Текст книги "Неотвратимое возмездие (сборник)"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Николай Чистяков,Василий Хомченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– День его, – показывает бывший адъютант Савинкова Павловский, – распределен следующим образом. Встает он часов в восемь, каждое утро отправляется в парикмахерскую бриться... Из парикмахерской возвращается домой и завтракает. За завтракам бывали почти ежедневно я, иногда Любовь Ефимовна (Дикгоф-Деренталь. – Н. П.), изредка заходил Фюрстенберг. Часов до двух бывает дома, а затем перед обедом ходит на прогулку минут на десять. По возвращении пишет корреспонденцию и роман из современной жизни... Часов в пять идет обедать, определенного места не имеет, часов в девять вечера иногда отправляется к Дикгоф-Деренталям, откуда возвращается домой часов в двенадцать ночи.

И все это после бурной, полной приключений жизни недавнего прошлого!

Нет, Савинков уже не в центре политических событий, а где-то на их обочине. Жизнь идет мимо него. Буржуазные правители теперь уже неохотно принимают его у себя. Савинков слишком одиозная фигура: это может стоить им популярности. Не оправдались надежды Савинкова и на Муссолини. В ходе их встречи, проходившей в обстановке строгой секретности, Савинкову ничего не удалось добиться от велеречивого дуче, кроме уклончивых ответов и обмена любезностями... А он так рассчитывал на фашистов! «...Думал, что здесь будет поддержка бескорыстием. Я говорил себе, что положение создалось в Европе такое, что либо коммунизм, либо фашизм, посредине – болото. Муссолини никакой помощи мне не дал».

Видимо, именно здесь, в сложившейся к этому времени общей ситуации, и надо искать ключ к пониманию того, что в немалой степени способствовало его отрезвлению или, вернее, осознанию бесполезности дальнейшей борьбы с Советской властью.

* * *

В 1 час 15 минут ночи 29 августа 1924 года председательствующий огласил приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Суд признал Савинкова виновным:

– в организации контрреволюционных восстаний в 1918–1922 годах;

– в сношении с представителями Польши, Франции и Англии в целях организации вооруженных выступлений на территории РСФСР в 1918–1920 годах;

– в организации террористических актов против членов рабоче-крестьянского правительства в 1918–1921 годах;

– в руководстве военным шпионажем в пользу Польши и Франции с 1921 по 1923 год;

– в ведении письменной и устной антисоветской агитации и пропаганды в 1918–1923 годах;

– в организации банд для нападений на советские учреждения, кооперативы, поезда и т. д. в 1921–1922 годах, т. е. в преступлениях, предусмотренных статьями 58, ч. I, 59, 14–64, 66, ч. I, 70 и 76 УК РСФСР (ред. 1922 г.), и по совокупности преступлений приговорил к высшей мере наказания – расстрелу.

Одновременно суд, приняв во внимание чистосердечное раскаяние Савинкова, его полное отречение от целей и методов контрреволюционного и антисоветского движения, разоблачение им интервенционистов и его готовность искренней и честной работой загладить свои преступления перед трудящимися, постановил возбудить ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении приговора.

Уже упоминавшийся выше Георгий Гаврилович Кушнирюк так объясняет мотивы, которыми руководствовался суд при возбуждении ходатайства о смягчении наказания Савинкову.

«...Несомненно, что начиная с 1923 года Савинков стал отходить в сторону от активного руководства вооруженной борьбой с Советской властью.

Нам было совершенно ясно, что Борис Савинков, чьи предприятия против Советской республики постоянно и неизменно на протяжении шести лет разбивались и кончались неудачей, окончательно разуверился в возможности свержения Советской власти как извне, так и изнутри, как путем интервенции, так и с помощью «белых», «зеленых» и т. д.

И поэтому, когда Савинков заявил на суде, что он понял всю бесплодность борьбы с Советами, в этом пункте своих объяснений он, несомненно, искренен.

Поскольку Савинков признал полную бесполезность и никчемность дальнейшей борьбы, он, естественно, должен был прийти к выводу о необходимости признания Советской власти. Конечно, вопрос остается открытым – решил ли это сделать Савинков год назад в Париже, как он сам заявил на суде, или же только теперь, после своего ареста. Безусловно, в этом вопросе искренность Савинкова находится под очень большим сомнением.

