Текст книги "Самолеты, или История Кота (СИ)"

Автор книги: Юлиан Хомутинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Вообще, Кота любили все. Лохматый (и одно время это было поводом для моей ревности), родители, и даже Матрица, который, как нам иногда казалось, любит исключительно механические «формы жизни». Кота любили все, включая меня, – потому что не любить Кота было попросту невозможно. Кота любили соседи, без исключений, особенно старушки, включая самых вредных; Кота любили и оберегали местные хулиганы, которых обычно все сторонились; Кота любили продавщицы в магазине, ларёчники, кассирши в метро, водители автобусов и автомобилисты, всегда уступавшие ей дорогу. Кота любили даже полицейские из местного участка. Кота любили все, потому что Кот была… Самой лучшей. Самой весёлой. Самой улыбчивой. Самой отзывчивой. Самой… Самой-самой.

Кота, казалось, любил весь мир. И в определённом смысле мы были за неё спокойны, потому что знали: никто в этом мире не способен причинить Коту зло. Никто…

…Каша сварилась. Я вздохнула, щедро посыпала её солью и сахаром, потом перемешала и, посетовав на отсутствие сливочного масла (равно как и растительного), накрыла кастрюлю крышкой. Заодно из полки на свет божий были извлечены пять тарелок, глубоких белых тарелок с синей каёмкой. Обычно они служили как для супа, так и для каши. «Суп и каша – пища наша», – любил повторять папа, когда ему выпадало дежурить.

Ну и ладно. Зато для желудка полезно, не то что Матрицына пицца.

…Когда Кот пропала, мы сначала ничего не поняли. То есть, она ведь постоянно где-то бродила, бредила Керуаком, искала свой Путь, своё дао или что-то в этом духе (об этом лучше спросить Лохматого), так что её часто и подолгу не бывало дома. Но Кот всегда возвращалась. Всегда. Она никогда не звонила. Стоит сказать, что Кот была ярой противницей прогресса, и то, чему радовался Матрица, Кота ужасало. Она считала, что механизация и компьютеризация убивает в нас человеческое, превращая людей в биологические придатки механизмов, будь то телевизор, автомобиль или любой другой гаджет.

Так вот: Кот никогда нам не звонила, потому что у неё не было «мобильника». Пару раз она писала нам письма откуда-то с края земли, но обычно она просто возвращалась домой. А мы просто ждали. Я просто ждала её, – ждала, когда она придёт, усталая, забросит рюкзак в угол, скинет куртку и башмаки, и устроится на своём матрасе, который жил в углу комнаты.

Как я уже говорила, раньше у нас с Котом была двухэтажная кровать, где я занимала нижнюю полку (так было удобнее давать лекарства), а она – верхнюю. Но когда Кот ударилась в бродяжничество, она отказалась от кровати в пользу минималистичного матраса. В итоге я перебралась на верхнюю полку, а находчивый Матрица соорудил на месте нижней письменный стол для меня. Что касается Кота, то она пристроила свой матрас на полу возле батареи и была, кажется, совершенно счастлива, как, впрочем, и я…

Когда Кот пропала, ей было 17, а мне – 12. Но о её пропаже я поначалу ничего не знала. Дело в том, что в тот момент я жила у бабушки, которую тогда как назло бросил очередной ухажёр, из-за чего ей была жизненно необходима помощь и поддержка со стороны близкого человека. Родители были заняты, братья тоже отпадали, Кота, как обычно, не было дома, так что оставалась только я. И где-то месяца полтора я слушала её стенания на тему того, что она уже совсем стара и не так привлекательна, как в дни своей молодости. Ну, возможно, так оно и было, учитывая тот факт, что ей недавно исполнилось 73 года. Впрочем, выглядела она всё ещё очень молодо (вероятно, благодаря блестящему балетному прошлому), и кавалеры у неё не переводились. Другое дело, что характером бабушка была отнюдь не сахар, отчего означенные кавалеры довольно скоро понимали, что дело плохо, и попросту сбегали, оставляя безутешную бабушку зализывать сердечные раны под аккомпанемент ностальгических излияний, бурным ливнем проливавшихся на мою бедную голову.

Но полтора месяца спустя она-таки ухитрилась найти очередного «кандидата», который, к тому же, был на десять лет моложе нашей «Казановы в юбке» (как её именовала ироничная мама), в связи с чем в услугах вашей покорной слуги бабушка более не нуждалась. Так что я была отправлена обратно в Тушино.

