Текст книги "Самолеты, или История Кота (СИ)"

Автор книги: Юлиан Хомутинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– И что теперь? – спрашиваю, – Уйдёшь за ней?

– За кем? – удивляется Лохматый, но потом, догадавшись, улыбается. – Да нет, что ты. Куда мне.

– А что тогда?

– Да ничего. А что, нельзя?

– Что – нельзя? Что ты вообще хочешь всем этим показать? Доказать, что Кот и правда вернулась? Или как? Или ты действительно сошёл с ума?

– Запросто, – говорит он с улыбкой. – Так что ты уж за мной присматривай, ладно, брат? А то вдруг начну на людей бросаться или из окна выйти надумаю.

– Пфф, можно подумать, я смогу тебя остановить.

– Но ты же попытаешься, правда?

Нет, я решительно не понимаю, чего он…

Тут в комнату вбегает Соня – и застывает, как громом поражённая. Рубашка, соображаю я, это она на рубашку стойку сделала. Но – и это странно, – на её лице нет тех эмоций, что я видел утром. Она не расстроена, не шокирована. Она… рада?!

– Ой… Лохматый, эта рубашка…

– Да вот, попалась в ящике… – косит под дурачка Лохматый, но Соня «проглатывает» и это! И улыбается! Бог ты мой, Соня, я уже лет… Лет пять не видел твоей улыбки. Или больше. Подумать только… Ну а сам-то? Когда я улыбался в последний раз? Вот ведь… До чего же мы дожили. Мы перестали улыбаться. Перестали радоваться. Смеяться. И теперь, когда с Лохматым случилось это странное нечто, Соня «заразилась» им моментально, будто простуду от него подхватила. Раньше такой «магией» владела только Кот. Только она могла прийти и «улыбнуть» всех в радиусе десяти метров! Это было… невероятно. А теперь, выходит, и Лохматый так умеет?

– А давайте… А давайте чаю все вместе попьём! – набравшись храбрости, предлагает Сонная.

– Я – запросто, – кивает Лохматый, и сразу же их взгляды скрещиваются на мне. Как же неуютно…

– Матрица?.. – Соня – воплощённая робость. Даже не помню, когда в последний раз видел её такой.

– А что сразу «Матрица»? – бурчу. – Мне-то что. Хотите вместе – давайте вместе…

– А родители?.. – вдруг вспоминает Соня и сразу же как-то болезненно морщится. Лохматый задумчиво ерошит шевелюру.

Да уж, это вам не старую рубашку из ящика выудить, и даже не в магазин вместе сходить. Родители – это уже серьёзно.

– Ну… – начинает Лохматый немного неуверенно. – Я лично думаю, что для начала можно и втроём. Или попытаем счастья?

– Да нет, Лохматый, наверное не стоит…

Да. Вот теперь я узнаю Соню – задумчивую, погружённую в себя. К сожалению, не все проблемы решаются клетчатыми рубашками.

– Можно и втроём, – говорю. – В конце концов, не в последний же раз, так?

– И то верно! – светлеет лицом Соня, и мне вдруг становится немножко легче на душе. Да, это, конечно, не пакеты из магазина, но всё же… Всё же…

В общем, на том и порешили.

Пару минут спустя из «комнаты девочек» прибыл столик на низеньких ножках и три подушки – вместо стульев. Такое себе псевдояпонское чаепитие.

– А что, мне нравится, – одобрительно кивает Лохматый.

– Мы раньше так с Котом чай пили, – вспоминает Соня, вновь погрустнев.

Вот же ж.

– А сегодня, – как бы ненароком замечаю я, – в роли Кота у нас Лохматый.

Лохматый хмурит брови, но я вижу – он улыбается.

– Да ну тебя, Матрица. Лучше за Кота у нас будет рубашка.

– Ну уж не-ет! Взялся за гуж…

И почему мне кажется, что он совсем даже и не против?..

…В общем, мы пили чай. Чашки – красные, из глазурованной глины, – между прочим, тоже были «приветом» от Кота: она приволокла их однажды из своего очередного путешествия. Не знаю, вспомнил ли об этом Лохматый, в конце концов, он у нас вечно жалуется на память. Но одно могу сказать точно: эти полчаса или чуть больше (это не считая приключений Лохматого и Сони) мы были практически счастливы. Так, как это было возможно только в присутствии Кота, – ну, или почти так. Я никогда не был любителем всяческой мистики, эзотерики и всего такого, но даже мне казалось – немножко, – будто Кот сидела рядом с нами, незримая, в своей клетчатой рубашке, с распущенными волосами, разметавшимися по полу… Сидела и улыбалась.

