Текст книги "Неотвратимое возмездие (сборник)"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Николай Чистяков,Василий Хомченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Их посадили в вагон экстренного поезда, который направился в сторону Ашхабада. Шел он с потушенными сигнальными огнями, без кондукторской бригады. Палачам свидетели были не нужны.

Когда поезд подходил к глухому перегону на 207-й версте между станциями Перевал и Ахча-Куйма, в Ашхабаде набирался и печатался номер газеты «Голос Средней Азии» от 20 сентября 1918 года, в котором была помещена беспримерная по своей наглости и лакейской угодливости статья, где говорилось, между прочим, следующее:

«Судьба нам снова улыбнулась. К нам в руки попали бывшие вершители судеб Баку... Среди них находится один из самых знаменитых героев Шаумян, которого давно окрестили кавказским Лениным, и Петров – кандидат в Вацетисы. Они сеяли ядовитые семена недоверия к нашим союзникам – англичанам, благородно отозвавшимся на зов бакинцев о спасении. Они все твердили, что рядом с английскими империалистами сражаться честным революционерам позор... Они в наших руках... Мы живем в эпоху варварства. Так будем пользоваться его законами. Мы не остановимся даже перед причинением ужасных мук, до голодной смерти и четвертования включительно».

На рассвете 20 сентября поезд остановился на 207-й версте между телеграфными столбами № 118 и № 119. Вокруг простирались серовато-блеклые песчаные холмы. Никаких признаков жизни. Редкие кусты саксаула делали местность еще более унылой и однообразной.

Вагон с арестованными сразу же был окружен вооруженными людьми. Из вагона вывели первую группу обреченных. Они еще не знали, куда их ведут, некоторые взяли с собой вещи. Отвели их от линии железной дороги метров на 60–70 и у ребра песчаного перевала расстреляли. Затем вывели вторую группу. Эти уже вышли без вещей, они знали, что их ждет. Умерли все достойно.

На этом месте 20 сентября 1918 года по указанию английских интервентов были расстреляны 26 бакинских комиссаров

Комиссары погибли в расцвете сил, совсем еще молодыми. Шаумяну не было сорока лет, Мешади Азизбекову – сорок два, Петрову исполнилось двадцать четыре, Везирову – тридцать два года. Среди погибших были представители восьми национальностей.

Впоследствии, в 1920 году, группа рабочих во главе с председателем Казанджикского комитета партии Кузнецовым произвела раскопку четырех могил, в которых покоились останки двадцати шести комиссаров. Им открылась страшная картина. Черепа многих трупов были размозжены, головы отделены от туловищ и лежали в ногах. Все это свидетельствовало о том, что комиссаров не только расстреливали, но и рубили шашками, отрубали им головы.

Так, по указке английского командования, по злодейскому плану, разработанному эсеровскими наймитами совместно с их хозяевами, от рук палачей погибли лучшие сыны азербайджанского пролетариата.

О расстреле двадцати шести комиссаров нигде не было объявлено. Английские оккупанты приняли меры, чтобы сохранить в тайне кровавую расправу. С этой целью широко распространялся слух о том, что комиссаров вывезли в Индию.

31 декабря 1918 года английскими войсками в Ашхабаде был разогнан митинг, на котором рабочие резко выступали против политики правых эсеров и требовали прекратить братоубийственную войну, удалить английские войска с территории Закаспия, восстановить Советскую власть. На другой день все повторилось.

2 января «правительство» Фунтикова сложило свои полномочия. Был создан так называемый «Комитет общественного спасения», находившийся опять же под влиянием англичан. Но Фунтикова в состав комитета не включили.

15 января 1919 года небезызвестный Алания, в то время уже начальник ашхабадской милиции, «на основании распоряжения английского командования» постановил заключить в арестный дом Фунтикова Ф. А., Лиотровича И. А., Седых И. И., Анисимова Н. А., Белокона Ф. С., Гладырева А. С., Худоложкина М. И., Филатова Н. А. и Баклеева Н. И., зачислив их «содержанием за английским командованием».