Где и узнала про Кота.

Узнала и не поверила, естественно. Кот – пропала? Да ладно, вы же это не серьёзно. Конечно Кот постоянно пропадает, но ведь Кот на то и Кот, чтобы всегда возвращаться, верно?

Впрочем, тогда в это никто не поверил. Тогда это было просто ещё одним затянувшимся путешествием Кота, путешествием, которым мы давно потеряли счёт. Однако некоторая напряжённость всё же ощущалась. «Лакмусовой бумажкой» стал Лохматый, затаившийся на своём балконе тише обычного. Он волновался, но, как и всегда, молчал и прятался, даже пытался пару раз избежать кухонных дежурств. Матрица, наоборот, развил какую-то деятельность, казалось, уйдя ещё глубже в Сеть. Родители стали чаще ссориться. Наши комнаты соседствуют друг с другом, так что я часто слышала, как они переругивались. Конечно, их отношения никогда не были идеальными, но это как раз было нормально. Теперь же напряжение в «мастерской» нарастало с каждым днём. Трудно представить, каково им пришлось. В конечном счёте они окончательно разругались. Именно так один самолёт превратился в два.

«Без Кота и жизнь не та», – истину глаголет баянный интернет-мем(9). Но до шуток ли здесь было…

Потом мы написали заявление в полицию, и нам пообещали сделать всё возможное… Странное это было чувство. С одной стороны, мы не верили в то, что Кот может пропасть, с другой – с самого начала предчувствовали худшее. Такого не было никогда. Никогда ещё в воздухе не висело это напряжение, от которого некуда было спрятаться. Даже сны мои стали тревожными, неспокойными.

Вот я – сажусь в поезд метро. Честно говоря, терпеть не могу метро и вообще поезда, но в городе от них ведь никуда не деться, верно?

Я сажусь в поезд, поезд трогается с места; колёса стучат, стучат мерно, скучно, равнодушно. Кажется, сон не меняется: я просто еду в поезде. Однако в какой-то момент я понимаю: мне не надо туда ехать. Зачем? Куда я вообще еду?

Я встаю с места и тут же понимаю, что поезд изменился. Это больше не состав московской подземки, это, скорее, поезд дальнего следования, причём совсем не такой, какие водятся в нашей стране; скорее, он напоминает японский «синкансен».

Но – неважно. Мне нужно выбраться отсюда, чёрт побери!

Дверей нигде нет, точнее, нет нужных мне дверей: всё-таки поезд – это не дом. Кроме того, здесь сидят люди, какие-то мрачно-сосредоточенные люди. Куда они едут? Зачем? Я спрашиваю у сидящего рядом мужчины, как остановить поезд. Он смотрит на меня поначалу равнодушно, но потом взгляд его проясняется. Он спрашивает меня, куда едет поезд, но я не знаю! Тогда он начинает опрашивать ближайших пассажиров, и я замечаю, что некоторые тоже «оживают», и начинают тревожно озираться, в то время как остальные остаются безучастны к происходящему.

Наконец кто-то предлагает дёрнуть стоп-кран. Предложение находит одобрение, и мгновение спустя я понимаю, что поезд остановился.

Тогда же в вагон входит некто в форме, видимо, проводник. Он кажется удивлённым. Я подхожу к нему и спрашиваю, куда едет поезд. Он отвечает мне, что поезд теперь уже никуда не едет, поезд стоит на месте.

– А куда вы хотите попасть?

Я хочу попасть назад. В город – вот куда.

– В город…

Он смотрит на меня озадаченно. Потом пожимает плечами:

– Долго же вам идти придётся.

И выходит в тамбур. Я и ещё несколько человек следуем за ним. Вообще говоря, похоже, что не мне одной надо в город. Дверь открывается, и я вижу снег.

Снег. А вокруг – зимний лес, притом совершенно непонятно, где мы. Рельсы утопают в снегу. Люди спрыгивают с подножки и сразу же увязают по колено в сугробах. Проводник говорит:

– Чтобы попасть в город, вам нужно идти по рельсам назад. Но идти очень далеко, я не уверен, что это вообще возможно…

Я не слушаю его, я прыгаю – и сразу же проваливаюсь в снег. Серо-коричневая громада поезда неподвижно стоит среди заснеженного леса. Люди бредут длинной вереницей туда, откуда мы только что приехали. Они постоянно спотыкаются, кто-то падает, кто-то пытается поддержать падающих. Я иду вслед за ними. Я понимаю: надеяться не на что.

