Текст книги "Без единого выстрела: Из истории российской военной разведки"

Автор книги: Юлиан Семенов

Соавторы: Александр Горбовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

К сожалению, всякий раз ему приходилось прибегать к услугам переводчика. Но Минь был неизменно любезен – так следовало бы сказать, если речь шла о европейце. Минь же не только с величайшей готовностью откладывал все другие свои дела, отправляясь с ним на очередную встречу, он радовался этому и не скрывал своей радости.

«Это даже не вежливость, – думал прапорщик. – Вежливы, например, французы. Или дипломаты. Это не только нечто большее, но и иное».

Наблюдение это еще раз утверждало его в Идее, но по-прежнему говорить об этом было не с кем, да и не было ситуации воплотить ее.

Для подтверждения того, что агент действительно побывал у неприятеля, последнее время введена была дополнительная мера: каждому надлежало представить счет из магазина или лавки, расположенных «по ту сторону». Возвращаясь, агент рассказывал о виденном, перечислял номера японских частей, говорил, где они расположены, а в подтверждение, что все, сказанное им, – истина, приносил смятый листок – счет из какой-нибудь лавки, лежавшей на его пути.

Ни один агент не возвращался теперь без такого свидетельства истины. Некоторые из усердия подавали даже по два счета, из разных лавок. Казалось бы, теперь сведениям, что приносили китайцы, можно было бы верить. Но вахмистр был исполнен сомнений и тревоги больше прежнего.

– Что-то непонятное, – разводил он руками. – Трое самых опытных моих людей попались. Двух зарубили, одного расстреляли. Фан (помните того юношу?) еле вырвался из засады. А людишки всякие, базарная шушера возвращаются назад вполне благополучно. Сначала никто вообще не хотел идти, а теперь сами просятся. Отчего бы такое рвение? А, господин прапорщик?

– От денег, полагаю, вахмистр. От денег. С чего бы еще?

– Все бы так, ваше благородие, не будь риска. Рискуют ведь не чем-нибудь, головой. А платим мы небогато.

– Зря сомневаешься, вахмистр. Какие-то данные они могут собрать без того, чтобы идти через линии – через родственников, на базаре. Но уж чтобы счет представить, тут уж, извини, нужно побывать на той стороне. А что полковник?

– Сердится. Но молчит. Недоволен, что агентов теряем.

Не случай ли это, не шанс ли – проверить его Идею?

– Интересно выходит, вахмистр: мне и полковнику представляется все нормальным. Ты что-то подозреваешь. Но, уж если китаец, и правда хитрит, перехитрить его может, наверное, только другой китаец. Поговори с Минем, спроси Вея.

– Минь теперь сам больше русский, чем китаец. Он даже женат на русской.

– Не знал. Потому-то, наверное, он так хорошо говорит по-русски?

– По-японски, я слышал, даже лучше.

Вей, когда ему был задан этот вопрос, долго морщился, молчал, шевелил пальцами в воздухе, жевал губами. Наконец, завершив все эти манипуляции, сказал, что должен подумать, и ушел озабоченный.

Через день он явился, весьма довольный чем-то, и сказал, что дело сложное, но он, так и быть, только из уважения к русским берется его распутать. И назвал, сколько будет это стоить. Тысячу рублей. Вахмистр выгнал его. Потом вернул. Схватился за голову. И пошел к полковнику. Был у него долго. В конце концов тот дал санкцию. Но деньги будут уплачены только под серьезные результаты. Вей, заметно повеселевший, обещал такие результаты. И тут же заговорил об авансе. Но здесь вахмистр был неумолим.

Неделю спустя Вей пришел торжественный и объявил, что счета, приносимые в штаб, – фальшивки. Все они печатаются в одном и том же месте. Но чтобы указать это место, запросил сверх оговоренных еще пятьсот рублей. Теперь вахмистр выгнал его уже по-настоящему.

– Вернется, – вахмистр смеялся, и лицо его от этого делалось хитрым.