Так что Фунтиков был арестован вместе с теми лицами, которые непосредственно участвовали в расстреле бакинских комиссаров.

Англичане спешили воспользоваться своим безраздельным господством в Закаспийской области, чтобы избавиться от свидетелей и соучастников их кровавых злодеяний, в том числе и от Фунтикова. Но не успели этого сделать.

Убедительные доказательства виновности Фунтикова в гибели 26 бакинских комиссаров были собраны В. Л. Чайкиным в феврале – марте 1919 года в Закаспийской области. В. А. Чайкин был видным юристом, членом центрального комитета партии эсеров и членом Всероссийского Учредительного собрания, избранным по спискам эсеров от Туркестана. Будучи не согласен с тактикой своей партии, осуждая вооруженную борьбу эсеров против Советской власти, Чайкин вышел из центрального комитета этой партии. Более месяца он находился в Закаспийской области, где старался установить фактические обстоятельства расправы над бакинскими комиссарами и выяснить, принимал ли кто-либо из членов его партии, входивших в закаспийское «правительство», участие в этом убийстве.

Чайкин довел до сведения мировой общественности факт зверской расправы английских империалистов и их прислужников, правых эсеров, над бакинскими революционерами. Он направил письмо в Лондон на имя спикера палаты общин, в котором сообщал об участии капитана Тиг-Джонса в организации убийства бакинских комиссаров. Чайкин требовал незамедлительно принять меры к расследованию этого преступления. Его действия встречали всяческую поддержку со стороны большевиков.

Фактические обстоятельства расправы над бакинскими комиссарами, роль в этой кровавой акции правых эсеров, установленные Чайкиным в ходе его расследования, имели существенное значение в разоблачении Фунтикова.

Получив разрешение на свидание с Фунтиковым и Седых – непосредственным участником убийства бакинских комиссаров. Чайкин дважды, 1 и 2 марта 1919 года, встречался с ними в Ашхабадской тюрьме. В первое посещение Фунтиков и Седых ничего не говорили Чайкину об обстоятельствах казни комиссаров. 2 марта Седых сказал ему, что он и Фунтиков «в курсе всего».

В течение часа, изредка прерываемый замечаниями Седых, Фунтиков рассказывал об обстоятельствах убийства комиссаров. Затем он записал свои показания и передал их Чайкину.

Фунтиков указал, что расстрел бакинских комиссаров произведен по предварительному соглашению между главой английской миссии в Ашхабаде Тиг-Джонсом и членами закаспийского «правительства». Причем он, Фунтиков, «об этом предстоящем деле был осведомлен, но не считал возможным помешать этому... Этот предварительно решенный расстрел по настоянию английской миссии должен был быть объяснен для населения официальным документом миссии о сдаче комиссаров англичанам в Мешеде...». Представитель английской миссии в Ашхабаде Тит-Джонс говорил Фунтикову лично еще до расстрела комиссаров о необходимости расправы с ними, а когда это совершилось, выражал удовлетворение, что расстрел осуществлен «в соответствии с видами английской миссии».

Седых своей подписью подтвердил правильность объяснений Фунтикова.

Удовлетворение расстрелом бакинских комиссаров Тиг-Джонс высказывал и министру иностранных дел закаспийского «правительства» Зимину, о чем последний сообщил в собственноручно написанных объяснениях Чайкину.

В 1966 году сын покойного генерала Маллесона обратился к А. И. Микояну с письмом, в котором пытался доказать непричастность отца к убийству бакинских комиссаров. Каких-либо объективных материалов в подтверждение этого он, разумеется, не представил, а сослался лишь на то, что слышал об обстоятельствах гибели двадцати шести комиссаров от отца. Не успокоившись на этом, сын Маллесона направил письмо аналогичного содержания в журнал «Советский Союз». Но он почему-то не обратил внимания на приведенные выше высказывания генерала Маллесона или понадеялся, что статьи его отца никому в нашей стране не известны.

