люди и чувствительные души, которые будут обвинять нас в том, что мы обнародовали ужасные картины, написанные ранее. Они спросят: "Какую пользу или какое удовольствие можно получить от того, что ознакомишься со столь отвратительными вещами?" Чтобы отвести их упреки, нам будет достаточно ответить: "Именно потому, что эти картины являются отвратительными, нам необходимо выставить их напоказ, дабы они вызывали ужас". Ведь эти жестокости находили в течение столетий поддержки у народов, которых мы именуем воспитанными и которые считают себя нравственными. Кроме того, во многих странах Европы эти ужасные порядки еще считаются священными. В других же только недавно разрешено подвергать их критике и возмущаться ими. Наконец, нас может оправдать хотя бы такой факт: в Париже в 1768 году была опубликована "Апология святого Варфоломея". Таким образом, все еще полезно писать об инквизиции".

Однако еще и сейчас можно встретить защитников инквизиции. Католическая энциклопедия так трактует инквизицию: "В новейшее время исследователи строго судили учреждения инквизиции и обвиняли ее в том, что она выступала против свободы совести. Но они забывают, что в прошлом эта свобода не признавалась и что ересь вызывала ужас благомыслящих людей, составлявших, несомненно, подавляющее большинство даже в странах, наиболее зараженных ересью".

Я довольно часто возвращался к мысли: что же такое инквизиция? Кем были ее руководители? Фанатики, готовые пойти на преступление, чтобы защитить догмы церкви от мнимых или подлинных врагов, или корыстолюбивые мерзавцы, которые слепо выполняли предписания начальства? Скорее всего в подоплеке инквизиции был фанатизм, подтвержденный слепой полицейской жестокостью. Важно другое. Я никак не могу понять: неужели в Испании не было зрячих людей, не гениев, а просто зрячих, которые должны были бы сказать владыкам: "Опомнитесь! Сжигая на кострах несчастных, вы обрекаете страну на дикость! Испания становится смешным пугалом Европы, от вас отшатываются, вашей слабостью пользуются другие страны!" Неужели владыки – и мирские и церковные – не понимали намеков, содержавшихся в гневных строках Сервантеса и в поразительных полотнах Гойи? Или Испанией на протяжении веков правили временщики, которые жили по принципу: "Свое взял, а там будь что будет, после нас – хоть потоп!" Есть, видимо, в истории государств такие периоды, понять которые невозможно, а уж объяснить тем более. Потомки будут судить об этих периодах по книгам писателей, по полотнам живописцев. Одни будут писать Филиппа мудрым и красивым, другие вложат всю свою ненависть к этому монарху в то, как он напишет морду его лошади, но объективной правды потомки не получат, ибо любой документ имеет два – по меньшей мере – трактования. Однозначно лишь чувство современника...

Купив билет на поезд, отправляюсь в Херес-де-ла Фронтейра и Кадис – в край пиратов Проспера Мериме. Дорога шла по красно-желтой пустыне; песок, сплошь раскаленный песок – только вдруг появится из-за поворота причудливая роща кактусов, длинных и пышнотелых. Вагончики старенькие, начала века; качает, как в шторм. Вагончики забиты американскими морячками – в Кадисе крупнейшая база НАТО. Мой мадридский друг дал адрес: Бельтран Домек, маркиз, Херес-де-ла Фронтейра, улица Санто-Доминго, 1. Домек – совладелец и директор крупнейших в Испании винных "бодег" "Уильям Хамбер энд Домек".

Бельтран Домек – высокий, сильный мужчина, один из тех бизнесменов, которые выступают за установление серьезных экономических контактов между нашими странами. Он показал мне свои богатства – громадные, беленые, холодные баррили (бочки).

На конце "авененсии" (длинной алюминиевой палки) укреплена серебряная рюмка, ею зачерпывают вино из баррили – на пробу. Артистично подняв метровую аве-ненсию высоко над головой, Домек перелил искрящийся херес в высокий, тонкий стакан.