Однако важнее, на мой взгляд, другое: Борис Савинков, один из самых непримиримых и активнейших наших врагов, открыто заявил, что вся его борьба была ошибкой и заблуждением, что он отказывается от дальнейшей борьбы и безоговорочно признает Советскую власть. Более того, он не только сам признал Советскую власть, но и призвал своих бывших союзников последовать его примеру...»

Ходатайство Военной коллегии Верховного Суда СССР было удовлетворено. Вот постановление Президиума ЦИК Союза ССР:

«Рассмотрев ходатайство Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР о смягчении меры наказания в отношении к осужденному к высшей мере наказания гр. Б. В. Савинкову и признавая, что после полного отказа Савинкова, констатированного судом, от какой бы то ни было борьбы с Советской властью и после его заявления о готовности честно служить трудовому народу под руководствам установленной Октябрьской революцией власти, применение высшей меры наказания не вызывается интересами охранения революционного правопорядка и, полагая, что мотивы мести не могут руководить правосознанием пролетарских масс, Президиум ЦИК Союза ССР постановляет:

удовлетворить ходатайство Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР и заменить осужденному Б. В. Савинкову высшую меру наказания лишением свободы сроком на десять (10) лет».

В тюрьме Савинков много занимается литературным трудом. Некоторые его письма к эмигрантам, в там числе родственникам и бывшим единомышленникам, а ныне ожесточенным критикам, интересны для нас как свидетельство дальнейшей эволюции взглядов Савинкова, как осуждение и разоблачение белой эмиграции.

«Дорогой друг Илюша (эсер Фундаминский – близкий друг Савинкова. – Н. П.). Пишу Вам «друг», хотя черт Вас знает, может быть, я в Ваших глазах и «Иуда» и «Азеф», предатель и проч.

...Я прибыл в Россию и (по заслугам) был судим советским Верховным Судом. Теперь я сижу в тюрьме и знаю о России, конечно, мало, но все-таки неизмеримо больше, чем знал, чем знаете вы. В России выросло новое поколение, в сущности, именно оно и сделало революцию... Оно не допустит возврата к старому строю в каком бы то ни было виде... Вот это надо запомнить и перестать мечтать о «спасении» России, да еще при помощи иностранцев... т. е. при помощи штыков и денег...»

Далее Савинков пишет о советской действительности:

«...Страна поднимается: поля засеваются, фабрики работают, кооперативы (огромная сеть) и лавки торгуют, и с каждым месяцем жизнь становится не труднее, а легче. Настал период созидания, и в этом созидании огромную роль играет РКП... Рабочий и крестьянин действительно стал свободным. Дорогой Илюша, ведь мы об этом мечтали в ПСР. Ведь для этого и боролись при царе...

...В тюрьме мне стало окончательно ясно, что я был прав на суде и что не изображать Виктора Гюго надо, а склониться перед народной волей, а если возможно, как-нибудь замолить свои грехи перед народом. Поверьте, песнь эмиграции спета и о ней уже речи не может быть...»

Свое письмо к Д. С. Пасманику (также один из друзей Савинкова. – Н. П.) Савинков заканчивает словами:

«...Я убежден, что не сегодня, так завтра все бескорыстные и честные эмигранты, и вы в том числе, поймут, что жизнь повелевает признать Советскую власть и работать совместно с нею. А не поймете, так останетесь доживать свои дни в изгнании, питаясь «Последними новостями» и ненавидя коммунистов прежде всего за свои, а не их ошибки».

Ту же мысль находим мы и в письме Савинкова к своей сестре Вере Викторовне Мягковой.

«...А правда... в том, что не большевики, а русский народ выбросил нас за границу, что мы боролись не против большевиков, а против народа... Когда-нибудь ты это поймешь, поймут даже Виктор и Соня (брат и сестра Савинкова. – Н. Я.), поймут даже эмигрантские «вожди»...»

* * *

7 мая 1925 года Савинков покончил жизнь самоубийством.

В официальном сообщении о его смерти говорилось:

«Самоубийство Б. В. Савинкова.

7 мая Борис Савинков покончил с собой самоубийством.

В этот день утром Савинков обратился к т. Дзержинскому с письмом относительно своего освобождения.

Получив от администрации тюрьмы предварительный ответ о малой вероятности пересмотра приговора Верховного Суда, Б. Савинков, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, выбросился из окна 5-го этажа во двор.

Вызванные врачи в присутствии помощника прокурора Республики констатировали моментальную смерть».