Вряд ли был заинтересован в разоблачении английских оккупантов некий Эллис, который был офицером миссии Маллесона в 1918 году в Ашхабаде.

В его книге «Закаспийский эпизод» рассказывается, что утром 18 сентября 1918 года представитель ашхабадского правительства Дохов сообщил Маллесону о телеграмме, полученной из Ашхабада, которой эсеровское правительство извещало об аресте бакинских комиссаров во главе с Шаумяном и запрашивало Маллесона, какие меры принять в отношении арестованных. «Генерал Маллесон ответил, – указывает Эллис, – что он считает, что ни при каких обстоятельствах комиссарам не должно быть позволено совершить переезд по железной дороге до Ашхабада». Генерал предоставил эсеровскому правительству «решить, какие именно меры предложить для предотвращения этого».

После такого недвусмысленного ответа судьба комиссаров была предрешена.

Свидетельства Эллиса приобретают тем большую ценность, что они принадлежат очевидцу и имеют своей целью представить роль миссии Маллесона в наиболее благоприятном свете.

Примечателен и такой факт, отмеченный в книге Эллиса.

Утром 18 сентября Маллесон сообщил своему начальнику в Симлу (штаб-квартиру вице-короля Индии) об аресте бакинских комиссаров и о принятых мерах.

Из этого следует, что в английских архивах, переданных в 1947 году Индии, могли быть документы, освещающие подлинный ход событий. В описи Национального архива Индии значатся соответствующие папки документов, однако в самом архиве этих папок не оказалось. Вряд ли имелась необходимость изымать или уничтожать архивные документы накануне предоставления Индии независимости, если роль миссии Маллесона была такой невинной, как пытаются утверждать некоторые его защитники.

Вдохновители и организаторы расправы над бакинскими комиссарами – представители английских оккупационных войск в Закаспии – ушли от справедливого возмездия. Но непосредственных исполнителей этой кровавой акции (правда, только части их) не минул карающий меч пролетарской революции.

В 1920 году Революционный военный трибунал в Баку приговорил к расстрелу Алания – бывшего начальника красноводской, а затем ашхабадской милиции и непосредственного участника расстрела бакинских комиссаров.

В апреле 1921 года выездной сессией Революционного военного трибунала Туркестанского фронта рассматривалось дело Яковлева, Германа, Седова, Баклеева, Долгова, Юсупова и других участников расстрела.

Самостоятельное дело по обвинению судовой команды и командира парохода «Туркмен» Полита в предательском изменении курса, в результате чего комиссары попали в руки английских оккупантов и белогвардейского закаспийского «правительства», рассматривалось Верховным судом Азербайджанской ССР.

Все виновные получили по заслугам.

Мемориальный ансамбль «26 Бакинских комиссаров» в г. Баку. Внизу – фрагмент мемориала

...Военная коллегия Верховного Суда СССР, признав Фунтикова виновным в организации контрреволюционного восстания и захвате власти в Закаспийской области, в преступной связи с английским командованием, с целью склонения его к вооруженному вмешательству в дела Республики Советов, и в организации и осуществлении террористических актов, жертвой которых стали девять ашхабадских и двадцать шесть бакинских комиссаров, то есть в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58, ч. 1,59 и 64 УК РСФСР (1922 г.), 27 апреля 1926 года приговорила Фунтикова Ф. А. к высшей мере наказания – расстрелу.

Президиум ЦИК Союза ССР ходатайство Фунтикова о его помиловании оставил без удовлетворения.

5 мая 1926 года приговор был приведен в исполнение.

* * *

Советский народ свято чтит память героев-революционеров. В столице Азербайджана на Площади 26 бакинских комиссаров воздвигнут величественный мемориал. Неугасимым пламенем горит здесь Вечный огонь – символ верности делу, за которое отдали жизнь бакинские комиссары, – делу революции.