Потом Соня вспомнила, что ей ещё обед готовить, и заторопилась. Лохматый было предложил свою помощь, но она, засмеявшись, ответила, что это, конечно, очень любезно с его стороны, но дежурство есть дежурство. К тому же, сказала она, тебе самому скоро дежурить, особенно если Матрица опять вздумает заказать пиццу.

Никак не могу понять, чем им всем так не нравится пицца? По-моему, вкусно.

Короче, волшебство закончилось. Уполз обратно на балкон посерьёзневший Лохматый, ушла трудиться на кухне деловитая Соня, а я…

Я вернулся на своё рабочее место.

Рука привычно легла на «мышь», курсор щёлкнул по ярлыку сайта, и на экране возникла Кот – улыбающаяся, родная…

Но в новых сообщениях было пусто, как и на остальных ресурсах.

«Что же дальше?..»

И словно ничего не было: ни «побега» Лохматого, ни героически доставленных им домой пакетов с провизией, ни этого его смеха, ни рубашки, ни чаепития.

Ничего.

Просто ещё один день. Лохматый на балконе, Соня дежурит на кухне, я на своём месте, родители в «мастерской».

Всё как всегда.

Вот почему я не верю в волшебство – оно слишком мимолётно. То ли было оно, то ли не было… И даже если было, то сразу же пропало, растворилось без остатка в этом сером ноябрьском дне.

Но у меня всё ещё есть мой смысл жизни. Есть работа. Есть поисковые бригады. Есть волонтёры. Есть Цель.

И пускай тех, кто всё ещё верит в то, что Кота можно найти, осталось немного, они всё равно есть. А значит, мне есть ради чего жить.

– Ты не сдаёшься, да?

– Я никогда не сдаюсь, чтобы ты знала.

Она стоит, прислонившись к балконной двери. Синие джинсы, красная клетчатая рубашка, распущенные волосы. И улыбка.

– Значит, теперь моя очередь, да? – улыбаюсь я. Кот смеётся:

– А знаешь, как трудно к тебе пробиться? Если бы не Лохматый, я бы никогда не смогла этого сделать.

– Лохматый? А что он такого сделал? – я не понимаю. Кот, продолжая улыбаться, указывает на джинсы:

– Гляди. Когда я такое носила? Я обычно ношу более утилитарную одежду, ты же знаешь.

– И рубашка… – кажется, я начинаю понимать. Кот кивает:

– Ну-ну, верно же мыслишь. Озвучишь?

– А з-зачем? – шепчу я. – И так ведь понятно, как ты смогла… А Соня? Она сможет теперь тебя увидеть?

Кот опять кивает:

– Да. Но думаю, меня на это уже не хватит. И его, вероятно, тоже. Так что я поговорю с ней в другом, более подходящем для нас обеих месте.

– В-вот как… А Лохматый, выходит, свою миссию выполнил?

– Вроде того. Как я и думала, он идеальный проводник. Его нужно было просто… растормозить.

– Вот для чего ты его отправила наружу?

– Ага. И ведь получилось же!

– Получилось, да…

– А это у тебя что такое? – Кот кивает на открытую страничку сайта. Мне отчего-то становится ужасно стыдно.

– Это… Я сделал это, чтобы отыскать тебя. Но пока не вышло… Ведь не вышло?

– Это как посмотреть, – Кот задумчиво накручивает локон на палец. Взгляд её блуждает по комнате. – Знаешь, я думаю, любое событие или действие играет свою, определённую роль. И твои поиски тоже. Смотри, я ведь нашлась!

Кот похлопывает меня по плечу. Ладонь у неё маленькая, но крепкая. Затем она подходит ближе и приобнимает меня, сидящего, как пришпиленный, в своём кресле.

Я не могу пошевелиться. Ведь волшебство может пропасть, – да, Кот?

– Всё будет хорошо, вот увидишь, – говорит она.

– То есть ты не умерла? – кажется, мой голос дрожит.