И действительно, через час Вей пришел как ни в чем не бывало. Конечно же, он согласен на прежние условия. Конечно же, он пошутил. Разве не смешно вышло?

– Да ладно уж. Выкладывай, откуда жулики эти счета берут? – И вахмистр позвенел ключами, которые были Вею хорошо знакомы, ключами от денежного ящика.

Поддельные счета для агентов всей русской армии фабриковали в Чженьяньтуне. Когда занятые этим были пойманы с поличным, а на типографию наложен арест, китайцы, накануне еще так рвавшиеся отправиться «на ту сторону», потеряли вдруг всякий интерес к этому предприятию и вообще забыли дорогу к домику на окраине, где обычно происходили встречи. Остались лишь те несколько человек, которых подобрал вахмистр, да люди Вея.

Был ли это успех или это была потеря?

Для прапорщика ситуация эта подтвердила верность его Идеи. Ему самому никогда бы не додуматься, не размотать этого дела. Но вот вахмистр заметил же, что что-то не так! Восточному ходу мысли, заключил он, может быть противопоставлен только восточный же ход мысли.

Вручив Вею обещанную тысячу, вахмистр долго не мог успокоиться, почему не поторговался в свое время!

Всеми японскими бумагами, которые удавалось раздобыть агентам или которые доставлялись с фронта, по-прежнему занимался Минь.

Прапорщик понимал, что сам Минь неповинен в этой ситуации, и зла, готового было вспыхнуть против него вначале, давно не чувствовал. Ситуация же представлялась тем более нелепой и непонятной, что последнее время дел у Миня ощутимо прибавилось. Если раньше редко кому из китайцев удавалось доставить в штаб какой-нибудь предмет с клеймом японской части, то за последние несколько недель число таких документальных свидетельств резко возросло [26]26
  Предметам этим уделялось особое внимание. По штабам был разослан приказ, который гласил: «Добывание неприятельских погон, фуражек, кожаных бирок на ружьях, записных книжек имеет такое же значение, как определение мест расположения более крупных частей войск». Полученные сведения рекомендовалось незамедлительно по телефону сообщать генерал-квартирмейстеру армии.


[Закрыть].

Как и в любом деле, в разведке бывают полосы удач и неудачи. Сейчас, очевидно, была полоса удач. Одного рода дело, когда агент просто говорит, что 6-я рота 27-го пехотного полка расположена в Каньпинсяне, а другого, если он приносит оттуда гетру с именем японского солдата Такахира и с обозначением этого полка и роты. За такое доказательство и приплатить не жаль.

Эту гетру доставил в штаб один из агентов. А через три дня вторая гетра с другой ноги этого же солдата того же полка и той же роты была доставлена другим агентом в штаб соседнего корпуса. По словам китайца, он подобрал ее совсем в другом месте – в Цзиньцзяньтуне.

Агентов свели и устроили им очную ставку. Каждый настаивал на своем. Капитан, ведший допрос, пригрозил расстрелом. Оба поверили, испугались, но тем отчаянней стали цепляться каждый за свою версию.

Тогда им было сказано, причем по отдельности, что того, кто признается первым, освободят. Расстреляют того, кто будет вторым, кто не успеет признаться. Через пару минут оба они в разных комнатах, сбиваясь, торопливо давали показания.

Так был открыт подпольный склад в Дава, снабжавший за деньги агентов-китайцев различными предметами японского производства. Предприимчивые китайцы, следуя по пятам японских частей, подбирали, крали и даже скупали у солдат разные детали их обмундирования – фуражки, гетры, нагрудные знаки, куртки – все, на чем было клеймо части. На этой небывалой «черной бирже» высоко ценились также бумаги – газеты, письма, обрывки карт. Все это переправлялось через линию фронта и поступало в Дава, на тайный склад. Китаец-агент, знающий сюда дорогу, мог купить здесь любое «вещественное доказательство» своего пребывания в тылу неприятеля. За каждое такое «документальное свидетельство» в русском штабе платили хорошие деньги – по 40—50, а иногда и по сто рублей.

Тайный склад в Дава был опечатан. Но кто бы мог поручиться, что это единственный склад?