Вениамин ШАЛАГИНОВ
Крах атамана Анненкова

Процесс по делу атамана Анненкова начался 12 июля 1927 года в Семипалатинске. Надежно охраняемый арестантский вагон, в котором его везли на суд, двигался сначала Транссибирской магистралью, потом югом Сибири и, наконец, Казахстаном и всюду вызывал необычайное возбуждение. Толпы людей, собиравшихся на станциях, слали проклятия в адрес атамана. Газета «Советская Сибирь» свидетельствует, что, начиная с Барнаула, везде находились свидетели его зверств. На станции Алейской толпа требовала беспощадного наказания. В Поспелихе поезд был встречен криками: «Где Анненков? Дайте его нам!»

Чем же навлек на себя этот белоказачий генерал испепеляющий гнев трудящихся? Чем он выделялся среди себе подобных?

Лютой ненавистью к Советской власти, чудовищными расправами над детьми, стариками, женщинами, жестокостью, для которой еще не придумано соответствующее слово. В 1920 году, гонимый красными войсками, Анненков оставлял Россию опустошителем, разорителем, убийцей. Военком одного из преследовавших его полков Красной Армии Василий Довбня писал в воспоминаниях:

«При позорном своем бегстве в Китай Анненков оставил за собой широкий и длинный кровавый след. На протяжении более двухсот верст, от села Глинского по берегам озер Ала-Куля и Джаланаш-Куля вплоть до Джунгарских ворот (последний перевал на пути в Китай), дорога была усеяна трупами... Около озера Джаланаш-Куль летают тысячи громадных грифов, прилетевших из соседней пустыни Гоби заканчивать кровавый мир «восстановителя мира и порядка»...

Зловещая память, оставленная атаманом и его ордой, взывала теперь, в канун процесса, к суровому возмездию.

* * *

Вместе с Анненковым перед судом Военной коллегии предстал также и начальник его штаба Денисов.

В обвинительном заключении говорилось:

«...Анненков Борис Владимирович, 37 лет, бывший генерал-майор, происходящий из потомственных дворян Новгородской губернии, бывший командующий отдельной Семиреченской армией, холост, беспартийный, окончивший Одесский кадетский корпус в 1906 году и Московское Александровское училище в 1908 году;

Денисов Николай Александрович, 36 лет, бывший генерал-майор, происходящий из мещан Кинешемского уезда, Клеванцовской волости, Иваново-Вознесенской губернии, бывший начальник штаба отдельной Семиреченской армии, холост, беспартийный, окончивший Петербургское Владимирское училище и ускоренные курсы академии Генштаба,

обвиняются:

первый, Анненков, в том, что с момента Октябрьской революции, находясь во главе организованных им вооруженных отрядов, систематически с 1917 по 1920 год вел вооруженную борьбу с Советской властью в целях свержения ее, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 2 Положения о государственных преступлениях».

И далее:

«...в том, что с момента Октябрьской революции, находясь во главе организованных им вооруженных отрядов, в тех же целях систематически, на всем протяжении своего похода, совершал массовое физическое уничтожение представителей Советской власти, деятелей рабоче-крестьянских организаций, отдельных граждан и вооруженной силой своего отряда подавлял восстания рабочих и крестьян, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 8 Положения о государственных преступлениях;

второй, Денисов, в том, что, находясь во время гражданской войны на начальствующих должностях в белых армиях и отрядах и будучи начальником штаба отдельной Семиреченской армии и карательных отрядов Анненкова, систематически...»

И – те же обвинения, те же статьи.

* * *

Анненков родился в большом барском доме на Киевщине, в семье отставного полковника из дворян-помещиков. Праздность, кастовый дух военщины окружали его с первых дней жизни. В восемь лет он надел вожделенную военную форму (пока еще кадетского корпуса) и уже никогда не снимал ее. После кадетского корпуса – Александровское военное училище в Москве, чин хорунжего и казачья сотня в Туркестане, война 1914 года, чин есаула и та же сотня в районе Пинских болот. «Георгий». Георгиевское оружие.