– Понятия не имею! – она смеётся и отстраняется, отступая к балконной двери. – Но даже если и умерла, Матрица, это не повод сводить свою жизнь к бесконечному поиску. Тем более, ты же понимаешь – это не может длиться вечно. Прошло семь лет, – но что будет, когда пройдёт десять? А пятнадцать? Ты же понимаешь, никакие поисковые бригады не станут искать человека пятнадцать лет, даже за деньги. Однажды ты поймёшь, что это не работает. Что жизнь продолжается. Тебе всего 29. Подумай об этом. Я не знаю, что насчёт родителей, и как там у них дела, в их облаках… Но вы, ребята, совсем другое дело. Знаешь, я всегда старалась жить так, чтобы не было обидно, как говорится, за прожитые годы. Много где побывала, много чего повидала. Перезнакомилась с таким количеством людей, которое даже тебе с твоим интернетом не снилось! Понимаешь? Понимаешь ты или нет?

Я молчу. Да, разумеется. Жизнь, все дела. Прожитые годы. Оно конечно.

– Учитесь у Сони, братья, – говорит Кот. – Она меня, может, и не забыла, но это не мешает ей хотя бы пытаться жить. Работать даже.

– Ну, я тоже работаю… – возражаю я скромно, но Кот только смеётся в ответ.

– Да-да, конечно, братишка! Я и не спорю. Просто… Вы зациклились, мои хорошие. На мне, что характерно. А знаешь ли ты, каково это – быть мной и знать, что вы живёте такой вот недожизнью? Чувствовать свою вину за то, что мои любимые братья живут, как… Даже не знаю, с кем сравнить. Как раки-отшельники, во! Это ведь очень просто. Я имею в виду, ни черта вы не смирились, конечно. И не только Лохматый, понятное дело. А в итоге… В общем, слушай! Я хочу – слышишь, Матрица? – я, твоя сестра, хочу чтобы вы жили нормальной человеческой жизнью! Понял? Если ты так меня любишь, ты выполнишь моё желание. Тем более, может, это моя последняя воля? Может быть, я сюда для того и пришла, – чтобы уму-разуму вас поучить! Слышишь ты меня или нет?! Давай, скажи уже что-нибудь, ты, матрицын сын!

– А что, если это – моё желание? А что, если это – смысл моей жизни?

– А? Смысл жизни?

Смешалась. Не ожидала такого ответа? Неужели это не очевидно?

– Да, смысл жизни. Я ведь не Лохматый, понимаешь. Я не могу просто сидеть на попе ровно и смотреть аниме тоннами, несмотря ни на что. Я ведь все эти семь лет… Все эти годы жил только этой мыслью: что я смогу найти тебя. Они не смогут, а я смогу. Один из всех. Подключить весь мир и найти тебя. Думаешь, мне такое не под силу?

– Что ты, – Кот улыбается – так нежно, так тепло. – Такое только тебе под силу. Я это знаю и ничуть не сомневаюсь. Но теперь-то… Теперь, когда мы снова встретились…

– Но ведь это не я тебя нашёл! Может, ты и не мертва вовсе! А? Тебе такое в голову не приходило?

– Да как тебе сказать… Не знаю. Наверное, смертью проще объяснить мои перемещения, и всё это…

– Где, Кот? Где ты была? Что ты помнишь?

– Горы. Алтай. Но ведь это огромная территория! Тем более, горы есть горы, в них вообще непросто кого-то найти.

– Плевать. Во-первых, горы Алтая по сравнению с территорией всей страны, – ты понимаешь. Это совсем не много. Кроме того, у меня есть команды альпинистов. Отличные ребята, профессионалы. Так что… Я буду искать тебя, пока не найду. Понятно тебе?

Улыбаюсь. Нет, Кот, нет. Ещё не вечер. Солнце ещё высоко. Это Лохматого можно запросто выгнать с балкона, но заставить меня отказаться от моего смысла жизни – ну уж нет.

Она молчит какое-то время, словно что-то обдумывая. Затем, тряхнув водопадом волос, улыбается – широко, радостно.

– Ладно! Убедил! Ищи! Но если не найдёшь, – я тебя предупредила. И не жалуйся потом. Договорились?

Кот протягивает мне растопыренную ладонь. Легонько бью по ней своей распахнутой рукой, ощущая её ладошку, – прохладную и такую родную.

– Не вопрос!

И тогда, в одно мгновение всё меняется, и уже напротив меня стоит, удивлённо хлопая ресницами, клетчато-рубашечный Лохматый, и смотрит то на меня, то на свою руку.

Моя ладонь всё ещё хранит тепло нашего соприкосновения.

…

Глава 6. Соня: «Белоснежный сон».