Кроме того, на улице здорово холодно. Изо рта вырывается пар.

Я неловко ступаю, спотыкаюсь, кто-то подхватывает меня сзади и вновь ставит на ноги. Путь продолжается…

…и я просыпаюсь.

Здесь ещё не зима. Ноябрь. Каша, похоже, давно готова. Пора.

Разложив её по тарелкам, я беру большой поднос и водружаю тарелки на него. Теперь главное – донести всё это дело, не уронив по дороге, не то кто-то останется без еды.

В «мастерской» на удивление тихо. Родители что-то чертят: отец на своём кульмане, мама на своём.

– Папа, убирай чертежи, я поесть принесла.

– Спасибо, Соня, – отвечает он, не отрываясь от чертежа. – Поставь, пожалуйста, на табуретку.

– Верно, дочка, – говорит мама ядовито, – поставь тарелки на табуретку. Вот увидишь: папа их благополучно смахнёт и мы снова останемся без завтрака.

– Ох, Алина, я тебя умоляю!.. – начинает было папа, но я уже ухожу, оставив тарелки на полу возле живописной груды самолётных деталей.

Теперь – Матрица.

Странное дело. Он сидит за своим столом, но его взгляд устремлён не в мониторы, а отчего-то в пол. Я кашляю, возвещая о своём прибытии. Он вздрагивает (!) и, подняв голову, какое-то время смотрит на меня непонимающим взором.

– Завтрак, Матрица, – говорю я спокойно. Моя семья – люди странные, что уж тут поделать.

– Да-да, конечно... – Господи, он рассеян, как… как Лохматый! – Спасибо, Соня. Слушай, ты знаешь, ты вот что… Брат сегодня сам не свой, чудит чего-то… Так что ты уж с ним поаккуратнее, ладно?

– В каком смысле – «поаккуратнее»? – изумляюсь я. – Я что его – бить иду, что ли? Вот твоя каша, приятного аппетита.

– Спасибо.

Он так же рассеянно берёт тарелку и начинает есть. О чём он думает, интересно? И что ещё там натворил Лохматый, раз уж даже невозмутимый Матрица впал в прострацию?!

Я вежливо стучусь в балконную дверь. Матрица снова вздрагивает и, подняв на меня глаза, повторяет:

– Поаккуратнее… ладно?

– Кровавая бредятина всё это, – отзываюсь я. Матрица кивает:

– Что-то в этом роде.

На балконе происходит какое-то копошение. Потом дверь распахивается, и оттуда высовывается физиономия Лохматого. Да, с ним и правда что-то не так: он не просто чем-то озабочен, он ещё и ухмыляется! Притом с совершенно безумным видом.

– Сонечка! Слава Богу! Заходи, давай, ну же!

Да. Это уже серьёзно. Обычно Лохматый никого не пускает, и уж тем более не зовёт на свой балкон. Исключение он делал только для Кота.

Ладно, Соня, крепись. Подумаешь, брат в очередной раз свихнулся. И не такое видали.

Вхожу. Лохматый, ещё недавно голодный как волк, кажется, не обращает на кашу ровным счётом никакого внимания.

– Ну? – спрашивает он так, словно ждёт от меня какой-то экстраординарной реакции. Интересно, на что?

– Что – «ну»?

– Ну как это – «что»? – поражается Лохматый, но сразу же мрачнеет. – Значит, всё именно так, как я… Но это же… Вот же она, – ты что, не видишь, что ли?!

– Кто – «она»?

Я стараюсь говорить предельно спокойно, хотя по спине вовсю бегут крупные ледяные мурашки.

– Да как же это – «кто»? – шепчет Лохматый. – Как это – «кто»? Это же Кот! Твоя сестра, Василиса! Кот же!!

Зубы мои плотно сжаты. Руки с подносом предательски дрожат, а ведь там, помимо тарелки Лохматого, ещё и моя тарелка. Не дай Бог раскокаю… Да ещё и кашу по всему балкону собирать потом…

– Я. Никого. Не. Вижу, – губы сами чеканят слова, словно гирьки падают на весы. – Вот. Твоя. Каша. Приятного. Аппетита. Брат.

С этими словами я, стараясь не смотреть ему в глаза, приседаю на корточки и ставлю тарелку на пол. После чего встаю и так же механически выхожу с балкона, ничего не видя и не слыша, даже не закрывая дверь.