Номер издававшихся в Петербурге «Биржевых ведомостей» со словом «революция» через всю полосу озадачил Анненкова. Николай II отрекся от престола. Рухнуло то, чему Анненков присягал и молился. Даже приход к власти Временного правительства, далекого от подлинных революционных преобразований, был для него трагедией.

Что делать?

О том, куда ступал дальше конь атамана, можно судить по запискам «Колчаковщины» – четырнадцати листам машинописного текста, приобщенного к делу в отдельном пакете. Автор записок – Анненков, хотя и написаны они от третьего лица.

После февраля отряд его несет полицейско-комендантскую службу в Осиповичах, Барановичах, Слуцке. С победой Октября большевистское командование предписывает отряду разоружиться и убыть в Омск для расформирования. Анненков следует к месту назначения, но оружия не сдает. Омск – ультиматум: доложить о причинах неисполнения приказа, разоружиться немедленно, полно, безоговорочно. И на отказ Анненкова следовать этому требованию – решение Совказдепа (Совета казачьих депутатов): объявить отряд вне закона со всеми вытекающими из этого последствиями. Анненков уходит в подполье.

Пользуясь отсутствием у Советов достаточных военных сил, он располагается в землянках под Омском и вступает в контакты с белогвардейской организацией «Тринадцать». Но уже вскоре кажущаяся сплоченность отряда оборачивается междоусобицей, недовольством, развалом. Казакам чужда окопная жизнь вблизи родных гнезд. Они тайно, а потом и открыто разбредаются по дорогам, вступают в красные полки. Чтобы поднять у подчиненных «боевой дух», Анненков ночью с горсткой оставшихся в отряде молодчиков предпринимает налет на войсковой казачий собор в Омске и, завладев так называемым «знаменем Ермака», уходит в Прииртышские степи.

Расчет атамана в какой-то мере оправдывается. Анненкова поддерживает кулацко-атаманская верхушка Прииртышья. Отряд пополняется, развертывается, а к началу мятежа белочехов в нем уже насчитывается 200 сабель.

Наконец отряд получает «настоящее дело»: боевые действия в составе колчаковских войск на Верхне-Уральском фронте, усмирение чернодольских и славгородских крестьян в Сибири, царствование – в полном смысле этого слова – на землях Семи рек в Казахстане... Отряд становится полком, дивизией, армией.

* * *

На четвертый день процесса суд исследовал вопрос о связи белогвардейского движения с иностранными интервентами и, конечно же, о военной и другой помощи ему со стороны Антанты.

Говоря о вкладе в интервенцию тогдашнего английского правительства, Анненков корил Колчака за посрамление «русского престижа», пытался создать впечатление, будто сам он вовсе не принимал помощи от интервентов.

Председательствующий спросил в этой связи, приходилось ли подсудимому принимать у себя представителей Антанты?

– Нет конечно, – ответил тот. – Я не мог терпеть их и потому не подпускал близко к отряду.

Член Военной коллегии Миничев показал подсудимому превосходно выполненный групповой снимок офицеров при регалиях и шпагах.

– Взгляните, подсудимый... Вот этот усатый, в центре. Не кажется ли вам, что это француз?

Анненков насупился:

– Я должен сказать да.

– Уполномоченный Жанена, не так ли?

– Да, Дюше, Дюкю, что-то в этом роде.

– Где сделан этот снимок?

– Здесь, в Семипалатинске.

Генерал Дюкю от генерала Жанена – это дотошная многодневная инспекция. Гость из Омска выстукивал и выслушивал военный организм, штабы и подразделения 2-го степного отдельного стрелкового корпуса, в состав которого по тогдашней схеме подчинения входили анненковские части. Позже схема подчинения стала с ног на голову. Поубавясь в численности от потерь, а главным образом от перехода солдат на сторону красных, 2-й степной корпус превратился в слабый, если не сказать удручающе обременительный, придаток анненковского отряда. Но и тогда «французская кепка», правда уже на другой голове, наведывалась к лейб-атаманцам, чтобы выстукивать, выслушивать, диктовать.