Что толкнуло Савинкова на этот шаг? Груз ли прошлого довлел над ним и мешал ему найти свое место в новой жизни, осознание ли своей бесполезности как для дела коммунизма, так и для борьбы с ним или, быть может, желание эффектно уйти со сцены – его последний театральный жест? Кто знает...

С тех пор прошло более 50 лет, однако дело Бориса Савинкова все еще не потеряло своей общественной значимости. В последнее время появилось несколько литературных произведений и кинофильмов, в которых изображается Савинков. Причина тому не только в необыкновенной судьбе этого незаурядного авантюриста, «артиста авантюры», как его называл Луначарский. Жизненный путь и эволюция Савинкова во многом типичны для части русской революционной интеллигенции мелкобуржуазного происхождения. Это, если хотите, частица истории русской революции и контрреволюции. Для молодого поколения дело Савинкова – еще одна, пока не всем известная, страница в истории борьбы нашего народа за победу и упрочение советского строя.

Полковник юстиции
Н. СМИРНОВ
Дело об убийстве бакинских комиссаров

В январе 1925 года на хуторе Ляпичево Нижневолжского края был задержан некто Ф. А. Фунтиков. Жил он здесь с 1922 года, вел небольшое, хорошо поставленное хозяйство. Среди окрестных крестьян выделялся разве только тем, что неплохо разбирался в машинах. Никто в тех местах, конечно, и подозревать не мог, что это был тот самый Фунтиков, видный член партии эсеров, который в июле 1918 года стал во главе контрреволюционного мятежа, инспирированного английскими оккупационными властями в Закаспийской области, был одним из организаторов и участников расстрела 9 ашхабадских и 26 бакинских комиссаров.

Фунтиков спокойно жил на своем хуторе, уверенный, что никто его здесь разыскивать не будет. Скрываясь от справедливого возмездия, он постарался хорошенько замести следы в тех краях, где совершал кровавые преступления. Приспешники его в Закаспии распространяли слух, что Фунтиков расстрелян в Ашхабаде еще в 1920 году.

17 апреля 1926 года в столице Азербайджана в здании театра им. Буниат Заде началось слушание дела Фунтикова. Подготовка к судебному процессу и сам процесс проходил в условиях широчайшей гласности. Судебные заседания проводились в зале, вмещавшем полторы тысячи человек, и, кроме того, на одной из площадей Баку были установлены мощные громкоговорители. Регулярно и полно освещали процесс центральные газеты «Правда», «Известия», а также «Заря Востока» и «Бакинский рабочий».

Дело рассматривалось под председательством члена Военной коллегии Верховного Суда СССР П. А. Камерона. Членами суда были старые большевики и активные участники революционной борьбы в Закавказье М. Б. Касумов и И. И. Анашкин. Государственное обвинение поддерживал помощник прокурора Верховного Суда СССР С. И. Кавтарадзе, защищали Фунтикова два адвоката – Кланк и Сарумов.

...Два красноармейца ввели Фунтикова в зал суда. Это был человек среднего роста, одетый в поношенную чуйку и сапоги, с густой бородой на слегка продолговатом лице. Опустив глаза, Фунтиков тяжелым шагом прошел через зал и занял место на скамье подсудимых. Внешне держался спокойно. Только глубоко запрятанные под нависшими бровями глаза смотрели настороженно.

Это был уже не тот Фунтиков, с залихватски закрученными усами, наглым взглядом острых колючих глаз, каким его знали в Ашхабаде, когда он был главой закаспийского контрреволюционного мятежного правительства.

На вопросы членов суда Фунтиков отвечал не спеша, лаконично.

Хотя и с некоторыми оговорками, он признал себя виновным в организации контрреволюционного восстания и захвате власти в Закаспийской области, в связях с английским командованием и в расстреле 9 ашхабадских комиссаров.

Вместе с тем Фунтиков всячески пытался отрицать свою причастность к расстрелу бакинских комиссаров.

«В заседании закаспийского правительства, состоявшемся по этому поводу, участия не принимал, на расстреле не присутствовал», – заявил он, видимо, в надежде на то, что доказательства, уличающие его, не будут найдены.

Суд самым тщательным образом исследовал доказательства, обосновывающие предъявленные Фунтикову обвинения, уделил большое внимание выяснению обстоятельств, приведших к временному падению Советской власти в Баку и аресту бакинских комиссаров «правительством» Диктатуры Центрокаспия и Временного исполнительного комитета, выяснению предательской роли эсеров, меньшевиков и дашнаков в трагической судьбе бакинских комиссаров, связям правых партий с английским командованием.