Так же молча шествую мимо хмурого Матрицы, сидящего с почти нетронутой тарелкой каши в руках, через «комнату мальчиков» и коридор в «комнату девочек».

Здесь я, стараясь дышать ровно, ставлю свою тарелку на стол. Добившись успеха на этом непростом поприще, я наконец-то даю своим чувствам волю.

Пустой поднос летит к чертям и со страшным грохотом обрушивается на пол. Эхо от его падения разносится по коридору.

Слава Богу – никто не видит, как я сижу на коленках около своего стула и взахлёб, но совершенно беззвучно плачу.

…

Часть вторая.

Глава 4. Лохматый: Кот и побег.

– Но почему? То есть, я всё-таки сошёл с ума?

Кот задумчиво глядела в серое небо за моими окнами.

– Вряд ли. Хотя, наверняка утверждать не возьмусь, – она дурашливо улыбнулась, показав мне язык. – Мало ли, братик, до чего ты тут мог дожить, без меня-то. Cдаётся мне, моё отсутствие вам на пользу не пошло, да?

– Не то слово. Ещё немного, и мы начнём душить друг друга подушками. Ну или что там под руку попадётся…

Звучало это, конечно, смешно. Наверное. Но Кот не засмеялась.

– И? Как вы умудрились дожить до жизни такой?

– Вот уж кто бы говорил! Сама пропала на… семь лет! И ещё спрашивает! И вообще…

– А при чём тут я, Лохматый? Кстати о птичках: кашей не поделишься? Есть охота.

– Да запросто… То есть, погоди. Значит, есть ты всё-таки можешь?

– Угу, – она зачерпнула полную ложку овсянки и отправила её в рот. – Вкуснятина, между прочим. Ты давай тоже ешь, а то вон как похудел.

– Есть – можешь. А эти… тебя не видят. Почему? Значит, всё-таки я…

– Не парься. Ты же хотел, чтобы я вернулась, так? Ну вот, я вернулась. Или не рад?

– Да нет же!.. Я очень рад, ты себе не представляешь, насколько! Я просто понять не могу…

– Ты лучше ответь мне на вопрос, – перебила Кот. – При чём здесь я? У вас, народ, всё-таки свои жизни есть, так? Вы же взрослые люди, – почему не можете жить по-человечески?

– Без тебя никуда, Коть… Вот хочешь верь, хочешь нет. И я не знаю, что со всем этим делать. Я не знаю – и они не знают. Ещё Соня где-то как-то, хотя я думаю, там, внутри, у неё тоже не всё в порядке. В смысле, она кажется спокойной, но на деле… И всё же, мне не даёт покоя вопрос… Если ты вернулась, – почему они тебя не видят?

– А может, я призрак? – Кот сделала страшное лицо и тут же расхохоталась. – Не, ну серьёзно. Знаешь… Я ловлю себя на том, что не помню каких-то вещей. Вот, например, я помню, как была в горах. На Алтае. Знаешь, как там красиво? У-у, Лохматый, ты себе не представляешь! Сидишь тут, на своём балконе, и не представляешь. А жаль. Поверь, оно того стоит. Да… Так вот! Я помню, как приехала туда, как бродила по горам… Там очень много мест… Особых, знаешь. Типа «места силы». Туда шаманы ездят с духами разговаривать, так-то. Во-от… А потом… Словно белое пятно и – оп! – а я уже здесь. А почему? В смысле, я ведь и обратно должна была доехать, так? Ну что у меня, амнезия, что ли? Да и потом… Нельзя отрицать очевидного. Матрица и Соня меня не видят, – а значит, я всё-таки не совсем вернулась. Значит, я всё-таки осталась… По какой-то причине. И по какой-то причине сумела добраться до тебя… частично. Каким-то образом. Вот и получается, что я…

– …Всё-таки погибла там, в горах, да? – прошептал я. Кот пожала плечами:

– Наверное. Не знаю.

– А почему тогда тебя вижу только я? Мы ведь все хотели, чтобы ты вернулась… Никто из нас не верил, что ты можешь погибнуть…

– Ой ли? – она сладко потянулась. – А по-моему, вы это давно поняли. Хотя едва ли смирились… Нет? Вот ты не смирился – так?.. Может, больше других верил в то, что я жива… Прости. Похоже, я всё-таки не оправдала твоих ожиданий… Но знаешь, что? Из того, что я помню… Моя жизнь была весёлой. И если я действительно умерла, то я ни о чём не жалею.