– Заметьте, – сказал Домек, – "авененсия" – по-испански значит соглашение.

Он очень потешался, как я сказал "хЕрес".

– Это ужасно, Джулиан! Только "херЕс"! Никогда "хЕрес". Неужели вам это не режет слух?! В "хЕресе" есть нечто грубое, галисийское, и лишь певучее "херЕс" – настоящий испанский, а ведь единственный настоящий испанский – это астурийский... (Это уже третий "истинный язык" Испании. Педро Буэна утверждал, что таким языком является андалузский. Карлос настаивал на галисийском, Бельтран – на астурийском.)

...Вечер я провел у него на "финке": потолок из огромных, 20-метровых балок красного дерева, камин в два человеческих роста, великолепная библиотека, интересная живопись.

– Эта "финка" не типична для Испании, – сказал Бельтран, – но, поскольку моя жена англичанка, я стараюсь, – он снисходительно, как истинный гранд, усмехнулся, – прежде всего уважать желание сеньоры.

Ночью он отвез меня в Севилью, я сел на последний самолет и улетел в Малагу. Отсюда всего двенадцать километров до Торремолинос – самого космополитичного города в Европе, курортной столицы на Берегу Солнца – Коста дель Соль, который вырос на пустых дюнах за последние двадцать лет. Туристские справочники утверждают, что ежегодно курорты Торремолинос и Берега Солнца посещают не менее 20 миллионов иностранных туристов.

Снова вспомнил Болгарию. И еще раз испытал высокую гордость за моих друзей из Албены и Созополя на Солнечном Берегу. Нет слов, Торремолинос – это прекрасный курорт, но Болгария все-таки лучше из-за того духа демократизма, который живет там. В Торремолинос отдыхают богатые люди – рабочему там места нет, слишком дорого. Шофер, который подвозил меня на своем грузовичке на юг, к Гибралтару, сказал по-английски:

– Это место станет настоящим курортом только после революции, компаньеро Хулиан. Вот тогда приезжай – славно отдохнем!

(Я поймал себя на мысли, что вести дневник в Испании значительно труднее, чем в любой другой стране мира. С кем бы ни говорил и о чем бы ни говорил, называя фамилию собеседника, ты невольно ставишь его под удар. Поэтому массу интереснейших разговоров, во время которых резкой критике подвергались политика и практика правительства, нельзя записывать. Наверное, дневник можно будет использовать лишь частично.)

Здесь, в Торремолинос, у меня была интересная встреча с людьми, которые теперь предпочитают жить не в Мадриде, а на берегу Средиземного моря – в своих виллах, отгороженных от буйного племени туристов высокими зелеными заборами, с битым бутылочным стеклом наверху, употребляемым здесь вместо колючей проволоки. Разговор шел, в частности, о положении в испанской армии.

В тюрьмах Испании сейчас как никогда много молодых людей, арестованных за отказ от военной службы. Когда они отбывают наказание, их вновь призывают в армию и тех, кто продолжает отказываться от военной службы, вновь судят.

Конечно, испанская печать хранит молчание – газетчики здесь надежно вышколены цензурой, – однако в парижских и римских газетах не только говорят об этом знаменательном факте, но и приводят интересные подробности.

"Необходимо найти выход из создавшегося положения с помощью разума", заявил недавно на одном из заседаний комиссии кортесов начальник генерального штаба, наиболее интересная фигура в современном мадридском "свете", генерал Диас Алегрия.

Газета "Алькасар" обрушилась с яростными нападками на генерал-лейтенанта Диаса Алегрия, утверждая, что он вообще "никого не представляет". Статья была подписана псевдонимом "Хариес", за которым скрывается генерал Кано, директор этой газеты, издаваемой армией. Генерал Кано связан с правыми экстремистами, которые считают политику преемника Франко – адмирала Кареро Бланке "либеральной". Кано и ему подобные требуют еще более "жестких мер" против инакомыслящих.

