Текст книги "Самолеты, или История Кота (СИ)"

Автор книги: Юлиан Хомутинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Брат, сделай одолжение, замолчи, пожалуйста.

Лохматый? Но когда он зашёл? Почему я не заметил? Неужели я настолько увлёкся…

Он кладёт руку маме на плечо. Мама молчит, повесив голову.

– Зря ты так, брат, – говорит Лохматый. – Зря ты так.

– Что – считаешь, я неправ?! – да остановите же меня, кто-нибудь! Лохматый!

Он качает головой:

– Не во всём. Кроме того, ты выбрал неверное время и место. Впрочем… Возможно, это тоже часть… как бы сказать? Часть плана.

– Какого ещё плана?

Я сбит с толку. Но Лохматый – спасибо ему! – сумел меня остановить. Чёрт, как же стыдно. Был бы я родом из любимой братом Японии – сделал бы харакири. С другой стороны, всё это копилось во мне так долго… Семь долгих, кошмарно долгих лет. Может быть, и меня можно понять. А, брат?

– Мама, – Лохматый приседает перед ней на корточки и заглядывает в лицо. – Мама, ты знаешь, что, ты иди к папе сейчас. Оставь всё мне, я обо всём позабочусь. Ни о чём не волнуйся, ладно? Иди, собирайся. Завтра ехать.

Она кивает – всё так же молча, затем встаёт и выходит из комнаты, не проронив ни слова.

Чувствую себя оплёванным. Хотя, если подумать, плевал-то я. Вот уж точно: «не плюй в колодец…»

– Так что ты там говорил?

– Да, – Лохматый дьявольски серьёзен. Сто лет не видел его таким. – Слушай. С Соней не всё в порядке…

– Что ты сказал?!

Я вскакиваю и хватаю его за свитер.

– Что ты только что сказал?!

– Успокойся, брат. Я говорил с Котом…

– Что? Что?!

Всё. Мне окончательно сорвало крышу.

– С кем ты говорил?! Где?! Ты что – рехнулся там вконец?! – кричу я во всё горло. Однако Лохматый спокоен – прямо как мама до него. Вдруг он хватает меня за грудки и несильно встряхивает.

Да, конечно: хикки силачами не бывают. Но я, если подумать, такой же хикки, как он. Тем более, он застал меня врасплох.

– Уймись, или я тебя ударю, – говорит он ровным голосом. – У тебя истерика. Тебе, может, «Корвалола» накапать?

И что-то накатывает. Я расслабляюсь и повисаю пыльным мешком в его руках.

– Накапай…

– Хорошо, – кивает Лохматый. – Я сейчас, быстро.

Он уходит в «комнату девочек» (там у Кота хранилась домашняя аптечка, кроме того, со времён Сониной мигрени все домашние лекарства тоже «жили» там) и через минуту возвращается. В руках у него фарфоровая чашка с мультяшным медведем. Он протягивает её мне:

– Пей.

Я выпиваю горькую настойку одним глотком.

– Теперь слушай. Кот говорила очень недолго, через Соню. Сказала, времени мало. Соня потерялась в своём сне, но Кот выведет её оттуда. Она сказала мне, что мы должны ехать в Рубецкое. Все, включая тебя. Это важно. Она сказала, сейчас переломный момент… Собственно, это и так ясно. Сам видишь, сколько всего успело произойти за один день. Я думаю, всё это не просто так, начиная с появления Кота, и заканчивая смертью деда. И даже тем, что меня соседка не пустила, когда я пытался сбежать. Понимаешь, Матрица: Кот меня освободила. Я больше не хикки. Я теперь никто, просто тридцатичетырёхлетний человек без определённой цели; но это значит, брат, что я теперь могу посвятить себя чему и кому угодно. Понимаешь?