Как и другие белогвардейские генералы, Анненков был послушной марионеткой в руках интервентов.

Он не случайно стремился уйти от ответственности за преступления колчаковщины. Дело здесь не только в том, что на территории, занятой Колчаком, белогвардейцы восстановили царский бюрократический и полицейский аппарат, ввели грабительские налоги, то есть, говоря словами В. И. Ленина, установили диктатуру хуже царской, но еще и в том, что фактически власть была ими угодливо передана интервентам.

Колчак за счет вывезенного из Казани за границу золотого запаса получал от США и Англии кредиты на оплату военных поставок иностранным фирмам. В распоряжение монополистов были переданы все железные дороги, финансы, основная часть металлургической промышленности, право на эксплуатацию недр и т. д. Без всяких ограничений распродавались иностранному капиталу хлеб, леса и даже целые территории. Армия агентов мирового капитала скупала и расхищала русские народные богатства. В случае победы Колчака весь Урал и вся Сибирь, а в придачу к ним и вся Средняя Азия были бы захвачены интервентами, а Россия стала бы колонией крупных западных держав.

Все это полностью относилось и к Анненкову. Такую судьбу он и подобные ему готовили русскому народу.

* * *

Два венских стула за высоким парапетом, на стульях – подсудимые. И полукольцом за ними шестеро красноармейцев, в светло-зеленых фуражках, с винтовками. Анненков сидит нога на ногу, настороженный, бледный, с лицом будто вырезанным из бумаги. Некогда лихой атаманский чуб поубавился в пышности, сник, как, впрочем, сник и сам атаман. Перед судом вереницей проходили свидетели его злодеяний той поры, когда он стоял над ними с нагайкой, с клинком, высокомерный, нечувствительный к чужому страданию, в окружении лейб-атаманцев, давно утративший представление о цене человеческой жизни.

В. В. Анненков (слева) и Н. А. Денисов перед судом

В. И. Ленин писал, имея в виду Колчака и Деникина: «Расстрелы десятков тысяч рабочих... Порка крестьян целыми уездами, публичная порка женщин. Полный разгул власти офицеров, помещичьих сынков. Грабеж без конца».

Подобные картины то и дело вставали на процессе Анненкова.

Перед судом – свидетельница Ольга Алексеевна Коленкова, пожилая крестьянка. Из-под линялого ситцевого платка выбивается седая прядь. Бугристый шрам пролегает через всю щеку. Она говорит медленно, трудно.

– Белые, вот его молодчики, – указывает она на атамана, – убили у меня двух старших сынов. Одному было двадцать два, другому – пятнадцать. А меня привязали за ногу к конскому хвосту. И погнали лошадь в сторону камышей. (В руках я малых детишек своих держала.) Всю спину до костей мне ободрали. Как я в памяти осталась – не знаю. Чую, остановилась лошадь и кто-то отвязал меня. Потом услышала: «Иди за нами». Я поняла, повели кончать. Привели в камыши, я перекрестилась, легла от слабости. Если бы это было днем, может быть, и прикончили меня, но это была ночь, ничего не видно... У одного ребенка, у мальчика, руку отрубили, так он и умер потом в больнице.

– Сколько ему было лет? – спрашивает председательствующий.

– Два годика, а второму четыре. Второму перебили спинку. Сейчас он горбатый.

Она молчит, подавленная, под властью тяжкого видения, вернувшегося через столько прожитых лет.

– А дальше что было, не знаю... Без памяти упала... И жива осталась. Забыли, видно, про меня, покуда детей мучили...