Я никогда не лежала в больнице. Во всяком случае, мне так кажется. Во времена господства мигрени перенести подобное было бы физически непросто: поездка на машине скорой помощи вытрясла бы из меня остатки рассудка. Ну а потом, после, в этом просто не было необходимости. Сны были непредсказуемы, и всё же они, казалось, относились ко мне бережно: я ни разу не упала на улице или в метро, я никогда не засыпала там, где мне могла бы угрожать опасность. Напротив, сны будто бы хранили меня от всего, что могло причинить мне вред.

Но иногда мне снится, что я в больнице.

Это «белоснежный сон» – так я его называю. Эта палата – здесь всё настолько белое и чистое, что кажется нарисованным. Здесь всего одна кровать – моя, хотя сама палата достаточно велика, чтобы вместить как минимум двоих.

С потолка льётся приглушённый белый свет. Он ненавязчив и мягок; так Солнце светит зимним днём, пробиваясь через тяжёлые тучи, полные снега.

«Белоснежный» – самый спокойный сон. В нём я всегда одна, всегда лежу на своей кровати, разглядывая белые стены и потолок, плотные белые шторы и белую дверь – там, на противоположной стороне палаты.

Она всегда закрыта.

«Белоснежный» – очень странный сон. Здесь можно даже поспать, – тогда сон словно сворачивается в трубочку, и я падаю в беззвучную темноту, медленно-медленно, как снежинка в безветренный день. А потом просыпаюсь – уже в обычном мире.

Несмотря на больничную атмосферу, мне нравится «белоснежный сон», и я люблю иногда побыть в нём. Это очень успокаивает. Я не раз замечала, что попадаю сюда, если в «реальном» мире происходит нечто неприятное. И надо сказать, такой сон лучше любых успокоительных.

Но сегодня всё было иначе.

Я готовила обед. После нашего чаепития в квартире снова воцарилась тишина, и я слушала её, – с грустью, конечно. Весёлые праздники, или даже небольшие, но радостные события, такие, как это чаепитие, были и остаются для нашей семьи огромной редкостью.

А ведь казалось бы: что мешает устроить подобное чаепитие или нечто похожее в любой другой день?..

Всё-таки что-то мешает, получается.

Так что я готовила обед. В меню сегодня был куриный суп на первое, картошка с куриными котлетами на второе, и чай с сухарями на третье. Да, скромно, зато экономно. Ведь наши доходы, прямо скажем, не так уж велики: во-первых, это архитектурные проекты домов, которые родители делают на заказ, – не особо крупная и уж тем более не самая регулярная статья доходов. Во-вторых, это ежемесячные отчисления Матрицы, – тоже не очень много, но уж лучше так, чем как Лохматый, от которого одни расходы и никаких доходов. И наконец, третья статья доходов – это мои собственные отчисления в общий фонд. Стыдно сказать, но они ещё меньше, чем у Матрицы. А что вы хотите: продавец-консультант в книжном магазине много получать не может.

Короче говоря, экономить приходится практически на всём, и прежде всего на еде. Хорошо ещё, что бабушка с дедушкой иногда помогают деньгами.

Да и люди мы неприхотливые, умеем довольствоваться малым. Тому же Матрице дай волю, так он только лапшой своей питаться и будет. Да только кто ж ему даст травить себя этакой пакостью.

…Варится суп и картошка, а котлеты томятся в пароварке; но, несмотря на кажущуюся автономность этих процессов, контролировать их всё-таки надо, и это тоже работа дежурного по кухне.

Я сижу на табуретке, прислонившись к чему-то, похожему на решётчатую фанерную заготовку для самолётного крыла, – точнее, части крыла. Не сказать, чтобы очень удобно, но мне не привыкать.

В квартире снова воцарилась тишина, родители и братья притихли, каждый в своём уголке. И вот тогда, в этой тишине, разбавляемой лишь негромким бурлением мирно кипящего супа, я, сама того не заметив, проваливаюсь в сон.

В «белоснежный сон».

Но тут что-то изменилось. Я всегда замечаю, как и когда меняются сны, несмотря на то, что меняются они постоянно.

С другой стороны, именно «белоснежный» был единственным сном, который не менялся ни разу.

Но я – спокойна. Потому что я знаю причину этого изменения.

– А ты думала, я про тебя забыла?