– А Кот? – спросил я непонятно к чему. И Лохматый улыбнулся:

– Вернётся. Я почему-то в этом уверен. Да и потом, если вспомнить: она же обещала. Обещала, что, куда бы ни уехала, всё равно вернётся. Просто мы незнамо почему забыли о её обещании. Решили, раз прошло столько лет, оно потеряло силу. Но это невозможно. Ты же видишь, – он кивнул на мониторы, – всё это время она была жива. Поэтому и похорон не было – потому что родители, несмотря на свои странности, понимали, что Кот – это Кот. Что она не может не вернуться. Наверное, иногда они об этом забывали, и тогда им становилось так плохо, что они стремились как можно глубже закопаться в свою мечту. Но в глубине души они знали, что она не может не вернуться, – так же, как знал ты. Так же, как и мы с Соней. Потому что в мире есть вещи, которые нам не по силам объяснить вот так вот, с наскоку. Но они есть, их ничто не отменяет. Волшебство Кота – одна из таких вещей. Так что ты не волнуйся, брат. Даже если её не найдут твои поисковики, она найдётся сама. Я отчего-то в этом уверен. В тот момент, когда она заговорила со мной через Соню, я это понял. Пойми и ты. Нам сейчас нужно сконцентрироваться на другом. Закажи билеты на автобус, на двенадцатичасовой, и такси до автовокзала. Отец просил. Едем ненадолго; что там, дней десять, как максимум одиннадцать. Сорок дней, это ведь ещё когда будет. А пока что всего десять. Это немного. А за Кота не волнуйся. Она сейчас там, в Сонином сне, помогает ей оттуда выйти. Мы все ищем выход, Матрица. Знаешь, один… очень хороший Человек написал стихи о том, что «где-то должен быть выход из»(13). Понимаешь, Матрица? Где-то и для нас есть выход из. Не век же нам тут, в этом дурдоме сидеть. Не век родителям самолёт строить…

Он смотрел на меня – или куда-то мимо меня? – и улыбался. И было в его улыбке что-то от Её улыбки. Потом, вдруг посерьёзнев, добавил:

– А перед мамой извинись. Хорошо?

И я просто кивнул, не найдя, что сказать.

В итоге он вышел из комнаты, а я остался.

Кот, улыбаясь, смотрела на меня с шести мониторов.

«Ты ведь вернёшься – да, Кот?»

Интересно получается. Некрасиво, постыдно, мерзко – но в итоге интересно. Вот и Лохматый говорит, то есть, повторяет за Котом: мол, переломный момент. И всё – не зря.

Я всё это время молчал о своём Проекте. Может быть, не зря сказал? Раньше срока, конечно. Я-то как думал: найду Кота – и покажу им всем. Смотрите, мол. Смотрите – я сделал, я добился, я вернул Кота! Вернул то, что мы так давно потеряли, позабыли – радость, которую только она и могла приносить, радость, ни с чем не сравнимую!

Вышло, конечно, паршиво, да и раньше срока, но… Может быть, это и есть та самая точка? Может быть, вышел срок?

А может, всё это – выдумки Лохматого, чтобы уломать меня поехать? Маловероятно, конечно; Лохматый далеко не глуп, но ожидать от него такого тактического хода – нет, вряд ли. Кроме того, после сегодняшней встречи с Котом я готов поверить… нет. Я хочу верить его словам.

Я уеду – куда теперь от этого деться? – и, выходит, сдамся?

Но если Лохматый прав, если это не галлюцинации (мои, его), если Обещание Кота – это не просто слова (ведь не просто, да, Кот?), тогда получается, мне нужно сдаться, чтобы победить.

Очень по-восточному, Лохматый. Или у кого там это было – о том, чтобы проиграть сражение, но выиграть войну?

Что ж, я готов принять эти правила. Будь по-твоему. Если ты сказал правду – значит, у меня есть шанс на победу, и даже больше, чем просто шанс. Я не откажусь, впрочем, от своей Цели, от своего смысла жизни. Я просто возьму перерыв, тайм-аут. И если ты не солгал мне, всё будет хорошо, для всех нас.

Если солгал – то ты навредил не мне, но всем нам. И главное – Коту. И этого я тебе, конечно, никогда не прощу. Уж не обессудь.

«Переломный момент», значит? Время покажет.

А пока что посмотрим-ка мы, что там у нас в смысле билетов…

И ещё… не забыть про извинения.

…

Глава 12. Соня: Последний сон.

…И вот они вышли из ангара-«мастерской», а я осталась. Или нет: они просто пропали. Может, проснулись? Может быть, думала я, рассеяно пиная какую-то мелкую железку, может быть, они живут в этом сне всё время, а сейчас проснулись? А я – как усталый автомобилист: то во сне, то наяву. Или как летучая рыба: то над водой, то под её поверхностью.

Всю свою жизнь я живу, как эта самая рыба, которая не знает, плыть ей или уже полететь, наконец. Всю жизнь чего-то боюсь. Ведь и крылья есть, – да только выдержат ли? А плыть – скучно и мрачно. Вот и мечусь туда-сюда.