– Господа, обманывают нас китайцы. Это не комплимент китайцам, а упрек нам с вами, господа. Подумайте об этом. А вы, господин прапорщик, останьтесь, и пусть пригласят ко мне господина Миня.

– Господин прапорщик, – сказал он, когда Минь явился. – Надеюсь, вы достаточно освоились уже в наших делах? Я намерен поручить вам периодически составлять отчеты по японским документам и другим предметам, которые доставляются вам, господин Минь, Соблаговолите впредь передавать господину прапорщику копии ваших переводов этих бумаг.

– Слушаюсь, господин полковник! – по-военному ответил Минь, но произнес это так, как если бы ему сообщили нечто весьма приятное, радостно удивили его. – Подлинники прикажете передавать тоже?

– Господину прапорщику они не помогут. К сожалению, – полковник позволил себе улыбнуться, – не все так способны к языкам, как вы, господин Минь. Подлинники храните, как и прежде, в сейфе. Нет вопросов, господа?

У прапорщика был не вопрос – были недоумение и обида. Почему полковник не допускает его к работе с языком? Может, полагает, что он не владеет им в должной мере?

– Господин прапорщик! – Через несколько дней полковник случайно встретил его в одном из штабных коридоров. – Как продвигается ваш отчет? Зайдите ко мне на несколько слов.

Вот он, случай для разговора, которого прапорщик так ждал!

– Я не хотел обижать Миня, – пояснил полковник, когда они зашли в кабинет. – Минь аккуратный и старательный работник. Но у меня есть сомнение, достаточно ли он знает японский. Все-таки военная терминология. Минь работал в торговой фирме, особого опыта у него может и не быть. Вахмистр передаст вам японские тексты. Он сделает это так, чтобы Минь не знал об этом. У каждого есть самолюбие. А вы, будьте уж так любезны, сверьте его переводы. И доложите мне. Думаю, японский скоро вам пригодится!

Последняя фраза делала разговор, к которому прапорщик так стремился, не только бессмысленным, но и невозможным.

ПРЕДАТЕЛИ И ГЕРОИ

До войны агентурной разведки в Японии Россия не имела. Военным агентом (атташе) в Токио состоял уже знакомый нам полковник генерального штаба Самойлов. По роду службы ему надлежало регулярно составлять обзоры по японским вооруженным силам. Он это делал. Каждый месяц специальный курьер с особыми предосторожностями доставлял от него в генеральный штаб пакет, запечатанный наглухо сургучными печатями с личным его оттиском. Однако, вскрыв пакет, штабные офицеры чаще всего оказывались в недоумении: материал, подаваемый полковником как «секретный», был давно им известен и строился на сведениях, почерпнутых главным образом из газет. Пятый отдел генерального штаба не стеснялся не раз указывать ему на это. Но нарекания эти не вызывали у полковника ни малейшего чувства неловкости.

Другой военный агент в Японии, полковник Ванновский, племянник и протеже военного министра, был не лучше. «Японская армия, – писал он в секретном докладе, адресованном высшим военным чинам России, – далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно должна переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу, как, впрочем, это замечается во всех прочих отраслях современной японской жизни. Вот почему, если, с одной стороны, японская армия уже давно не азиатская орда, а аккуратно, педантично организованное по европейскому шаблону, более или менее хорошо вооруженное войско, то с другой – это вовсе не настоящая европейская армия, создавшаяся исторически, согласно выработанным собственной культурой принципам.

Пройдут десятки, может, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав…»

Этот вывод был сочтен военным министром вполне убедительным. На докладе Ванновского он написал: «Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японской армией уже нет. Взгляд трезвый».

На таких докладах строились представления о боевых качествах японской армии.

По мнению главного специалиста, занимавшегося этим вопросом при генеральном штабе, в случае войны Япония могла бы выставить не более 150 тысяч солдат. Япония выставила против русских 375 тысяч, мобилизовав 1 миллион 200 тысяч.