Вообще сейчас в армии, как в церкви, открытая, ярая реакция остается в меньшинстве. Изменения, происшедшие в мире, так значительны, что не считаться с ними невозможно. Наивно считать генерала Алегрия левым, – просто он точнее других отдает себе отчет в том, что, если не "выпустить пары", котел может взорваться. Политика "завертывания гаек" может отдалить взрыв лишь на какое-то время. Молодой еще человек (естественно, "молодой" для занимаемого им положения), генерал думает о серьезной перспективе, а не о нескольких "годах взаймы". Он не одинок в своей позиции. Например, директор центра высшего образования армии, генерал-лейтенант авиации дон Мариано Куадра Медина, выступая с речью по случаю окончания учебного года в военных лицеях, заявил, что армейские кадры – это не каста и что они не должны быть связаны с какой-либо идеологией, потому что от этого может пострадать дисциплина.

Эта доктрина, если учитывать положение того, кто ее изложил, а также место, в котором была изложена, резко отличается от доктрины, которая послужила Франко для того, чтобы использовать армию в качестве средства установления "диктатуры фашизма".

Сегодня поехал из Торремолинос в Малагу по изумительной дороге, чем-то напоминающей нашу – путь из Ялты в Алушту.

В Малаге поражает центральная аллея около порта: огромные пальмы – такие я видел только лишь в Голливуде; вся аллея выложена огромными скользкими – такие они чистые – изразцовыми плитами. Идешь словно по льду, только он розовый, голубой и зеленый.

Центр города производит оглушающее впечатление – так он роскошен. Все роскошно – и здания, и зелень, и витрины, и машины. А встык – поразительная нищета улочек, спрятавшихся за спинами новых домов.

Пытался найти известного в прошлом певца Фернандо Кардону. Мое поколение помнит его песни – он часто выступал в Москве, в лучших концертных залах. Он уехал в Испанию десять лет назад. Сейчас он работает сторожем, нищенствует.

В адресном столе его имя не значилось.

– Быть может, сеньор Кардона живет в пригороде...

Пошел по старинной дороге вверх – к крепости по Калье-дель-Калао, миновал маленький переулочек Мура-де-Санта-Анна, кино "Асториос", в котором крутили старые и шумные ковбойские ленты, бар "Иберган", повернул направо и оказался на чудной, узенькой средневековой улочке с узорным тротуаром – Калье Сант-Яго.

Богатые живут внизу, бедные забираются наверх, на гору (сердечник такую гору не одолеет). Здесь жизнь "вываливается" на улицы. Двери домиков открыты, комнатки в пять, восемь, десять квадратных метров. На стенах – огромные лики пресвятой девы Марии, распятый Иисус Христос; детишки гомонливо носятся по улице, гудят примусы, вынесенные на тротуар, громко переговариваются женщины, не отрываясь от корыт с пенным бельем, – далекая, старая провинция, даже не верится, что в пятистах метрах такой фантастически новый, белый и солнечный центр.

Перед возвращением в Торремолинос, находившись вдоволь по городу, залез в море. Испанцы смотрели на меня как на сумасшедшего: пляж был пуст, конец ноября, вода, по здешним представлениям, "ледяная" – всего двадцать градусов.

Вернувшись в Торремолинос около одиннадцати, зашел в маленький немецкий кабачок. Осенний вечер был непроглядно синим; трещали сверчки, по улицам шастали голодные, волосатые хиппи и сексуально озабоченные скандинавки, перешагнувшие бальзаковский возраст. В немецком кабачке было, слава богу, тихо и пусто. Я рассчитывал увидеть кое-кого из "местных немцев": многие наци осели здесь, поближе к Танжеру, – удобнее в случае чего бежать дальше. Однако, как объяснил мне бармен, в это время года они в кабачке ке собираются – сидят дома, смотрят телевизор, устав после рабочего дня: ремонтируют виллы к следующему сезону. Хозяином бара оказался не немец, а эстонец, бежавший в сорок пятом году, – видимо, из полицаев. Считая меня американцем, он велеречиво излагал свое кредо. Он говорил, что мы, "глупые янки", не поняли ситуацию сорок пятого года.