Жуткую картину являло собой и «усмирение» чернодольского восстания. У жителей Черного Дола, доведенных до отчаяния грабежами и произволом белых, оставалась единственная надежда: отстоять свою жизнь в бою. Восстание это сразу же перекинулось в Славгород, степной городишко, расположенный у большой дороги. В базарный понедельник, когда появление на улицах большого количества чернодольских подвод не привлекло внимания белогвардейщины, повстанцы ходко прошли краем базара и устремились к центру. Застигнутый врасплох, гарнизон белых пал, не оказав серьезного сопротивления. Обезоружив часовых, охранявших магазин купца Дитина, превращенный властями в «тюремный централ местного значения», повстанцы освободили всех, кто там находился, бывших работников Совдепа, большевиков, красноармейцев.

Был образован военно-революционный штаб, избравший своей резиденцией село Черный Дол. По уезду отправились посланцы штаба, появились листовки, был назван день и час уездного съезда Советов.

А через неделю, погромыхивая на мостах, вкрадчиво полз по железнодорожной насыпи в сторону Славгорода длинный воинский эшелон с лошадьми и французскими мортирами на платформах.

На суде Анненков пытается выдать себя за второстепенное лицо:

– Я выступал по приказанию командующего войсками Сибирского правительства в поддержку бригады полковника Зеленцова, который, не имея кавалерии, не решился наступать на Черный Дол.

– И все же, кто кому был придан в подчинение?

– Начальником был я... – признается подсудимый.

– Сколько повстанцев находилось в Черном Доле?

– Тысяч пятнадцать.

– Поднялся почти весь Славгородский уезд?

– По-видимому, так.

– Были ли укрепления в Черном Доле?

– Глинобитный забор вокруг деревни, баррикады на улицах.

На самом же деле забор и баррикады – чистейшая выдумка Анненкова, необходимая ему для оправдания его же версии, будто в Черном Доле было не «усмирение», а честный бой с противником, тогда как и боя-то никакого не было. Повстанцы, имевшие чуть больше двадцати исправных винтовок, уклонились от боя, отошли и укрылись в Волчихинском бору.

И началась расправа.

Вот несколько показаний из протокола судебного заседания.

Теребило Георгий Порфирьевич (чернодольский большевик, поднимавший крестьян на восстание). К вечеру восьмого сентября село опустело. Почти все взрослые выехали, осталась самая малая часть старух да детворы. Ребятня где-то насобирала старых берданок и засела в окопах – мальчишки лет по десять-одиннадцать. Я выгнал их, говорю, побьют вас всех ни за понюшку табака...

Шаляпин Яков Семенович. Когда бежали от анненковцев, бывший следователь Красной гвардии Некрасов, освобожденный из тюрьмы чернодольцами, остановился у собора. Это была первая жертва карателей. Они раздели его и зарубили шашкой...

Полянский Семен Петрович. Народ бежал от Анненкова на бричках в сторону Ключинокого тракта... Немного позже мне пришлось ехать той же дорогой с почтой. За четыре версты до Славгорода стали попадаться трупы, порубленные шашками. Дорога на том месте была сжата в узкий проход, и трупы нагромождались в этом рукаве. Я слезал, стаскивал их на обочину, и только тогда ямщик двигался дальше.

Сибко Терентий Прокопьевич. Ночью пришел отряд. Захватили спящих, начали бить. Тут был мой сын двадцати пяти лет и отец. Отцу было девяносто. Начали бить и их. Лотом отвели в сборню и содержали до утра. Утром заставили земского ямщика запрячь лошадь, забрали арестованных, дали лопаты и велели рыть себе яму... Когда кончили отца, убили разрывной пулей и сына: ударила в грудь, вышла в спину...

Исследуя данные о Чернодольском восстании, Военная коллегия установила, что в Славгородском и Павлодарском уездах анневковцы по приказу своего атамана убили около 1700 человек. А после «усмирения» вслед за эшелоном потянулись теплушки «новобранцев». Тысячи молодых людей стали жертвами насильственной вербовки. Под свое зловещее черное знамя Анненков ставил мальчишек угрозами, шомполами, нагайками.