Смогу ли я когда-нибудь полететь – как чайка Джонатан или родительский самолёт? Или, рождённая плавать в мутных водах, я никогда не смогу летать?

Однако как мне отсюда выбраться? А может, мелькает мысль, и не нужно никуда выбираться? В конце концов, чего я там не видела? Девятнадцать, нет – пятнадцать (за вычетом мигрени), пятнадцать лет жизни в тихой психушке, пусть я и не сразу это осознала. Тусклая лампочка в коридоре – вот моя жизнь. Пакеты из магазина. Работа – потому что стыдно быть обузой, как Лохматый. Тишина квартиры, где никто не смеётся вот уже семь лет. Кухня. Кастрюли. Суп и каша. Вода из крана – кап-кап. Там прокладка протекает, а заменить некому. Надо бы вызвать мастера, да куда его вызовешь? В наш лепрозорий?

В то же время сны всегда были моим убежищем от жизненных невзгод, притом гораздо более надёжным, чем балкон или даже интернет.

А возможно, и чем родительская мечта.

– Если станешь так рассуждать, мы рискуем больше не увидеться.

Я улыбнулась. Ну наконец-то!

– Долго ты, Котя. Я уже стала думать, что ты не придёшь.

Но на её лице улыбки почему-то не было.

– Идём, Соня. Туда, прямо, – видишь просвет?

– Угу. Так почему нет? Ведь ты всегда сможешь прийти в мой сон, разве не так?

– Дело не в этом. Знаешь, есть сны, от которых невозможно проснуться. И потом: неужели ты не хочешь увидеть моё триумфальное возвращение?

– А оно состоится?

– А ты не веришь? Чудно. Будто мы местами поменялись. В прошлый раз мне показалось, что ты веришь в это куда больше, чем я.

– Ну да. Я и сейчас верю. Просто понимаешь, Котя, я так устала… А тут ещё дед умер. И братьям не по себе. Я не знаю, что там у них случилось, но даже здесь чувствую, что им было плохо, обоим. И маме тоже плохо, и папе. Они никогда не признаются, но я-то знаю. Чувствую.

– Не волнуйся. С братьями я уже поговорила, – сказала Кот. – Успокоила, дала ценные указания Лохматому, и он взял всё в свои руки. Он и о родителях позаботится. Он вообще молодец. Старается, хотя и Лохматый. А ты вот надумала расклеиваться. На тебя это не похоже.

– Думаешь?.. Ну, может и так…

Шли мы медленно, так что ангар и не думал заканчиваться. Впрочем, тут другое: в снах всё не так, как в жизни. Если сон не меняется, значит, что-то мешает ему измениться.

– Что, как ты думаешь? – Кот читала мои мысли. Опять-таки, во сне это дело обычное.

– Не знаю. Наверное мне просто страшно.

– А ты не бойся, Сонькин. Я ведь почти всё уже сделала. Поедете завтра в Рубецкое, там всё и решится.

– Что – «всё»?

– Проснёшься – увидишь.

– Странная ты какая-то в этот раз, Кот, – бурчу я. – Утром совсем не такая была.

– Ты тоже, – парирует сестра. – Кроме того, если уж так рассуждать, то и не Кот я вовсе.

– А кто? – удивляюсь я. Шутит, что ли?

Но она не отвечает, только улыбается.

Вдруг через прореху в крыше пробивается яркий солнечный луч, окатывая меня тёплым светом. Я морщусь, заслоняя глаза ладонью, и на какой-то момент теряю Кота из виду.

И тогда Кот отвечает – отчего-то не своим голосом:

– Ну, например я.

Я смотрю на Кота, но это не Кот! Это дед!

– Ой, дед! Как здорово! А где Кот? – чудные они всё-таки, эти сны.

– Где-где, гуляет Кот, как обычно, – ворчит дед добродушно. Он точь-в-точь такой, каким я его запомнила. На нём светлый костюм, который он всегда надевал для поездки в Москву. Его седые усы смешно топорщатся, а на голове у него – лёгкая парусиновая шляпа. И глаза – как мои и мамины, – серые, с хитринкой.

– А ты правда умер? – зачем-то спрашиваю я.

Дед смеётся.

– Ну умер, и что? Надоело жить, устал, вот и умер. А ты поживи с моё, я на тебя посмотрю.