– Вам, надменным янки, – продолжал он, – надо было войти в конфронтацию с красными. Тогда Европа стала бы совершенно иной. Тогда бы мы не чувствовали себя даже здесь, за Пиренеями, сидящими на чемоданах. Мы все время ждем, что красные придут и сюда. В этом повинны вы, доверчивые и наивные янки.

– Значит, уже не думаете "отыграться"?

– Ну, почему же? – ответил лысый сильный мужчина. – Отыграемся. Если не здесь, то в Латинской Америке. Грех вам нас не поддерживать. Вы сами там сидите на вулкане. А у нас сильные позиции. Мы знаем все пути и выходы.

– Какие именно пути? – спросил я. – Какие выходы?

– Надежные, – ответил мой собеседник, – весьма надежные, сеньор иностранец.

В моем отеле "Ла-Палома", полупустом, не очень сейчас дорогом – сезон уже кончился, – соседом за столиком в кафе, где я завтракал, оказался высокий, сумрачного вида мужчина, до синевы выбритый, одетый как на службе – галстук, крахмальная рубаха, платочек в кармане модного, колоколом, пиджака. Разговорились. Он из Парижа, зовут его Морис.

– А вы?

– По-русски меня зовут Юлиан, по-английски Джулиан, по-испански Хулиан. Я писатель, путешествую по Испании.

– Ваши книги были изданы в Испании?

– Да.

– Какие, например?

– "Дунечка и Никита", "Петровка, 38".

– Погодите, погодите! – удивился он. – "Петровка, 38"? Это о работе русской криминальной полиции? Я читал ее на французском. Вот это встреча! рассмеялся Морис. И лицо его стало открытым, простодушным. – Поскольку вы хоть и косвенно – мой коллега, должен признаться: я из службы по борьбе с наркотиками.

При расставании он приложил палец к губам и сказал:

– Жюльен, то, что я сказал вам, остается нашей тайной. Я против того, чтобы порядочного человека называть "джентльменом", ибо я француз, посему давайте будем гражданами, "гражданин" – надежнее "джентльмена".

Вечером он позвонил ко мне в номер, мы отправились бродить по городу, и он кое-что рассказал о своей работе.

Действительно, слушая Мориса, просматривая попадающие в прессу документы, наталкиваясь на юношей и девушек, валяющихся на тротуарах в наркотическом опьянении, начинаешь понимать, что торговля наркотиками – это мировая преступная мафия. По количеству оборотных средств, и по числу стран, захваченных ею, и по числу жертв ее можно сравнивать лишь с войной в довольно крупном масштабе.

По данным Интерпола и "Комиссии ООН по наркотикам", легальные потребности всего мира в опиуме для медицинских и научных целей приближаются к тысяче тонн в год. Почти такое же нелегальное потребление опиума.

Существует два главных центра нелегального производства: Юго-Восточная Азия – Бирма, Таиланд, Лаос, Камбоджа и Вьетнам; Ближний Восток и Средний Восток – Турция, Непал, Афганистан, Индия, Иран и Пакистан.

– По нашим данным, – сказал Морис, – наркоманы мира употребляют десять тонн героина и около семи тонн морфия ежегодно.

Прибыли, получаемые торговцами от операций наркотиками, огромны. По существующим сейчас ценам один килограмм опиума стоит "всемирному синдикату" семнадцать долларов. В "опиумных лабораториях", которые обычно помещаются в кузове грузовика или в комнатушке, установлена довольно фундаментальная аппаратура, необходимая для переработки наркотиков.

Такие операции проводятся главным образом на юге Франции, в Италии, Сицилии, Сардинии, на Корсике.

Из одной тонны сырого опиума получается сто килограммов чистого героина. Но героин не продается в чистом виде. В смеси с молочным порошком, солью, мелом или тальком один килограмм чистого героина превращают в восемь килограммов сильно действующего зелья. Десять килограммов, разведенных в воде, продают потом за пять миллионов долларов.