В Татарске, Барабинске и особенно в Каинске (теперешнем Куйбышеве) молодчики Анненкова вешали на фонарях, телеграфных столбах не только пленных красноармейцев и большевиков, но всех, кто попадал на глаза. Производились повальные обыски, изымались зерно, пушнина, шерсть, мед. Анненковцы срывали с икон золотые и серебряные оклады.

За парапетом свидетелей – человек в пиджаке и модном жилете, при галстуке. Но осанка, твердый шаг, которым он прошел через зал, фельдфебельские усы изобличают в нем кадрового офицера. Это – бывший верховный главнокомандующий войсками директории.

Председательствующий спрашивает:

– Свидетель Болдырев, по какой схеме отряд Анненкова и так называемый степной корпус подчинялись вам?

– Корпус подчинялся сибирской армии, а мне соответственно через командующего этой армией.

– И все-таки именно к вам поступали жалобы от населения на бесчинства атаманщины? Не так ли?

Болдырев медлит с ответом. Слишком тяжка правда, изобличающая атамана: разорванные рты истязаемых, смрад пепелищ, убийства ради убийств. Но от этого не уйти...

– Я отвечаю – да. В жалобах на атаманщину речь действительно шла о бесчинствах.

– О каких именно? – уточняет председательствующий.

– Мне докладывали... в отношении Анненкова. Не имея налаженного снабжения, его отряды переходили к реквизиции в широком смысле этого слова.

Прокурор с настороженным ироническим вниманием следит за превращениями свидетеля, который то произносит слова обличения, то тут же берет их обратно.

– Читаю из ваших мемуаров, – говорит прокурор, раскрывая книгу. – «Каждый честолюбивый министр, как это мы видели в Омске, безнаказанно творил свою политику, маленькие атаманы чинили суд и расправу, пороли, жгли, облагали население поборами на свой личный страх, оставаясь безнаказанными!» Правильно ли это утверждение?

– Совершенно правильно.

– «Чинили суд и расправу, пороли, жгли, облагали население поборами» – это об Анненкове?

– Вообще об атаманщине.

– Сейчас мы судим не атаманщину.

– Да, в том числе и об Анненкове.

– Еще одно извлечение: «Суровая дисциплина отряда основывалась, с одной стороны, на характере вождя, с другой – на интернациональном, так сказать, составе его, Там были батальоны китайцев, афганцев и сербов. Это укрепляло положение атамана. В случае необходимости китайцы без особого смущения расстреливали русских, афганцы – китайцев и наоборот». Вы это подтверждаете?

– Да, подтверждаю.

Нагнетая атмосферу всеобщего страха и трепета, Анненков закрывал глаза на «проделки» подчиненных. «Атаманцы балуют», «атаманцы гуляют», – говорили каратели о своих сподвижниках. И это значило – потеха, злорадное шутовство по поводу страданий человека, нередко трагических по своему исходу. Для подручных атамана смерть пастуха, пахаря, жницы, ребенка уже не была смертью, не печалила, не пугала и даже не останавливала внимания тем, что это была именно смерть, последний вздох, последний взгляд, земля, прах... Она была предметом развлечения, продолжением и дополнением утех и увеселений...

* * *

Анненков видел, конечно, что убедить рабочих и крестьян в том, что все должно остаться по-старому (заводы – у капиталистов, земля – у помещиков), невозможно. А если нельзя убедить, значит, нужно заставить, принудить, парализовать сопротивление силой оружия, страхом. Пусть кошмары преследуют взбунтовавшихся рабов, спасение монархии только в этом.

По страх уже был бессилен остановить тягу миллионов к идеям Октября. Перед судом в Семипалатинске прошли удивительные примеры бесстрашия и стойкости простых людей, познавших величие ленинской правды.