Да, Россия была готова к войне, но с той Японией и с той ее армией, которая, по словам Ванновского, лишь через десятки или сотни лет оказалась бы способна тягаться с армией хотя бы одной из слабейших европейских держав.

На этих ожиданиях строились и стратегические планы генерального штаба.

С началом войны главнокомандующий русской армии генерал Куропаткин представил царю доклад – план предстоящей кампании. В том, что японские части будут разбиты легко и быстро, командующий не сомневался. «После разгрома японской армии на материке, – заканчивался доклад, – должен быть произведен десант в Японии, должно быть подавлено народное восстание и война должна закончиться занятием Токио».

Легко осуждать наивность этого плана нам, чье преимущество заключается лишь в том, что мы живем значительно позднее и в силу этого нам известен последующий ход событий. План кампании, составленный Куропаткиным, не был химерой. Он был построен в строгом соответствии с данными о японской армии, представленными разведкой. Разведкой, которой не было.

Ее не было, несмотря на то, что дальневосточным пограничным округам каждый год на разведку отпускались крупные средства. И несмотря на то, что каждый год средства эти расходовались исправно. С каким результатом? Вот строки одного из отчетов:

«Штаб Квантунской области, 1904 г. Отпущено на разведку 3000 руб. Представлено: ничего не представлено.

Штаб Приамурского округа, 1904 г. Отпущено на разведку 12000 руб. Представлено: ничего не представлено».

Предпринимались и другие усилия. С таким же, однако, эффектом. Так, накануне войны был составлен проект специального «разведочного бюро», которое охватывало бы своим вниманием пограничные с Россией страны Востока, и в первую очередь Японию. Ежегодная деятельность такого бюро равнялась бы стоимости одного миноносца. «Разведывательное бюро, – писали авторы проекта, – принесет России значительно большую пользу, чем миноносец». В военных верхах, однако, предпочтение отдано было миноносцу. Проект же этот, как и другие, был сдан в архив, не возымев никаких последствий.

Отсутствие разведки с первых же дней войны имело для русских войск результаты катастрофические. Каковы силы, каково расположение японских войск, откуда следует ожидать удара – все это представлялось командованию даже не в тумане, а покрытым совершенным мраком. Неизвестно было расположение не только отдельных частей – целых неприятельских армий. В апреле 1904 года Куропаткин телеграфирует с театра военных действий военному министру в Петербург. Главнокомандующий сообщал, что он «все еще в неизвестности, где Вторая японская армия. По некоторым сведениям, – гласил текст телеграммы, – можно предполагать, что часть Второй армии высадилась в Корее. Крайне желательно выяснить это достоверно. Не представляется ли возможность, жертвуя большими суммами денег, выполнить это через наших военных агентов более положительным образом, чем ныне».

Военные агенты, находившиеся в Осло, Пекине или Женеве, могли, оказывается, успешнее разведать расположение неприятельской армии, чем на это был способен аппарат главнокомандующего, находящийся на театре военных действий.

Работа штабного разведчика нередко сводилась к деятельности довольно будничной и прозаической. Тем неожиданней и драматичнее оказывались порой результаты этой работы.

Когда прапорщик приступал к сравнению переводов, он понимал, что неизбежно найдет там неточности и ошибки и должен будет доложить о них полковнику. Конечно, так было ему приказано, он не сам напросился, но все равно ситуация представлялась малоприятной. Во всем этом было нечто от доносительства.

Впрочем, терзания его оказались напрасны.

Переводы китайца, если не считать мелочей, были безупречны. О чем он не замедлил доложить полковнику, радуясь не столько за Миня, сколько за себя.

Полковник, разгадав, наверное, его радость, улыбнулся едва заметно.

– Устный японский хорошо понимаете?

– Отлично, господин полковник! – И поправился: – Вполне прилично.

– Ну и хорошо. Ну и слава богу. Благодарю вас. – И, заметив его разочарование, добавил: – Полагаю через несколько дней вы будете мне нужны.

Потребовался он, однако, значительно раньше. К вечеру того же дня в штаб был доставлен пленный.