Суд допросил активных участников революционных событий Л. Гогоберидзе, Л. Мирзояна и других, сына Степана Шаумяна – Сурена, находившегося с отцам до последнего момента, когда Степана Шаумяна и других комиссаров вывели из тюрьмы на казнь. Суд внимательно изучил свидетельские показания Анастаса Ивановича Микояна, данные им на предварительном следствии. К делу были приобщены также документы, собранные активным участником революционного движения в Туркестане А. Мелькумовым и помещенные в его книге «Материалы революционного движения в Туркмении. 1904–1919 гг.», документы, опубликованные в книге эсера В. Чайкина «К истории Российской революции. Выпуск I. Казнь 26 бакинских комиссаров», мемуары английского генерала Денстервиля. Детально исследовались также показания ранее осужденных за участие в убийстве бакинских комиссаров.

Летом 1918 года молодая Советская республика оказалась в кольце фронтов. Рабочие и крестьяне в смертельной схватке с контрреволюцией и иностранной военной интервенцией отстаивали свободу и независимость первого в мире пролетарского государства. Ожесточенная классовая борьба развернулась в Закавказье и Закаспийской области.

15 ноября 1917 года власть в Баку без вооруженной борьбы перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов. По решению общегородской конференции большевиков 25 апреля 1918 года был образован Бакинский Совет Народных Комиссаров. Это было первое Советское правительство в Закавказье. В Совнарком вошли большевики и несколько левых эсеров.

Председателем Совета Народных Комиссаров и комиссаром по внешним делам был утвержден Чрезвычайный комиссар правительства РСФСР по делам Кавказа, член ЦК РКП (б) С. Г. Шаумян, народными комиссарами стали П. А. Джапаридзе, И. Т. Фиолетов, Г. Н. Корганов, М. А. Азизбеков, М. Г. Везиров, Я. Д. Зевин и другие. За плечами каждого из них были долгие годы революционной деятельности.

В ту пору Советская власть существовала только в Баку и в некоторых уездах Бакинской губернии. Остальные районы находились в руках контрреволюционного Закавказского комиссариата.

В середине июня 1918 года германо-турецкие интервенты вторглись на территорию нынешнего Азербайджана и начали наступление на Баку. К ним присоединились отряды мусаватистов и грузинских меньшевиков. К концу июля они вплотную подошли к Баку. С севера на город двинулись банды дагестанских контрреволюционеров.

Положение советских войск осложнилось еще и тем, что в самый напряженный момент самовольно покинул боевые позиции и ушел в Дагестан отряд Бичерахова. Об этом отряде надо сказать особо. Он входил в русский экспедиционный корпус на территории Персии, принимал участие в боях против турецких войск, получал жалованье от англичан. Бичерахов неоднократно обращался к Бакинскому Совнаркому с просьбой разрешить его отряду эвакуироваться из Персии в Баку. Он заявлял, что готов сражаться против турецко-немецких войск. Были основания опасаться, не английский ли агент Бичерахов. Но в то же время участие хорошо вооруженного отряда в боях с турецко-немецкими войсками могло существенным образом укрепить оборону Баку. После долгих колебаний, раздумий, переговоров было решено все же принять отряд.

Из опубликованных в 1925 году на русском языке мемуаров генерала Денстервиля, командовавшего английскими войсками в Персии, стало ясно, что связанный с английским командованием Бичерахов только и ждал удобного момента, чтобы нанести неожиданный удар в спину войскам, обороняющим город.

«Мы пришли к полному соглашению, – писал Денстервиль, – относительно планов наших дальнейших совместных действий, на которые я возлагаю большие надежды и о которых я здесь умолчу. Он (Бичерахов. – Н. С.) вызывал большое изумление и ужас среди местных русских, присоединившись к большевикам, но я уверен, что он поступил совершенно правильно: это был единственный путь на Кавказ, а раз он только там утвердится, то дело будет в шляпе... Я верю ему искренне... он в данный момент является нашей единственной надеждой... Все выработанные им планы... совершенно совпадают с нашими интересами».