– Мог бы и предупредить, что умирать собираешься.

– Ну да! Позвонил бы вам и сказал: так мол и так, я тут помирать собрался, так что приезжайте хоронить. Так, что ли?

– А хоть бы и так.

– Да ну, Сонька, тебя не поймёшь никогда. То ли шутишь, то ли всерьёз говоришь. И потом, ты на меня особо не смотри. Важно ведь не то, я это, Кот или ещё кто. Важно тебя отсюда вывести.

– А что потом?

– А потом – суп, с Котом! – хохочет дед, и я тоже не могу сдержать смеха.

И всё-таки…

– Дед, а у тебя мечта была?

– А то как же. Была, и не одна.

– И что? Сбылись?

– Сама посуди. Вон, когда пацаном был, семья наша была бедная. Папка на войне пропал, мама в колхозе дояркой всю жизнь трудилась. Вот я и мечтал. Думал: вырасту – стану большим человеком. А на селе тогда кто был большой человек? Правильно, председатель. Ну вот, им я и стал в конце концов. И мама дожила. Умерла тихо, в покое и достатке. А у меня уже Алька подрастала. Я тогда мечтал, чтобы ей счастливо жилось… И о внуках мечтал, конечно. Ну? Видишь? Все мои мечты сбылись.

Я поглядела на деда: лицо у него было… спокойное. Умиротворённое лицо. Он смотрел вперёд, туда, где белел солнечным светом дверной проём. Наверное, подумала я, так и выглядят люди, которые прожили хорошую жизнь и ни о чём не жалеют. Ну или вот Кот, например, – у неё лицо такое было; правда, улыбка была другой – радостная, весёлая, озорная. А у деда – спокойная, светлая, добрая.

«Как же всё-таки хорошо…»

– Дед, а ты сказал, что мечта о мамином счастье сбылась? Но разве она счастлива? Они с папой всё строят свои самолёты, строят, да никак не построят. И вообще непонятно – как дальше-то жить? В смысле, не так, чтобы по инерции, а так, чтобы наша жизнь наконец изменилась? Вот бы им достроить свой самолёт…

– Так они его достроили, внучка. Гляди!

И внезапно я обнаружила, что мы стоим в том самом дверном проёме! Бесконечный ангар здесь заканчивался, а дальше начиналось то самое поле, из моего утреннего сна, а над полем синело небо. Огромные белоснежные облака неторопливо плыли в этой сияющей, звенящей синеве.

– Смотри – вон они! – крикнул дед и помахал небу рукой.

Я задрала голову вверх и увидела, как из-за тучи вынырнул небольшой серебристый биплан! Вдруг, словно заметив нас, он начал стремительно снижаться, и спустя минуту с громким жужжанием пронёсся прямо над нами! Всё это произошло за несколько секунд, но я успела увидеть их – машущих нам руками, в очках-консервах и клетчатых шарфах, немножко нелепых, как первые авиаторы в их чудных костюмах.

– Да ладно! Когда это они успели? – спросила я у деда, но оказалось, что деда уже нет! Вместо него рядом со мной шёл Лохматый! Да ещё в каком виде! Коротко стриженый, загорелый, в застиранной белой рубашке и безразмерных серых штанах на подтяжках! Он смотрел туда, где серебряный самолёт скользил по синей глади неба, словно стриж.

– Всё-таки они строили его почти сорок лет. Неужто за такой срок и не успеть? – ответил брат с улыбкой.

– Лохматый?! А где дед?

– Ушёл на Тот Берег. Теперь его место там.

– Погоди… – у меня немного кружилась голова. – Это по-настоящему? Или это сон?

– Да брось, Сонькин! Ты же всю жизнь спишь! – прыснул он. – И знаешь, по-моему это прозвище мне уже не особенно идёт. Волосы-то я подстриг!

– И что с того? – хихикнула я. – Зато они теперь у тебя топорщатся, как у папы.

– Ну, это нормально, – важно заявил Лохматый. – Я же всё-таки его сын.

– Это да… А куда мы идём?

– Смотри! – перебил он меня. – Они его сейчас посадят! Бежим!

И точно: самолёт стал снижаться. Постепенно он поравнялся с землей и вскоре запрыгал по полю на крепких дутых колёсах. Оказалось, что он гораздо больше, чем я думала: в нём было два открытых места сверху и пассажирский «салон» внизу!