– Капитан, – передавали друг другу новость офицеры. – Наши пластуны взяли. Не раненый. Помяли немного, но отошел.

Хотя был уже конец дня, прапорщик не стал уходить, ожидая, что о нем вспомнят. И не ошибся. Полковник ждал его в кабинете.

– Еще одна деликатная ситуация, прапорщик. Впрочем, привыкайте. Через несколько минут начнется допрос. Толмачом, как всегда, будет Минь. Запись допроса я поручаю вести вам. Не случалось участвовать в допросах? Я так и думал. Вот и хорошо, значит, будет практика. Заодно прислушайтесь, точно ли будет он переводить. Все-таки письменный текст – это одно. А потом доложите мне…

Наверное, не нужно было быть физиономистом, чтобы прочесть все, что чувствовал прапорщик в ту минуту, на его лице.

– Задержитесь, – полковник встал из-за стола. – Ну вот, опять обиделись? Трудно вам будет жить на свете, господин прапорщик. Кстати, – продолжал полковник. – Вы ведь читаете газеты. Не попадался вам там поучительный эпизод с американским адмиралом Эвансом? Нет? Жаль. Так вот, несколько лет у адмирала был слуга-японец. Он подавал ему туфли, чистил платье. Потом взял расчет а уехал. А через год, когда адмирал поднялся с официальным визитом на борт японского крейсера, в его командире он узнал бывшего своего слугу. Высший офицер флота служил лакеем! Впрочем, мне кажется эта история вас не убедила.

…Прапорщик впервые видел врага лицом к лицу. «Это враг», – говорил он себе. Если бы случай свел их не здесь, а где-нибудь на передовой, в окопе, японец не задумываясь, убил бы его. «Это враг», – повторил он себе, досадуя, что так и не смог почувствовать к пленному ничего, кроме любопытства.

Другим тоже, видно, было интересно, и по пути, как вели японца, из-за дверей выглядывали писари, офицеры, солдаты охраны.

Лицо капитана не выражало ничего, глаза за толстыми стеклами очков были исполнены безразличия ко всему. В газетах писали, что, если японский офицер, попавший в плен, возвращался потом к своим, он делал себе харакири. Позор плена не оставлял ему права жить. Поэтому и капитан считал себя, видно, как бы уже не живущим. И не имело ни малейшего смысла все, что могло бы произойти сейчас, в этом безвременном промежутке между прежним его бытием и минутой, когда ему дано будет вспороть себе живот, чтобы уйти из жизни. Все это не имело значения. Он не был намерен ни покупать себе жизнь, ни избегать страданий, если русские станут пытать его.

– Назовите пленному мое звание и переведите ему, – начал допрос полковник, – переведите, что я и мои офицеры восхищены храбростью японской армии. Мы также высоко ценим смелость и мужество господина капитана.

Минь перевел точно и быстро. Прапорщик едва успевал записывать.

При звуках японской речи некое движение прошло по бесстрастному лицу капитана. Сказанное как бы разорвало на какой-то миг круг его безразличия. Почти врожденная, поколениями воспитанная вежливость не могла позволить ему оставить без ответа слова признания, даже когда их произносил враг.

Прапорщик удержался, чтобы не начать писать, что ответил японец, не дождавшись, пока Минь произнесет эти слова по-русски: капитан считает честью для себя беседовать с доблестным русским офицером.

Полковник сидел за своим столом, пленный – на стуле перед ним, почти посредине кабинета, Минь – сбоку, как бы между ними. Прапорщик с чернильницей и бумагами расположился за столиком в стороне, чтобы пленному не бросалось в глаза, что каждое слово его записывают.

– Сожалею об обстоятельствах, – произнес полковник, – в которых мы с вами встретились.

– Сожалею об обстоятельствах, в которых мы с вами встретились, – перевел Минь.

«Сожалею об обстоятельствах, в которых мы с вами встретились», – записал прапорщик.

– Оба мы офицеры, – продолжал полковник. – Оба давали присягу, я своему государю, вы – своему. Я хорошо понимаю вас и не собираюсь предлагать вам что-то, противное офицерской чести и принятой вами присяге.