Оказавшись в кольце вражеских войск, население Баку голодало, люди месяцами не получали хлеба, им выдавали лишь немного орехов. Контрреволюционные правые партии, не находя поддержки среди трудового народа, стремились любыми путями удержать власть в городе. Используя тяжелое положение осажденного Баку, они развернули широкую пропаганду за приглашение английских войск.

Вот еще одна выдержка из мемуаров английского генерала Денстервиля;

«Связь с Баку у меня была налажена при посредстве почти ежедневных курьеров, и наши друзья, социал-революционеры, казалось, были в состоянии... свергнуть большевиков, установить новую форму правления в Баку и пригласить на помощь англичан... Я неоднократно вел переговоры с представителями партии с.-р., программа которых гораздо больше соответствует нашим целям... Они хотят нашей помощи, особенно финансовой. Я поддерживаю дружественные отношения с с.-р., и они знают, что смогут во многом рассчитывать на нас, если захватят власть в свои руки».

На состоявшемся 25 июля расширенном заседании Бакинского Совета, несмотря на активное противодействие большевиков, было принято решение пригласить в Баку английские войска. За резолюцию объединенного блока меньшевиков, дашнаков и правых эсеров голосовало 258 человек, а за резолюцию, предложенную Шаумяном, – 236. На результатах голосования сказалось то обстоятельство, что более четверти членов фракции большевиков находилось на фронте.

К 30 июля положение на фронте резко ухудшилось. Дашнакское командование армянских национальных частей, которые составляли большинство личного состава советских войск, приняло решение выкинуть белый флаг. Стало ясно, что Баку не удастся удержать.

В 11 часов 31 июля было созвано экстренное заседание Совнаркома, на котором народные комиссары сложили полномочия, Они объявили, что эвакуируются в Астрахань, с тем чтобы собрать силы, вернуться в Баку и освободить его от контрреволюционеров и войск интервентов.

В тот же день правые партии на совместном заседании образовали контрреволюционное «правительство» – Диктатуру Центрокаспия и Временный исполнительный комитет. Большевистские газеты «Известия» и «Бакинский рабочий» были закрыты.

«Едва только повое правительство успело взять бразды правления в свои руки, – писал в своих мемуарах генерал Денстервиль, – как, согласно выработанному уже плану, послало к нам гонцов с просьбой о помощи».

4 августа в Баку прибыл отряд английских войск во главе с полковником Стоксом. 8 августа новая власти устроила представителям английского командования официальный прием, на котором присутствовал и выступил с речью будущий палач бакинских комиссаров капитан Реджинальд Тиг-Джонс.

В бюллетене Диктатуры Центрокаспия и Временного исполнительного комитета от 11 сентября 1918 года писалось: «Хотя и медленно, но безостановочно усиливаются здесь наши союзники англичане, интересы которых ни в чем не расходятся с нашими интересами и которые превосходно учли настоящую конъюнктуру и соединили свои силы с нашими...»

Состоявшаяся 10 августа бакинская большевистская партийная конференция постановила: революционным силам уйти из Баку и забрать с собой оружие. Но попытка эта не увенчалась успехом. Военные корабли Диктатуры Центрокаспия обстреляли пароходы с большевиками у острова Жилого и вынудили их возвратиться в Баку. 15 августа по распоряжению контрреволюционного правительства народные комиссары и работники аппарата Совнаркома были арестованы.

В тот же день был разоружен отряд Петрова, присланный правительством РСФСР в помощь пролетариату Баку и до последней возможности оборонявший город. Разоруженных красноармейцев отправили в Астрахань, а самого Петрова присоединили к арестованным.

Народных комиссаров, содержавшихся в Баиловской тюрьме, передали в распоряжение Чрезвычайной комиссии, которую возглавляли работники Диктатуры Центрокаспия Васин и Далин. Расследование поручили Жукову – бывшему царскому чиновнику. На первом же допросе Степан Шаумян от имени всех арестованных заявил Жукову:

«С такими проходимцами и старыми царскими чиновниками, каким являетесь вы, я имел возможность беседовать до Февральской революции, а сейчас разговаривать с вами не желаю. Задуманное вами следствие и суд считаю комедией, в которой я и мои товарищи участвовать не будут».

В правых бакинских газетах начинается кампания клеветы против большевиков. Но усилия эти оказались тщетными. Передовые рабочие на митингах и собраниях требовали освободить комиссаров. 28 августа в Бакинский Совет третьего созыва были избраны содержавшиеся в тюрьме большевики Шаумян, Джапаридзе, Зевин, Фиолетов, Азизбеков, Басин, Корганов, Малыгин, С. Богданов.