Чеширски улыбаясь, Кот вдребезги разбивает монотонную белизну комнаты своей красной клетчатой рубашкой и синими джинсами, – но я-то знаю, откуда эти джинсы. А ещё – табуретка, наша кухонная табуретка, на которой сижу я, прямо сейчас, пока смотрю этот сон. Почему она тут, я не знаю; наверное, Коту просто надо было на что-то присесть.

– Нет, не думала. Я просто ждала, когда ты придёшь.

Кот тихонько смеётся – так, как только она и умеет – и говорит:

– Да, вот бы с ребятами было так же просто, как с тобой. А то ладно ещё Лохматый, пусть я и с ним немало помучилась. Но Матрица – это, конечно, песня. Зато ты – совсем другое дело.

– Ну, я ведь Сонная Соня. А ты помнишь нашу игру?

– Какую? – притворно удивляется Кот. – Неужто Ту Самую?

– Вот тебе и «неужто»! – показываю Коту язык. – Ты совсем не меняешься, Чеширский Кот. Правда, выглядишь как будто старше.

– Да и ты не молодеешь, Соня ты Ореховая! – парирует Кот, и мы весело смеёмся.

Да. Наша Игра. В Кэрроловское Чаепитие. Господи, а как мы подарили Лохматому дурацкую шляпу, а Матрице – заячьи уши на тесёмке! Хохотали ужасно. Ребята немножко дулись, конечно, но Игру приняли и играли с удовольствием. Ведь тот самый стол, за которым мы пили сегодня чай, тоже был участником Нашей Игры.

Мне тогда было 10, Коту 15. Лохматый и Матрица хотя и считали себя уже взрослыми для игр, но всё равно любили проводить это время вместе. Тогда Кот ещё не так часто путешествовала, проводила больше времени дома, и жизнь всё ещё казалась нам слишком обычной (даже с учётом квартирного самолётостроения).

– Как-то быстро всё поменялось, да, Кот?

Она пересаживается ко мне на кровать, а потом и вовсе укладывается рядом, смешно поджав ноги. Тычется носом мне в щёку, как когда-то, и шепчет:

– Ничего, Сонькин, не волновайся. Всё будет хорошо.

– Правда? – переспрашиваю я скорее для порядка.

– Конечно! – улыбается Кот.

Ну да. Как же иначе. Всё-таки хорошо иногда побыть маленькой: можно поверить любому слову, любому обещанию…

– Кот, ты ведь будешь приходить в мои сны почаще, да?

– Я постараюсь, Сонь. Честное Котовское. Я ещё не знаю, как всё это работает для меня теперь… Если, конечно, я действительно умерла.

– А зачем ты умерла, Кот?

– Да кто ж его знает…

Кот переворачивается на спину. Я любуюсь её профилем; о, как я завидовала этому профилю! Этим тонким чертам лица! Мои всегда казались мне немного грубоватыми.

– Понимаешь, Сонь, всё это так странно вышло, – продолжает Кот, задумчиво глядя в потолок. – Вообще, иногда мне кажется, что я, это вовсе даже и не я, а что-то совсем другое.

– В смысле?

– Не знаю… Не знаю, как сказать. Просто в какие-то моменты… мне кажется, что я знаю вас троих куда лучше, чем себя. Я вспоминаю свою жизнь и понимаю, что слишком многого не помню. Зато вот Чеширское Чаепитие – да, помню. А что-то, связанное только со мной, что-то личное, может… Так что, Соня, может, я и не умерла. Может я – это просто-напросто не я. И тогда всё становится ясно.

– Но если ты – это не ты, то кто же ты?

– Не знаю. Может, я – это ты? А может, я просто часть твоего сна. Или не только твоего. Может, вы меня выдумали, а? Ты, Лохматый, Матрица? Так хотели увидеть, что у вас получилось. Всяко лучше, чем быть призраком… Как думаешь, Соня?

– Котя, – я прячу лицо в её волосах. Её волосы – ещё один мой «объект поклонения» – такие длинные, что кажется, будто они опутывают всю кровать. – Котя. Даже если так. Давай ты просто вернёшься, хорошо? Не в сны и не призраком, а по-настоящему. Ведь можно?

– Не знаю, Сонь. Не знаю.

Так тихо. Здесь всегда так ужасно тихо. И Кот погрустнела, посерьёзнела. Ну вот…

– А что ты сделала с Лохматым? – я решительно выдёргиваю Кота из её мыслей. Будь со мной, Кот, будь со мной. В конце концов, ты ведь в мой сон пришла.