– Здесь мы ищем пакетики с фабричной маркой "999", – продолжал Морис. Наглецы, они имеют свою типографию и печатают на ярлыках: "Единственный качественный продукт! Остерегайтесь подделок!" Мы засекли партию товара в Марселе, следы ведут сюда...

По данным Интерпола полицейские и таможенные службы конфискуют лишь 5-10 процентов наркотиков, транспортируемых нелегально. Следовательно, большая часть наркотиков достигает места назначения.

Ежегодно во всем мире продается в среднем 10 тысяч килограммов героина и опиума. Следовательно, суммы реализации в розницу достигают примерно трех миллиардов в год. Оптовая стоимость, насколько ее можно вычислить, составляет для всех участников этого бизнеса – сбытчиков, поставщиков, производителей примерно 2 миллиарда долларов.

За последние пять лет было убито 11 агентов организации по борьбе с торговцами наркотиками, пытавшихся проникнуть в крупные преступные синдикаты.

"Что бы ни думала общественность, – утверждают агенты Интерпола, контрабандный провоз наркотиков нельзя считать случайным делом, находящимся в руках китайских матросов и бродячих хиппи. Это крупный бизнес, контролируемый в значительной мере крупными дельцами, которые руководят операциями, проводимыми с машинной точностью. Они ставят на карту и защищают громадные капиталы".

Одна из важнейших магистралей транспортировки наркотиков начинается в Шанском государстве Бирмы, на границах Лаоса и Таиланда. "Международный совет по контролю над наркотиками" выяснил, что этот район в настоящее время фактически не контролируется правительством; борьбе с контрабандой мешает тот факт, что опийный мак был единственной товарной культурой для жителей этого района на протяжении почти двух веков.

Из Бирмы тропа ведет через Северный Таиланд в Лаос, в Южный Таиланд, Вьетнам, Гонконг. Эта колония Британской короны может похвастать не только тем, что имеет сто тысяч курильщиков опиума, но и тем, что является главной лабораторией, перерабатывающей азиатский опиум...

Газеты Франции писали о том, что в 1967 – 1968 годах полковник Клод Фурнье Фере из французской секретной службы исследовал причины, усложняющие пресечение торговли наркотиками из Азии. Речь шла о пособничестве преступникам со стороны работников ЦРУ и финансируемой ими авиатранспортной компании "Эйр америкен", обслуживающей авиалинии в Индокитае. В то время Фурнье Фере возглавлял азиатский отдел французской секретной службы.

Как сообщали во французских кругах, из доклада Фере следовало, что ряд сотрудников ЦРУ замешан в транспортировке наркотиков в США.

Когда французская секретная служба занялась расследованием операций с наркотиками в Европе, снова было установлено, что участники американской мафии действуют в контакте с некоторыми агентами ЦРУ и переводят деньги из США на секретные банковские счета в Швейцарии.

– Я разговариваю с вами, – признался Морис, – но меня все время подмывает желание потребовать ваш паспорт и взять "пальчики на рояль". Проклятая работа! Перестаешь верить даже родственникам. Вы не можете себе представить, с какими чудовищными фактами приходится сталкиваться. Мужья продают жен, матери торгуют детьми, отцы предают сыновей. Неуправляемость разумом и поступками – вот что такое наркомания...

* * *

Наутро я улетел в Мадрид...

* * *

Режиссер, который поставил в театре две пьесы Лопе де Вега, – поставил очень традиционно, избыточно доказательно, – забившись в уголок бара "Хихон" возле громадных синеватых зеркальных стен, грустно отхлебывал испанское виски "дик" из пузатого стаканчика, набитого льдом.

– Хулиан, я сейчас открою тебе то, во что я уверовал. Надо мною могут издеваться, шутить, высмеивать, – вздохнул он, – но это мною выстрадано, это прозрение. Хулиан, гениальность – всего лишь неправильный обмен веществ. Отсюда избыточность желаний, неустроенность, метания, ярость, приходящая на смену нежности, подозрительность, доверчивость, алчность и альгруизм. Человеческие проявления, сопутствующие гениальности, не могут быть поняты людьми с нормальным обменом веществ. Гений – состоявшийся или несостоявшийся обязан быть несчастным.