– Это чтобы мы все поместиться могли! – проорал Лохматый, но двигатель уже не жужжал: он дважды чихнул чёрным дымом из выхлопных труб и замолк. Винт остановился. Лохматый прокричал «ура». Я увидела, как папа помогает маме выбраться из самолётного нутра, и как она, смеясь, бьёт его по руке: мол, уйди, я сама.

– Видела? – крикнул Лохматый. Он просто сиял! Даже не верится… Хотя, сон есть сон.

– Илюха! Сели! – сказал папа, подходя к нам. Мама смеялась и тоже сияла – совсем как Лохматый. – Сели, сели! Всё-таки он летает! И надо сказать, очень даже неплохо летает! Конечно, будет невредно внести кое-какие доработки, но в целом конструкция вполне рабочая!

– Соня, ты видела? – спросила мама. Я кивнула. Казалось, они помолодели лет на десять. Или даже на двадцать.

– Значит, всё правда? Значит, я не сплю? – спросила я у Лохматого, но он меня не слышал: он что-то горячо обсуждал с папой.

– А сама как думаешь? – спросила мама.

– Не знаю, – я улыбалась, но в горле комом стояли слёзы, такие ненужные в этот момент.

– Тогда полетели с нами! – сказала она и дёрнула папу за рукав. – Алька, горючего хватает?

– Да, можем ещё пару кружков сделать, – ответил папа. – Илья, давай тоже с нами. И вытащи уже Лёшку из дома, сколько можно там сидеть!

– Но ты же знаешь, у него важное дело, – смеясь, ответил Лохматый. – Он налаживает интернет. Говорит, скоро будет не хуже, чем в Москве.

– А он неисправим, да?

И они смеялись… А я думала: как же это так? Я что – сплю? Или это уже не сон? Где я? Когда я? А Лохматый, кстати, совсем не сердится из-за своего имени. Он что – привык? Или это значит, что я всё-таки во сне?

– Соня, ну ты чего? Залезай! – крикнула мама из самолётного чрева. Лохматый уже забрался туда по небольшой откидной лесенке и теперь махал мне из иллюминатора. Папа раскрутил винт, и мотор с громким фырчанием завёлся, зажужжал басовито, будто огромный шмель.

В конце концов, подумала я, сон или не сон – какая разница? Ведь теперь даже мне можно полетать.

Я поднялась по звонким металлическим ступенькам в самолётное нутро, обитое бежевым кожзаменителем. Ну да, здесь всё именно так, как и должно быть: четыре отдельных места и ещё одна скамейка сзади – запасная. Над каждым креслом – рюкзак с парашютом и сумка с противогазом. На стенах – два огнетушителя. А места пилота и штурмана – в носовой части, наполовину в самолёте, наполовину снаружи; туда ведут две маленькие лестницы. Мама ловко влезает по одной из них в штурманское кресло, папа уже устроился на месте пилота. Они переговариваются по рации: наверное, сверяют показания приборов, или что уж они там делают.

Наконец жужжание двигателя переходит в звон, Лохматый жестами (потому что иначе ничего не слышно) показывает мне на ремни, и я послушно застёгиваю их на поясе. Сам Лохматый поднимает лесенку и накрепко закрывает дверцу: становится немного тише. Тогда он ныряет в соседнее кресло и тоже пристёгивается. Мама кричит:

– Готовы?!

– Готовы!! – отзывается Лохматый.

– Тогда взлетаем!

И мы взлетаем. Самолёт берёт разбег, смешно подпрыгивая на кочках, потом вдруг хвост отрывается от земли и через мгновение я понимаю, что колёса тоже в воздухе! Самолёт уже летит! Мы летим!

Папа набирает высоту. Я чувствую себя бумажным солдатиком – пилотом такого же бумажного самолётика, которые Матрица мастерил для меня в детстве. И если это сон, то это самый лучший из всех снов, которые я только видела за всю свою жизнь!

За стеклом иллюминатора – земля, похожая на огромную карту. Вот заливные луга, вот Ока петляет, как серебряная змея; вон там, вдали – старая церковь, а чуть поодаль – Рубецкое, дедово Рубецкое.

Наше Рубецкое.