– Что-что сделала? – Кот снова поворачивается на бок и смотрит мне в глаза – сперва непонимающе, но потом в её глазах появляется эта её «фирменная» искорка, волшебная искорка. Я слишком хорошо её помню, я никогда не смогу её забыть. Кот смеётся, Кот лукаво улыбается, Кот хитрит. – А-а, Лохматый! Да, это было ужасно смешно! Я просто-напросто вытащила его с балкона, вот буквально силой.

– Ты знала, что я пошла в магазин? – Кот кивает:

– Ну да. И решила, что это будет для него неплохим опытом. Да и, в конце концов, что это ещё за история?! Кто у вас вообще в магазин ходит? Дежурный ведь?

– Ну-у… – тяну я. Ответ, конечно, очевиден.

– Что? Погоди… Чего-о?! – голубые глаза, кажется, увеличиваются вдвое. – Эти… хикки недоделанные заставляют тебя каждый раз ходить в магазин вместо них?!

Я улыбаюсь. Этюд: «Кот в гневе».

– Ты просто прелесть, Кот.

– Ты тоже хороша, между прочим, – ворчит Котявая. – Могла бы стукнуть кулаком по… По чему там у вас можно стукнуть. Да хоть Лохматому по башке – ума бы прибавилось! И сказать: мол, сами идите в ваш магазин! А что ты? А ты их разбаловала!

– Ну, Матрица иногда заказывает доставку продуктов на дом, но это довольно дорого…

Этюд: «Фейспалм(10) Кота».

– Знаешь, Сонь, это уже ни в какие ворота. Вот что я тебе скажу.

– Да ладно. Они ведь всё равно не согласятся. Правда, может теперь Лохматый будет ходить туда сам, после твоего «принудительного выселения». Просто… Он говорит, что ему ужасно неуютно на людях. Говорит, что отвык. Что там – ну, снаружи – слишком много шума. И что это его угнетает. А мне его жалко. Что я, изверг, что ли… Хотя и обидно порой, конечно.

– Эх, братья! Счастья своего не понимают, бестолковые, – досадует Кот. – Я бы их мигом приструнила, не посмотрела бы, где им там неуютно. Ладно… Ты поступай, как считаешь нужным, Сонь. Ты ведь уже совсем взрослая. Сама должна решать, что и как. И вообще: тебе там не скучно, а? Тебе бы в институт хотя бы… Чего не пошла?

– Да я как-то… Не знала, куда. Сомневалась.

– Пошла бы в МАИ.

– …Что – тоже самолёты строить?! – ужасаюсь я. – Нет уж, слуга покорная, нам в доме двух безумных авиаконструкторов хватает с лихвой, чтобы ещё и мне к ним присоединиться.

– Ну это да, не поспоришь, – Кот садится на кровати, по-турецки поджав ноги. – Вообще, они для меня – как… Как философский камень. И нужен он, и где б его взять.

– В смысле?

– Ну, я ведь как рассуждаю? То есть, если я умерла, то зачем вернулась? Вот и думаю: для того, чтобы вас уму-разуму поучить, чтобы вы смогли жить нормальной человеческой жизнью, а не так вот, как сейчас…

– А чем плоха наша жизнь? – перебиваю я Кота. Она запинается и, кажется, теряет нить, – наверное, от удивления. Но за этим следует Этюд под названием «Кот негодует».

– Как это – «чем плоха»?! То есть, ты считаешь, что жить на балконе, как Лохматый – это нормально? Или как Матрица? Знаешь, что он там делает, ну, в Сети? Он меня ищет! Уже семь лет ищет меня! Сайт сделал, Бог знает что ещё! А родители? Это же вообще клиника! Ненормально же!

– Конечно клиника, – легко соглашаюсь я. – И ненормально. Но знаешь что, Кот? Не так уж и плохо. Серьёзно. Да – нормальной нашу жизнь назвать трудно. Но, с другой стороны: а зачем жить нормальной жизнью, если можно жить так, как хочется? Вот ты – жила так, как тебе хотелось, – правда же? Не сказать, чтобы нормально, – для «большинства», которое, по большому счёту, существует только в газетных статьях и статистике. Но жила, и жизнь твоя тебе нравилась, – ведь правда?

Кот молчит. Да, тут я её уела. Неужели ничего не возразит?

А она… Опять улыбается!