– Мне кажется, Коть, если бы ты ни о чём не жалела, тебя бы сейчас тут не было… Ты, это, кашу-то ешь, а то она остыла уже, наверное…

– Угу, тотально остыла. Хотя, если честно… Для меня это уже не так важно. С тех пор, как я здесь, мне всё время холодно, знаешь. Не знаю, почему. И еда, – она так, «для мебели». Поесть могу, но всё равно не наемся. Так что лучше ты ешь, тебе оно нужнее.

Она протянула мне тарелку. Я коснулся её рук – они были прохладными.

– Холодные, да? – улыбнулась Кот.

– Немного… Но, как бы там ни было, я всё равно рад, что ты здесь. Я ужасно скучал. Собственно говоря, все скучали, но коль скоро вижу тебя только я… Это, конечно, нечестно по отношению к ним, но…

– Слушай, а если я тут не просто так? О, кстати, я твой плед возьму? – я кивнул, и Кот, стянув с гамака плед, уютно в него закуталась. – Так вот: что если? Ведь у всего есть какая-то причина, так?

– Типа как тень отца Гамлета?

Она рассмеялась.

– Типа того, но я едва ли стала бы просить тебя о мести. Месть вообще не слишком хорошая штука. К тому же, как можно отомстить, если не выходишь с балкона?

– Да уж, звучит как-то… жалко. Слушай, Кот, я правда такой жалкий, а?

– Жалкий? Ну, если только в том смысле, что мне тебя и правда жаль. Если тебя эта жалость оскорбляет…

– Да нет, какое там… Хм, да, видимо это и значит «жалкий». С другой стороны, другого я и не жду. Моя жизнь – на редкость бесполезная штука.

– Ну вот, завёл шарманку, – Кот легонько ткнула меня кулаком в плечо. – Слушай. Жизнь не может быть полезной или бесполезной. Каррамба, и почему я тебе это рассказываю?! Ты же мой старший брат! И не только мой, кстати. Ты должен быть образцом для подражания, младшие на тебя равняться должны! А ты? Понятное дело, на такого тебя никто равняться не станет.

– Да я и не претендую, в сущности…

– Не претендуешь? Ну-ну. И чего ты хочешь добиться? Для чего ты вообще живёшь на белом свете? Вот я – видишь? – уже не живу. Во всяком случае, всё указывает именно на это. А ты? У тебя есть самая ценная штука во Вселенной – твоя жизнь, я имею в виду. Для чего она тебе дана, по-твоему?

– Ну да… «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена?»

– Вот-вот.

– Мне третье четверостишие больше нравится. Как там… «Цели нет передо мною: сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучный жизни шум…»

– Да уж, Лохматый, вот это точно про тебя. И что?

– В смысле?

– Ну, как дальше-то жить? Ты ведь не Пушкин.

– Определённо. Не знаю, Коть. Я раньше думал, что если ты вернёшься, то я…

– Ну вот, снова-здорово! Послушай, Лохматый. Я, конечно, польщена степенью своей важности для тебя и остальных, но, как видишь, я не могу быть всё время рядом. Сегодня ты меня видишь, а завтра – кто знает? Вдруг я пропаду? И что тогда? Будешь жить как прежде, как все эти семь лет? Чёрт, Лохматый, тебе уже 34! А у тебя до сих пор даже девушки нет! Ты должен собрать всю свою волю и силы в кулак и изменить, наконец, свою жизнь! Чтобы и цель была, и сердце не пустовало, и ум работал. Глядишь, и настроение улучшится, и жизнь не будет казаться такой утомительной и бессмысленной.

– Да ладно, Коть, ты же не серьёзно. В смысле, про девушку. Я имею в виду, это же кем надо быть, чтобы польститься на такого, как я?

– Ну да, сейчас ты не привлекательнее позавчерашнего бутерброда, – Кот хихикнула.

– Ну спасибо.

– Не за что. На правду не обижаются. Ты себя в зеркале давно видел, к слову? Краше в гроб кладут. Развеяться тебе надо, брат, понимаешь? Сменить декорации. Ты как… как фикус, который сохнет в своём горшке. Тебя надо просто пересадить в горшок побольше и полить хорошенько. Понял?

– И кто же это будет делать, интересно знать?