Самолёт снижается; мы летим над селом. Вон он – наш дом! Я вижу Матрицу! Он, кажется, водрузил антенну на длиннющую сосновую слегу, и теперь прикручивает эту мачту к дому. Увидев нас, Матрица задирает голову вверх и заслоняет глаза от Солнца. А с соседнего участка машут руками Гектор Шагаев и Инна Иннокентьевна, его мама. Но село быстро остаётся позади, и мы летим уже в сторону соседнего Ладышкина, через луга, мимо остатков дедовского колхоза, мимо заросшей осинником и ивой Таловки – родниковой речушки; мимо родника, мимо коров, идущих с выпаса, мимо клуба, возле которого тусуется разношёрстная публика, в основном «мальки», как их называют Гектор и братья. Потом самолёт делает круг – мимо водонапорной башни, мимо расходящихся дорог, идущих, кажется, из ниоткуда в никуда, снова над крышами Ладышкина и чьей-то баней (из трубы сочится дымок); снова над Таловкой, и мимо Рубецкого – к нашему импровизированному «лётному полю».

Солнце заглядывает в иллюминаторы.

Я смотрю на Лохматого: он сидит, задумчиво подперев кулаком подбородок, и смотрит туда, за стекло. Может быть, он тоже думает, что всё это сон? Может быть, это и есть сон? Может быть…

Самолёт понемногу снижается, заходя на посадку, и я вдруг замечаю фигуру, машущую нам рукой.

И я наверняка знаю, кто эта фигура.

Это Кот, конечно. Моя, нет – наша единственная и неповторимая сестра-бродяга.

Значит, всё-таки сон? Жалко. Хотя, если подумать, увидеть такое даже во сне дорогого стоит. Даже если это будет самый последний сон в моей жизни.

Самолёт заходит на посадку.

…

Глава 13. Эпилог.

Спустя почти семь месяцев после Того Самого Дня, Герман Сергеевич Кастальский посмотрел на часы.

Почти время.

Он оправил немного косо сидевший на нём серый шерстяной кардиган (вроде бы без пяти минут май, конец апреля, а в квартире по-зимнему холодно), и направился к входной двери. В прихожей Герман Сергеевич остановился и взял со столика письмо в простом белом конверте без маркировки. Затем, аккуратно пристроив конверт в карман кардигана, он повернул ключ в замке и, слегка приоткрыв дверь, выглянул на лестничную клетку.

Здесь было тихо. Впрочем, тишина длилась недолго: внизу грохнула подъездная дверь, и Кастальский удовлетворённо хмыкнул.

«А вот и ты».

И точно: по лестнице быстро поднималась девушка. Худенькая, высокая, русоволосая, и с огромным рюкзаком за спиной. Герман Сергеевич покачал головой, но всё же улыбнулся.

Девушка его не заметила. Она прошла мимо и, подойдя к двери напротив, остановилась в нерешительности. Потом вздохнула, достала из кармана ключ на брелке в виде толстенького будды и попробовала открыть дверь.

Однако ничего у неё не вышло.

– А вот это уже любопытно, – сказала девушка с удивлением. – Замок сменили?

Кастальский ждал. Девушка пару раз надавила на кнопку звонка и прислушалась. Кастальский тоже прислушался.

Нет, тишина.

Девушка почесала за ушком и вздохнула ещё раз. Потом пожала плечами, сбросила рюкзак, прислонила к двери и уселась на него верхом.

Тут-то она Кастальского и увидела, и её веснушчатое, загорелое лицо вмиг озарилось радостной улыбкой.

– Ой, Герман Сергеич, здрасти! А вы чего там прячетесь? – спросила она, встав с рюкзака и подойдя ближе.

Кастальский улыбнулся и, распахнув дверь, вышел навстречу гостье.

– Здравствуй, Василиса. Очень рад тебя видеть, знаешь ли.

– Ага, я тоже! – Кот (а это была, конечно же, она) энергично пожала Кастальскому руку. – Как поживаете? Как Елена Платоновна? Как Алиса? Здоровы? И, к слову, не знаете, куда мои подевались?

– Поживаю хорошо, Елена Платоновна и Алиса тоже в порядке и здоровы, спасибо, – степенно отвечал Герман Сергеевич. – А что касается твоих, так они вот тебе письмо оставили.

– Правда? – изумилась Кот. – Ого. А я думала, они меня потеряли. Ну, я же совсем запропала. Там просто такая история вышла, Герман Сергеич! Не поверите! Я на Алтае была! С шаманами общалась, у одного даже училась! А потом отправилась Беловодье искать!

– Ну? – улыбнулся Кастальский. – И как, нашла?