Минь перевел, прапорщик записал сказанное.

Капитан между тем вернулся в прежнее свое состояние, и круг безразличия сомкнулся снова над ним. Он ответил учтивостью на учтивость, и больше не существовало для него ни этих стен, ни врагов, находившихся в этих стенах и творящих какие-то слова.

– Вам нет нужды сообщать мне что-либо. – Полковник пытался пробиться сквозь стену его отрешенности. – Я сам назову вам некоторые данные, собранные нашей разведкой, и вы только подтвердите их правильность. Ничего сверх этого.

Это был ход. Капитан готов был, очевидно, стать мучеником, а оказалось никто не ждет и не требует от него этого. Полковник знал свое дело и знал, как говорить с этими людьми. Пожалуй, зря прапорщик не рассказал ему об Идее.

– Вам будут названы некоторые данные, полученные русской разведкой, и от вас ожидают подтверждения их, если они верны, – произнес Минь по-японски. Перевод был не совсем точен, но достаточно близок.

– Каждое сказанное вами слово, – продолжал Минь без паузы, – будет нарушением присяги. Друзья Японии постараются, чтобы об этом стало известно у вас в армии и на родине.

Прапорщику показалось, что он ослышался.

Несколько секунд он не верил себе. Но по тому, как изменилось лицо пленного, понял, что чудовищные эти слова действительно были произнесены.

– Предатель! – закричал он и вскочил, указывая на Миня. – Предатель!

Он успел заметить взгляд полковника и прочесть в нем досаду. Часовой у дверей зачем-то вскинул винтовку. Все это были какие-то доли секунды, которые сознание его фиксировало с точностью фотоаппарата. Только доли. Потому что уже через мгновение Минь был на ногах. Прапорщику показалось, что китаец бросится на него. Но тот, словно не видя его, метнулся мимо, к окну. Тогда, не думая ни о чем, на одном инстинкте, прапорщик бросился за ним, повиснув на китайце сзади и пытаясь свалить его на пол. Минь отшвырнул прапорщика, но тот тут же вскочил, не чувствуя боли, и снова повис на Мине. Китаец снова отшвырнул его, и, падая, прапорщик успел заметить в его руке узкое, длинное лезвие. И тут оглушительно грохнул выстрел. Это часовой опомнился и, не понимая, что происходит, выстрелил в воздух.

Минь обернулся на выстрел, и этой секунды было достаточно. Прапорщик бросился не на китайца, а только на его руку, державшую на отлете нож, рванул ее на себя и вверх, закручивая за спину. Нож упал, впившись лезвием в доски. Минь рванулся было, и прапорщик почувствовал, что теряет его, как вдруг китаец обмяк и бессильно опустился на пол. Только сейчас он заметил полковника, который нанес предателю молниеносный и едва уловимый удар.

В ту же секунду дверь распахнулась, в комнату ввалились офицеры и солдаты охраны, сбежавшиеся на выстрел.

– Увести, – кивнул полковник на пленного. – И этого тоже.

Китайца стали поднимать с пола.

– Стойте! – остановил полковник. – Обыскать.

Тут только прапорщик заметил, что мир вокруг него непривычно расплывчат и тускл, а вместо лиц белели только какие-то пятна. Ему помогли разыскать пенсне, которое не разбилось чудом.

– Герой! – Обступив, офицеры дружески хлопали его по плечу. Несколько пожилых молча пожали руку. Он не ощущал ничего, ни радости, ни волнения. И вдруг почувствовал, что мелко дрожит – ноги, подбородок, руки, и главная мысль, главная тревога была, чтобы другие не заметили этого.

Оставшись с прапорщиком, полковник долго молчал. Временами он потирал ладонь и морщился. Прапорщик ожидал похвалы. Но он ее не услышал.

– Вы испортили всю игру, – произнес наконец полковник. – Вы нарушили мой приказ. Вам надлежало доложить обо всем мне. Что он сказал?

Прапорщик повторил.