На первом заседании вновь избранного Бакинского Совета 5 сентября большевистская фракция потребовала освобождения комиссаров, избранных бакинским пролетариатом в Совет. Но это требование большинством голосов правых было отвергнуто. 11 сентября было опубликовано постановление Чрезвычайной комиссии о предании народных комиссаров военно-полевому суду.

Контрреволюционное правительство в Баку, не смея самочинно расправиться с арестованными комиссарами, среди которых были вновь избранные депутаты Бакинского Совета, решило действовать окольными путями. Турецко-немецкие войска продолжали осаждать Баку. Было ясно, что город будет сдан, и, пользуясь этим, Диктатура Центрокаспия всячески стремилась «забыть» арестованных в тюрьме.

13 сентября английские войска, на помощь которых так уповала контрреволюция, позорно бежали из Баку. На другой день за ними последовало правительство Диктатуры Центрокаспия. Арестованные оставались в тюрьме.

Депутату Бакинского Совета Анастасу Ивановичу Микояну удалось получить у члена Диктатуры Центрокаспия Велунца разрешение об освобождении и эвакуации арестованных из Баку. В сложившейся обстановке Велунц мог не опасаться, что арестованные комиссары ускользнут из их рук – практически они могли уйти морем только в те порты, которые находились под контролем либо англичан, либо белогвардейцев.

Ночью 14 сентября, когда турецко-немецкие войска вплотную подошли к Баку и окраинные улицы простреливались ружейно-пулеметным огнем, комиссары были выведены из тюрьмы. На рассвете 15 сентября на пароходе «Туркмен» они покинули Баку.

Вместе с ними погрузилась небольшая группа бойцов из советского отряда Татевоса Амирова. Вначале был взят курс на Астрахань. Но дашнакские и английские офицеры, находившиеся на пароходе, принудили капитана изменить курс и идти в Красноводск.

Вечером 16 сентября «Туркмен» прибыл на Красноводский рейд... Что ожидало бакинских комиссаров на туркестанской земле? Во всяком случае, они, видимо, не допускали мысли, что правительство эсеров учинит над ними кровавую расправу.

Еще в середине июля в Закаспийской области при прямом содействии командования английских войск был организован контрреволюционный мятеж. Власть перешла в руки закаспийского «правительства», возглавляемого Фунтиковым.

Правые эсеры не могли не понимать шаткости своего положения. Они пришли к власти путем провокаций, лжи и обмана рабочих масс. В клевете на большевистскую партию особенно, преуспевал Фунтиков – видный член партии эсеров, демагог, умевший привлечь на свою сторону часть рабочих, не разбиравшихся в политической обстановке.

Мятежники начали жестоко расправляться с большевиками. В Мерве 22 июля был расстрелян П. Г. Полторацкий – нарком труда Туркестанской республики. Два дня спустя в семи верстах от Ашхабада по приговору эсеровского «правительства» были расстреляны девять комиссаров Закаспийской области.

19 августа 1918 года уполномоченным британского правительства генерал-майором Маллесоном и уполномоченным закаспийского «правительства» Доховым было подписано соглашение об оккупации английскими войсками Закаспийской области. Английским интервентам уступили Красноводский порт, Каспийский флот и Среднеазиатскую железную дорогу. В договоре прямо указывалось, что военная и финансовая помощь закаспийскому «правительству» гарантируется до тех пор, пока оно стоит у власти и активно борется с большевиками.

Английский империализм в данном случае преследовал двоякую цель: задушить с помощью правых партий большевизм в Туркестане и захватить богатые сырьем районы. Эсеры же видели в этом соглашении средство удержаться у власти.

Штаб английских войск во главе с генералом Маллесоном разместился в Ашхабаде. Закаспийская область фактически была оккупирована англичанами. Командование английских войск вмешивалось во все дела правых эсеров. Одним из актов этого вмешательства была организация убийства двадцати шести бакинских комиссаров.

Представители Англии, произносившие на всех митингах речи о культуре и демократии, уготовили комиссарам жесточайшую казнь без суда и следствия. Это была настоящая, ничем не прикрытая классовая расправа с большевиками, которые мешали английским интервентам хозяйничать в Средней Азии и Закавказье.