– А мне-то как интересно! Знаешь, я всегда пыталась представить себе твою девушку. Как ты приводишь её в дом…

– …После чего она либо убегает со всех ног, либо её выносят. Возможно, вперёд ногами.

– Не перебивай меня, ты, остряк-самоучка. И вообще…

Она вдруг встала и решительно потянула меня за руку.

– Идём со мной.

– Куда? – поразился я.

– Неважно. Просто иди за мной. Потому что пока ты тут, на своём балконе, мне до тебя не достучаться.

– Погоди, Кот, что ты хочешь… Это слишком… странно! Понимаешь, я уже лет десять не покидал балкона, не считая дежурств! Да и куда ты хочешь, чтобы я пошёл?

– Странно? – изумилась Кот, – Странно тебе? То есть то, что ты разговариваешь с призраком своей мёртвой сестры – это не странно, это в порядке вещей, – то ли дело уйти с балкона! Ты что, корни тут пустил, что ли! Идём, ну же, ну!

Она толкнула балконную дверь – та с грохотом распахнулась. Интересно, подумал я, как на это отреагирует Матрица.

– За мной, давай!

Да, это Кот, вне всякого сомнения. Живая, мёртвая – не суть важно. Только Кот могла пойти на такое. Только Кот могла… Вытащить фикус из горшка.

Но что ты с ним дальше будешь делать, а?

И встал я, и вышел вон…

…Матрицы нет на месте – ещё одно удивление, хотя я, пожалуй, уже ничему не удивляюсь. Такое чувство, будто квартира вымерла. Тускло мерцают со стены шесть мониторов. Со стороны Сони тоже не слышно ни звука, – а ведь двери открыты.

Но Кот тянет за руку, Кот торопит:

– Быстрее, быстрее, некогда!

– А что… Почему?

– По кочану и по капусте. Давай, живо!

Коридор. Под потолком горит одинокая лампочка. Как же тут темно, однако.

– Слушай, Кот, там же дождь вроде…

– Вон куртка висит – чья? А, неважно. И ботинки. Давай, давай!

Натянуть куртку (и правда, чью?) и такие же незнакомые ботинки, – и вот я уже буквально вываливаюсь из квартиры вслед за Котом. Там, на лестничной клетке, у соседней двери – мужчина, кажется, сосед. Высокий, в возрасте, чёрные с проседью волосы увязаны в хвост. Как же его звать… Герман, что ли…

Он оборачивается – и улыбается:

– Доброго дня, молодые люди.

– Здрасти! – выкрикивает Кот, продолжая тащить меня, словно буксир – баржу.

– Здравствуйте… – мямлю я, не сразу осознавая странность момента. Но задумываться некогда.

– Давай, братишка, живей! – подгоняет Кот.

Она бежит вниз по лестнице – ну да, она же не признаёт лифты! А я, оказывается, здорово отвык от пробежек.

Герман смеётся нам вслед.

…Этаж за этажом, пролёт за пролётом, – и вот, наконец, подъезд. Мы пробегаем мимо почтовых ящиков; Кот без особых усилий толкает тяжёлую металлическую дверь, да так, что та буквально отлетает к стене. А сестра уже нетерпеливо давит на кнопку замка. Дверь недовольно пищит, и тотчас же дом исторгает нас из своего чрева, слово кит – парочку Ион.

Дождь перестал. Город дрожит в туманной дымке. Мимо нас проезжают машины и проходят люди, но всем им, кажется, нет до нас никакого дела.

Кот бежит через улицу, не обращая внимания на машины; слава Богу, движение тут не очень оживлённое, всё-таки Алёшкинский – улица узкая, да ещё и с вечной самостийной парковкой по обочинам.

Кот бежит, и я уже едва за ней поспеваю, дыхалка у меня ни к чёрту. Но хватка у неё железная, так что мне ничего не остаётся, кроме как бежать, спотыкаясь, вслед за Котом.

Мы бежим. Куда? Зачем? Кажется, здесь многое изменилось с тех пор, как я был тут в последний раз.

– Беги, беги! – кричит Кот. – Не останавливайся!

– Н-но куда?!..

– К свободе, Лохматый! К сво-боо-дее!

И я бегу. Бегу – хотя мышцы, кажется, сейчас сгорят ко всем чертям. Просто «Форрест Гамп» какой-то…

– Сейчас должно открыться второе дыхание! – доносится до меня крик Кота. – Не останавливайся!