– Намекаешь на себя?

Он грустно покачал головой:

– Если бы! Я ходил к эндокринологам. Я возмутительно, чудовищно здоров.

Он усмехнулся, лег подбородком на ладони и замурлыкал какую-то грустную песню. Замолчал, глянул на меня.

– Застрелиться, что ли?

Я сказал:

– Рано.

– Нет, не рано. По-моему, самый раз. Или начать принимать какие-нибудь лекарства, чтобы вконец расшатать обмен веществ. Последняя надежда на фармакологию. Или – скорее бы драка. Пожить в огне баррикад. А так сдохнешь в безвременье – равнодушие кругом, зависть, стяжательство. Скучно, господа. Так, кажется, у Чехова? По-испански это, впрочем, звучит патетически: "Скучно, уважаемые сеньоры..."

(Антонио рассказал, что зимой в Карабанчели целые семьи уходят из дому начиная с шести часов – в кинотеатры. Смотрят любые картины – две или три подряд, – неважно какие. Люди подсчитали, что билеты в кинематограф дешевле, чем отопление квартиры. Приходят в холодную квартиру поздно ночью и сразу же ныряют под одеяло, согреваясь дыханием.)

Шел с Педро Буэна по Гран-Виа. Он внезапно остановился, замер словно вкопанный, увидав красивую женщину – высокую, рыжеволосую, сухую, странную. Педро долго смотрел на ее прекрасное лицо, потом вздохнул.

– Все же худая женщина хороша только на улице. – Он помолчал немного и грустно добавил: – Мир портится только потому, что портятся женщины. Где стыдливость, трепетность, чистота, самоотверженность? Рацио, во всем и во всех одно лишь рацио...

(Вспомнил отчего-то, как сидел в маленьком портовом кабачке в Кадисе, ждал испанского товарища. Напротив за столом устроилась парочка: он – испанец, она – американочка. Они неторопливо потягивали тинто и говорили о том, как они сегодня вечером будут смотреть выступление фламенго. Девушка вытащила из сумочки таблетку, достав ее из целлулоидного пакетика. Она приняла таблетку, запивая ее вином. Парень повертел целлулоидный пакетик, прочитал название, непонимающе посмотрел на девушку. Она засмеялась:

– Дурачок, это противозачаточное.

Парень покраснел, – видимо, они только сегодня познакомились, – и как-то затравленно огляделся вокруг: он еще не потерял стыдливость...)

Испанцы никогда не целуют руку женщине, они только делают вид, что целуют, – чмокают губами воздух. В этом – занятный сплав Европы и Аравии. Как европеец он склоняется к руке женщины, переламываясь при этом чувственно и эффектно, но как истинный кочевник лишь чмокает воздух, не прикасаясь к коже, ибо женщина она и есть женщина.

Профессор экономики, из молодых, сонно говорит мне:

– Э, перестаньте, народ не готов к демократии. Мы за контролируемую и направляемую демократию. Иначе в стране начнется анархия.

Это – через час после горького разговора: два товарища, один из которых коммунист, отсидевший в тюрьме Бургоса десять лет, тяжело затягиваясь, цедил через силу:

– Я вышел оттуда, из страшного тюремного пенала, и – будь все проклято не узнал страну. Все лишь смотрят футбол и корриду, никому нет дела до идеалов.

Второй товарищ возразил:

– Ты сидел не зря, Эухенио. Если сейчас рабочий в городах живет чуть получше, и смотрит телевизор, и не голодает, то это потому лишь, что ты принес ему себя в жертву. Когда в обществе есть люди, которые могут взять в руки винтовку, как ты, тогда власть предержащие начинают искать пути для хотя бы минимального повышения экономического уровня жизни рабочего и крестьянина. А повысить экономический уровень можно, лишь развивая производство, стимулируя рост промышленности. Никто и никогда не отменит Маркса. Чем активнее будет развиваться промышленность, тем больше появится ее "детей" – рабочих. А рабочий – это революция, Эухенио, это революция...