Утром 17 сентября «Туркмену» было приказано следовать к нефтеналивной пристани Уфра, куда были стянуты войска. Тут же находились английские офицеры и среди них начальник английского гарнизона в Красноводске полковник Баттин. На берегу стоял английский бронепоезд с наведенными на пристань пушками, а невдалеке расположились солдаты батальона английского Хемпширского полка с артиллерией.

Встречавшие пароход отлично знали, кто находится на нем, однако не решились начать аресты прямо на пароходе. Комиссаров задерживали, когда, сойдя с парохода вместе с другими пассажирами, они отходили от берега.

Всего арестовали тридцать семь человек. Внимание белогвардейцев привлек листок бумаги, обнаруженный у Корганова. Это был список товарищей, сидевших в бакинской тюрьме, по которому Корганов как выборный староста арестованных делил продукты, присылаемые с воли. В общем списке арестованных против двадцати пяти фамилий были поставлены крестики. Двадцать шестой крестик – против фамилии командира отряда Татевоса Амирова – появился позже. Этот список в дальнейшем сыграл роковую роль. К остальным арестованным палачи в спешке не проявили особого интереса.

Белогвардейские власти немедленно сообщили об аресте бакинских комиссаров Фунтикову и генералу Маллесону. Фунтиков дал указание задержать арестованных в Красноводске.

В статье «Двадцать шесть бакинских комиссаров», опубликованной в журнале «Фортнайтли ревью» в 1933 году, то есть через 15 лет после описываемых событий, генерал Маллесон откровенно признавался:

«Рано утром беспроволочный телеграф Красноводска известил нас об их прибытии. Это была новость первостепенной важности. Группа крупнейших агитаторов России внезапно очутилась на нашем берегу, и было очень возможно, что страна с непостоянным, колеблющимся населением снова очутится на стороне большевиков. Что бы случилось тогда с нашим планом? Какова была бы судьба наших войск? Они обладали, – писал генерал, – страшным оружием – силой агитаторского таланта, благодаря которому массы переходили на их сторону и возникали новые большевистские восстания».

Утром, в день ареста комиссаров, в английскую миссию явились представители закаспийского «правительства», которые, по словам Маллесона, согласились с ним, что «присутствие этих людей в Закаспии нежелательно...», а также с тем, что «большевики безопасны только мертвые».

Председатель Красноводского «правительственного» распорядительного комитета эсер Кун в телеграмме Бичерахову, в то время командовавшему войсками Диктатуры Центрокаспия, требовал предать комиссаров и Татевоса Амирова военно-полевому суду. Бичерахов от имени Диктатуры Центрокаспия поддержал это требование.

Никакого судебного разбирательства, конечно, не было и быть не могло. Все решалось английской военной миссией и контрреволюционным эсеровским «правительством».

Бакинские комиссары находились в полной изоляции, не знали и не могли знать, что творилось во вражеском лагере. Последние три дня жизни, которые были отпущены им волей английских оккупантов, прошли в невероятно тяжелых условиях.

Сразу же после ареста Степан Шаумян составил на имя Диктатуры Центрокаспия радиограмму, в которой просил разъяснить местным властям, что они из Баку выехали по распоряжению Диктатуры, требовал, чтобы их вывезли если не в Астрахань, то в Петровск. Эта радиограмма не была отправлена по назначению.

По личному распоряжению Фунтикова был сформирован экстренный поезд. На него погрузили водку и продукты. 19 сентября Тиг-Джонс, Фунтиков и сопровождавшие их лица прибыли в Красноводск. Красноводский «правительственный» распорядительный комитет и английское командование устроили секретное совещание, на котором были обговорены все детали казни бакинских комиссаров.

Приближалась трагическая развязка. Измученные жарой, жаждой и голодом узники лежали на полу, на нарах. В первом часу ночи 20 сентября открылись двери и появились заметно подвыпившие палачи: Курылев, Кун, Алания, Седых, Седов, Худоложкин, Егоров, Яковлев.

Колодко – помощник начальника Красноводской милиции Алания – стал выкрикивать фамилии. Были названы именно те лица, которые значились в списке, изъятом при обыске у Корганова, а также Татевос Амиров.

Молча, спокойно, один за другим вышли из камеры комиссары. Словно зная, что уходит навсегда, простился с двумя несовершеннолетними сыновьями Степан Шаумян. Фиолетов, проходя мимо женской камеры, крикнул своей жене: «Не беспокойся, Оля, я сумею умереть спокойно!»