С миром явно что-то происходит. Или со мной?

Пульс зашкаливает. Похоже, мой мозг сейчас просто взорвётся. Перед глазами – мутная пелена с пятнами огней, размытые тени людей… и Кот.

Вдруг – я не понимаю, как это происходит – она словно… остаётся где-то позади. Или сбоку. В первые секунды я даже не успеваю заметить, что её рука больше не держит мою. Дорога уходит под горку, ноги уже несут меня сами, я давно не контролирую ситуацию, я уже ничего в этом мире не контролирую, кто-нибудь, остановите же меня!! Остановите, – или, клянусь, я сейчас взлечу!!

Но итог прозаичнее: я действительно лечу. Лечу, поскользнувшись на луже, лечу, глупо размахивая руками, будто это может остановить мой полёт (или наоборот?), лечу – «низенько-низенько», как в старом анекдоте, но лечу.

Мелькает идиотская мысль: если бы родители видели меня теперь, они бы мной гордились.

Бамс!

Всё. Нечем больше гордиться. Долетался.

Асфальт пребольно бьёт по рёбрам, локтям и голове; я качусь, очевидно, по наклонной, но недолго; человек не рождён для полётов, человек вообще животное крайне неуклюжее. Особенно такой человек, как я.

А потом, как апофеоз всего этого идиотизма, небесные трубы вновь прорывает, и вот я уже лежу под сильнейшим ливнем, как мешок с мусором, выпавший из мусоровоза, и мокну.

«Да уж, в аниме такое вряд ли увидишь. Слишком непрезентабельно. Ни блюз не поможет, ни сигарета».

Однако постойте: а где же Кот?

А нет Кота…

Пытаюсь встать – получается не сразу. Прохожие ведут себя сообразно своему названию – то есть проходят мимо. Некоторые усмехаются. Ну и правильно, как ещё на такое можно реагировать. И вообще…

Наконец встаю на ноги. Немного шатает. Судя по всему, я весь мокрый и грязный. Лужа была не очень большой, но дождь дополнил картину.

Ну что, Кот? Ты этого хотела? Это твоя свобода, да? Наверное. Свобода от условностей, быть может. От стыда за свой внешний вид. За свои поступки. От страха за то, что я совершенно не представляю, где я нахожусь. За возможность заболеть, подхватить какое-нибудь воспаление лёгких, – да мало ли там?

Свобода?

Нет, Кот. Прости, но я не понимаю. Не понимаю. Зачем нужно было выдёргивать фикус из горшка только для того, чтобы выкинуть его из окна под дождь?

И куда ты делась теперь, скажи на милость? Кто, в конце концов, объяснит мне глубинные смыслы этого нелепого поступка?

Внезапно я понимаю, что кто-то тихонько дёргает меня за рукав куртки. Обернувшись, я вижу полные изумления, если не сказать – ужаса, глаза Сони, моей младшей сестры. Она стоит рядом со мной, в вишнёвом плаще и серой фетровой шляпке, а в руке у неё (и рядом, на тротуаре) пакеты из супермаркета.

– Лохматый… – шепчет Соня испуганно. – А ты чего тут делаешь?..

И что мне ей ответить? Что призрак моей предположительно мёртвой сестры вытащил меня с родного балкона и протащил за собой полрайона? Что я добегался до полётов на сверхмалых высотах? Что у меня крыша поехала, наконец?!

– Совершенно ничего, – заявляю я, чувствуя, как губы расплываются в идиотскую ухмылку. – Решил тебя из магазина встретить, вот что. Ну и упал тут немножко, понимаешь.

– Правда? Боже, Лохматый…

Не верит? Нет, похоже, просто в шоке. Но я уже знаю, что делать.

– Ну-ка, ну-ка, сестрёнка, давай-ка сюда эти пакеты.

Она не сопротивляется. Дьявольщина, а пакеты-то здорово тяжёлые! И что, она каждый раз их таскает?!

– Соня, ты что, попросить не могла, чтобы я тебе помог? Они же практически неподъёмные, эти пакеты!

– Так ведь… – лепечет она. – Ты же… С балкона…

– Ох, да дался вам всем этот балкон! Ты давай, веди лучше, а то я понятия не имею, как вообще сюда попал!

– Х-хорошо!