– Ну да. Ты права, Соня. Ты у нас вообще умница. Я же говорю – совсем стала взрослая… Да, всё верно. Я жила, как хотела. Был у меня, понимаешь, свой смысл жизни, – вот как у Матрицы сейчас. Насчёт Лохматого не уверена, кстати. По-моему, он просто погряз в комплексах. И вот это уже, согласись, не очень хорошо. А ты? Твоя жизнь – она тебе по душе? Родители – это всё равно клиника, но тут, наверное, уже ничего не поделаешь… А знаешь, что самое паршивое? Самое паршивое – понимать, что это я виновата. Если бы не я. Если бы я не жила так, как жила, то… Я бы не уехала тогда, семь лет назад, не пропала бы, не умерла. Больше того – если бы я не уехала раньше, десять лет назад. Помнишь, может?

– Помню. Но даже если и так: что проку винить себя в том, что уже случилось, Кот? Ты ведь никогда ни о чём не жалела.

– Да, не жалела. А теперь вот, после смерти – пусть и вероятностной, – жалею. Думала, не буду жалеть, но Лохматый, похоже, прав. Если бы не жалела, меня бы здесь не было. Просто… Всё могло бы быть иначе, понимаешь? Если бы не я…

– А мне кажется, что это не твоя вина. Вообще, винить кого-то глупо, я считаю. Что сделано, то сделано. Вот если бы родители не стали строить самолёт…

– О, систер, это ты глубоко копнула сейчас, – усмехнулась Кот. – И напрасно, я думаю. Они ведь из-за этого и познакомились, – из-за мечты, я имею в виду. Более того, все мы появились на свет, по сути, из-за этой же мечты. И обвинять их за то, что они мечтали, да ещё так мечтали, – неправильно. Мало кто умеет мечтать так, как они. Люди ведь мало о чём мечтают, тем более в их возрасте. То есть, о каких-то ценностях, о благосостоянии там, ещё о чём-то… Не знаю. Я лично всегда мечтала обойти весь мир, – ну, или хотя бы всю страну для начала. И ведь у меня получилось! Может, не полностью, но всё же. А они всё строят свой самолёт, строят…

– Не «самолёт», Котя. «Самолёты». Два. Они же ссорятся всё время. Они рассорились, когда ты пропала. Просто… Как-то не так всё у них пошло. Ну, мечта – мечтой, а дети – это всё-таки не просто так… Вот. С тех пор они строят два самолёта. И постоянно подтрунивают друг над другом, пикируются. Такая глупость, если вдуматься. Ведь папа – первоклассный двигателист, а мама всегда была лучшей в аэродинамике. Вместе – идеальная команда! А порознь – какой-то трагифарс, честное слово.

– Эх. Вот видишь, Сонь: выходит, и тут я получаюсь виноватой, – Кот невесело улыбнулась.

– А ты вернись, Кот. Просто вернись – и всё наладится, я уверена. И всё будет как прежде, и даже лучше. Ты только вернись…

Я осеклась. Осеклась, – потому что по её щеке пробежала едва заметная слезинка. А ведь она вообще никогда не плакала. И я, и братья, мы её за это уважали. А что было там – внутри у Человека-Праздника, Человека-Улыбки, Чеширского Кота? – об этом мы как-то не думали… Вот и сейчас.

– Прости, Котя, – но она улыбнулась:

– Ничего, Сонькин, всё пучком. Я же умный Кот. Я всё-всё понимаю. Честно. И вернуться тоже очень хочу… Ну, насколько этого может хотеть привидение.

Она встала и сладко потянулась – как самый настоящий Кот.

– Пора мне. Я немного устаю от этих наших «контактов». Уж не знаю, отчего и почему, но факт – вещь упрямая. А уж как после разговора с Матрицей устала! Хорошо хоть, когда пропадаешь… Это лучше любого сна. Потому что, гляди: сейчас ты есть, а потом – раз! – и нет тебя. Совсем.

Ой, и правда нет, замечаю я. Пропала.

Снова пуста моя белоснежная палата, и не торчит из пола инородным телом кургузая табуретка.

«Значит, и мне пора».

Я вздыхаю и послушно закрываю глаза. Сон сворачивается в трубочку и отчего-то булькает. А, это не сон – это суп. Я же вот она – на кухне. И недостроенное крыло самолёта за моей спиной, и табуретка подо мной, и суп на плите медленно, но верно выкипает, и картошка, похоже, совсем разварилась.

Придётся делать пюре.

Отдыхай, Кот. Отдыхай, – а потом возвращайся, ладно?