– А этого я вам сказать не могу, уж простите, – Кот виновато улыбнулась. – Это вроде как секрет.

– Понимаю. Ну-с, в любом случае письмо – вот оно.

И Герман Сергеевич передал Коту белый конверт.

– Между прочим, – сказал он. – Не хочешь ли зайти? Ты ведь устала, с дороги-то. А я тебя чаем напою…

Но Кот не слышала, Кот читала.

По белому листу бежали аккуратные строчки:

«Котя!

Если ты читаешь это письмо, значит, всё случилось именно так, как ты и обещала. Ты вернулась! Словами не передать, как я (и все мы) этому рады!

Нас здесь больше нет. В прошлом ноябре умер дед (это грустная новость), а в декабре мы уехали в Рубецкое! Понимаешь, мы долго думали, все вместе, и решили, что в Москве нам больше делать нечего. Тем более, родители не смогли бы достроить самолёт здесь: им нужно было больше пространства. Нам всем нужно было больше пространства, пожалуй.

Это письмо я отдала Герману Сергеевичу (передай ему от меня большое спасибо!) в апреле, когда мы с Матрицей заезжали за в Москву забрать какие-то компьютерные запчасти, которые он заказал в интернет-магазине. Мы уже неплохо обустроились. Дом у деда хотя и не новый, но здесь есть почти всё, что нужно: и газ, и горячая вода, и даже полноценный душ. Места, конечно, маловато, но родители собрались строить второй дом, – ведь теперь, после того, как самолёт полетел, им практически нечего делать! Ты представляешь?!

Он полетел, Кот – и это было обалденно! Но это было ещё не самое лучшее, самое лучшее – это были их лица, Кот. Лица людей, чья мечта сбылась. Я, ты знаешь, даже позавидовала им немножко. Это было… непередаваемо. Да ты и сама увидишь, когда приедешь!

Правда, для этого им сначала пришлось помириться – и как близким людям, и как авиаконструкторам. Мы с братьями были готовы к худшему, однако оказалось, что смерть деда и переезд в Рубецкое повлиял на наших самолётостроителей более чем благотворно, и они быстро нашли утерянный семь лет назад общий язык. А потом ещё и выяснилось, что построить один самолёт из запчастей для двух даже проще, поэтому, учитывая изменившиеся обстоятельства, родители внесли в его конструкцию изменения: теперь это не двухместный биплан, а полноценный грузопассажирский: место для пилота, место для штурмана, и ещё семь пассажирских мест в салоне! Увидишь – обалдеешь, гарантирую!

Мы тебя очень и очень ждём! Тут уже столько всего успело произойти! Ты себе не представляешь! Прикинь: Лохматый подстригся! Он говорит, что похож на Ваша Паникёра из аниме «Триган». Ну, насчёт этого не знаю, но он стал здорово похож на папу! А у Матрицы отрастают волосы! Оказалось, что они не такие светлые, как у вас с Лохматым, а рыжие! Я была в шоке! А он очень смущался. Объяснил мне, что именно потому и брился: не хотел быть рыжим. Но ему ужасно идёт! Ты знала, да? Наверняка ведь знала! Только одна я вечно всё узнаю последней! А-а, неважно!

Лохматый занялся огородничеством! А ещё дружит с Гектором Шагаевым (помнишь Гектора?) и ещё одним странным парнем из Ладышкина (вроде бы его зовут Валерьян… он говорил, но я не расслышала). Эти трое даже чем-то похожи! Так смешно, просто умора! А Матрица, наоборот, дичится. Зато провёл нам интернет, смастерил какую-то там антенну. В общем, он в своей стихии.

Что же до меня, то я просто наслаждаюсь этими местами! Хожу с девчонками купаться на реку! Недавно клуб снова открылся, теперь буду и туда ходить иногда. А так, я тут по хозяйству (почти как в Тушино, ха-ха). Я сказала, что, раз я теперь не работаю, то дежурство нам не нужно, я со всем справлюсь сама! Но Лохматый мне помогает, и мама тоже, а Матрица как обычно считает, что это ниже его достоинства. Правда, он помогает папе строить дом; они втроём проводят там большую часть дня.

Мы часто летаем! Это просто волшебно!

В общем, Кот, здесь не хватает только тебя! Поэтому приезжай скорее! Мы все тебя очень ждём и очень сильно любим!

Надеюсь, скоро увидимся!