(О "Гвардиа севиль" – франкистских полицейских – здесь говорят: "Беглецы от плуга".)

...Бык был рыжим. Он выскочил на арену Пласа де торос "Виста Аллегре" стремительно и яростно. Он дважды разогнал бандерильерос и ударил левым рогом в деревянный загон, за которым прятались помощники тореро. Загон зашатался, посыпались желтые щепки, и люди начали кричать:

– Оле! Оле! Оле!

Домингин закурил новую сигарету и сказал:

– Это хороший бык. И рога у него не подпилены. С таким быком очень интересно работать. Это не двухлеток, и пасли его в предгорьях, и у него не меньше "четырех трав". Это мы так говорим о возрасте хорошего быка, с сильными мышцами. Видишь, в нем совсем нет воды. Он действительно очень сильный. Это хороший бык. Очень хороший. Он наверняка из Андалузии. Там быкам приходится ежедневно делать по десять километров – к воде, по камням, поэтому у них такие сильные мышцы. В Саламанке быков кормят каштанами, и вода рядом, и ее много, поэтому бык большой, но совсем не сильный, и в нем угадывается вода, хотя он выглядит на арене красиво и устрашающе. Тореро, который должен был работать с этим рыжим быком, был маленького роста, с фигурой солиста балета. Его звали Хуан Мануэль. Он взял капотэ и вышел на арену. Рыжий бык бросился на Хуана Мануэля, низко склонив голову. Я понял, как быстро и мощно он бежал: на фоне желтого песка арены, под желто-синим знойным небом, мимо бело-красных трибун на красно-фиолетовое капотэ, которое взметнулось перед его острыми рогами, послушное руке Хуана Мануэля.

– Он переосторожничал, – сказал Домингин, – надо было подпустить быка еще ближе. Надо было идти на него, а не ждать. Встречное движение двух сил – это главное в искусстве корриды.

Бык пронесся под капотэ, развернулся и замер напротив Хуана Мануэля.

– Торо, торо! Торо! – негромко позвал быка Хуан и чуть пошевелил капотэ. Торо! – повторил он, и сделал шаг вперед, и перевел капотэ с правого бока на грудь.

Я чувствовал, что сейчас рыжий бык бросится на маленького Хуана Мануэля, и, вероятно, это почувствовали все на Пласа де торос, потому что стало очень тихо, и я зажмурился, и снова – который раз уже – ощущение нереальности охватило меня, и показалось, что открой я сейчас глаза – и окажусь дома, а совсем не в Мадриде, возле Карабанчели, и прошедшие дни будут как сказка, которая придумалась и которой вовсе не было, и не было Маноло и Педро, и не было громадной синей луны на Пласа Майор и спуска в "Месон-дель-Коррехидор", и не было синих изразцовых плиток, вмазанных в стены "Каса Сеговия", и не было смеха Хосе Антонио, который взял у парня гитару и запел песню патриотов-басков, и все (кругом стали ему подпевать; и не было гудящего, ночного "Хихона", куда на руках перенесли актрису, которая прервала спектакль: "Как вы можете смотреть эту комедию, когда в тюрьмах умирают люди!"

...Я открыл глаза, когда бык уже прошел мимо Хуана Мануэля и люди на трибунах закричали: "Оле! Оле!"

– Он хорошо его пропустил, – сказал Домингин. – Он это сделал в манере Ордоньеса, только чуть рисковее. Это от молодости, это пройдет. Риск необходим, но он должен быть оправдан.

Рыжий бык снова бросился на тореро, и Хуан Мануэль красиво пропустил его под правой рукой, а потом под левой, и рог быка проходил в нескольких сантиметрах от его костюма, расшитого серебром и золотом.