Внезапно на кухне появляется Лохматый. Мельком глянув на меня, он как-то странно вздыхает, потом берёт полотенце и, ухватившись за кастрюльные «ушки», сливает воду с картошки. Над раковиной поднимается пар. Лохматый сосредоточенно толчёт картошку. Я сижу на табурете и смотрю в окно.

За окном идёт дождь.

…

Часть третья.

Глава 7. Лохматый: Попытка к бегству.

Пообедали, не сговариваясь, втроём, в «пространстве» Матрицы, за тем же «японским» столиком. Но это были уже совсем другие ощущения. В этой трапезе напрочь отсутствовало то волшебство, которое все мы испытали на себе во время чаепития.

Проще говоря, Кот, там не было тебя.

Тебя не было нигде и никак. Я смотрел на лица брата и сестры, отрешённые, задумчивые, и понимал: всё уже закончилось. Их, как и меня, ты уже посетила. Сказала каждому что-то своё. За что-то похвалила, за что-то поругала. Выслушала жалобы. Наверняка дала пару дельных советов…

И ушла. Растворилась. Исчезла.

Не знаю, о чём думали Матрица и Соня, а я… Я чувствовал себя почти так же, как тогда, два года назад, – брошенным, забытым, оставленным на произвол судьбы. Моя и без того бессмысленная жизнь, казалось, обессмыслилась ещё больше. Я не знал, что делать. Как жить дальше. С одной стороны, я помнил твоё напутствие, да и сам факт того, что фикус выкинули с балкона, явственно давал о себе знать. Мой балкон перестал казаться мне уютным гнёздышком, надёжным убежищем. Отныне он стал всего лишь ещё одним пространством. Теперь мне было всё равно, где существовать: на балконе, на кухне, да хоть в ванной. Это больше не имело никакого значения.

Я выпал за пределы своей привычной «зоны комфорта», и теперь, логически рассуждая, должен был искать для себя нечто новое, какую-то другую форму существования.

Но у меня не было никаких идей. Вообще. Была опустошённость и неприкаянность.

Это было довольно жестоко с твоей стороны, Кот. В конце концов, фикус рос (ну или сох) в горшке уже десять лет, – так зачем тебе понадобилось выдёргивать его оттуда?

Ты надеялась, что я смогу придумать для себя новую, лучшую жизнь, – но я на это не способен. Помнишь? Я всего лишь очередной второстепенный персонаж. Моя жизнь прописана безымянным сценаристом от начала до конца. Я, правда, не читал того сценария: кто ж мне позволит?

«Всяк сверчок знай свой шесток». А сбрось сверчка с шестка, – куда он денется?

А может, мелькнула мысль, Матрица прав? Может и мне пора – так же, как и тебе, Кот – собрать какие-то вещички, и в путь, куда глаза глядят? Может, где-нибудь там, за неведомым горизонтом и я найду своё, свой новый дом, свой смысл жизни, в конце концов? А?

Ведь, если вдуматься: что мне терять? У меня ничего нет. Ни верных друзей, ни любимой работы, ни хобби какого-нибудь… Ни целей, ни стремлений, ни мечтаний, ни надежд… Семья, конечно, есть, пусть и… своеобразная. Но тебя ведь это не остановило – верно, Кот?

Как ты сказала тогда, когда мы бежали, – «вперёд, к свободе»?

Отчего-то вспомнились слова из песни:

«Мой дом – тюрьма, тюрьма – мой дом, да только я живу не в нём, ой, не по мне такие дома. В клетку небо за оконцем, а я уйду своей тропой где-то между землёй и Солнцем… Туда, где нейтральной полосою сны, они мои и только мои…»(11)

О ком они, эти строчки? О тебе, Кот? А может, о Соне? Или всё-таки обо мне? Или о каждом из нас?

Мой дом не был тюрьмой только тогда, когда рядом со мной была ты. Наш дом не был тюрьмой только тогда, когда в нём была ты…

Каждый из нас придумал себе свои пути отступления, побега из этой тюрьмы; но я и в этом смысле оказался наименее способным из всех. Закрыться на балконе – небольшой подвиг. Куда мне до масштабов Матрицы или Сони, не говоря уже о родителях. И, само собой, не говоря о тебе, Кот.

Ладно. Пойду, пожалуй.

Мимо Матрицы – не обернётся. Мимо «мастерской» – им всё равно. Мимо кухни – Соня гремит посудой и попросту не услышит.

Чужая куртка, ботинки – подсохли хоть?