И она идёт куда-то, видимо, в сторону дома, периодически оглядываясь, а я плетусь за ней. Колени и локти саднят; на голове, видать, будет нешуточная шишка, не говоря уже о том, что воды с меня льёт не меньше, чем с неба. Даже в ботинках хлюпает. Болят мышцы, шумит в ушах отчего-то – не сотрясение ли? – но я иду вперёд, за вишнёвым плащом и серой фетровой шляпкой, и мне, по большому счёту, абсолютно всё равно, что будет потом. Ведь сейчас у меня есть миссия – так, Кот?

Может быть, это она и есть – твоя свобода?

Только одна мысль не даёт мне покоя.

«Увижу ли я тебя снова, Кот?»

…

Глава 5. Матрица: Смысл жизни.

Грохнула входная дверь, и в коридоре загомонили голоса. Соня и… Лохматый?!

А ведь точно: после завтрака на балконе было неестественно тихо. Но почему?..

Соня – радостная, взволнованная. Лохматый – усталый и, кажется, охрипший. Неужели он был снаружи? Просто не верится. Что же случилось, брат?..

– Так, теперь живо в ванную! – звенит Сонин голосок. – Ты наверняка простудился! А я пока приготовлю чай, что ли… Ты будешь чай, Лохматый?

– Конечно, Сонь. С удовольствием, – в голосе Лохматого слышатся новые, хотя и странно знакомые нотки. Хотя, возможно, это всего лишь простуда…

С глухим стуком захлопывается дверь ванной. На кухне щёлкает электроплитка, гремит вода, наполняя чайник. Потом – ну конечно! – лёгкие, торопливые шаги по коридору, и вот она уже стоит в дверях «комнаты мальчиков»: волосы намокли и растрепались, глаза горят, с лица не сходит нелепая улыбка. Кто там говорил, что безумие заразительно?

– Ты представляешь, Матрица?! – шепчет она ужасно громко. – Он! Выбрался со своего балкона! Каким-то образом нашёл магазин, – а ведь его только год назад построили! И тащил все пакеты сам, всё у меня отобрал! Ты что-нибудь понимаешь, а? Я вот совершенно ничего не понимаю. Что с ним, Матрица?

– Кабы знать, – пожимаю плечами. – Но думаю, что между его утренними безумствами и этим безумством определённо есть какая-то связь. Он говорил что-нибудь про… Ну… Про неё?

– Про неё? – сперва Соня не понимает, но потом до неё доходит. – А-а! Нет, не говорил.

– А что сказал?

– Сказал, что решил встретить меня из магазина… Отругал за то, что не попросила о помощи раньше…

Соня растеряна, но румянец, заливающий её щёки (вот что значит мамина бледная кожа) выдаёт её с головой. Она в восторге. Ну а что, она ведь в детстве Лохматым восхищалась и к Коту его страшно ревновала, между прочим.

– Ну-ну, – снисходительно улыбаюсь. – Молодец, Лохматый. Главное, чтобы это было проявлением внезапно проснувшейся братской любви, а не шизой, подкравшейся незаметно.

– А чего сразу «шизой»? – обижается за брата Соня. – Ты вот, между прочим, никогда мне свою помощь не предлагал, а ведь ты тоже мой старший брат и вообще мужчина.

Да уж, на это мне ответить нечего. Но на моё счастье, из ванной, судя по звукам, вываливается Лохматый, и Соня убегает готовить чай для брата-героя.

Ну что, ура Лохматому, что ли.

О, а вот и он сам, лёгок на помине.

Лохматый стоит в проёме двери, опершись на косяк, и смотрит на меня… Как-то странно.

– Ты бы папин халат переодел всё-таки на что-нибудь потеплее, Лохматый. И поприличнее.

– А, точно! – он смеётся, но необычно: коротко, отрывисто, с каким-то полувсхлипом. Короче, не по-лохматовски. Совсем. Впрочем, знаю я одного человека, который так смеётся. Точнее, смеялся…

Всё верно: так смеялась Кот.

Лохматый уходит на балкон и какое-то время копается там, очевидно, в поисках подходящего облачения. И вот он, наконец, выходит: линялые голубые джинсы, которым лет тридцать, насмерть застиранная серая футболка, когда-то бывшая чёрной, и – фанфары! – красная клетчатая рубашка. Совсем как та, что любила таскать Кот. Собственно говоря, эту его рубашку она поначалу и таскала, и только потом купила свою.

Я не знаю, чего он хочет добиться, но весь этот спектакль меня почему-то очень раздражает.