– Тем не менее. – Полковник снова потер ладонь. – Приказ вы должны были выполнить! У нас были данные, что из штаба происходит утечка. Я предполагал, что это Минь. Если бы вы смолчали, мы могли бы поставлять через него ложные сведения о наших делах. Вами сорвана операция. Я имею все основания, прапорщик, требовать вашего отчисления, – заключил он жестко.

– Если бы мне сказали, господин полковник. Предупредили…

– Вас? – Полковник усмехнулся недобро. – Отлично представляю, что бы за этим последовало! Каким Натом Пинкертоном вообразили бы себя! Пожалуй, вообще спугнули бы его. Сейчас негодяй хотя бы в наших руках! Нет, господин прапорщик! Хоть вы и обижаетесь, что я назвал вас студентом, но человек вы, простите, сугубо штатский. Чтобы стать офицером, мало надеть мундир. Впрочем, я не буду требовать отчисления. К сожалению, я не могу позволить себе расстаться с вами. Мой отдел не может оказаться без переводчика.

Почему-то сейчас прапорщик забыл, о чем помнил всегда – говорить так, чтобы в словах его звучали те нотки уверенности и авторитета, которые слышались ему в голосе других офицеров.

– Господин полковник, я давно ждал случая… – И не к месту, и совсем не ко времени он стал рассказывать о своей Идее.

Полковник слушал, не прерывая.

– Я понял вас, – перебил он его наконец. – Вам представляется, и совершенно справедливо, что иная психология, религия и культура противника требует от нас другого подхода. Мы же воюем с японцами так же, как если бы мы воевали с какой-нибудь европейской нацией. Совершенно согласен с вами. Но, к сожалению, мы на войне. Глобальные идеи хороши в мирное время. Поэтому я хотел бы вернуть вас к конкретным нашим делам. Можем ли мы, руководствуясь вашей мыслью, сделать так, чтобы капитан дал нам показания? Или Минь?

– Что касается Миня, господин полковник…

– Его оставьте. Им я займусь сам. Кстати, скажите там адъютанту, чтобы привели его. Прямо сейчас. Сами можете быть свободны. Да, еще одно. Сегодня, кроме, простите, глупости, вы проявили еще и смелость. Я ценю это. Я представлю вас к награде.

Когда Минь переступил порог привычного кабинета где бывал множество раз, два штыка упирались ему в спину.

– Ты знаешь, что тебя ждет, – полковник, всегда отменно вежливый, просто не мог произнести «вы» обращаясь к предателю. – Тебя ждет петля, Минь! И ты это знаешь. На пулю не надейся. Я не жалею тебя. Ты понимал, на что шел. Но я хочу дать тебе шанс. Я могу указать в рапорте, что ты оказал значительные услуги нашей разведке, и просить о снисхождении. Тебе могут оставить жизнь. Но для этого я должен иметь основания. Думаю, ты меня понимаешь.

Минь наклонил голову.

– Господин полковник…

– Нет! – Полковник кивнул конвойным. – Я не желаю говорить с тобой сейчас. Уведите.

«Сейчас он может еще торговаться. К утру сломается окончательно» – так рассчитал полковник.

Но утром ему пришлось начинать допрос с другого: Вей был найден зарезанным на ступенях своего дома.

– …Ты знал об этом?

Минь покачал головой. Это могло означать как «да», так и «нет».

– Знал?

Все знали, что это должно случиться. Раньше или позже. Пока Вей просто служил русским, это было его дело. Но когда он выдал своих в Чженьяньтуне, дни его были сочтены. Это понимал, это знал каждый. Так отвечал Минь.

Допрос продолжался весь день и был продолжен на следующий. Результатом его было снаряжение летучего отряда из казаков.

– Вы идете с отрядом. – Полковник говорил устало, и прапорщику показалось, что он даже осунулся за эти дни. – Вы и вахмистр. Но ваше дело не стрелять. Это умеют делать другие. Вы переводчики. Надеюсь, вам найдется что делать.