Твоя Соня, а так же папа, мама, Лохматый, Матрица…

И самолёт!»

На этом письмо заканчивалось.

Герман Сергеевич Кастальский, всё это время куривший в сторонке изрядно вонючую и явно дешёвую сигарету, наконец затушил её в банке из-под кофе и спросил:

– Ну что? Хорошие вести?

Кот кивнула, быстро промокнув ладонью уголки глаз. Кастальский улыбнулся:

– Вот и славно, вот и хорошо. Ну? Ты теперь как, зайдёшь? Чайку попить, передохнуть?

Девушка подняла на него взгляд. Глаза её сияли, на губах играла солнечная улыбка. Она помотала головой, тряхнув длинным, ниже пояса, русым хвостом:

– Нет, Герман Сергеич! Спасибо, конечно, но мне пора! Если поеду сейчас – успею на четырёхчасовой! – Кот схватила рюкзак и с лёгкостью закинула его за плечи.

– Ясно, – мужчина понимающе кивнул. – Ну тогда беги, Кот!

– Ага! Спасибо вам за всё! Елене Платоновне и Алисе приветы! До свиданья, Герман Сергеич! – крикнула она, уже сбегая по лестнице вниз.

Вскоре внизу хлопнула подъездная дверь.

Кастальский улыбался.

– Беги, Кот, беги. Счастливого тебе пути, куда бы ты ни отправилась.

Он ещё какое-то время стоял там в одиночестве. Думал было закурить, даже достал сигареты, но потом вдруг передумал и убрал пачку обратно в карман кардигана. Потом вздохнул, вероятно, о чём-то задумавшись, чему-то хмыкнул и зашёл в квартиру, после чего дверь за ним закрылась.

На лестничной клетке снова воцарилась тишина.

А где-то там, за стенами дома, перечеркнув синий квадрат окна хвостом белого дыма, высоко в небе пролетел самолёт.

Конец.

16 декабря 2014, Ладышкино.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 – Хикикомори, разг. сокр. хикки, букв. нахождение в уединении, то есть, «острая социальная самоизоляция») – японский термин, обозначающий подростков и молодёжь, отказывающихся от социальной жизни и зачастую стремящихся к крайней степени изоляции и уединения вследствие разных личных и социальных факторов. Такие люди не имеют работы и живут на иждивении родственников.

2 – NEET (Not in Employment, Education or Training) букв. не учатся и не работают, не заним. ни тем, ни другим) – в средиземноморской, латиноамериканской, а затем и в западноевропейской социологической терминологии и публицистике термин обозначает поколение молодых людей 16-34 лет, которые в силу различных факторов экономического, социального и политического характера, не работают и не учатся.

3 – Dame ningen, яп. прим. «никчёмный человек», «неудачник», «жалкое подобие человека», и т.д.

4 – Cup ramen, букв. «лапша в кружке», заливная лапша быстрого приготовления. Особенно популярна в Японии, где производится с 1971 года.

5 – Meganekko, яп. «девочка в очках». Один из типичных вариантов дизайна аниме-персонажей, призванный придать героине вид «милой скромной школьницы-отличницы».

6 – Хикки, то же что Хикикомори.

7 – Цундере, архетип японской поп-культуры. Суть персонажей-цундере сводится к смене своего отношения от высокомерного, раздражительного и хамоватого (цун-цун) к сентиментальному и любящему (дере-дере) за короткий промежуток времени, несколько минут.

8 – Event, англ. «событие». Матрица использует этот термин, скорее, в интернет-сленговом смысле: какое-либо нестандартное мероприятие (например, в онлайн-игре), проводимое администрацией или самими участниками (игроками).

9 – Баян – обозначение неоднократно опубликованной шутки или информации. Интерне́т-мем (англ. Internet meme) – в средствах массовой информации и бытовой лексике название информации или фразы, как правило остроумной и иронической, спонтанно приобретшей популярность в интернет-среде посредством распространения в Интернете всеми возможными способами.

10 – Facepalm (англ. face – лицо, palm – ладонь, английское произношение: [feɪs'pɑːm]) – популярное онлайн-выражение в виде физического жеста. Более широко известная трактовка выражения: «лицо, закрытое одной рукой», которое является проявлением разочарования, стыда, уныния, раздражения или смущения. Этот жест иногда называют «рукалицо». В Интернет-обсуждениях термин используется как выражение безнадежности диалога, а также в ответ на явную глупость или ложную информацию.