Полковник не ошибся, им нашлось дело. Около станции Хайлар пятеро китайцев были схвачены на месте преступления – они пытались заложить пироксилиновые патроны под рельсы. Захватив диверсантов, солдаты едва отошли от полотна, как по рельсам простучал тяжелый воинский эшелон.

Еще двух японцев удалось схватить близ станция Фуляэрди. Они собирались взорвать мост через реку Нони.

В другом, правда, им повезло меньше, вернее – не повезло вообще. За несколько часов до появления отряда близ станции Хайчен в воздух взлетел большой железнодорожный мост. Когда они прибыли, развороченные рельсы были еще теплыми и в воздухе пахло толом [27]27
  После ряда попыток японцев вывести железную дорогу из строя была усилена ее охрана. Каждый километр железной дороги в Маньчжурии охраняли 55 человек. Это весьма затруднило действия японских диверсантов, в то же время ослабив русскую армию на 50 тысяч солдат.


[Закрыть].

Китайские диверсанты и двое японцев были тем «отступным», той платой, которую Минь давал за свою голову. В бумагах, направленных военно-полевому суду, полковник упомянул о ценных сведениях, сообщенных Минем после ареста. Однако суд смягчающих обстоятельств в этом не усмотрел. Правда, Минь не был повешен, его расстреляли. Это единственное снисхождение, которое было ему оказано.

– Хочу показать интересного человечка, господин прапорщик, – обратился к нему как-то вахмистр, придав лицу выражение такого простодушия, что сразу стало понятно, что он задумал какую-то хитрость.

Через минуту в дверях появился китаец-кули в выцветшей старой блузе, с неизменной косой. Войти он не смел и только топтался на пороге, боязливо озираясь и кланяясь двум страшным большим начальникам.

– Давай не робей, хо́дя [28]28
  Ходя – пренебрежительное прозвище китайцев, бытовавшее в те годы в Маньчжурии.


[Закрыть], – подбодрил его вахмистр, но тот никак не мог решиться переступить порог, а после окрика вахмистра засуетился еще испуганней.

– Ну? Каков? – осведомился вахмистр, торжествуя неведомо по какому поводу.

– В агенты? – Прапорщик с сомнением покосился на вахмистра. В этом случае китаец вообще не должен был бы приближаться к штабу. – Так ведь дурак же! Сразу видно. Дармоедов у нас и так хватает.

Вахмистр не сдерживал уже улыбки.

– Ну-ка, ходя, подай голос! Кто ты такой есть.

Китаец перестал дрожать, распрямился, стал «смирно» и совсем заправским, солдатским жестом приложил руку, как к козырьку, к засаленной тряпке, обмотанной вокруг головы.

– Чемарского пехотного полка рядовой Василий Рябов, ваше благородие! – с рязанским напевом выпалил он.

И уже не солдат, а мужик, довольный своей проделкой, смотрел на прапорщика озорно и радостно. Вахмистр веселился больше всех:

– Слышу вчера у солдат смех, вся казарма собралась. Целое представление! А это он! Пошли, Василий, я тебя еще другим господам офицерам покажу!

Спектакль повторялся еще и еще раз, и всякий раз вахмистр веселился и радовался, как впервые.

От каких случайностей, неуловимых сцеплений обстоятельств зависит судьба человека!

Случилось так, что именно в тот день в штабе оказался глава армейской разведки генерал Ухач-Огорович, прибывший из ставки. Услышав от офицеров о необыкновенном солдате, он не преминул заметить полковнику:

– А еще жалуетесь, что к японцам посылать некого. Вот его, Рябова, и пошлите! А что, неплохая мысль, господа?

Полковник знал много способов не исполнять вздорное приказание. Возражать было самым худшим из них.

Генерал Ухач-Огорович был поставлен во главе разведки, которую, по сути дела, еще предстояло создать. В этом и состоял, в частности, смысл теперешней инспекционной его поездки по штабам корпусов и армий.

– Господа, – объявил полковник. – Его превосходительство генерал Ухач-Огорович изъявил желание встретиться с нами для неофициальной беседы.